Поэты разговаривают на совершенно другом языке, нежели мы с вами. Это не эпатаж, не красивая поза, не желание произвести впечатление. Поэты думают по-другому. Их слова и фразы выстраиваются в неожиданном порядке, их мысли населены образами, и главное — они всегда охвачены сильными чувствами. Ведь только сильными, яркими и неподдельными чувствами можно описать этот мир. Только так можно выплеснуть своё очарованное сердце…
Гомер (др.-греч., VIII век до н. э.) — легендарный древнегреческий поэт-сказитель, создатель эпических поэм «Илиады» (древнейшего памятника европейской литературы) и «Одиссеи».
Примерно половина найденных древнегреческих литературных папирусов — отрывки из Гомера.
О жизни и личности Гомера достоверно ничего не известно.
Гомер
Ясно, однако, что «Илиада» и «Одиссея» были созданы значительно позже описываемых в них событий, но раньше VI века до н. э., когда достоверно зафиксировано их существование. Хронологический период, в котором локализует жизнь Гомера современная наука, — приблизительно VIII век до н. э. По словам Геродота, Гомер жил за 400 лет до него, другие древние источники говорят, что он жил во времена Троянской войны.
Место рождения Гомера неизвестно. За право называться его родиной в античной традиции спорили семь городов: Смирна, Хиос, Колофон, Саламин, Родос, Аргос, Афины. Как сообщают Геродот и Павсаний, умер Гомер на острове Иос архипелага Киклады. Вероятно, «Илиада» и «Одиссея» были сложены на малоазийском побережье Греции, заселенном ионийскими племенами, или на одном из прилегающих островов. Впрочем, гомеровский диалект не дает точных сведений о племенной принадлежности Гомера, так как представляет собой сочетание ионийского и эолийского диалектов древнегреческого языка. Существует предположение, что его диалект представляет собой одну из форм поэтического койнэ, сформировавшегося задолго до предполагаемого времени жизни Гомера.
Традиционно Гомер изображается слепцом. Наиболее вероятно, что это представление исходит не из реальных фактов его жизни, а представляет собой реконструкцию, характерную для жанра античной биографии. Поскольку многие выдающиеся легендарные прорицатели и певцы были слепыми (например, Тиресий), по античной логике, связывавшей пророческий и поэтический дар, предположение о слепоте Гомера выглядело весьма правдоподобным. Кроме того, певец Демодок в «Одиссее» слепой от рождения, что также могло восприниматься автобиографично.
Существует предание о поэтическом поединке Гомера с Гесиодом, описанное в сочинении «Состязание Гомера и Гесиода», созданном не позднее III в. до н. э., а по мнению многих исследователей, и значительно раньше. Поэты якобы встретились на острове Эвбее на играх в честь погибшего Амфидема и читали каждый свои лучшие стихи. Царь Панед, выступивший судьей на состязании, присудил победу Гесиоду, так как тот призывает к земледелию и миру, а не к войне и побоищам. При этом симпатии аудитории были на стороне Гомера.
Кроме «Илиады» и «Одиссеи» Гомеру приписывается ряд произведений, несомненно созданных позднее: «гомеровы гимны» (VII—V вв. до н. э., считаются наряду с Гомером древнейшими образцами греческой поэзии), комическая поэма «Маргит» и др.
Значение имени «Гомер» (оно впервые встречается в VII веке до н. э., когда Каллин Эфесский назвал его автором «Фиваиды») пытались объяснить ещё в античности, предлагались варианты «заложник» (Гесихий), «следующий за» (Аристотель) или «слепец» (Эфор Кимский), «но все эти варианты так же неубедительны, как и современные предложения приписать ему значение „слагатель“ или „аккомпаниатор“. … Данное слово в своей ионийской форме — практически наверняка реальное личное имя» (Боура С.М. Героическая поэзия.)
А.Ф. Лосев: Традиционный образ Гомера у греков. Этот традиционный образ Гомера, существующий уже около 3000 лет, если отбросить всякие псевдоученые вымыслы позднейших греков, сводится к образу слепого и мудрого (а, по Овидию, еще и бедного), обязательно старого певца, создающего замечательные сказания под неизменным руководством вдохновляющей его музы и ведущего жизнь какого-то странствующего рапсода. Подобные черты народных певцов мы встречаем и у многих других народов, и потому в них нет ничего специфического и оригинального. Это самый общий и самый распространенный тип народного певца, наиболее любимый и наиболее популярный у разных народов.
Как полагают большинство исследователей, гомеровские поэмы были созданы в Малой Азии, в Ионии в 8 в. до н. э. на основании мифологических сказаний о Троянской войне. Существуют поздние античные свидетельства об окончательной редакции их текстов при афинском тиране Писистрате в середине 6 в. до н. э., когда их исполнение было включено в празднества Великих Панафиней.
В древности Гомеру приписывали комические поэмы «Маргит» и «Война мышей и лягушек», цикл произведений о Троянской войне и возвращении героев в Грецию: «Киприи», «Эфиопида», «Малая Илиада», «Взятие Илиона», «Возвращения» (т. н. «киклические поэмы», сохранились лишь небольшие фрагменты). Под названием «Гомеровские гимны» существовало собрание из 33 гимнов богам. Огромную работу по собиранию и уточнению рукописей поэм Гомера проделали в эпоху эллинизма филологи Александрийской библиотеки Аристарх Самофракийский, Зенодот из Эфеса, Аристофан из Византия (они же разделили каждую поэму на 24 песни по числу букв греческого алфавита). Стало нарицательным имя софиста Зоила (4 в. до н. э.), прозванного за критические высказывания «бичом Гомера». Ксенон и Гелланик, т. н. «разделяющие», высказали мысль о возможной принадлежности Гомеру только одной «Илиады»
В 19 веке «Илиада» и «Одиссея» сравнивались с былинами славян, скальдической поэзией, финским и германским эпосом. В 1930-х гг. американский филолог-классик Мильман Пэрри, сопоставляя поэмы Гомера с живой эпической традицией, еще существовавшей в то время у народов Югославии, обнаружил в гомеровских поэмах отражение поэтической техники народных певцов-аэдов. Созданные ими поэтические формулы из устойчивых сочетаний и эпитетов («быстроногий» Ахиллес, «пастырь народов» Агамемнон, «многоумный» Одиссей, «сладкоречивый» Нестор) давали возможность сказителю «импровизируя» исполнять эпические песни, состоявшие из многих тысяч стихов.
«Илиада» и «Одиссея» всецело принадлежат многовековой эпической традиции, но из этого не следует, что устное творчество анонимно. «До Гомера мы не можем назвать ничьей поэмы подобного рода, хотя, конечно, поэтов было много» (Аристотель). Главное отличие «Илиады» и «Одиссеи» от всех остальных эпических произведений Аристотель усматривал в том, что Гомер не развертывает свое повествование постепенно, а строит его вокруг одного события, — в основе поэм лежит драматическое единство действия. Другая особенность, на которую также обратил внимание Аристотель: характер героя раскрывают не описания автора, а речи, произносимые самим героем.
Язык гомеровских поэм — исключительно поэтический, «наддиалектный» — никогда не был тождествен живой разговорной речи. Он складывался из соединения эолийских (Беотия, Фессалия, остров Лесбос) и ионийских (Аттика, островная Греция, побережье Малой Азии) диалектных черт с сохранением архаического строя более ранних эпох. Метрически оформлял песни «Илиады» и «Одиссеи» уходящий корнями в индоевропейское эпическое творчество гекзаметр — стихотворный размер, в котором каждый стих состоит из шести стоп с правильным чередованием долгих и кратких слогов. Необычность поэтического языка эпоса подчеркивали вневременной характер событий и величие образов героического прошлого.
Сенсационные открытия Г. Шлимана в 1870—80-х гг. доказали, что Троя, Микены и ахейские цитадели не миф, а реальность. Современников Шлимана поразили буквальные соответствия ряда его находок в четвертой шахтовой гробнице в Микенах с описаниями Гомера. Впечатление было столь сильным, что эпоха Гомера надолго стала ассоциироваться с периодом расцвета Ахейской Греции в 14—13 вв. до н. э. В поэмах, однако, прослеживаются также многочисленные археологически засвидетельствованные черты культуры «героического века», как например, упоминание о железных орудиях и оружии или обычай кремации умерших. В плане содержания эпосы Гомера заключают в себе множество мотивов, сюжетных линий, мифов, почерпнутых в ранней поэзии. У Гомера можно услышать отголоски минойской культуры, и даже проследить связь с хеттской мифологией. Однако основным источником эпического материала стал для него микенский период. Именно в эту эпоху происходит действие его эпопеи. Живший в четвертом столетии после окончания этого периода, который он сильно идеализирует, Гомер не может быть источником исторических сведений о политической, общественной жизни, материальной культуре или религии микенского мира. Но в политическом центре этого общества Микенах найдены, однако, предметы, идентичные описанным в эпосе (в основном оружие и инструменты), на некоторых же микенских памятниках представлены образы, вещи и даже сцены, типичные для поэтической действительности эпопеи. К микенской эпохе были отнесены события троянской войны, вокруг которой Гомер развернул действия обеих поэм. Эту войну он показал как вооруженный поход греков (названных ахейцами, данайцами, аргивянами) под предводительством микенского царя Агамемнона против Трои и ее союзников. Для греков троянская война была историческим фактом, датируемым
Сопоставление свидетельств гомеровского эпоса с данными археологии подтверждают выводы многих исследователей о том, что в своей окончательной редакции он сложился в 8 в. до н. э., причем древнейшей частью эпоса многие исследователи считают «Каталог кораблей» («Илиада», 2-я песнь). Очевидно, поэмы созданы не одновременно: «Илиада» отражает представления о человеке «героического периода», «Одиссея» стоит как бы на рубеже иной эпохи — времени Великой греческой колонизации, когда расширялись границы освоенного греческой культурой мира.
Для человека эпохи античности поэмы Гомера были символом эллинского единства и героизма, источником мудрости и познания всех сторон жизни — от военного искусства до практической морали. Гомера наравне с Гесиодом считали создателем всеобъемлющей и упорядоченной мифологической картины мироздания: поэты «составили для эллинов родословные богов, снабдили имена богов эпитетами, поделили между ними достоинства и занятия, начертали их образы» (Геродот). По мнению Страбона, Гомер был единственным из поэтов древности, кто знал почти все об ойкумене, о народах, ее населяющих, их происхождении, образе жизни и культуре. Данными Гомера как подлинными и заслуживающими доверия пользовались Фукидид, Павсаний (писатель), Плутарх. Отец трагедии Эсхил называл свои драмы «крохами от великих пиров Гомера».
Греческие дети учились читать по «Илиаде» и «Одиссее». Гомера цитировали, комментировали, объясняли иносказательно. Чтением избранных мест из поэм Гомера призывали исправлять души философы-пифагорейцы. Плутарх сообщает, что Александр Македонский всегда имел при себе список «Илиады», который хранил под подушкой вместе с кинжалом.
О чём в стихах поют поэты?
О том, о чём молчат уста.
Здесь сокровенные секреты
В строках раздеты до конца.
Здесь томных дум души обитель,
Безумных мыслей цитадель.
И каждый сам здесь воплотитель
Своих причудливых идей.
Здесь, обнажив свои секреты
Под властью чистого листа,
Поют влюбленные поэты
Про сердцу близкие места.
Поют они о наболевшем,
О чувствах, что волнуют кровь.
Поют о мире нашем грешном
И проповедуют любовь.
Поют в стихах о том поэты,
О чём не скажут их уста.
В строках до ниточки раздеты
Под властью белого холста.
…Ну вот, ты — поэт… Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать…
Заступиться хочу за поэтов,
Ловеласов сладкоголосых.
Разве меньше лапши понавешено
Теми, кто изъясняется прозой?
Всё решает талант к соблазнению.
1
Язык поэта безвременный,
Эпохи, годы не страшны.
И будет жить он неприменно
В мозгах и памяти страны.
2
Он раздаётся, словно нота,
Даря всем зрителям рассвет.
Не умирает мысль, работа,
А умирает лишь поэт.
3
Он умирает, но прочтенья
Вернут вновь тонкость языка.
Летят по-прежнему мгновенья,
Но книги будут на века.
Чтоб одолеть к Парнасу путь,
Нельзя стихи писать небрежно,
И я, стараясь не заснуть,
Учу грамматику прилежно.
Всю ночь тружась своим умом,
Бумагу рвя в порыве страсти,
Сидю за письменным столом,
Пиша пример деепричастий.
Тоня в обилии страниц,
Спряжаю трудные глаголы,
Ища их в клеточках таблиц
Из курса очень средней школы.
Ведь без грамматики основ,
Нельзя писать стихотворений,
В них много разных падежов
И незнакомых мне склонений.
Но вот, я выучил предмет,
Теча слезами в страшных муках,
И мне, поверьте, равных нет
В филологических науках.
Я сочиню теперь стихов
И прочих всяческих сонетов,
Так, что весь мир во всех веков
Ещё не знал таких поэтов.
О суеверии Пушкина, о «таинственных приметах» в его жизни не писал разве что ленивый: тут и «месяц с левой стороны», и бесконечные зайцы, злоумышленно перебегающие дорогу в самый ненужный момент, и грядущий белокурый убийца, и упавший во время венчания крест… Поэт никогда не садился за стол, где было 13 человек, не оставался в комнате с 3 свечами. Именно благодаря суевериям Пушкину удалось избежать различных тяжелых ситуаций, которые могли бы оказаться для него трагическими…
По воспоминаниям друга Пушкина — Владимира Даля:
«Пушкин, я думаю, был иногда и в некоторых отношениях суеверен; он говаривал о приметах, которые никогда его не обманывали, и, угадывая глубоким чувством какую-то таинственную, непостижимую для ума связь между разнородными предметами и явлениями, в коих, по-видимому, нет ничего общего, уважал тысячелетнее предание народа, доискивался и в нем смыслу, будучи убежден, что смысл в нем есть и быть должен, если не всегда легко его разгадать».
В те времена существовало много житейских примет, в которые Пушкин верил:
«Выйдя из дома, похороны — говорит: «Слава Богу! Будет удача».
«Если же, находясь в пути, увидит месяц от себя не с правой, а с левой стороны, — призадумается и непременно прочтет про себя «Отче наш», да три раза истово перекрестится».
«Он терпеть не мог подавать и принимать от знакомых руку, в особенности левую, через порог, не выносил ни числа тринадцати за столом, ни просыпанной невзначай на стол соли, ни подачи ему за столом ножа».
«Почешется у него правый глаз — ожидает он в течение суток неприятностей».
Но помимо житейских примет в жизни Пушкина встречались и пугающие предзнаменования.
Обряд венчания с прекрасной Натали сопровождался плохими приметами. Упали крест и Евангелие, когда по традиции обряда молодые обходили вокруг аналоя.
Обручальное кольцо Пушкина упало на ковер, а свеча в руке поэта потухла. Эти обстоятельства встревожили Пушкина, он произнес: «Tous les mauvais augures!» («Плохие предзнаменования!», франц.).
Мистическое предсказание однажды промелькнуло в зеркале, в котором Пушкин увидел Натали с её вторым мужем офицером Ланским. Дочь Натальи Пушкиной и Петра Ланского записала рассказ матери:
«Мать сидела за работою; он (Пушкин) провел весь день в непривычном ему вялом настроении. Смутная тоска обуяла его; перо не слушалось, в гости не тянуло и, изредка перекидываясь с нею словом, он бродил по комнате из угла в угол. Вдруг шаги умолкли и, машинально приподняв голову, она увидела его стоявшим перед большим зеркалом и с напряженным вниманием что-то разглядывающим в него.
— Наташа! — позвал он странным сдавленным голосом. — Что это значит? Я ясно вижу тебя и рядом, — так близко! — стоит мужчина, военный… Но не он, не он! Этого я не знаю, никогда не встречал. Средних лет, генерал, темноволосый, черты неправильны, но недурен, стройный, в свитской форме. С какой любовью он на тебя глядит! Да кто же это может быть? Наташа, погляди!
Она, поспешно вскочив, подбежала к зеркалу, на гладкой поверхности которого увидела лишь слабое отражение горевших ламп, а Пушкин долго стоял неподвижно, проводя рукою по побледневшему лбу…
Лишь восемь лет спустя, когда отец (Петр Ланской) предстал пред ней с той беззаветной любовью, которая и у могилы не угасла, и она услышала его предложение, картина прошлого воскресла перед ней с неотразимой ясностью».
Друг Павел Нащокин заказал для Пушкина талисман — перстень с бирюзой (камень-оберег от насильственной смерти). По свидетельству секунданта Константина Данзаса, поэт забыл взять талисман с собой на роковую дуэль.
Перед смертью Пушкин подарил перстень Данзасу со словами «Это от нашего общего друга Нащокина». Данзас никогда не расставался с талисманом, но однажды потерял его. Расплачиваясь с извозчиком, он снял перчатку и уронил перстень в сугроб.
Помню, нас в школе учили, как Пушкин «сочувствовал декабристам и желал выйти на Сенатскую площадь», но суеверия (заяц перебежал дорогу) помешали ему. Однако по воспоминаниям современников — Пушкин хоть и «сочувствовал», но на Сенатскую площадь не собирался, и даже не знал о восстании.
Заяц перебежал поэту дорогу, когда он решил выехать в Петербург уже после неудавшегося заговора. Заяц перебежал поэту дорогу трижды, что заставило его задуматься.
«Вот однажды, под вечер, зимой — сидели мы все в зале, чуть ли не за чаем. Пушкин стоял у этой самой печки. Вдруг матушке докладывают, что приехал Арсений. У нас был, изволите видеть, человек Арсений — повар. Обыкновенно, каждую зиму посылали мы его с яблоками в Петербург; там эти яблоки и разную деревенскую провизию Арсений продавал и на вырученные деньги покупал сахар, чай, вино
На этот раз он явился назад совершенно неожиданно: яблоки продал и деньги привез, ничего на них не купив. Оказалось, что он в переполохе, приехал даже на почтовых. Что за оказия! Стали расспрашивать — Арсений рассказал, что в Петербурге бунт, что он страшно перепугался, всюду разъезды и караулы, насилу выбрался за заставу, нанял почтовых и поспешил в деревню.
Пушкин, услыша рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, но что именно — не помню.
На другой день — слышим, Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но, доехав до погоста Врева, вернулся назад. Гораздо позднее мы узнали, что он отправился было в Петербург, но на пути заяц три раза перебегал ему дорогу, а при самом выезде из Михайловского Пушкину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам барин сочли это дурным предзнаменованием, Пушкин отложил свою поездку в Петербург, а между тем подоспело известие о начавшихся в столице арестах, что окончательно отбило в нем желание ехать туда».
(Из рассказов о Пушкине, записанных М. И. Семевским).
Похожий пересказ событий жизни поэта встречается в воспоминаниях В. Даля.
«Всем близким к нему известно странное происшествие, которое спасло его от неминуемой большой беды. Пушкин жил в 1825 году в псковской деревне, и ему запрещено было из нее выезжать.
Вдруг доходят до него темные и несвязные слухи о кончине императора, потом об отречении от престола цесаревича; подобные события проникают молнией сердца каждого, и мудрено ли, что в смятении и волнении чувств участие и любопытство деревенского жителя неподалеку от столицы возросло до неодолимой степени?
Пушкин хотел узнать положительно, сколько правды в носящихся разнородных слухах, что делается у нас и что будет; он вдруг решился выехать тайно из деревни, рассчитав время так, чтобы прибыть в Петербург поздно вечером и потом через сутки же возвратиться.
Поехали; на самых выездах была уже не помню какая-то дурная примета, замеченная дядькою (прим. «дядька» — так называли слугу), который исполнял приказания барина своего на этот раз очень неохотно.
Отъехав немного от села, Пушкин стал уже раскаиваться в предприятии этом, но ему совестно было от него отказаться, казалось малодушным. Вдруг дядька указывает с отчаянным возгласом на зайца, который перебежал впереди коляски дорогу; Пушкин с большим удовольствием уступил убедительным просьбам дядьки, сказав, что, кроме того, позабыл что-то нужное дома, и воротился. На другой день никто уже не говорил о поездке в Питер, и все осталось по-старому …»
В 19 веке от сглаза часто отращивали ногти на мизинцах. Этой традиции следовал и Пушкин. Однажды между княгиней Долгоруковой и царем Николаем I произошел разговор о ногтях от сглаза и Пушкине.
— Я прошу вас, княгиня, обрежьте свои ногти, но не поступите так, как ваш муж с бородой. Он слишком над ней постарался. Есть некто, — прибавил Государь, — у кого на мизинце руки ноготь длины почти с вершок. Он связывает с ногтем удачу, он смотрит на него, как на своего хранителя, свой талисман. Угадайте, кто это?
— Но как угадать, государь? Может быть, я не знакома с этой персоной.
— О! Вы знаете и его внешность, и имя, угадайте!
— Я, право, его не знаю… Не Пушкин ли, Ваше Величество?
— …Пушкин какой Пушкин?
— Александр Пушкин… поэт.
— Пушкин!.. да не только на его руки, да я и на мерзкую его рожу не захочу посмотреть!..
Понять царя можно. За некоторые стишки при Сталине (навязчивой мечте всех «диванных революционеров») автора давно бы «расстрэляли», а семью сослали на Колыму.
Но несмотря на непонимание некоторых «шуток гения», Николай I после гибели Пушкина взял на себя расходы по содержанию семьи поэта.
По воспоминаниям Веры Нащокиной (жены Павла Нащокина, друга Пушкина), однажды в гостях за ужином Пушкин пролил масло на скатерть. Опасаясь плохой приметы, поэт послал за каретой только после 12 часов ночи. По поверью примета утрачивает силу на следующий день после происшествия.
«Последний ужин у нас действительно оказался прощальным…» — печально вспоминала Нащокина.
Перед дуэлью Пушкин не составлял завещания — плохая примета, можно накликать смерть…
Гумилёв делал Ахматовой предложение руки и сердца четыре раза и трижды потерпел отказ. Венчание, о котором он так мечтал, состоялось наконец в 1910 году в Киеве. Правда, родственники невесты на торжество не пришли.
Знаменитая поэтесса Серебряного века, дважды номинантка на Нобелевскую премию Анна Горенко (весь мир ее узнает под фамилией Ахаматова) и известный поэт, создатель нового направления — акмеизм, провозгласивший «искусство точно вымеренных и взвешенных слов», Николай Гумилёв, познакомились, еще будучи гимназистами, в Царском Селе. Ей 14. Ему 17. Дочь статского советника Анна Горенко была яркой, темпераментной, с невероятно притягательными, огромными, горящими зелеными глазами. Обожала французскую поэзию и с чувством читала на школьных вечерах «Цветы зла» Шарля Бодлера.
Молодой человек был полной ее противоположностью — Гумилев был тихим, мечтательным, увлекался произведениями Оскара Уайльда, носил цилиндр, завивал волосы и даже подводил глаза, чтобы внешне походить на английского драматурга и звезду европейского эстетизма.
Естественно, Николай мгновенно пал жертвой необычной красоты и яркой индивидуальности Анны. Она становится для него Музой, Богиней, Русалкой, Колдуньей — именно так Гумилёв называл её.
Ане хоть и льстило такое внимание Гумилёва и она с удовольствием гуляла с ним по паркам, рассуждая о мировой поэзии и читая друг другу стихи, но взаимностью юноше всё же не отвечала, поскольку безответно любила своего учителя.
Помешала рыба
Гумилев всё же решил попытать счастья и предложил Горенко руку и сердце. Последовал отказ. Всего он предлагал ей выйти замуж за него четыре раза и трижды потерпел фиаско. Когда резкое «нет» прозвучало в первый раз, оно настолько задело самолюбие Гумилёва, что он уехал на учёбу во Францию. Но ни занятия в легендарной Сорбонне, ни путешествия по прекрасным местам Италии не помогли ему забыть зеленоглазую колдунью.
Самое интересное, что именно отъезд Гумилёва в Европу вдруг пробудил в Анне чувства столь сильные, что девушка написала, как «издали ловит звук его шагов». Она отправляет Николаю грустное письмо, где описывает свою тоску и одиночество. Гумилев тут же приезжает в Крым, где тогда отдыхала семья Горенко.
Гуляя вдоль моря, Гумилёв говорит Анне, что любит ее по-прежнему и что вспоминал во Франции каждую минуту. В Крыму последовало второе предложение руки и сердца. Но Аня в этот момент увидела мертвую рыбу на берегу, посчитала это дурным предзнаменованием и отказала Гумилёву. Несчастный молодой поэт в смятении возвращается во Францию. Там его накрывает депрессия, и он решает свести счёты с жизнью, утопившись в озере вблизи города Турвиль-ла-ривьера. Но местные жители спасают его. Выжив, Гумилёв пишет Анне письмо, где говорит о том, что чувства его настолько сильны, что он не сможет жить, если она не выйдет за него. Но Анна отказывает в третий раз. Тогда Гумилёв глотает целую банку таблеток и уходит в Булонский лес умирать. Но его снова спасают — на этот раз лесничий, совершавший обход. Чтобы развеяться и не думать о своей несчастной любви, Николай отправляется аж в Африку.
«Смерти хочу!»
В 1910 году в Петербурге начинают публиковать стихи Анны Ахматовой (она взяла фамилию бабушки — отец не позволил дочери позорить фамилию Горенко), молодая поэтесса становится популярной. В то же время в Россию возвращается Гумилёв, они вместе не раз оказываются на литературных сборищах. И вдруг Николай Гумилёв и Анна Ахматова объявляют о своей помолвке. 5 апреля 1910 года поэт отправляет прошение ректору Санкт-Петербургского университета: «Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство разрешить мне вступить в законный брак с дочерью статского советника Анной Андреевной Горенко».
Подруга Анны Ахматовой Валерия Срезневская позже писала в воспоминаниях о том, что приехавшая к ней Ахматова как-то «мельком сказала о своем браке, и мне показалось, что в ней ничего не изменилось». У невесты не было никакого радостного возбуждения, счастья и даже желания поговорить о своем избраннике. «Как будто это событие не может иметь значения ни для нее, ни для меня», — вспоминала Срезневская.
21 апреля Гумилев напишет Брюсову: «Пишу Вам, как Вы можете видеть по штемпелю, из Киева, куда я приехал, чтобы жениться. Женюсь я на А. А. Горенко, которой посвящены „Романтические цветы“. Свадьба будет, наверное, в воскресенье, и мы тотчас же уезжаем в Париж».
А Ахматова в своем письме Срезневской поведала страшные мысли: «Птица моя, — сейчас еду в Киев. Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете, единственная, ненаглядная, любимая, нежная. Валя моя, если бы я умела плакать».
Венчание молодых поэтов прошло в апреле 1910 года в Николаевском соборе на левом берегу Днепра. Свадьба была странной. Жених был довольным и гордым, невеста — грустной. Английская исследовательница творчества Ахматовой Аманда Хейт написала в своих мемуарах: «Родственники Ахматовой считали брак заведомо обреченным на неудачу, и никто из них не пришел на венчание, что глубоко оскорбило ее».
Пройдет всего два года, и некогда пылкий влюбленный, столько лет добивавшейся своей возлюбленной, начнет Ахматовой изменять. Ему была интересна только ускользающая цель. Богиня, которая недоступна. Не образумит его даже рождение сына. Ахматова посвятит мужу строки.
Он любил…
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
… А я была его женой.
Впрочем, для творческой общественности такое поведение поэта не было удивительным, один из современников назвал Гумилёва «повесой из повес, у которого на моих глазах столько завязывалось и развязывалось романов «без последствий».
Начинается Первая мировая война, Гумилев уходит на фронт. Анна Ахматова, чувствующая себя нелюбимой мужем, тоже начинает ему изменять. Когда поэт возвращается домой, они разводятся после 8 лет сложнейшего брака.
Но когда Гумилёва расстреляют большевики, именно его первая жена Анна Ахматова будет заниматься его наследием и издавать стихотворения Николая Гумилева.
Его любили, из-за него сводили счёты с жизнью. А он… Он искал и не мог найти ту, с которой наконец успокоится…
«Сказка моя!..»
В сущности, всю жизнь он был одинок. Мать уехала в Рязань на заработки, когда Серёже было два года. Рос в доме деда под бабушкины сказки и частушки. А трое его дядек учили Есенина и как с конём управляться, и как в поле работать…
И при этом Есенин написал одно из самых трогательных в русской литературе стихов, посвящённых матери: «Ты жива ещё, моя старушка?..»
Он был недолюбленный ребёнок. И всю жизнь Есенин словно искал эту любовь. Его первой женщиной была Анна Изряднова.
Есенину — 17, приехал покорять Москву. Устроился в типографию Сытина корректором — ни его стихи, ни его внешность на столицу пока впечатления не произвели. Там же работала Изряднова. И что-то смогла она в нём разглядеть — то, чем потом будет восторгаться вся Россия.
Это к ней заезжал Есенин накануне той поездки в Петроград в декабре 1925-го навстречу смерти — приехал, чтобы сжечь огромный, как она пишет, свёрток. Она была кроткая, терпеливая, ждущая… А он сбежал вскоре после рождения сына.
Его старшего сына Юрия расстреляют в 1937-м по обвинению в покушении на Сталина. А Изряднова намного пережила своего гражданского мужа, оставив весьма скупые воспоминания: «Видела его незадолго до смерти. Пришёл, говорит, проститься. На мой вопрос «Почему?» говорит: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверно, умру».
Вторая — красавица Зинаида Райх. Он писал: «Я двух баб в жизни бил — Зинку и Изадору». Познакомились в редакции газеты «Дело народа». Он уговорил её поехать с ним в поездку к Белому морю. Доехали только до Вологды, где и обвенчались в маленькой церквушке (Райх стала единственной, с которой Есенин пошёл под венец).
Поездка на этом завершилась — молодые вернулись в Петроград. Вскоре она уехала в Орёл рожать (дочь назвала в честь матери Есенина — Татьяной), он — в Москву, где тут же почувствовал себя холостяком. Напившись, страшно ревновал её, в том числе и к прошлому (что не был первым её мужчиной). Бил, потом вымаливал прощение…
Райх ушла к режиссёру Мейерхольду, стала ведущей актрисой в его театре. Мейерхольд усыновил дочь и сына Райх от Есенина. А она… бегала к Есенину на тайные свидания (Мейерхольд о них знал). А на похоронах кинулась к гробу, в котором лежал Есенин: «Сказка моя, куда же ты уходишь?!»
Для биографии?
Друг Есенина поэт Анатолий Мариенгоф в своём «Романе без вранья» написал, что Райх была единственной женщиной, которую Есенин по-настоящему любил. А остальные жёны его были «для биографии» — Дункан, Софья Толстая…
В отношении Толстой, внучки Льва Николаевича, последней его жены, это похоже на правду. От неё Есенин сбежал, едва успев жениться: «Не могу жить с ней, потому что кругом одна борода» (её квартира была увешана портретами Толстого). Да и сама она… Не красавица, строгого воспитания. Но любившая его, не позволившая в его адрес ни одного дурного слова.
…Была ещё Надежда Вольпин, родившая ему сына (сейчас Александр живёт в США). Была актриса Августа Миклашевская. К ней он ушёл от Дункан, с ней у Есенина был роман бурный, но платонический. Они вместе гуляли по Тверскому бульвару, он приходил к ней в гости. Это о ней он написал одно из лучших своих стихотворений «Заметался пожар голубой»:
«Поступь нежная, лёгкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным».
…Была Галина Бениславская, которая в декабре 1926 г. покончит с собой на его могиле на Ваганьковском кладбище. В качестве предсмертной записки она напишет на папиросной коробке: «Самоубилась здесь, потому что в этой могиле для меня всё самое дорогое…»
Существует версия, что Бениславская была прикреплена к поэту как агент НКВД. Как бы там ни было, Галина влюбилась безоглядно. И когда на одной из вечеринок Есенин познакомился с Дункан и в комнату к Бениславской не пришёл, та попала в клинику с нервным срывом…
Айседора Дункан — отдельная глава. Звезда, авангардная балерина-«босоножка», американка. Это же о ней строки:
«Он был изящен, к тому ж поэт,
Хоть с небольшой, но ухватистой силою.
И какую-то женщину сорока с лишним лет
Называл скверной девочкой и своею
Мариенгоф в «Романе без вранья» пишет: «Есенин был её повелителем, её господином. Она, как собака, целовала руку, которую он заносил для удара, и глаза, в которых чаще, чем любовь, горела ненависть к ней».
Есенин и в быту, и в любви был, мягко говоря, непростой. Крушил мебель, бил посуду, дрался и порой становился невменяемым и неуправляемым.
Трёх своих женщин «утянул» за собой — застрелившаяся Бениславская, Айседора Дункан, которую удушил её собственный шарф, Зинаиду Райх нашли зверски убитой в квартире…
И всё же его прощали… Обожали. Почему? Потому что был страдальцем. Потому что умер в 30 лет. В 30 лет! Потому что был и «божья дудка», как сам себя называл, и «чёрный человек». Столько там было намешано…
«Но коль черти в душе гнездились,
Значит, ангелы жили в ней»
— есть у него такие строки. Он сам прекрасно понимал, что происходит у него там, внутри. Но он был великий поэт. А поэзия, по словам Пушкина, выше нравственности.
Рассуждая о том, кому на Руси жить хорошо, Некрасов как-то забыл упомянуть о себе. Вот уж кому грех было жаловаться, так это нашему «певцу народного горя». Ну, а что греха таить, Николай Алексеевич, неплохо ведь жилось? Шикарная квартира, процветающий бизнес, членство в престижном Английском клубе, роскошные выезды на охоту на трех тройках, картишки, выигрыши по нескольку тысяч…
Конечно, очень удобно собирать материал о нищих крестьянах, когда едешь на медведя с телегой еды, слуг, дорогущими французскими ружьями и собаками, выписанными из-за границы. Отчего бы не остановиться у избушки, не поболтать с местными — всё развлечение, пока лошади отдыхают. Очень удобно сочувствовать бедным, когда ты у них проездом.
Некрасов давал за поданный стакан молока рубль и считал себя классным парнем. Он садился со всеми за стол, разговаривал, слушал, вздыхал, охал, ахал, кивал, а потом накидывал шубку и уезжал домой, в столицу, в тепло, роскошь, уют, к ребятам из Английского клуба. А крестьяне оставались с его рубликом. Некрасиво, Николай Алексеевич…
Он выигрывал в карты такие суммы, что его любимым крестьянам и не снились никогда, но тратились эти суммы на баб, охоту и застолья. Как-то это все неловко получается.
Можно вспомнить, что Некрасов был беден в юности, что он ночевал на улице, недоедал, нуждался и всё такое, но когда узнаешь, что всё это делалось просто наперекор отцу, просто оттого, что мальчику хотелось не в офицеры, а в университет…
Ну да, здорово поиграть в самостоятельность, когда у тебя богатые родители. Переходный возраст, побунтовать тянет, понимаем. А если говорить серьезно, то Некрасов выглядел жалко и нелепо.
Скабичевский вспоминал:
«Кто вошел бы к нему в квартиру, не зная, кто в ней живет, ни за что не догадался бы, что это квартира литератора, и к тому же певца народного горя. Скорее можно было подумать, что здесь обитает какой-то спортсмен, который весь ушел в охотничий промысел; во всех комнатах стояли огромные шкапы, в которых вместо книг красовались штуцера и винтовки; на шкапах вы видели чучела птиц и зверей».
Кстати, о какой квартире тут речь? Случайно не о той, что принадлежала Ивану Панаеву и где Некрасов нескромно лет 15 жил с его законной женой? О да, у шведских семей Серебряного века были хорошие учителя.
Впрочем, если по части личной жизни у Некрасова предрассудков не было — ну, подумаешь, у Авдотьи муж, втроем поживем, — с картами дела обстояли иначе. Тут у Николая Алексеевича, наоборот, как у всякого заядлого картежника, имелись свои приметы и правила, и следовал он им беспрекословно.
Страсть к азартному времяпрепровождению у Некрасова была семейной, наследственной, но, в отличие отца и деда, проигравших состояния, Некрасов только приумножал богатства, играя хладнокровно и рассудительно. Его выигрыши доходили порой до сотен тысяч — это, по тем временам, огромные деньги.
Одна из счастливых примет опытного игрока — и Некрасов это знал — не давать в долг накануне игры. Так-то он был не жадным человеком, но если завтра за стол, то не давал принципиально.
Как-то раз у него попросил в долг молодой журналист из «Современника», Игнатий Пиотровский, буквально рублей триста в счёт будущего оклада. «Николай Алексеевич, долги, кредиторы совсем озверели, вот уже тюрьма грозит». А Николаю Алексеевичу вечером в клуб, — «Ну разве можно в такой вечер в долг просить, молодой человек, ну ей-богу!».
А молодой человек пошел после этого и застрелился…
Поэт — Человек, который ходит не по земле, а по земному шару.
Не счесть поэтов, что стихи строчат
Бессмысленно, бездарно, бестолково!
Глаза горят их, будто у волчат,
И в строчках спотыкается их слово!
Что рифма, одержимым бесом, им!
Поэзии законам не внимая
И в упоении «художеством» своим,
Читателя лишь время отнимают!
Есть несколько реликвий в Северной столице, которые фашисты не смогли разрушить, и тем более чиновники не имеют на это права.
Александр Городницкий в этом году встретил свое 85-летие. Он человек-легенда: советский и российский поэт, один из основоположников жанра авторской песни в России, заслуженный деятель искусств РФ, первый лауреат Государственной литературной премии имени Булата Окуджавы (1999), профессор, заслуженный деятель науки РФ.
Песня Городницкого «Атланты держат небо» является неофициальным гимном Северной столицы. На днях бард встретился с журналистами и рассказал, от кого надо защищать родной город, каково будущее российской науки и в чем сила случайностей.
О себе
В последнее время к моей персоне стали проявлять большое внимание, хотя вся моя заслуга заключается в том, что я человек своего времени и дожил до 85 лет. При моей биографии это было не так просто, начиная с того, что я блокадный ребенок, и заканчивая моей профессией — 20 лет на Крайнем Севере и более двух десятков лет в океане. Сами понимаете, нестандартных ситуаций в моей жизни было достаточно много. Я принадлежу к тому поколению питерских мальчишек, которым обязательно нужен был героический пример. Моим идеалом был и остается Руаль Амундсен, открывший Южный Полюс Земли и героически погибший при попытке спасти экспедицию Нобеля в 1928 году. Он говорил, что «всякое приключение — это результат плохо организованной работы», а этого у нас всегда хватало.
Мне повезло с профессией: вся жизнь моя связана с какими-то нестандартными условиями и коллизиями — Северный Полюс, Антарктида, погружение на океанское дно.
В свободное от стихов время я еще стал профессором геофизики и главным научным сотрудником Института океанологии имени Петра Ширшова Российской Академии наук.
Мои стихи и научная работа существуют параллельно. Обычно журналисты спрашивают: «Что для вас наука и что для вас литература?» Я, когда был помоложе и полегкомысленнее, отвечал: «Одна — жена, вторая — любовница». И больше мне вопросов не задавали. Но если бы меня спросили, кто из ни кто, то я бы не ответил. Я человек слабохарактерный, я не могу ни от чего отказаться — я люблю обеих. Если мои коллеги по науке считают, что я поэт, а мои коллеги по литературному цеху — что я ученый, то тут мне крышка.
О случайностях
В детстве я и понятия не имел, чем буду заниматься в будущем. Когда меня в апреле 1942 года вместе с другими ленинградскими детьми вывезли из блокадного города, я чудом не умер от дистрофии. Я мечтал о погонах, и по-моему, все поколение мальчишек мечтало о военной карьере.
Моя судьба складывалась из случайностей. Например, в 1947 году я пришел во Дворец пионеров на Фонтанке, чтобы поступить в кружок рисования. Но он был закрыт, а в соседнем помещении читали стихи. Я туда заглянул, и меня увлекла поэзия. Так я поступил в Литобъединение Дворца пионеров.
Я и геологом стал случайно: в школе у меня были проблемы с физикой и математикой, не мог терпеть химию и минералогию. Я мечтал поступить в университет, на исторический факультет. Но в далеком 1951 году, когда я окончил школу с золотой медалью, в воздухе уже висело «дело врачей». Мне с моим «пятым пунктом» на истфак в университет, носивший гордое имя Андрея Александровича Жданова, путь был заказан. Идти в фининститут, мединститут или институт пищевой промышленности не хотелось. И я подал документы в Военно-морское училище имени Фрунзе. Мой отец, всю жизнь прослуживший в военной гидрографии, решил, что меня и туда не возьмут. Он провел со мной жесткую беседу, убеждая не становиться военным.
На остановку дальше был Ленинградский горный институт, где студенты носили очень красивую форму с погонами, что мне очень нравилось, но там была своя заковыка. Меня с моей золотой медалью туда брали, но чтобы стать геологом почему-то надо было сдать прыжок в воду с трех метров. Плавать я не умел совершенно, но поехал сдавать этот дурацкий прыжок на Крестовский остров, на Гребной канал.
Я собрал остатки мужества, влез на эту вышку, лиловый от страха и холода. Когда я посмотрел вниз, то понял, что ни за что не прыгну. Я повернулся, чтобы с позором уйти, доска спружинила, я упал, мне засчитали прыжок. Так я стал геологом.
Александр Городницкий — о «мечте импотента» и разгроме РАН
Я считаю, что принял участие в Марше в защиту Санкт-Петербурга в марте прошлого года, хотя физически меня там не было. Я не случайно дописал к своим «Атлантам» еще несколько строчек, и их пели протестанты на Марсовом поле:
«Не будем жить во мраке, глотая горький дым,
Любимый наш Исаакий вовек не отдадим.
Пока щебечут птички и солнце в синеве,
Не отдадим Публичку чиновничьей Москве».
Я считал и считаю, что Ленинград, а я все-таки ленинградец, нельзя разрушать. В далеком 1933 году, когда я родился, моими первыми словами были «мама», «папа» и потом «Ленинград». Про «дедушку Ленина» я узнал значительно позднее. Кроме того, я блокадный ребенок, поэтому мое поколение — ленинградцы.
Есть несколько реликвий в Северной столице, которые фашисты не смогли разрушить, и тем более чиновники не имеют на это права.
Например, Публичная библиотека. Я помню, как пришел туда впервые и увидел под стеклом автограф великого русского поэта Гавриила Державина. Еще русского языка литературного не было, а великий поэт в России уже был. Публичка — это один из символов Петербурга, не говоря уже об Исаакиевском соборе.
Даже император не счел нужным передавать этот храм православной церкви, а решил сделать его достоянием нации. И это не мешает богослужениям. Почему Исаакий надо передавать в собственность РПЦ?
Наконец, Пулковская обсерватория — нельзя ее закрывать и размещать там дачи!
Я был среди тех, кто вместе с Олегом Басилашвили и Михаилом Пиотровским подписал обращение против «мечты импотента», которую хотели поставить на Охте. Эта газпромовская высотка разрушила бы полностью вид на наш великий город. Сейчас ее перенесли в Лахту, где она тоже торчит, но не так свирепо, как на Охте.
Жалко родной город! Когда-то я посвятил стихотворение Даниилу Гранину, которого безмерно любил, и там были строчки: «Защищать наш город от начальства тяжелей, чем от фашистских рот». Но если мы любим свой город, мы должны защищать его от всех, кто на него покушается.
О разгроме Академии наук РФ
На канале «Культура» в седьмой раз на протяжении последних шести или семи лет по заявкам зрителей показывают 40 моих фильмов, которые сформировались в сериал «Атланты в поисках истины». Они научно не устарели, но никакого продолжения пока нет, хотя идей у меня еще на 40 фильмов. И этот вопрос не ко мне, а к телеканалу «Культура», по которому идут замечательные документальные картины о науке, но — американские. Мне как российскому ученому обидно: нам есть что сказать об отечественной науке, но у нас в стране делают вид, что ее вообще не существует.
С разгромом Академии наук РФ, который почему-то называется реформой, независимую со времен Петра Великого академию подчинили бюрократической системе. Это я считаю абсолютно неправильным.
Популяризация науки — вещь важнейшая. Лет восемь назад проводился социологический опрос населения. Итоги показали, что только 30% людей в России что-то знают о русской науке. На вопрос «зачем она нужна?» и эти немногочисленные респонденты не смогли ответить. И они не виноваты, потому что с уходом из жизни Сергея Капицы и многих других людей популяризация науки ушла в прошлое.
О будущем науки в России
В нашей науке есть очень много талантливой молодежи, но все в конечном итоге упирается в финансирование. Наука у нас — на голодном пайке, особенно — фундаментальная. Нас учили в детстве, что пока страна, как Древняя Русь, вывозит пеньку и лен, она развивающаяся. А когда она экспортирует технологии, то это передовое государство. Пока мы будем вывозить газ и нефть, мы никогда не станем современной и сильной державой.
В современной России молодежь либо уходит из науки, либо уезжает за границу, потому что им надо на что-то жить. Нам необходимо независимое финансовое обеспечение молодой российской науки. Если раньше, в 1960-е годы, Борис Слуцкий писал «что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», то сейчас и физики в загоне, и для них нет денег.
Россия — одна из немногих стран, где сложилась мощная фундаментальная наука, и таких стран немного. Например, в Германии, где я часто бываю, при Гитлере фундаментальная наука была уничтожена. И они до сих пор не могут воссоздать утраченное: на это уйдет несколько сотен лет.
Всем приходилось наблюдать за тем, как дети играют во взрослых. Надела дочурка мамины туфли и бусы и чувствует себя дамой. Оседлал юный трехлетка табурет и вертит перед собой крышку от кастрюли — это он папиной машиной рулит. И так в роль детки входят, что попробуй им сказать, что все это игра и не по-настоящему — в рев ударятся. И вот многие взрослые напоминают мне порой таких детей. Это я о сетевых «поэтах» и «афористах». Вот научится человек сносно (а чаще несносно) рифмовать и все: он уже ПОЭТ. Научится переставлять слова в тысячи лет назад сказанных и многократно в разных вариантах повторенных мыслях — АФОРИСТ. И вообще — натура творческая. А ведь на 99% все сетевые «поэты» и «афористы» обыкновенные дилетанты и графоманы. Я, собственно, не так уж и против графомани (куда деваться, сама такая), только оценивать себя надо адекватно и, уж коли выставили свое творение на всеобщее обозрение, будьте готовы к критике. Это я вам как графоманша и паэтша говорю)))