Память любит играть в прятки.
Стёрлись старые обиды -
Есть у памяти туман,
Лиц черты, пейзажа виды,
Боль ушла, прощён обман.
Что держать, я всё прощаю,
Да и выше есть судья,
Новый день светло встречаю,
Лёгкой будь душа моя!..
В вечности жизни,
На пятачке Земли,
В круговороте зачатья, рождении
Через лоно любви
О бесконечности знает каждый цветок и семя,
Древо, травинка, птица и зверь.
Лишь человек, постигая время,
Со страхом ждёт смерть,
Истину ищет и смысл,
В вещие верит сны.
Но красота не подвластна законам цифр.
Ни кисть, ни слова ей не нужны.
Лишь обломки копья, ржавые пулю и меч,
Что жил человек, о нём Время сумел сберечь.
Народный артист СССР Леонид Броневой не дожил до своего 89-го дня рождения нескольких дней. Он родился 17 декабря 1928 года - совсем в другой эпохе и другой стране, в которой и стал знаменитым.
Правда, в 30-е казалось, что все пути ему будут отрезаны - были репрессированы отец, генерал НКВД, и дядя, замнаркома внутренних дел Украины, а его с матерью сослали в Кировскую область. К 1941-му ссылка закончилась, но началась война - и они уехали в эвакуацию в Чимкент. Там он закончил школу - ему тогда не было и шестнадцати лет, и решил стать артистом. Закончил Ташкентский институт театрального искусства имени Островского - у сына врага народа был не особо богатый выбор учебных заведений, а там, по его воспоминаниям, не нужно было заполнять излишне подробных анкет.
Дальше начались скитания по театрам.
Его распредели в Магнитогорск, где Броневой отработал год; о том времени он рассказывал, что денег едва хватало на пропитание, а ролей ему долго не давали.
«И вот однажды мне дали роль! Я был счастлив, пока не узнал, что она без слов… Режиссер принялся объяснять, что у меня всё впереди, что роль с текстом сумеет сыграть каждый, а ты попробуй обратить на себя внимание без поддержки автора… Как я пережил это - не знаю», - вспоминал Броневой в одном из интервью.
В середине 50-х, уже после смерти Сталина, он поступил в Школу-студию МХАТ, сразу на третий курс, после окончания учёбы попал в театр в Грозном, потом работал в Иркутске, Воронеже, а в начале 1960-х, после смерти первой жены, перебрался в Москву.
Но там устроиться по специальности Броневой смог не сразу. Он вспоминал, что его «вс` время куда-то не брали» - так, Олег Табаков не принял его в театр «Современник»;
особенно обидным для Броневого была сказанная коллегой фраза о том, что в его творчестве «не чувствуется личностной темы».
Позже, уже устроившись в Театр на Малой Бронной, Броневой отомстил Табакову, отказавшись переходить в его театр: «Я его матом послал! До сих пор не могу понять, что такое „личностная тема“, существует ли она вообще и есть ли у кого-то…». Броневой пытался попасть в театр имени Пушкина, но тот уехал на гастроли.
А в 1962-м его вдруг приняли в театр на Малой Бронной.
В нём он проработал более четверти века, из которых 16 лет - под руководством Анатолия Эфроса.
Эфрос не боялся экспериментов, и доверял молодому (хотя Броневому уже было за тридцать) актёру с провинциальным прошлым ведущие роли - он играл Капулетти в «Ромео и Джульетте», Сократа в «Ксантиппе и этом, как его…», Яичницу в «Женитьбе» по Гоголю, Христофора Блохина в «Сказках старого Арбата» и многие другие роли.
Тогда же Броневой начал сниматься в кино.
Несмотря на обширную фильмографию - более пятидесяти работ, у него не было главных ролей. Но всё равно зрители запомнили его по созданным им образам, а фразы его персонажей стали подлинно народными - например, шефа гестапо Мюллера в «Семнадцати мгновениях весны» («Штирлиц, а вас я попрошу остаться»), герцога Ганновера в «Тот самый Мюнхгаузен» («Война - это не покер, её нельзя объявлять, когда вздумается. Война - это… война») или куплетиста Велюрова в «Покровских воротах» («На улице идёт дождь, а у нас идёт концерт»).
Любопытно, что Марк Захаров, у которого Броневой снялся в 1979-м году в «Мюнхгуазене» и в 1984-м в «Формуле любви», пригласил актёра в свой театр только в 1988-м - когда у Броневого уже было звание народного артиста СССР, которое, по большому счёту, лишь зафиксировало документально то, что и так было понятно.
Леонид Броневой уже давно был артистом, которого любил народ - и эта любовь осталась до сих пор, она не уменьшилась, хотя из-за болезни актёр редко появлялся на экране или на сцене. Для народной любви это совсем не обязательно.
Самое главное - остаётся не сказанным:
близким, знакомым, родным,
кто были рядом, кем мы дышали,
шли вместе путём земным…
- Я могу исторгнуть слезы. Могу оживить мертвеца. И рождаюсь в секунду, я живу без конца. Что я?
- Память.
МОЙ ОТЕЦ
Посвящается Юрию Адольфовичу Хентову
Мой отец не сажал ни кустов, ни деревьев,
Не ходил на рыбалку, охоту:
Был из тихих, законопослушных евреев -
Не менял ни семью, ни работу.
У подъезда кормил всех животных бродячих:
Вшивых, хворых и калечных даже,
Ненавидел всех тех, кто хоть раз бил лежачих,
…И стоячих, мне помнится, также.
Открывал мне премудрости шахматной битвы -
Смысл атак и защиты законы,
И не знал ни одной иудейской молитвы,
Соблюдая Танаха каноны.
Собирал мой отец дефицитные книжки,
Расставлял их рядком по ранжиру.
Я читал их запоем, и мысли мальчишки
Разлетались, как птицы, по миру:
То с пиратами плыл на разбитом корвете
В ураган, под неистовство ветра,
То с ковбоями мчал на мустанге, как ветер,
За бандитами Джоном и Педро.
Подарил мне футляр с виды видевшей скрипкой
Мой отец, что осталась от деда,
И пошёл я дорогой туманной и зыбкой,
И достаточно в жизни изведал.
Я с отцом уж почти что сравнился годами.
Сын успешен, красавица-дочка.
Я смотрю на портрет. Олевхашолем*. Амен.
Что сказать? Память светлая. Точка.
Прим. *мир его праху, иврит.
Не беспокойтесь, я хорошо помню то, что вы рекомендовали мне забыть.
Все решили? Не плачь и не жалуйся!
Я обратно один добреду,
Отпусти мою руку, пожалуйста,
Что?! Уйти?! Непременно уйду!
Пусть хоть добрая память останется,
Все хорошее я сберегу!
Отпусти мою руку, пожалуйста,
А то я… Отпустить не смогу!
Это - шок! Но, не очень-то, радуйся!
Дальше - путь мой по тонкому льду!
Отпусти мою руку, пожалуйста,
Я и так… Никуда не уйду!..
Дождливый воскресный полдень. Ложишься в свою кровать, берешь в руки Эссе, открываешь ее и кладешь книгу на грудь. Смотришь на потолок, а лежа больше и не куда смотреть на самом деле. Потолок, который белился в первый и последний раз, в те самые времена, когда твой классный руководитель, перекрестившись, вручил тебе аттестат об окончании 11 классов. А на потолке! Маленькие такие поблекнувшие пятна крови - Мои! - думаешь, хотя нет, еще и Наташи. Она тогда жаловалась, что ее атаковали комары в не прикрытые простыней части тела. Ты как единственный защитник в комнате, вооружившись тонким, глянцевым атласом, начинаешь мстить за каждую выпитую каплю крови. Подпрыгивая на кровати и что есть мочи, лупишь по потолку. Бедные соседи, наверное, опять подумали, что я ловлю чертей. Занятие это было веселым и увлекательным, что я после очередного олимпийского прыжка приземлялся на Наташу, которая и без того мучилась от укосов. А потом вспоминаешь, институт, больницу, похороны. Какие-то отрывки фраз, брошенные давно умершим человеком. Вот голос его уже тебе не вспомнить, а жаль, ведь ты помнишь, что он был красивым таким, а вот какой именно не помнишь. Ты так далеко заходишь, что пытаешься вспомнить фильм, который в лет так пять, поселил в твоих снах кошмары. И так проходят часы, ведь очень многое вспоминается, глядя на потолок. А потом ты устаешь лежать. Так и не прочитав ни строчки, закрываешь книгу (да простит меня Камю). И уходишь на кухню, благо там потолок белился пару лет назад, та и кровати нет.
Мораль сей не до басни такова - Белите потолки, читайте книги!
Ещё б чуть-чуть - загрызла б совесть, но тут альцгеймер подоспел…
Когда-то мы писали письма
И поздравления в открытках,
Наши сердца были открыты,
Прозрачны и наивны мысли.
Делились самым сокровенным,
Листы в тетрадях вырывая,
«До встречи летом или в мае!» -
Друзьям писали самым верным.
И ожидали с нетерпением
От них скорейшего ответа,
В их письмах было море света,
Они дарили вдохновение.
Друзья по миру, словно птицы,
Мы повзрослели как-то резко,
Вот появились смс-ки
И интернетные страницы…
А мы не знали, что так станет,
В душе как-будто кружат листья,
Когда-то мы писали письма,
Теперь читаем свою память…
Какую песню мне сложить?
О том, что пройдено немало,
О том, что полосата жизнь
И серых будней в ней хватало.
Стирает память день за днём
Под скрип склерозной колесницы.
Лишь бережно святым огнём
Хранимы, негасимы лица -
Родных, друзей, коллег, любимых
И неслучайных мне прохожих.
Врачей, учителей ценимых
Из дней сегодняшних и прошлых.
Лампадка в глубине души
Тревожит памяти мембрану.
Вам посвящаю песнь свою!
ЛЮБИТЬ И ПОМНИТЬ НЕ УСТАНУ.
А что бы спросил в бундестаге ваш дед?
- Кто Сара?
- Их бин…
- Вагенкнехт?
- Вагенкнехт.
- Сестрёнка, пригнись!
Передёрнут затвор;
От страха немеет палата и ждёт,
Но больше ни слова боец не сказал,
Победную песню пропел ППШ…
Светлой памяти Великого певца Дмитрия Хворостовского!
Царствие небесное!