Вы давно уже не вместе - но при слове любовь ты все равно вспоминаешь её улыбку.
и когда он её оборвёт на полстрочки,
прошепчет что-то вроде:
«прекрати, не могу слушать это нытьё»,
она рассыплется на кусочки,
сузит зрачки и расставит точки,
рассмеётся и скажет:
«враньё,
всё враньё, даже ты - моя тайна,
придуманный мальчик с обложки,
бог гитары, стихов и патетичных жестов,
у меня девять жизней, как у заправской кошки,
у тебя одна, и та никакая,
насколько мне стало известно,
мне тебя жаль, мой мальчик,
но я тебя извлеку осколком,
заменю каким-нибудь суррогатом,
а потом буду выть - раненым зверем и одиноким волком,
рифмовать невпопад и грязно ругаться матом,
ты не думай, что я без тебя - не смогу, не выдюжу,
не найду заменитель,
не обнаружу другое тепло,
я сама своего тепла - хозяин - один носитель,
а все эти «полюбила навек» - самой же себе назло."
и когда он её опять оборвёт, прикроет ей рот ладонью,
что-то в ней треснет и прольётся из глаз солёным хмельным теплом…
и она потом ещё пару лет будет жить со своей любовью,
но одна,
потому что совсем не умеет любить вдвоём.
Клиенты и персонал курортной гостинцы стоят на ушах после известия, что туда на медовый месяц прибывает пара - жених 90 лет и невеста 25.
Когда они прибыли, старичок представлял из себя такое жалкое зрелище, что все стали опасаться, что первая брачная ночь его убьёт. Однако, следующим утром невеста медленно вышла из номера и, судорожно вцепившись в перила спустилась, на первый этаж. Портье, увидев её в таком виде, спросил, что произошло.
Дама:
- Он говорил, что копит уже 70 лет. Я думала, он о деньгах…
Ты еще с ним ?- Я да… только вот он уже не со мной.
И когда он будет стоять перед тобой, такой красивый, и смотреть в глаза, найди сто тысяч причин, чтобы ПРОТИВ, и ни одну, чтобы ЗА. И когда ты переступишь черту и позволишь заглянуть себе в душу, закуси покрепче губу и заткни себе уши, так будет лучше.
…Он отрывал глаза от тетрадки, от старательных неровных каракулей. Смотрел на деда. Тот лежал на тахте, тучный, бородатый, накрытый пледом, с набухшими недвижимыми веками, оттопыренными в белых усах губами, с недвижной желтоватой рукой. И ужасная, цепенящая мысль: дед умер. Случилось то, долгожданное, страшное, к чему постоянно готовился, что предчувствовал, отдалял. Это зимнее туманное утро. Шерстяные клетки на пледе. Безжизненные желтые руки. Оно случилось, настигло его. Не деда, а его, живого, оторвавшего глаза от тетрадки. Встал. Медленно, замирая, пугаясь своих шагов, своего отражения в зеркале, прошел к тахте. Плед на груди у деда чуть заметно дрогнул. Белые волоски в бороде шевельнулись. И такое облегчение и счастье, такая до слез благодарность - деду, этому зимнему утру, белым в снегу деревьям и себе самому, хрупкому, с маленькой челкой, с испуганным бледным лицом.
Пробуждение в ночи. Дом полон звяков, шагов. Люди в белых халатах. Мать торопливо шаркает, проносит какой-то сосуд. Лицо ее все в слезах. Бабушка наклонилась над ним, подымает: «Вставай!.. Дедушка умирает! Иди прощаться!» Он пугливо сует ноги в теплые тапочки, идет на свет в соседнюю комнату, где разгром, замотанная в красный платок настольная лампа, склянки с лекарствами, круглая грелка. Дед на огромной подушке, вмялся в нее, костлявый, растрепанно-бородатый. Сложил на груди руки. Водит выпученными водянистыми глазами. Увидел его, жалобно, слабо позвал: «Подойди!.. Умираю!..» А в нем вместо страха, недавнего оцепенения - жаркое стремление к деду, моление о нем. Желание удержать, не пустить, оставить его жить в этой комнате. Отдать деду часть своей жизни, часть своих дней, чтобы дед этими днями продлил свое, готовое оборваться время, еще побыл вместе с ними. И так сильна была вера и страсть, что он был услышан. Дед взял его дни себе. Наутро - тишина в квартире. Отдохновение от обморока. Смерть отступила. Дед спал на широких подушках и тихо постанывал.
Как встретились так и разбежались,
Все просто, без финальных
разговоров.
За отношения ничуть мы не сражались.
И не было ни слез, ни уговоров.
Вот так легко. Наверно даже
лучше,
Свободен ты и я опять свободна,
И никогда ты не был мной
приручен,
Нам просто вместе было иногда
удобно.
Ни обязательств, никаких упреков,
Я под твое подстроилась «Плевать»,
Но полюбила как-то ненароком,
И по другому начала дышать…
Тобой, твоим парфюмом терпким,
Твоею жизнью и твоей свободой.
Дуреха, думала, что все мы стерпим,
Но мало сильной быть и до предела гордой.
О боли говорить сегодня модно,
И причитать о чертовой судьбе.
Нам вместе было иногда удобно.
Да нет. Удобно было лишь тебе.
Пришла домой поздно ночью, а он орет:"ГДЕ БЫЛА?" и часами передо мной машет!!? -«Будешь орать, в следующий раз уйду, календарем махать будешь!!!»
Он открывал её нежно своим ключом.
Не торопился…
Слушал: ЧТО там в груди?
Вечная пауза.
Ключ. Поворот. Щелчок.
Выдохом… выкриком… выстрелом:
- Жду… Входи.
…
Он раздевал её прежде, чем скажет «да» -
резко -
словами… взглядом… интимным «ты»…
Но не касался мысленно ни-ко-гда
/ даже дыханием /
истинной наготы -
той сокровенной самой,
как тайна тайн.
Брал её бережно…
…нёс на руках в постель.
Следом летело эхо:
- Не расплескай…
Выпей до капли целое.
Не сумел.
Он раскрывал её мягко -
как Книгу книг,
тайно читая сердцем с любой главы.
Ждал, что напишется вдруг
самый главный стих.
Нет, не случилось.
И с Музой опять на «Вы»…
Он горячился…
В бешенстве рвал листы -
и разлетались строчки, как стаи птиц.
Не потому ли нынче опять пусты
самые яркие главы
его страниц?
…
Силился вырвать тайну из синих глаз.
Пил.
Набирал губами секретный код.
Но забывал,
что можно открыть лишь раз -
полюс… звезду… шампанское…
берег… порт…
…
Он был философ.
Торжественен и суров
просто сидел задумчиво у реки.
И ожидал, что трупы его врагов
вдруг проплывут,
как жалкие поплавки.
Сами сорвутся звёзды с больных небес -
жёлтыми листьями в сердце зажгут огонь.
Муза сама
с улыбкой взойдёт на крест.
Молча подставит строчкам его ладонь.
…
Нет, ошибался.
Снова пытаясь вскрыть
тайную чакру -
/грубо, как банку шпрот/
так и не понял:
если хоть раз убить
искренность Музы -
то вряд ли она придёт.
…а он просто появился в моей жизни, просто полюбил и очень просто, но красиво и безумно признавался мне в любви! Он то безумие, та страсть, и тот огонь, что долго таилось в моем сердце!
Ты разрушаешь мои мечты!
Сокрушая меня внутри…
Раньше я была собой.
Теперь дышу только тобой!
Её лёгкое поведение перевесило в нём тяжёлые предчувствия
Всего две буквы,
В них есть, Ты И мир, который
В жемчуге скрывался…
Всего две буквы,
Первая, конечно, Ты…
Ну, а вторая Он,
Чтобы никто не догадался…)
У той, что улыбается во сне
И обнимает счастье, как игрушку,
Есть маленький родной секрет…
Всего шесть букв, лежащих под подушкой…)
Если вы нашли человека, который не только прибил вам полочки, но и разложил все ваши вопросы по полкам… знай…ты везунчик!!))
Длинными, тонкими, нервными пальцами
Гладить виски твои: Здравствуй, хороший мой!
(Верится-сбудется, грезится-станется)
Стань моим гостем нежданным-непрошенным,
Стань невозможным-несбыточным-сбывшимся,
Тайной зашёптанной, чудом нечаянным.
Не малодушием, не многостишием,
Не на губах онемевшим молчанием -
Стань на пороге. Будь истинным, истовым,
Будь настоящим, живым, непридуманным.
Длинными, тонкими, нервными, быстрыми
Пальцами - в воздухе - будто безумная -
Будто рисую… Леплю… Каждой чёрточкой
Слишком знаком. Наизусть, безошибочно
Тысячу раз повторен. С обречённою
Точностью выверен, вываян, выточен -
Сбудься! Что значат - вокзалы и станции,
Что - расстояния? Трепетно, бережно
Гладить виски задрожавшими пальцами -
Длинными, тонкими, нервными, нежными…