Житейские узлы не зубами развязывают, а языком.
Внешние обстоятельства, зачастую, в большей степени, чем воля человека, определяют его судьбу.
В автобусе, мужчина лет 60, женщинам его возраста:
-Девочки, вы выходите?
-Если мы-девочки, то только выбегаем…
В эпоху цен подорожания,
при несогласии, разладе -
стремиться надо к воздержанию,
хотя б от зла. Хотя бы на день.
Народ гуляет всю декаду,
а если разрешить - и больше.
На кой нам пес все это надо?
Счета нежней, во рту все горше.
Да то ли печень? Это в горле
застряло что-то (вроде чести),
«Ты проживаешь на свободе!» -
в подъезде кто-то штамп повесил.
На доме краска лет военных,
а в краске мошки спят лет сорок,
И все теперь обыкновенно?
в пороховницах есть ли порох?
В эпоху цен скачков огромных
я все равно куплю эклеров,
и в уголке квартиры скромной
их съем за старым шифоньером.
Ольга Тиманова
Вечером одинокая пенсионерка Марья Ивановна возвращалась из магазина домой. Когда поднималась к себе, подвернула ногу, ойкнула от сильной боли и опустилась на площадку. Попыталась встать на ноги, но без посторонней помощи добраться до своей квартиры нечего было и думать.
- Эй, кто-нибудь! - негромко позвала Марья Ивановна.
Но никто ее не услышал. Или не хотел услышать.
- Лю-ю-ди, помогите! - уже смелее закричала женщина. Подъезд будто вымер.
- Грабят! - истошно завопила Марья Ивановна. А в ответ - тишина.
И тут пенсионерка вспомнила услышанный однажды совет: если хочешь привлечь внимание соседей, кричи о пожаре.
- Горим! - заголосила Марья Ивановна. - Пожа-а-ар!
Этажом выше щелкнул замок, кто-то громко втянул носом воздух и сказал:
- Нигде ничего не горит! Придуряется кто-то, зараза.
Дверь захлопнулась. И Марья Ивановна снова осталась со своей бедой одна. Будь у нее мобильник, можно бы позвонить на скорую, но по рассеянности оставила его дома. Как же попасть к себе в квартиру? И тут Марью Ивановну осенило.
- Караул, насилуют! - завизжала она. Как по команде захлопали, застучали двери.
- Где, кого насилуют? - нетерпеливо загомонили голоса на площадке. - Не мешайте, я хочу снять на мобильник… Да убери ты свой толстый зад, я тоже хочу увидеть!
- А ну, ребята, взяли меня под руки и помогли добраться на третий этаж! - не теряя времени, скомандовала Марья Ивановна.
- Кидалово! - процедил лысый пузатый субъект, пряча приготовленный для съемки навороченный мобильник. - Бомжиха какая-то придуряется.
- Какая я тебе бомжиха? Я же здесь живу, в одиннадцатой квартире, - возмутилась Марья Ивановна. - И даже тебя знаю, ты - коммерсант Парголин из шестой. Еще всегда в обед приезжаешь с какой-то крашеной девицей. Вот немного на ту похожа, которая сейчас рядом с тобой. Только помоложе и покрасивше.
- Так, урод, это ты с кем приезжаешь домой на обед, пока я честно тружусь у себя в офисе? - задохнулась от возмущения жена лысого коммерсанта.
- Да ну, Ляля, не видишь - бабка не в себе, несет что попало, - заюлил Парголин.
Он склонился над Марьей Ивановной и прошипел: «А ну, срочно говори, что это не я! А то останешься здесь до утра». А для всех громко спросил:
- Какая, говоришь, у тебя квартира?
До утра оставаться на площадке Марье Ивановне не хотелось.
- Срочно говорю, что это не он! - торопливо заявила она в спину оскорбленно уходящей Ляли. И тут же оказалась на могучих руках Парголина, который бегом отнес пенсионерку к дверям ее квартиры.
- Смотри, бабка, Ляля теперь от тебя так просто не отстанет, - сказал он Марье Ивановне перед ее квартирой. - Будет допытываться, что ты видела, так стой на своем, что видела не меня.
- А кого? - лукаво спросила Марья Ивановна, млея в забытых мужских объятиях.
- Вообще скажи, что это в соседний подъезд кто-то приезжает. Поняла?
- Да поняла, поняла, шалунишка ты этакий, - сказала Марья Ивановна, отпирая свою квартиру прямо на руках блудливого коммерсанта. - Заноси, а там разберемся, чего и за сколько мне надо будет говорить твоей жене!
Так мило…
Одна знакомая тётенька лет пятнадцать была уверена: в её браке она - та самая везучая сторона, что «великодушно позволяет себя любить». Ну, типа она же красивая, умная, яркая, все мужчины её хотят, мир клубится алмазной крошкой у её ног, и она одним мановением мизинца (ну, если захочет) привлечет к себе всех высокоранговых самцов, включая, но не ограничиваясь сами знаете кем.
Императрица!
Ну, а мужик у нее тютя, мямля, дурачок, тюфяк и бездарь. А также «я сделала из него человека», а еще «кому он нужен, кроме меня», и еще «он, конечно, ничтожество, но мне с ним удобно, он не мешает мне БЫТЬ СОБОЙ», и еще «он так благодарен мне за то, что я все эти годы с ним» проч. и проч.
Периодически она размышляла о том, чтобы оставить своего тюфяка и уйти (к высокоранговому самцу, само собой), но внутреннее благородство, душевная щедрость, порядочность и чувство сострадания к тому, кто «никому, кроме меня, не нужен» и «умрет без меня от тоски и бессмысленности бытия» её останавливали. Она даже не решилась на адюльтер, потому что это могло бы стать катализатором бла бла бла…
Как женщина умная, тётенька ни словом, ни жестом, ни намёком ему на его никчёмность не указывала. К тому же, это было НАСТОЛЬКО ей и всем очевидно, что зачем ещё и говорить-то? Пошлость какая…
Ну, и это ее царственное великодушное потакание его преданной собачьей влюблённости очень соответствовало образу Императрицы.
Хехе.
***
Нет-нет. Он не поменял её на молодую высокоранговую самку. Не дождетесь… Это было бы too simple.
Просто недавно первый раз за пятнадцать лет он выпил чуть больше, чем обычно, и его слегка развезло. Разговорился мужичок.
Так вот представьте, все эти пятнадцать лет он, оказывается, жил, испытывая сострадание к ней - глупой, никчёмной, суетливой, тщеславной, неумелой и никому, кроме него, не нужной. И конечно же он мог одним лишь движением мизинца уронить к себе в ноги и постель тысячи высокоранговых самок, но не стал, потому что это «пошло» и он, разумеется, выше этого… Опять же это могло бы стать катализатором развода, и тогда «кому бы еще она оказалась нужна»?
Он еще ей сказал, что благодарен за молчаливое принятие его бытия и за то, что она всю жизнь была любящей стороной, тогда когда он всего лишь позволял себя любить.
Вот, блядь, называется и поговорили по душам.
Алкоголь - зло.
Не-не. Тётка ок. Ржот даже. Но небесную ось ей изрядно перекосило.
Живу - копчу небо. И на закопченной поверхности вывожу символы, слагающиеся в слова и предложения. Некоторым удается их расшифровать.
Хорошо в деревне! Если живешь в городе…
Если крыша набекрень, по фиг вам любая хрень.
Чтобы превратиться в воинствующего антисемита, достаточно переехать на ПМЖ в Израиль.
И у радуг бывают серые будни.
Утром я проснулся от чертыханий жены - она обнаружила, что Тёма сразу и надул, и навалил на коврик в прихожей. Причем, какашки он разбросал редким пунктиром от коврика до дивана в гостиной, под который удирал, когда понял, что хозяйка застукала его на месте преступления.
Хорошо хоть, что какашки эти были сухими и их легко было смести в совок. Но коврик пришлось замачивать, да и пол протирать как в гостиной, так и в комнате.
- Вот охламон, вот паразит-то! - причитала жена, возя шваброй по полу. - Ведь пожилой уже, а все гадит, где ни попадя!
Спрятавшийся за диван Тёмка уныло выслушивал эти нотации. В самом деле, коту уже за полтинник по человеческим меркам, а он нет-нет да подкинет такой вот запашистый сюрпризец.
- А че он в туалет-то не пошел? - позевывая, сочувственно спросил я жену. - Может, не свежий был лоток-то, вот Тёмка и того…
- Чего «того», чего «того»? - запротестовала жена. - Он как вчера перед сном сходил, я сразу же и настелила свежую газетку.
У кого как, а у нас Тёмка «ходит» на балконе в большой лоток, застилаемый газетами (всю жизнь, до самого ухода на пенсию, работали в газете, и у нас этого добра всегда было навалом, так что кот с юности приучен «ходить» на прессу, и никуда иначе). Только надо следить, чтобы свежая газетка была постелена вовремя. Дважды на одну и ту же газету кот никогда не ходит - ему подавай только «свежую» прессу. А сходит где-нибудь рядом. Нам в назидание - дескать, я вам не какой-нибудь там помоечный кот, прошу следить за моим сортиром.
- Тогда почему он в квартире нагадил? - продолжал я лениво расследовать утреннее происшествие. - Ты балкон-то на ночь оставила открытым, или как?
- Ну конечно, откры…
Тут жена осеклась и поспешно прошла на кухню, откуда был выход на балкон.
- Бедненький, ему же некуда было сходить! - послышался с кухни ее виноватый голос. - Похолодало ж с вечера, вот я, дура, и закрыла балкон на ночь. Выходи, Тёма, не прячься, ты не виноват! Это я тебя без туалета на ночь оставила…
Кот, расслышав покаянные нотки в голосе хозяйки, тут же выполз из своего укрытия и немедля притопал на кухню, где и был прощен путем скармливания ему хорошей порции телячьего фарша.
Ближе к обеду жена напомнила: завтра Тёмку надо везти в клинику, зубы полечить, камушки удалить, а то ему в последнее время плохо жуется. Поэтому Тёмку перед визитом к ветеринару надо искупать. О, чёрт! А я только за компьютер уселся. Ну, ладно, купать, так купать.
Посадили утробно воющего и отчаянно ворочающего выпученными от страха глазами кота в ванну, я его и держал, и намыливал шампунем, а Светка поливала тепленькой водичкой. Вышли из ванной комнаты минут через десять мокрые. Все трое.
Сразу отощавшего кота обтерли полотенцем. Но жене показалось, что не насухо.
- Еще простынет, - озабоченно сказала она. - Там в спальне, на тумбочке, мой фен, принеси, пожалуйста.
Ну, принес. Когда включил его, Тёмка зашипел, оцарапал жене руки, вырвался и молнией промчался по дивану, потом по обоям на стене (Светка за голову схватилась - германские, летом только поклеили), и исчез где-то в глубине квартиры.
- Сохни сам, раз так, скотина! - сказал я, плюнув на это дело. И пошел на кухню разогревать обед, а Светка занялась своими исцарапанными в кровь руками, время от времени вздыхая и взывая в пространство:
-Тёмочка, ты где? Вылазь, пойдем обедать! Мы тебя больше не тронем…
Я включил кухонный телевизор - как раз было время новостей, достал тарелки, ложки, нарезал хлеб. И тут услышал приглушенный Светкин вопль:
- Господи, да что же это такое?
Я выглянул из кухни. Жена шла мне навстречу с измученным видом и несла измазанными йодом руками знакомый плед. Им мы накрывали мое кожаное кресло в закутке гостиной у компьютера - Тёма любил там подремать, когда оно было свободным, ну и заодно повыравнивать когти. Отвадить кота от кресла, мною также любимого, не удавалось, потому и пришлось зачехлить его толстым пледом.
Сейчас этот плед был свернут узлом и распространял вокруг себя знакомый «аромат».
- Что, и в мое кресло наложил? - с ужасом спросил я (если так, то получалось, что всего за сутки этот котяра уже в третий раз справил свои естественные надобности, причем дважды - в неотведенные для этого места. Рекорд просто!)
- Ну, - обреченно подтвердила жена, направляясь в ванную комнату.
- А мне-то он за что подкакал? - продолжал недоумевать я. - Что я ему плохого сделал?
- Не сделал, а сделали, - громко отвечала из ванной Светка, заливая плед горячей водой. Она безумно любила этого пушистого негодяя (его, совсем крохотного и кем-то брошенного, подобрал под сиденьем электрички наш сын, и Тёмка, буквально до полного своего повзросления, чмокал мочками ушей Светланы, принимая из-за мамкины титьки - вы бы такого котенка не полюбили?), и всегда находила оправдания его проделкам.
- Мы сегодня только и делаем, что нервируем Тёмочку. Столько стрессов на одно бедное животное! А ему еще завтра в больничку…
Я сходил, понюхал свое кресло - нет, не воняет вроде, жена вовремя успела снять с него обгаженный плед, и немного успокоился. Это еще не самое страшное из того, что иногда выделывали живущие у нас в разные года разные же представители семейства кошачьих.
Один раз утром, собираясь на работу, я надел шапку, и с головы моей на пол покатились сухие кошачьие какашки.
Шапка оставалась на ночь почему-то не на полке вешалки, а лежала дном вниз на стуле. Чем и воспользовался наш серый увалень Митяй. Накануне я шлепнул его по заднице, сгоняя с кухонного стола, вот он и отомстил мне, козел.
А его мама, кошка Мотя, надула мне однажды в тапок - и за что? Подумаешь, спихнул ее ногой с кровати, когда она, увидев, что мы с женой приступили к обниманиям и поцелуям, полезла к нам - видимо, за своей порцией ласки.
Да, что ни говори, а эти, по определению ласковые, мурлыки могут быть очень злопамятными. И мстят самым доступным им способом. Вот и Тёмка недалеко от них ушел. Нет, надо с ним впредь как-то поаккуратнее, что ли…
Пока я так умно размышлял про взаимоотношения людёв и котов, на пороге кухни нарисовалась пара: улыбающаяся Светлана и вальяжно развалившийся у нее на руках Тёмка.
Нет, ну вы поглядите: как будто не они только что: один - два раза почти подряд нагадил, а вторая столько же раз убиралась за первым. Пялятся на меня, довольные друг дружкой.
- А мы с Тёмочкой проголодались! - сообщила жена. - Дайте нам пообедать.
- Засранец - имя этому твоему Тёмочке, - пробурчал я.
И тут по телевизору сказали: «…Хасан Насралла призвал ливанцев провести неделю массовых акций…» против какого-то там фильма, из-за чего сейчас взбеленились все арабы, хотя большинство из них его и не видели. Фильм этот, то есть.
И я еще вспомнил про этого самого Насраллу, что он прославился среди своих соплеменников тем, что самым искусным образом может доставить крупные неприятности своим противникам. Наш Тёма тоже это умел.
- Вот! - сказал я. - Отныне я буду называть Тёмку Насраллой! Ну, иди сюда, Насралла! Так уж и быть, покормлю тебя.
- А он не обидится? - испуганно спросила жена, спуская кота с рук на пол.
- Кто, Тёмка?
- Ну, и Тёмка тоже.
- А чего ему обижаться? - пожал я плечами. - Ну, пусть он тоже назовет своего кота моим именем. Я не против. Кис-кис, Насралла! На вот тебе мяска. Я специально меленько порезал. Кушай, дорогой! А будешь себя прилично вести, я снова буду тебя называть Тёмкой. Согласен?
Насралла припал к миске со своим обедом, довольно жмурясь. Согласен!
27 января 2014 г.
Ломаются в житейских бурях крылья,
утратив нерасчётливый порыв.
Дрожат от напряженья сухожилья,
натянутые ветром на разрыв.
Вот дрогнули, пытаясь встрепенуться,
перевести инерцию в размах.
Взмах получился слабый, жалкий, куцый,
как будто их сковал внезапный страх.
Заржавели иль пропитались пылью,
нелепы на земле и при ходьбе.
В житейских бурях прежде гибнут крылья,
бескрылой предавая нас судьбе.
Кто мутит воду, тот в ней не плавает.
-Слышь, дед…
Петрович на всякий случай посмотрел влево, вправо, назад.
- Да я тебе, тебе говорю!
Петрович вспыхнул: так это к нему обращается худощавый белобрысый парень с рюкзачком за плечами.
Дожил - уже дедом его стали называть. Ну да, поддал он вчера, с утра не побрился, согласен, выглядит, наверное, немного старше своих лет. Но не дед же. Сейчас я тебе покажу, какой я дед…
Пока Петрович собирался с мыслями и подбирал в уме наиболее хлесткое выражение, чтобы отшить этого наглеца, тот миролюбиво улыбнулся и сказал:
- Извини, старина, не подскажешь, девятнадцатый дом на Батурина далеко отсюда?
Петрович забыл, что только что хотел отматерить обозвавшего его дедом этого бесцеремонного прохожего, и терпеливо сказал:
- Ты, парень, уже стоишь на Батурина. Я сам живу на этой улице, в двенадцатом доме. А девятнадцатый тебе надо искать на той стороне улицы, вон в тех новостройках. Они недавно заселились.
- Точно, Петька так и объяснял - в новом доме он купил квартиру, - обрадованно зачастил парень, поправляя свой рюкзачок. - Ладно, дед, спасибо! Будь здоров!
И заспешил на ту сторону улицы Батурина. А Петрович захромал дальше, к поликлинике, опираясь на трость.
«Да что там, дед уже, конечно, - горестно размышлял он на ходу. - На пенсии уже как два года. Пара внуков у меня уже есть - есть. И бабушка больная, которой секса уже не надо - тоже есть. С палкой вот хожу из-за этого проклятого колена. Чем не дед? Дед конечно. А вроде совсем недавно был еще молодой. Так что, чего уж тут обижаться на этого сопляка. Правильно он меня дедом назвал… Дед и есть. Сколько там по статистике в России мужики живут?..»
И тут у Петровича в кармане зазвонил мобильник. Он вытащил телефон, высветившийся номер сообщал, что ему звонил его закадычный друг Толик… Анатолий Викторович Выжигайло, тоже свежеиспеченный пенсионер.
- Ну, чего тебе? - буркнул в трубку Петрович.
- Мне тебя на… надо! - радостно прокричал в трубку пьяным голосом, заикаясь, Толик.
- Зачем я тебе? И че ты с утра такой датый? Да не ори так мне в ухо!
- Вали скорее ко мне, - сбавил тон Выжигайло. - Моя к дочке уехала на пару недель. А я вчера пенсион по… получил. Да Машка мне десятку оставила.
- И чё? - насторожился Петрович, и даже замедлил шаг.
- Да ничё! Я двух марух вчера на почте подцепил, так они сейчас торчат у меня. То… только раззадорились, а я уже никакой. Так что подкрепление ну… нужно. Я знаю, ты застоялся, хе-хе! С тебя буханку хлеба и пиво. Все остальное есть. Вали ко мне. Т-ты где сейчас?
- Так я это, вроде в поликлинику собрался, - неуверенно ответил Петрович, вызывая в своем воображении картинки распутства - одна другой краше, - творящегося сейчас у его дружбана, неисправимого разгильдяя Толяна.
- Да пошли ты ее на хер, твою поликлинику! - опять громогласно заорал Толян, перекрывая своим басом женский смех, послышавшийся в его трубке.
- А сколько хоть лет, этим твоим стару… то есть - марухам? - уже сдаваясь, спросил Петрович. - Не беспокойся, уже со… совершеннолетние, ха-ха! - жизнерадостно захохотал Толян.
И Петрович круто развернулся на больной ноге и, почти не опираясь на трость, бодро похромал к переулку, где совсем недалеко от его дома жил Толян Выжигайло, который сейчас дожидался своего друга с двумя марухами.
«А поликлиника подождет! - бормотал он на ходу. - А то, ишь ты: дед! Это мы сейчас посмотрим, какой я дед…»