Жизнь умеет пошутить, не правда ли? Порой шутки судьбы невероятно жестоки. Например, еще вчера он клялся в любви и верности, обещая подарить счастье, а сегодня вы уже задумчиво разглядываете раны в собственной душе, предварительно накачавшись валерьянкой или коньяком.
Фантастическая, невероятная рука слепой судьбы всякий раз почему-то распоряжается именно таким образом, что наибольшие страдания нам причиняют не злейшие враги, а самые близкие люди. Или люди, которые когда-то были близкими, а в один миг стали вдруг чужими.
Вот только шутки ли это судьбы? Нет, это закономерный исход, к которому мы сами себя ведем. Ведь только перед близкими мы снимаем свои панцири и обнажаемся. Мы такие, как есть. Любите нас такими, а если не любите — тогда и не близкие. И ведь любят. А еще знают, где под панцирем больное, уязвимое место. Его не трогают, огибают нежно… до поры до времени. А потом, когда наступает необходимость, используют полученное знание и наносят удар, от которого долго приходится оправляться. Коньяк, валерьянка, повторить.
Но что же теперь, никогда и никому не раскрываться? Не подпускать, пусть не смеют даже прикасаться к панцирю? Ни в коем случае. Человек, замкнувшийся в собственной броне, испытывает страдания одиночества еще более мучительные, чем самый жестокий удар, его жизнь пуста и бессмысленна.
Подпускать. И всякий раз знать, что где-то существует та самая, настоящая Любовь и близкие, которые не бьют по больному. И если в этот раз не получилось, однажды получится. Сцепить зубы и терпеть. Потому что она существует. Любовь, то есть
Где-то внутри, под кожей,
мы все абсолютно похожи…
Мир так устроен, что одним нравится чудеса творить, а другим — ждать.
Хорошо, когда встречаются эти две противоположности и создают единое, сбалансированное целое …
За жизнь свою, до старости дожив,
он научился лишь твердить:
— Мол, тяжело так на планете,
под руководством чьим-то жить…
Но самому, однако, лень
попень от стула оторвать,
И заменить пойти того,
кого он так привык ругать…
Ранимый человек чужую боль,
Как собственную чувствует безмерно.
Его душа, как чуткая юдоль,
Оплакивает раны сокровенно
Всех тех сердец, кого коснулась ночь,
Кого затронуло дыханье вьюги.
С мольбой взывает к Господу помочь
И исцелить душевные недуги.
Самовлюблённый — лишь свою печаль
В душе эгоистично опекает.
Своей обиды каждую деталь,
Смакуя, постоянно вспоминает.
И добрый тот, кто мудрый человек.
С собой борьбу ведёт он постоянно.
В душе любви возводит он ковчег.
Неправды искупает покаянно.
Самовлюблённый тоже брань ведёт:
С другими он воюет вдохновенно,
Своих претензий предъявляя счёт
И требуя любви всенепременно.
Не возвращайся во вчера, там всё другое.
Другие улицы, дома и мы с тобою.
Мы там наивней и добрей и ближе к свету,
Не верим вечности дождей и злым приметам.
Сегодня стали мы мудрей, дожди всё чаще.
Не возвращайся во вчера, там — ты вчерашний.
Ему совсем не надо знать о том, что дальше.
Пусть будет он наивен, прост, ни грамма фальши.
Ещё успеет потерять в людей он веру
И разменять свои мечты на власть химеры.
Пусть он пройдёт, как суждено, свою дорогу
И выйдет на нелёгкий путь, ведущий к Богу.
Мы сами создаём себе рамки и садим себя в клетку… думая что выхода нет! Выход есть всегда!
Смысл жизни каждого человека заключается в том, чтобы оставить после себя наследие… чтобы произвести на свет новую жизнь и умереть…
чтоб каждая тварь свою жизнь начинала с нуля:
с затрещины Бога, с падения яблока в руки,
изгнания, с крика «земля!», с непотребного бля,
с Москвы, Риги, Тмутаракани, Парижа, Калуги,
оргазма, с больничной палаты, тюремного ша
с дороги, которая к вечному Риму, вестимо,
чтоб каждая тварь, у которой под кожей душа,
и варварский сленг, и почти примитивное имя,
ментальность, харизма, дурные привычки, как встарь,
способность к предательству, преданность делу и слову,
и слезы, и ангельский стыд, чтобы каждая тварь,
которая названа как-нибудь, где-нибудь, словно
последняя тварь, свою жизнь начинала с нуля —
по Цельсию, по Фаренгейту, и выше: с былинки,
с куста и креста, колокольни, с церковного ля,
с видения отроку Варфоломею в глубинке,
с отца Никодима, что жизнь положил на алтарь
под Боровском, с тайной вечери, распятия или…
чтоб каждая тварь, чтобы каждую божию тварь
любили, любили, любилилюбилилюбили
Приятель жалуется — слушай, мне сорок лет. С утра у меня мигрень, вечерами болит спина. На глазах очки, на зубах коронки, в обуви ортопедические стельки. От сухомятки запор, от жирного гастрит, от вина изжога. Без таблетки из дома не выйдешь, без крема на пляже не позагораешь, без сна вообще не жилец. Но я же, вроде, здоровый человек!
Ну да, говорю. Ты и есть здоровый человек. Так выглядит здоровье. Потому что болезнь выглядит совсем не так.
Или вот: работаешь без конца, деньги тратишь исключительно на детей. Питаешься дома, не в ресторанах, носишь хлопок, расслабляешься на диване. По доходам уверенно входишь в средний класс и даже кое-где из него выходишь. Почему же в итоге у тебя накоплений — раз в год, вывернув все карманы, отвезти семью к ближайшему морю, туда самолетом, обратно пешком? Ты же, вроде, богатый?
Ну да, именно так и выглядит богатство. Бедность выглядит не так.
У меня же прекрасные легкие дети! Почему же они непослушные, шумные, не гении в математике, и в комнате у них постоянно бардак?
Все просто: так и ведут себя прекрасные легкие дети. Тяжелые дети ведут себя совсем иначе.
Но у меня же хорошее воспитание, хорошее настроение! Хорошая жизнь, хорошая голова. Почему же… Все верно. Хорошее тело, хорошее лето. То, что у нас есть — это оно и есть. Когда оно больше не будет хорошим? Когда его не будет.
А вот еще: я же, вроде, быстрый! Почему же все у меня занимает столько времени? Любые процессы, все изменения? Да и само понимание?
Все просто: «столько времени» — это и есть «быстро». Медленно — это гораздо дольше.
А как же жизнь? Она же короткая, получается?
Нет. Она длинная. Очень длинная: семьдесят, восемьдесят лет. И за них ты успеешь то, что успеешь. Так и выглядит длинная жизнь. Короткая жизнь — это совсем другое.
Еду после работы мимо парка, где по аллее каждый вечер ковыляют два старичка. Я их знаю лет двадцать, они были красивы, как бывают красивы породистые немолодые люди. Они были веселыми, боевыми, ездили заграницу, собирали картины, смеялись моим анекдотам. Сейчас как будто уменьшились вдвое. Старушка согнулась, старик опирается на костыли. Меня не узнали. Волочат ноги, три шага в пять минут.
Так выглядит счастье. Несчастье выглядит не так.
Кто в сорок лет не пессимист,
А в пятьдесят — не мизантроп,
Тот, может быть, и сердцем чист,
Но идиотом ляжет в гроб.
Берём кредит у жизни, и раздаём людям …
А мы продолжаем надеяться…
Что кто-то придет и спасет…
Что спрятавшись под одеялом,
Нас сон от проблем унесет…
А мы продолжаем верить…
В сказку со счастливым концом.
И не запираем двери…
И к ветру всегда лицом…
А мы продолжаем ждать…
Нет.не принца на белом коне.
Когда уже не двадцать пять,
То истина где-то в вине…
И ты рисуешь на белой стене,
То, во что веришь свято…
У кого-то храм на заре…
А у кого-то Бэтмэн. распятый…
ZaБava
Каждому дано лучшее, поэтому ничего лучшего не дано …
Необретший себя в мире, обретёт себя в войне с самим собой.