Независимый Израиль - страшная угроза миру.
Он большой и страшный.
Его крючковатый нос навис над трудолюбивым арабским Востоком, отбрасывая тень до рек Вавилонских.
Он еврей, и с 1948 года не скрывает этого.
Какая бесстыжесть, если вдуматься.
Он препятствует коммуникации между народами, взрывая тоннели, ведущие из сектора Газа. Он живуч, как его праотцы, и не хочет идти к праматери. Он надменен, ибо даже его Бог не смог с ним ничего сделать.
А вы говорите: иранская ядерная программа.
Наглость живущих на этой земле сравнима только с их чувством юмора. Они сажают в тюрьму правителей, которых сами сажали на трон; им так смешнее. Чего после этого ждать бедным арабам?
Они жестоки и коварны. Их Авраам родил Исаака - и не зарезал его, хотя собрал деньги со зрителей. Их Моисей сорок лет водил евреев по оккупированным палестинским территориям. Теперь они расплодились так, что не помещаются в кнессет.
Израиль Моисеевич, вы умирать вообще собираетесь?
Смеется.
Хорошенькое дело, так действовать на нервы миллиарду соседей!
И это еще Кобзон не репатриировался, а то бы арабам вообще звездец.
Хотя и сейчас, конечно, очень страшно. Уж больно он большой, Израиль. Если взять лупу поздоровее, то вообще ужас.
Редкая птица долетит до середины Страны.
Во-первых, ее собьют.
Во-вторых, они же потом прилетят сами!
Летающий еврей, выведенный путем скрещивания американской авиации с острым желанием выжить, - настоящий ужас мирового сообщества! Образовавшегося, как вы помните, в результате консенсуса аятоллы Хомейни с европейским либерализмом.
Так о чем бишь я?
Да, об Израиле.
Он навис над миром и доминирует. Для отвода глаз поигрывая на лютне, чтобы потом влепить из пращи.
Давид Исаевич, вы не могли бы вести себя потише?
Не может.
Не хочет!
За это их нацию и не любят.
…Мы с тобой начинали когда в этой студии беседовать, это был годик «1932-й». А сейчас у нас годик «1939-й». Поэтому за то время немножко нравы укрепились, враги определились. Кому все, а кому закон - выяснилось. Мы уже в другое время с тобой разговариваем немножко. Конечно, с поправкой. Сейчас набросятся, конечно: ты тут разговариваешь, где бы ты разговаривал? Все понимаю. С поправкой. Да. Все рифмуется. Никогда не повторяется - все только рифмуется! Но иногда рифмы бывают очень точные. Одна из случайных рифм… «бывают странные сближения». Туровский фамилия корреспондента избитого? Я не знаю, родственник ли он Майе Туровской, автору фильма «Обыкновенный фашизм». Может быть, родственник. Это было бы забавно, с точки зрения просто сюжета. А может просто однофамилец. Майя Туровская, 91 год ей, дай ей бог здоровья. Живет в городе Мюнхен. Подальше от фашистов уехала. Автор фильма. В Мюнхен!
…Можно ведь было не зеленкой обливать, а желтую звезду повесить на Улицкую. Мы же понимаем, с кем имеем дело. Мы, по крайней мере, с тобой - понимаем. То, что они называют себя при этом… что они, сволочи, приплетают к себе моего деда, погибшего на войне - и миллионы тех, кто погибли рядом с ним, десятки миллионов… - это отягчающее обстоятельство! То, что они прячутся за этими именами и заводят при первом случае «Священную войну» - это отягчающее обстоятельство! Это называется «с особым цинизмом», Ир, то, что они делают… Так вот я хочу сказать, что скоро будет 9 мая - и снова будет праздник амнезии. Мы не победили фашизма, Ир. Наши деды и прадеды победили - Гитлера. А к фашизму население присмотрелось, и он им понравился. Он такой клёвый! Он такой… образующий вертикаль хорошо. Дисциплину наводящий, объединяющий население вокруг одного лидера… На все вопросы сложные есть простые ответы. Массы правы, а очкариков… Ну, евреев, в скобках, - все, кто очкарики, интеллектуалы - они все до кучи идут в евреи! Ведь у этих детей никто не интересовался национальностью? Неважно. Они все для них евреи! Потому что очкарики, потому что больно умные. Потому что думать хотят, книжки хотят читать. Какую-то свою правду знать. А правда уже есть, и сказал ее кто? - лидер нации. А лидер нации - как там сказано? один фюрер, одна страна… Фашизм, Ир, в полный рост. Соответствующий всем признакам фашизма, описанным многократно - и до Умберто Эко еще. Полностью совпадающий! «Tomorrow belongs to me» - как пел блондин из фильма «Кабаре». Кто не видел из молодых, - посмотрите. И поймете, о чем я. Будущее принадлежит нам! Начинается все с этих дивных патриотических песен. С этих блондинов, с этой идеи великой нации. Чем заканчивается - знаем. По крайней мере, те, которым голову не отморозило. Знаем. И то, что они, повторяю, нацепляют на себя боевые ордена победителей, тех, кто ценой своей жизни в страшной мясорубке победили Гитлера, победили предыдущий фашизм… а эти надели их ордена! И ходят. Надели их… Куда только не надели эту георгиевскую ленточку - это уже отдельный вопрос. Это называется - с особым цинизмом. Что касается Улицкой. Вот ведь они небось думают, что они ее унизили… Людмила Евгеньевна Улицкая русский писатель, приехала на один день на родину. Специально к детям. Родина ее встретила. Родина ей показала, кто тут народ. Кто тут в мейнстриме, а кто тут позор нации. Ну хорошо, Улицкая уедет, эти останутся. Я когда-то писал: не в том беда, что мы уедем, а в том, что вы останетесь. Вот эта шваль останется - и будет вырастать, вот эта девочка фашистская, которая сегодня мирно беседовала с полицейским, который должен был ее винтить. В это время. А она с ним мирно беседовала! Вот эта девочка очень скоро… уже Потупчик у нас в Общественной палате. Предыдущее поколение швали уже у нас элита! Скоро эти будут элитой. Подрастает новое поколение отморозков. А эти уже вообще ничего не знают, кроме Путина. Просто по возрасту. Это по-настоящему опасно. И надо только понимать - еще раз, возвращаясь к прошлому витку моего монолога, прости. Подонки есть везде. Как говорил древний грек Эпиктет «худших всюду большинство». Вопрос в том, как самоорганизуется общество в связи с этим. И кто будет вырабатывать правила. Если общество этим людям, этой швали говорит, что - ты элита, молодец, делай так дальше, все будет хорошо, ты видишь, как мы привечаем тебя, как мы даем тебе деньги, как мы тебя не трогаем. Ты молодец! Давай! Мы закрываем глаза на твою уголовщину.
И.Воробьева
? Но это же не общество делает.
В.Шендерович
? Это делает власть под молчаливым согласием общества. Общество - это, конечно, эвфемизм, общество - это в Дании. У нас - население. Население, которое крепчает в процессе. Как сказано в русской пословице. И докрепчало до полного скотского состояния. Однажды будет худо и населению, по результатам. Как стало - прошлому населению. Прошлому большинству. Которое кричало «Хайль!», пока зеленкой обливали Фейхтвангера, условно говоря. Но он, правда, уехал. И не возвратился. Пожестче было немножко. Не было возможности возвратиться, да и желания. Но это все человечество проходило - и незнание об ответственности не избавляет от «Обыкновенный фашизм"и, в том числе и исторической. …©
Когда Павлюк уже стоял на табуретке с петлёй вокруг тощей кадыкастой шеи, ему явился ангел и сказал:
- Павлюк!
Павлюк оглянулся.
В комнате было совершенно пусто, потому что ангел не холодильник, его сразу не видать.
Так, некоторое сияние у правого плеча.
- Павлюк!
Повторило сияние.
- Ты зачем на табуретке стоишь?
- Я умереть хочу.
Сказал Павлюк.
- Что это вдруг?
Поинтересовался ангел.
- Опостылело мне тут всё.
Объяснил Павлюк.
- Ну уж и всё?
Не поверил ангел.
- Всё
Немного подумав, подтвердил Павлюк и начал аккуратно затягивать петлю.
- А беленькой двести?
Сказал ангел.
- На природе?
Павлюк задумался, не отнимая рук от верёвки.
- Если разве под картошечку…
Сказал он наконец.
- Ну…
Согласился ангел.
- С укропчиком, в масле… Селёдочка ломтиком, лучок колечком…
Павлюк сглотнул сквозь петлю.
- А пивка для рывка?
Продолжал ангел.
- На рыбалке, когда ни одной сволочи вокруг. Да с хорошей сигаретой…
Павлюк прерывисто вздохнул.
- А девочки?
Не унимался ангел.
- Такие, понимаешь, с ногами…
- Ты-то откуда знаешь?
Удивился Павлюк.
- Не отвлекайся.
Попросил ангел.
- А в субботу с утреца банька, а в среду вечером «Спартак»…
- Чего «Спартак»?
Не понял Павлюк.
- Лига Чемпионов.
Напомнил ангел.
- Неужто выиграют?
Выдохнул Павлюк.
- В четвёрку войдут.
Соврал ангел.
- Надо же…
Сказал Павлюк и улыбнулся. Петля болталась рядом, играя мыльной радугой.
- Ты с табуретки-то слезь.
Предложил ангел.
- А то как памятник прямо…
Павлюк послушно присел под петлёй, нашарил в кармане сигарету. Ангел дал прикурить от крыла.
- И что теперь, на работу?
Робко спросил Павлюк.
- На неё.
Подтвердил ангел.
- А потом домой?
- Ну, есть ещё варианты…
Павлюк ещё помолчал.
- Ну, хорошо…
Сказал он наконец.
- Но смысл? Смысл?
- Какой смысл?
Не понял ангел.
- Хоть какой-нибудь.
Попросил Павлюк.
- Зачем?
Поразился ангел.
- Без смысла никак нельзя.
Угрюмо молвил Павлюк.
- Ну, тогда вешайся.
Сказал ангел.
- Смысла ему! Вешайся и не морочь мне голову!
Его зовут Али Аль-Мусауи.
Родился он в Багдаде, и его дед был «алем», что по-арабски означает «ученый Корана» (по-русски - богослов). Генеалогическое дерево этого дедушки аккуратно ветвится до Хусейна, внука того самого Магомета, так что в заголовке - чистая правда. Али говорит: сорок три поколения, как одна копеечка! Даю, говорит, зуб на откол.
Причем говорит это - на хорошем русском языке.
Откуда у родственника пророка такое неожиданное богатство, вы узнаете, «если пойдете туда, куда поведу вас я». А заодно поймете, какое отношение эта удивительная биография имеет ко всем нам.
Уверяю вас: ко всем!
Вообще-то Али мог бы изложить историю своей жизни самостоятельно (на пяти языках), но радостно сослался на дислексию и от письменной работы откосил. Талантливый человек не упустит случая полентяйничать… И главное, слово-то какое откопал: дислексия!
Ну, дислексия так дислексия. На то и наш брат-журналист, чтобы записывать.
Делалась эта книга так: Али приезжал в Москву, и мы садились в каком-нибудь хорошем месте; Али заказывал еду, не доверяя эту важную часть встречи человеку, не умеющему отличить ливанской кухни от персидской, а я доставал диктофон или блокнот и, выждав момент, начинал задавать вопросы, с ответов на которые Али уходил в свободное плавание.
И правильно делал: самое интересное открывается в свободном плавании!
Итак, слушайте же и не говорите, что вы не слышали…
Дедушки
Багдад, 1969 г.
AP Али родился в Багдаде в начале шестидесятых годов теперь уже прошлого, ХХ века.
Отец его мамы, Наджи Юсеф, был родом из Эн-Наджефа. Название, красноречивое для арабов, ничего не говорит слуху неверных; между тем именно этот город на юге Ирака, в долине Евфрата, - духовный центр шиитов, и рождение здесь почти автоматически указывает на принадлежность к одной из ветвей мусульманства…
Забавно бывает, покрутив колесико бинокля с сильной оптикой, вдруг обнаружить подробности, еще вчера сливавшиеся в неразличимый пейзаж. Шииты, сунниты… Мы и слова-то эти услышали недавно, а что там, за словами? Замучаешься разбираться, да и недосуг. Нам бы с рюриковичами разобраться, своих иванов от василиев научиться различать толком.
Но вот - поворот колесика, и в чужом пейзаже крупно проступают столетия страстей и реки крови, которой не видно конца…
А вектор судьбы определяют иногда поступки людей задолго до твоего рождения; оглянувшись в семейные предания, можно разглядеть точку, в которой река твоего рода повернула туда, а не сюда.
Вот, скажем, век назад, на исходе Российской империи, лопнул обруч «черты оседлости», и огромная еврейская семья моего прадеда-биндюжника - тринадцать детей! - разлетелась из белорусского местечка по белу свету…
Моего деда вынесло в Москву, а его брата - в Аргентину.
В начале двухтысячных, в Буэнос-Айресе, в толстенной городской телефонной книге, я откопал четырнадцать своих однофамильцев: Исаак Шендерович, Пабло Шендерович, Педро Шендерович… И с холодком по спине понял: этим Педро мог быть я!
Но монетка легла иначе, и вот - судьба мне бродить по свету земляком Пушкина, а не Борхеса.
Вот и мой друг Али не имел бы никаких шансов прожить свою нынешнюю жизнь, если бы тот же век назад, в 1909 году, тетка его деда, втайне от родни, не отвела маленького Наджи Юсефа вместо медресе в светскую школу.
И повернула судьбу рода!
Традиционная арабская одежда, мужское платье, заправлялось в брюки за углом перед школой; на обратном пути, за тем же углом, маленький Наджи Юсеф снова приобретал очертания ученика медресе… Тайна продержалась несколько лет, но их хватило, чтобы в маленькую смышленую голову начали поступать знания, не предусмотренные Кораном…
- Люди делятся на тех, которые не читают книг, читают разные книги и всю жизнь читают одну и ту же, - сидя в московском ресторане век спустя, цитирует дедушку Наджи Юсефа гражданин Канады Али Аль-Мусауи.
Дедушка начал читать - разные книги. Он читал их жадно и с толком, и, когда в школу приехал король Фейсал Первый, юный Наджи Юсеф, за отличие в учебе, получил в подарок от короля часы и именную стипендию!
Он продолжал учиться и учился еще десятилетия напролет, получив педагогическое и юридическое образование. Выходец из ортодоксальной семьи, Наджи Юсеф возглавлял министерство образования Ирака и учительствовал в сельской школе, когда впал в немилость у новых властей; был одним из ведущих адвокатов страны и членом ЦК Социал-демократической партии Ирака…
Он умер в 1973 году, введя род в интеллигентное сословие.
Али вспоминает, как дедушка вместо сказок рассказывал ему какие-то истории. Много лет спустя Али узнал в этих историях толстовского «Холстомера», новеллы Цвейга, рассказы Горького и Чехова… В их доме был настоящий культ книги - не одной, многих!
А родственники Наджи Юсефа, все до одного, так до конца дней и остались религиозными ортодоксами. И все их потомки до сих пор читают одну и ту же книгу…
…Он учительствовал в Багдаде, пока его не выгнали с работы и не посадили за коммунистическую пропаганду, но до тех пор успел сделать главное: познакомиться с мамой Али…
Он был ее репетитором по математике («Она до сих пор ничего не понимает в математике», - смеется мой друг Али). Зато до глубокой старости мама Али осталась твердокаменной марксисткой - так хорошо сагитировал ее в 1947 году молодой Салям Адиль!
Сагитировал - и посватался.
Будущий дедушка Али, тот самый Наджи Юсеф, согласия не дал (девочке было только шестнадцать), но упрямый Салям сказал, что будет ждать пять лет, и подарил ей кольцо.
Тут-то его и посадили, и как раз на этот срок.
Времена наступали нешуточные. В ответ на создание левого Израиля в Ираке повесили на площади трех главных коммунистов, так что пять лет тюрьмы, выписанных молодому Салям Адилю, можно считать разновидностью педагогики.
Невеста, так и не выучившая математику, начала ходить в тюрьму под видом сестры - и стала связной с подпольем. На подпольной работе (уже после того, как непокорный сын «черного саида» вышел на свободу) они и провели медовый месяц.
Товарищ Салям Адиль был к тому времени членом ЦК.
В 1955 году он возглавил иракскую Компартию. Тайный, через иранскую границу, выезд в Москву, на ХХ cъезд КПСС, был их отложенным свадебным путешествием…
Рассказывая трагическую историю жизни иракского коммуниста Саляма Адиля, я ловлю себя на сложных чувствах: слишком давно ответом на коммунистическую риторику стала - усмешка.
Для нашего поколения, «славной молодежи семидесятых», эта усмешка была защитной реакцией на советский пафос: Брежнев со своим старческим Политбюро, «сиськи-масиськи», бодрые фальшивые голоса изо всех радиоточек, наглое племя освобожденных секретарей, «комса», в открытую фарцевавшая и делавшая карьеру, тупое сидение на собраниях в поддержку какого-нибудь африканского божка, повесившего на себя серп и молот… - вот чем было для нас слово «коммунизм».
Но этот уксус был когда-то вином.
Мы еще застали людей, плативших своими жизнями за наивную и отчаянную попытку преодоления социальной гравитации. Мы помним честных коммунистов!
На краю моей памяти - старик в тюбетейке, вернувшийся из сталинских лагерей, а начинавший с лагерей царских: старший товарищ моей партийной бабушки. Рядом с ним - сама бабушка, член ВКП (б) с 1918 года, приписавшая себе по молодости пару лет, чтобы поскорее вступить в ряды, тогда еще не казавшиеся позорными.
Она качала потом седой головой: что мы наделали, что мы наделали!
Ценой ошибки была жизнь, и если бы только своя… Но энергия заблуждения была мощной, а заблуждения - искренними.
У каждой судьбы - свои сроки и своя траектория, и в середине пятидесятых молодой Салям Адиль, под тайным знаменем Ленина, мечтал об освобождении Ирака от средневековья.
Но настоящее средневековье было у Ирака - впереди.
В 1958 году военные свергли короля Фейсала. Военные эти были левых убеждений, случается и такое. Их лидера звали Карим Кассем.
Ломать не строить; перевороты вывихивают эволюционный сустав времени, а дальше - как получится. Получилось как всегда, то есть очень больно. Сначала - резкое полевение и гонения на националистов-баасистов, потом - откат в противоположную сторону; в обратную все полетело еще стремительнее…
Баас расшифровывалась как «Партия арабского национального социалистического возрождения». Силу этого оксюморона - национальное и социалистическое в одном флаконе - уже испытала на себе Германия 1930-х. В Ираке начало фашистского ужаса выпало на шестидесятые.
Массовые репрессии начались сразу после обратного переворота: пять тысяч человек были брошены в тюрьмы и оказались под пытками, и те, кто еще недавно проклинал короля Фейсала, с запозданием смогли оценить его сравнительное вегетарианство…
Попал в лагерь дед Наджи Юсеф. Отец Али, коммунист Салям Адиль, выданный предателем, был схвачен и спустя несколько недель погиб под пытками. Ему не было и сорока. Мать Али узнала о смерти мужа по радио: она училась в Высшей партийной школе в Москве.
Она поседела в этот день. Поседела разом из-за этой вести - и от страха за сына, о судьбе которого не было известно ничего.
Али шел третий год. В последние месяцы перед арестом его отец жил подпольно, в семье иракского коммуниста, и когда за ними пришли, жена этого человека сказала пришедшим, что Али - ее сын: только поэтому мальчик выжил. Их всех бросили в лагерь, но не расстреляли.
Али баасисты искали по всему Багдаду, чтобы пытать и убивать на глазах отца: Восток - дело не столько тонкое, сколько традиционное… Концлагерь они устроили в королевском дворце («Дворцом конца» называли его в Багдаде в те годы).
Маленький Али провел там несколько недель, «усыновленный» отважной иракской коммунисткой. Потом баасисты все-таки проведали, что сын Салям Адиля находится в лагере…
Мой друг Али родился в рубашке: его успели вывезти из «Дворца конца» в корзине с бельем, как маленького Вито Корлеоне во второй части великого кино. Вывезли - и пару лет прятали в Багдаде.
В четыре года, по чужим документам, Али попал в Кувейт, оттуда в Австрию, а потом в СССР. На летном поле «Внуково», у трапа, к нему бросилась и обняла незнакомая седая женщина.
- Здравствуйте, тетя, - сказал Али.
- Я мама, - сказала седая женщина.
- Здравствуйте, тетя мама, - уточнил Али.
…
Прикид на министре тянул тыщ на десять баксов, и допустить поражения демократии он уже не мог.
В то историческое время партия в стране была всего одна, но такая большая, что даже беспартийные не знали, куда от нее деться.
- Это ящик Пандоры. Если его открыть, всем хана. Открывать?
- Открывай!
- Так ить всем хана…
- Давай, не томи.
- Всем-всем хана.
- Всем-всем?
- Ага.
- И Козлову?
- Как же без Козлова?
- Открыва-ай!
В купе ехало четверо.
- Ну, - сказал один, когда за окном враскосяк побежали городские окраины, - будем знакомы! Алексей! - Он сложил из руки «рот фронт» и, разжав, лопатой протянул навстречу соседям.
Пассажиры замялись, но впереди лежал целый день пути, знакомства было не избежать. Поезд шел туда, где кончались не только рельсы, но и вообще все.
- Петр, - подавая детине маленькую аккуратную руку, сказал скуластый брюнет. Третьего пассажира звали Константином, был он худ, высок и патлат.
Четвертый, сидевший с ногами в углу, - юный, налысо выбритый, но с косичкой сзади - молча всем поклонился, вынул из холщового мешка «Бхагават-Гиту» и выбыл из обращения.
Пришла проводница; собрали за белье, попросили чая. Выбритый с косичкой отказался и от чая.
Петр вынул из сумки и положил на столик запотевший целлофановый пакет с распластанной в хлебе котлетой, другой пакет с огурцами и тонко, на просвет, нарезанным сыром со слезой. Общительный Алексей добавил полпалки толсто нарубленной колбасы, три яйца, ноль семь коньяка и семейство латунных, матрешкой, стопочек.
Константин, помедлив, завершил натюрморт курицей, запеченной в фольге.
Человек с косичкой, выждав некоторое время, вынул из холщовой сумки апельсин, сосредоточенно очистил его и съел.
После второй заговорили о политике.
- Козлы, - убежденно сказал Алексей.
- Почему козлы? - поинтересовался Константин.
Потому что.
- Кто? - уточнил Петр.
- Они все, - ответил Алексей, кладя в рот яйцо. - Нахапали и еще хотят.
- Все не так просто, - осторожно откликнулся Константин. - Попробуйте посмотреть на вещи с другой стороны…
- С какой еще другой? - Алексей прожевал яйцо и прополоскал рот чаем. - Нету никакой другой стороны!
- Есть, - возразил Константин. - Другая сторона всегда есть. И оттуда обязательно надо посмотреть!
Мимо окна проехал овраг с дощатыми времянками, стоявшими на самом краю и словно бы раздумывавшими - не броситься ли совсем вниз? Появилось и гуськом ушло за рощицу несколько покосившихся телеграфных столбов.
- Вот я, например, был депутатом.
- Вы?
- Я, - подтвердил Константин. - И козлом себя не считаю.
- Да я вообще… - покраснел Алексей. - Я же не про вас…
- Нет-нет! - Константин жестом отверг предположение о личной обиде. - Я в принципе говорю: тут ничего нельзя сделать. И потом: вы же сами… мы же сами, - поправился он, - выбрали… тех, кого выбрали, правда?
- Ну, - согласился Алексей.
- Так что же тогда выходит?
- Что? - с опаской переспросил Алексей.
- Выходит, мы сами и козлы, - мягко доформулировал Константин.
- Да ладно вам… - не поверил детина. Он еще подумал немного над открывшимся, потом покосился на бритого с косичкой и молча налил три стопки.
- Будем!
- Куда мы денемся, - согласился патлатый.
Выпили.
- А я не прошел, - вдруг сказал Петр с верхней полки.
- Куда? - спросил Константин.
- В депутаты. - Он помолчал еще и свесился вниз. - Вы по какому округу были?
Через полчаса разговор соскользнул на баб.
В основном - бляди, - сообщил свое мнение Алексей. - Про всех не скажу, всех не знаю, но в основном…
- А вы многих знали? - заинтересовался Петр.
Детина закатил глаза и зашевелил губами, считая.
- До ебаной матери, - округлил он наконец.
- И все, значит…
- Почти все, - заверил атлет.
- А вы сами? - спросил Константин.
- Что?
- Если посмотреть с другой стороны, - напомнил Константин.
- То есть?
- Ну, вот вы… ведь даже сосчитать не можете, сколько у вас их было!
Алексей хмыкнул.
- Я, конечно, тоже кобель порядочный! - Он шумно, с удовольствием выдохнул, устроился поудобнее и снова начал перечислять, загибая пальцы. - Значит, так! Ленка, потом Ирка, потом… Маша, Света, Нина Петровна, потом пионервожатая эта… потом опять Ленка, потом Полина…
- Какая Полина? - насторожился брюнет на верхней полке. - Как фамилия?
- Ладно, ладно, - отмахнулся Алексей. - Отдыхай.
Поезд, тяжело вздохнув, остановился. За окном темнел кусок вокзала. С товарных путей женский голос гулко и заполошно прокричал что-то про восьмую, которую надо подать на пятый. Бритый кришнаит вынул из своего мешка очередной апельсин, почистил его и начал есть, аккуратно собирая косточки в кулак.
Мимо окна, качаясь в такт скрипу снега, проплыла фуражка и следом две ушанки.
- Патруль, - определил Алексей и, помолчав, добавил: - Я, помню, ходил однажды в патруль. Смешная история… - Он замолчал. Поезд дернулся, поравнялся с фуражкой и, оставив ее позади, покатил в ночь.
- Так - что? - напомнил патлатый. - Ходили в патруль - и? Вы говорили: смешная история…
- А-а. Ну, оборжешься! Зима тоже была, колотун… Идем. Вижу - чурка какой-то в шинели идет навстречу. Нас увидел и сразу бочком, бочком - и в переулок… Самовольщик! Я ему: «Стой! Ко мне!» - а он бежать. Я за ним, а он, сука, со страху так чешет, хрен догонишь. Но я ж спортом занимался, разряд был, дыхалка… - а потом, в отпуск-то охота! - ну я за ним и наладился. Ребята сразу отстали, а я на принцип! Пять минут за ним бежал, за уродом!..
Алексей не на шутку распалился от воспоминания, махал ручищами, глаза его горели.
- Он на станцию - я туда! Он по путям - я за ним! И на запасных догнал! Он, сучонок, сдох через рельсы бегать. Догнал я его и вот так… - Алексей занес кулачище над столом, - кэ-эк дам по балде! Он с копыт, башкой об уголь - там склад был - и лежит. Ну, а я сел на рельсы, отдыхиваюсь, жду, пока ребята подойдут. И представляете - застудил яйца! Мне в отпуск ехать - две недели дали за отличную службу! - а у меня вот такие стали! как у слона буквально! Ну, меня в медсанбате кололи всякой гадостью - стали нормальные, маленькие…
Детина вдруг замолчал.
- Даже еще меньше, чем были.
И он замолчал опять, уже надолго.
- Ну? - подбодрил рассказчика Константин, так и не дождавшийся смешного.
- Баранки гну! - немедленно среагировал детина. - А мне обидно стало, что они маленькие, яйца, мне ж в отпуск идти! Так я потом, как из медсанбата вышел, и под холодную воду их, и в снегу держал - ни в какую! Так до сих пор маленькие и остались. Вот такусенькие. Представляете?
Алексей замолчал и откинулся назад, весь охваченный неожиданным воспоминанием. Внизу стучали колеса, вдоль окна черной стеной летел лес; бритый, закрыв «Бхагават-Гиту», смотрел на рассказчика.
- Все? - раздалось с верхней полки.
- Все, - подтвердил Алексей. - Теперь давай ты чего-нибудь смешное расскажи.
И налил.
- Хорошо, - согласились с верхней полки. - Это тоже в армии было. Пошел я как-то в самоволку. Только из гарнизона выбрался, гляжу - патруль. А первым здоровенный такой старшина шагает, рожа репой, увидел меня, сразу глазки кровью налились, как у кабана. «Ко мне-е!» - кричит. Ну, я, конечно, - ноги, а этот - за мной. Здоровый, мерин. Я от него туда, сюда - как заяц… Все-таки догнал он меня, урод…
Тут брюнет свесился с полки и пояснил: «Спортсмен был, наверное», - и, снова улегшись, продолжил:
- Ну вот. На путях железнодорожных меня догнал - и как даст сзади своей колотушкой. Я упал, башкой обо что-то трах - и все, ничего не помню. Очухался на гауптвахте. Десять суток на воде и хлебе строевой шаг отрабатывал. И как раз на десятый день - от сотрясения, видать, - у меня способности открылись…
- Какие способности? - поинтересовался Константин.
- Порчу насылать могу, - пояснил брюнет и, свесившись вниз, доброжелательно оглядел присутствующих.
Детина так и сидел с невыпитым коньяком наперевес. Колеса стучали в полной тишине.
- А у меня тоже было смешно, - поделился вдруг Константин. - Я в медсанбате служил. И вот, значит, как-то зимой привозят нам старшину с во-от такими яйцами! Отморозился. На рельсах сидел, имбицил. Ну, колем ему гадость всякую, колем… Глядим - совсем они у него маленькие становятся. Недели через две фельдшер меня и спрашивает: мы чего ему колем? Я говорю: откуда мне знать? Он тогда посмотрел и говорит: ох ты, мать-перемать, я ж ему не ту концентрацию херачу! Хорошо, говорит, заметили, а то бы совсем в горошину съежилось у парня, а ему на дембель…
Константин закончил свой рассказ и в тяжкой тишине захрумкал огурцом. Детина так и сидел со стопкой в руке. Рот его был открыт.
- А я… - раздалось вдруг из угла.
Говорил кришнаит.
Брюнет свесился со своей полки по пояс, Константин перестал жевать. Детина медленно поставил на столик нетронутую стопку и повернул к читателю «Бхагават-Гиты» лицо с парой раскаленных глаз на буром лице.
- Ты еще?.. - захрипел он. - Ты еще будешь?.. Не было тебя нигде, вообще не было, врешь!
- Я никогда не вру, - сказал кришнаит и, покраснев, потупился. - Мне нельзя. - Он поднял глаза, они сияли светом последней истины. - Послушайте! Однажды, в прошлой жизни, когда я был яйцом… обыкновенным мужским яйцом…
Поезд разрезал тьму, а может, тьма поглощала поезд - и все зависело только от того, с какой стороны смотреть.
Посмотри, как прекрасен мир! -
Паутину плетет паук,
Он в неё поналовит мух,
И не будут вокруг жужжать.
Будет полная благодать -
Запоет на лугу рожок,
А потом упадет снежок,
А весною прорвет трубу.
Я видал это всё в гробу,
Извините за выраже…
Я давно не взлетал уже,
Но покамест ещё жужжу.