Юнцам, от которых еще пахнет молоком, не следует вить гнездышко на груди у женщин,
от которых пахнет шотландским виски.
«Хранитель сердца»
Это незнакомое чувство, преследующие меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя - грусть. Это такое всепоглощающее, такое эгоистическое чувство, что я почти стыжусь его, а грусть всегда внушала мне уважение. А теперь что-то раздражающее и мягкое, как шелк обволакивает меня и отчуждает от других.
Вслед за Андре Жидом пришел Альбер Камю - «Человек бунтующий». Два или три месяца назад я утратила веру в Бога и все еще глупо и опасливо гордилась собой. Произошло это в Лурде, куда меня привезли случайно, и, тоже случайно, однажды на заутрене я увидела рядом с собой рыдающую девочку - мою сверстницу, прикованную к инвалидному креслу, похоже, до конца дней своих. Я испытала чувство отвращения ко всемогущему Богу, дозволяющему подобный кошмар. В порыве праведного гнева я гордо отринула Бога, исключила его из своей жизни, которая в те годы наполовину протекала в религиозных пансионах. Сей мировоззренческий кризис лишил меня аппетита в обед, а вечером в гостиничном номере навел на мрачные размышления о перспективе жизни на нашей Земле без Бога, о мире без справедливости, жалости и Божьей благодати, в котором отныне мне предстоит жить (весь этот ужас я и по сей день не осознала полностью, хотя получаю тому все новые подтверждения). Два месяца я не могла оправиться, как после тяжелой болезни, от своего бесповоротного решения - отторжения всемогущего Бога, а главное - потери одного из «потому что» в ответ на все возможные вопросы. Вот почему для меня стало таким облегчением открытие «Человека бунтующего». Я услышала внушающий доверие голос Камю, который тоже посвящает свой трактат этой трудной теме: жизнь в отсутствие Бога. «В отсутствие бога возник Человек, - поведал мне этот добрый мечтатель, - и заменил его». Так человек дал мне ответ на все вопросы, возникающие от нерадения бога.
…Точно так же в личной жизни я далеко не сразу научилась, глядя в глаза любимого, искать в них не свое приукрашенное отражение, а подлинную суть его натуры.
… Вы упорно отказывались принимать лавровые венки, отказывались от всех и всяческих материальных благ, которые вам приносила слава; вы даже отказались принять Нобелевскую премию по литературе, которая считается почетной, хотя нуждались в деньгах; на вашу жизнь трижды покушались в годы алжирской войны, и вы чуть было не стали жертвой пластиковой бомбы прямо на улице, но и глазом не моргнули; вы навязывали директорам театров актрис, которые нравились вам, на роли, не всегда подходящие для них, тем самым с блеском доказывая, что для вас любовь могла быть противоположностью «яркого траура славы». .Вы были в равной мере писателем и мужчиной; никогда не утверждали, что талант оправдывает слабости человека или что счастье творчества уже само по себе позволяет презирать или пренебрегать своими близкими и всеми другими людьми. Вы даже не утверждали, что талант и честность оправдывают ошибки.
Фактически вы не укрывались за пресловутой хрупкой природой писателя, не пускали в ход обоюдоострого оружия, каким является талант, вы никогда не были нарциссом, а между тем самолюбование - одна из трех ролей, отведенных современному писателю (две другие - роль маленького господина и большого слуги).
Напротив, талант - это якобы обоюдоострое оружие вовсе не пронзило вас под вопли радости, как произошло со многими; оно оказалось легким для вашей руки, действенным, маневренным, вы любили его и нашли ему применение: вы передали в распоряжение жертв - подлинных жертв, тех, кто не умеет ни писать, ни объясняться, ни драться, ни даже жаловаться на свою судьбу.
* * *
Не взывая к справедливости, поскольку вы не хотели никого судить, не говоря о чести, поскольку не хотели, чтобы вас чествовали, даже не упоминая о щедрости, поскольку сами же ее и воплощали, являясь единственным поборником справедливости, чести и щедрости нашего времени, трудягой, который отдавал все другим, жил, обходясь без роскоши, но и не подвергая себя лишениям, без табу и без разгула - если не считать потрясающего разгула творчества, - принимая любовь и даря ее, обольстительный и всегда готовый сам обольщать, превосходящий своих друзей по всем статьям - обгоняя их за рулем, выделяясь среди них блеском ума, - но при этом постоянно оглядывавшийся на них, дабы скрыть свое превосходство. Вы предпочитали быть обманутым, нежели равнодушным, вы даже предпочитали разочарование жизни без надежды. Какая образцовая жизнь для мужчины, никогда не стремившегося стать образцом для подражания!
* * *
И вот вы лишились зрения, говорят, не можете больше писать и наверняка порою чувствуете себя таким несчастным, каким только может быть человек. В таком случае вам, надеюсь, будет приятно узнать, что, где бы я ни побывала за двадцать лет - в Японии, Америке, Норвегии, в Париже или французской провинции, - я повсюду встречала мужчин и женщин всех возрастов, которые отзывались о вас с таким же восхищением, верой в вас и благодарностью, какую высказываю вам в моем письме я сама.
Этот век оказался безумным, бесчеловечным, коррумпированным. Вы были и остались умным, добрым и неподкупным.
Когда зазвучала музыка, он, посерьезнев, стал в исходную позицию и, раскинув руки, посмотрелся в зеркало. Никогда в жизни я не видела, чтобы кто-нибудь так смотрел на свое отражение. Люди смотрятся в зеркало со страхом, любованием или смущением, как правило, робея, но они никогда не видят себя глазами постороннего. Нуриев же оглядывал свое тело, голову, движения шеи со стороны - объективно, с доброжелательной холодностью, что было для меня откровением. Он устремлялся вперед, бросал свое тело так, что, описав безукоризненную арабеску, приземлялся на одно колено, грациозно вытянув руки; он выполнял все это с быстротой и грацией кошки, и зеркало отражало сочетание мужественности и изящества этого тела. Все время, пока он репетировал и пока его тело повиновалось музыке, проникалось ею, пока он, двигаясь все быстрее и быстрее, подпрыгивал все выше и выше - так, будто его, замечтавшегося, возносят не ведомые никому боги, он смотрел на себя, как хозяин смотрит на слугу, как лакей на господина, не поддающимся определению взглядом, требовательным, хотя порою граничащим с нежностью. Он репетировал одно и то же место дважды, трижды и всякий раз смотрелся по-разному - по-разному красиво. Потом музыка не то кончилась, не то он прервал ее одним из своих царственных жестов, секретом которых владеют люди, живущие вне повседневности, и вернулся к нам, улыбаясь, промокая все теми же рассеянными движениями взмыленный инструмент - свое тело.
Затем, конечно же, был Нуриев, резвившийся на набережных Амстердама, Нуриев - вечный юноша, то обаятельный, то взыскательный, то любящий, как брат, то замкнутый, вечно спешащий, как инопланетянин на чуждой ему Земле. Ему не занимать шарма, великодушия, воображения, впечатлительности, потому у него пятьсот разных ликов, и, наверное, этому есть пять тысяч психологических объяснений.
Разумеется, я не льщу себя надеждой, что разобралась в Рудольфе Нуриеве - звезде, наделенной гениальностью. Но если мне потребовалось бы кратко охарактеризовать этого человека, вернее, указать, что, на мой взгляд, определяет его сущность, то до лучшего мне не додуматься: полуобнаженный мужчина в трико, одинокий и красивый, приподнявшись на пуантах, критическим и восхищенным оком созерцает в тусклом зеркале репетиционной залы отражение своего Искусства.
Она не улыбнулась; она улыбалась, только если ей хотелось, а из вежливости, как все люди, - никогда.
А как же ещё одно распространённое высказывание - «Прости говорит не тот, кто виноват, а кто дорожит отношениями.» Видимо не всегда всё кончено при прощении…
Чаще всего любовь - это война. Борьба, где каждый пытается завладеть другим. Отсюда ревность, собственничество, ощущение зависимости, даже в отношениях, которые кажутся самыми великодушными. Как любая борьба, она порождает жертвы. Всегда есть кто-то, кто любит больше, чем другой, тот, кто страдает, и кто-то, кто страдает от того, что заставляет кого-то страдать. К счастью, отношения можно изменить так, что все могут поменяться местами.
Не надо путать, дорогая: ты никогда не была дурой, ты была сумасшедшей,
а это совершенно разные вещи. Сумасшествие - это страшнее, но не так унизительно, как глупость.
Очень умные люди не бывают злыми. Злость предполагает ограниченность, глупость априори.