Я просто взял и поцеловал ее в конце вечера. Без лишних слов. Я помнил правило. Спросить разрешение - получить отказ.
Внезапно в комнате очутились воспоминания. Тени, имена. Они собирались в глазах принцессы Пармской, обступали её, склонялись к её старческим рукам. Но больше не причиняли боли, они были не жалобой, а полнотой жизни, которая воссоздавалась снова, из себя самой и из прошлого, воссоздавалась, пока в этих добрых глазах мерцала искра бытия.
Это же прекрасно-однажды до изнеможения заниматься работой, для которой требуются только глаза и руки.
-Стало быть, она здесь одна и, вероятно, не замужем…
-Если, вы правы, Кай, то открывается довольно-таки неплохой шанс… Я вообще-то нахожу, что она очень даже ничего.-задумчиво проговорил Льевен,-и, кажется также, не из тех, кто устраивает сцены при расставании.
-Какой вы практичный человек,-похвалил Кай собеседника.-это же замечательно удобно-начинать любовную связь сзади наперед и принять необходимые меры предосторожности, прежде чем рельсы чувств пойдут под уклон. Фантастически практично.
Льевен приосанился.
-Долгая жизнь…
Кай, смеясь, перебил его:
-Знаю, знаю: она научила вас во всех любовных делах первым делом обозначать границы, ибо ни в одной другой сфере катастрофа не может разразиться по такой пустяковой причине, как в этой.
Логика создаёт такую великолепную, такую образцовую ситуацию превосходства, что всякое предположение, будто и вне её могут найтись достойные внимания области, рассеивается. Так самое существенное остаётся обособленным и недосягаемым для профессоров и банкиров.
-Вам, конечно, многое здесь кажется странным?-спросил он.
-Не очень,-ответил я.-Я не привык к нормальной жизни.
-Ну, мой маленький Робби,-сказал он и хлопнул меня по плечу,-что с тобой творится?
-Ничего, Фердинанд,-ответил я,-в том-то и вся беда.
-Ничего?-Он внимательно посмотрел на меня, потом снова спросил:-Ничего?Ты хочешь сказать, ничто! Но ничто-это уже много! Ничто-это зеркало, в котором отражается мир.
Героизм, мой мальчик, нужен для тяжёлых времён, но мы живём в эпоху отчаяния. Тут приличествует только чувство юмора.
У него всегда над так называемым жидким элементом была пиковая дявятка… а ведь это дурное предзнаменование. И вот он думал, что должен остерегаться воды. А все дело было в шнапсе и пльзенском пиве.
Она обняла мою голову.
-Иногда бывает очень приятно, когда можно ни о чем не думать. Не делать все самой. Когда можно опереться. Ах, дорогой мой, все, собственно, довольно легко,-не надо только самим усложнять себе жизнь!
На мгновение я стиснул зубы. Услышать от неё такое! Потом я сказал:
-Правильно, Пат. Правильно!
И совсем это не было правильно.
И вдруг я увидел, что значу что-то для другого человека и что он счастлив только оттого, что я рядом с ним. Такие слова сами по себе звучат очень просто, но когда вдумаешься в них, начинаешь понимать, как все это бесконечно важно.
Пат выходила из воды. За ней убегала вдаль красновато-золотистая солнечная дорожка. С её плеч стекал мокрый блеск, она была так сильно залита солнцем, что выделялась на фоне озарённого неба тёмным силуэтом. Она шла ко мне и с каждым шагом все выше врастала в слепящее сияние, пока позднее предвечернее солнце не встало нимбом вокруг её головы.
Я вскочил на ноги,-таким неправдоподобным, будто из другого мира, казалось мне это видение- просторное синее небо, белые ряды пенистых гребней моря, и на этом фоне-красивая, стройная фигура. И мне почудилось, что я один на всей земле, а из воды выходит первая женщина. На минуту я был покорен огромным, спокойным могуществом красоты и чувствовал, что она сильнее всякого кровавого прошлого, что она должна быть сильнее его, ибо иначе весь мир рухнет и задохнется в страшном смятении.
-Пат, ты, конечно, замерзала, тебе надо что-нибудь выпить. Я видел в окне Орлова свет. Сейчас сбегаю к нему, у этих русских всегда есть чай…
Орлов ещё не спал. Он сидел перед изображением богоматери в углу комнаты. Икону освещала лампадка. Его глаза были красны. На столе кипел небольшой самовар.
-Простите, пожалуйста,-сказал я,-непредвиденный случай,-вы не могли бы дать мне немного горячего чаю?
Русские привыкли к неожиданностям. Он дал мне два стакана чаю, сахар и полную тарелку маленьких пирожков.
-С большим удовольствием выручу вас,-сказал он.
Мы увидели Ленца;он притащил в сад раскладной стул, поставил его в кусты сирени и уселся. Его светлая шевелюра и огонёк сигареты резко выделялись в полумраке. Рядом, на земле, стояла чаша с недопитым майским крюшоном и бокал.
-Вот так местечко!-воскликнула Пат.-В сирень забрался!
-Здесь недурно.-Готтфрид встал.-Присядьте и вы.
Пат села на стул. Её лицо белело среди цветов.
-Я помешан на сирени,-сказал последний романтик.-Для меня сирень-воплощение тоски по родине. Весной тысяча девятьсот двадцать четвёртого года я, как шальной, снялся с места и приехал из Рио-де-Жанейро домой-вспомнил, что в Германии скоро должна зацвести сирень. Но я, конечно, опоздал.