Лето коротко, и жизнь коротка, но что же делает её короткой? То, что мы знаем, что она коротка. Разве бродячие кошки знают, что жизнь коротка? Разве знает об этом птица? Бабочка? Они считают её вечной. Никто им этого не сказал. Зачем же нам сказали об этом?
Человек может стать тебе близок за три дня.
А тот, кто живет рядом с тобой годами,
может так и не узнать, какой твой любимый цвет.
- Про то, что у него ранение в легкое, мне ничего не известно. Но, может быть, с перепугу… У него было плохое сердце…
- От этого не истекают кровью…
Мы смотрим на вечернюю зарю. Пыхтя, подходит поезд и исчезает в черном дыму. Странно, думаю я, сколько убитых видели мы во время войны - всем известно, что два миллиона пали без смысла и пользы, - так почему же сейчас мы так взволнованы одной смертью, а о тех двух миллионах почти забыли? Но, видно, всегда так бывает: смерть одного человека - это смерть, а смерть двух миллионов - только статистика.
- Но ты не должна меня ждать. Никогда. Очень страшно ждать чего-то.
Она покачала головой:
- Это ты не понимаешь. Страшно, когда нечего ждать.
А я вот определённо поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших
вопросах жизни. Мне нравится
только прекрасное. Вот ты принёс
сирень - я уже счастлива.
- Когда ты опять
уйдешь? - спросил
он.
- Я не ухожу, Клерфэ.
Просто иногда
меня нет.
- Я хочу только несбыточного.
- Тогда вам нечего больше желать. Вы все уже имеете.
Прижмись ко мне теснее, любимая, вновь возвращенная из бездны сна, вернувшаяся с лунных лугов… потому что ночь и сон - предатели. Помнишь, как мы заснули сегодня ночью друг возле друга - мы были так близки, как только могут быть близки люди… Мы слились воедино лицом, телом, мыслями, дыханьем… И вдруг нас разлучил сон. Он медленно просачивался, серый, бесцветный, - сначала пятно, потом еще и еще… Как проказа, он оседал на наших мыслях, проникал в кровь из мрака бессознательного, капля за каплей в нас вливалась слепота, и вдруг каждый остался один, и в полном одиночестве мы поплыли куда то по темным каналам, отданные во власть неведомых сил и безликой угрозы. Проснувшись, я увидел тебя. Ты спала. Ты все еще была далеко далеко. Ты совсем ускользнула от меня. Ты ничего больше обо мне не знала. Ты оказалась там, куда я не мог последовать за тобой. Он поцеловал ее руку. Разве может быть любовь совершенной, если каждую ночь, едва уснув, я теряю тебя?
Жила была волна и любила утес, где - то в море, скажем, в бухте Капри. Она обдавала его пеной и брызгами, день и ночь целовала его, обвивала своими белыми руками. Она вздыхала, и плакала, и молила: «Приди ко мне, утес!» Она любила его, обдавала пеной и медленно подтачивала. И вот в один прекрасный день, совсем уже подточенный, утес качнулся и рухнул в ее объятия… И вдруг утеса не стало. Не с кем играть, некого любить, не о ком скорбеть. Утес затонул в волне. Теперь это был лишь каменный обломок на дне морском. Волна же была разочарована, ей казалось, что ее обманули, и вскоре она нашла себе новый утес.
Твое счастье - это моё счастье, и твой смех - это мой смех, и твоя радость - моя радость. И ещё я хочу сделать тебя весёлой, и чтобы ты знала: я всегда с тобой, рядом я или нет.
Воспоминания, если уж хочешь ими пользоваться, надо держать под неусыпным контролем, как яд, иначе они могут и убить…
-Каково ваше мнение о жизни? - спрашиваю я.
Он задумывается:
-Утром другое, чем
вечером, зимой другое,
чем летом, перед едой
другое, чем после, и в молодости, вероятно,
другое, чем в старости.
-Правильно. Наконец-то я слышу разумный ответ.
-Ну и хорошо, только,
если вы сами знаете,
зачем тогда спрашивать?
-Спрашивать полезно для
самообразования. Кроме
того, я утром ставлю
вопрос иначе, чем
вечером, зимой иначе,
чем летом, и до спанья с женщиной иначе,
чем после.