Я уходил не в день погожий,
не в дождь ушел и не в метель,
не так давно ушел, но все же нашел я нынче свой апрель.
И написал: «Ты знаешь, мама,
здесь крайний север, край суров,
и мой апрель такой упрямый -
не тает он от теплых слов…»
Но лишь морозными ночами
я стал просить: «Ну тай ты, тай!» -
как зажурчал апрель ручьями
и превратился в месяц май.
Но май-то мне совсем не нужен,
ведь я апрель хотел найти,
и вот опять по майским лужам
куда-то должен я идти.
Уж пройдено дорог немало
через рассветы и росу,
и я пишу: «Ты знаешь, мама,
люблю я летнюю грозу».
Но вот гроза отхохотала,
а я другую и не жду -
еселья на земле так мало,
а я и не за ним иду…
Березы стонут, как русалки,
запутавшись в сетях ветров,
а ветры на зеленых санках
поют и плачут в сотни ртов.
Раздует ветер все туманы,
еще немного подожди -
я напишу: «Ты знаешь, мама,
люблю осенние дожди…»
Где ж ты, мой апрель, ранняя гроза,
поздняя капель, серые глаза?
Все, что мне дано - по земле ходить,
все искать одно и не находить…
Прекрасная пора сменяет цепь невзгод,
И зрелые плоды порой приносит праздность,
И что же за беда - ошибки эпизод,
Успеха и потерь лишь мизерная разность.
На критиков ворчливых века и идей
Смотрю, как на мальчишек, - старых и лобастых.
Копилка доброты и мудрости людей -
Пришелец из миров, где заблужденья пастырь.
Оставить ли теперь, искать, не находя,
Или опять копаться в душах и в природе,
А март в окно стучит - лукавый негодяй,
Беспечный хулиган, всегда на взводе.
Я к женщине пойду, она меня простит,
Увижу я врага - он мне протянет руку,
В июле тополь мне листвой прошелестит,
И радость эта вся мою продолжит муку.
И чтобы оценить ошибки прежних дней,
Поплакать бы - но, нет! увы, - в колени маме,
И по коврам полей выгуливать коней,
И в очередь стоять за этими коврами.
Не знает партитур, пронзая синий зал,
Ни музыка небес, ни музыка лесная.
И кто мне объяснит, чего я сам не знал,
Тому я объясню, все то, что сам не знаю.
В сентябре провода, петербургские ночи,
дождевая вода - создают мне уют.
И приходит беда, иногда и не хочет
улететь навсегда с журавлями на юг.
Ангел мой до утра с тихим Дьяволом спорит.
Слов немых детвора в Школу Речи бежит.
Зрелость - это пора растворяться в просторе,
поднимать якоря, не считая гроши.
А прямое все лжет, путь у истин изломан…
По спирали полет даже Время вершит.
И любой поворот - это Символ и Слово,
это розовый лед покоренных вершин.
Не парным молоком - кровью пишется повесть.
С Жизнью встретясь лицом, остаешься чуть жив.
Лучше быть дураком на свой риск и на Совесть,
чем прослыть мудрецом за счет мыслей чужих.
На этих пространствах мне жить бы и жить как Царю.
От этих просторов кружится моя голова…
Но Русского Бога униженно тихо я благодарю,
что тати родные на свет и дыхание мне оставляют права.
Стремись в заоблачные выси…
Спеши, дорога коротка.
И ты пришел не на века -
на миг расцвета чувств и мысли.
И все, что было до тебя
Прими, как милостыню нищий.
Раздай ту радость, что отыщешь,
печали пряча и копя.
Поставь себе любой предел,
перешагни его… и снова,
И пусть в сердцах осядет слово,
которое сказать посмел.
Не позволяй лениться телу,
Уму не должно отдыхать.
И праздность вязкая опять
Вернет к начальному пределу.
Вгрызайся в мелочи и сны,
Ищи частиц элементарных
В природе, в измах элитарных,
Чтоб стали гении ясны.
Не уворуй чужих ключей,
Но постучись в любые двери
Предощущение проверить,
что корень истины - ничей.
Найдя в скелете мирозданья,
Который сам построил ты,
Ячейки черной пустоты,
Разрушь его до основанья.
Как муравей, начни опять
Искать гармонии единой.
Не утешайся половиной,
Где можно целое объять.
Будь у наитий в кабале,
Но поверяй их ритмом чисел.
Стремись в заоблачные выси,
Но стой при этом на земле.
Смотрю на тебя и не верю,
как может природа создать,
в такой ослепительной мере
такой красоты благодать.
Как можно из атомов почвы
и легких молекул небес
слепить этот профиль неточный
и стан, отрицающий вес,
и речи, как скрипка с органом,
на фоне шумящих лесов,
и ум, ироничный и странный,
подвижный, как стрелка весов,
и руки, плывущие грустно,
по правилам северных птиц,
и губы, твердящие устно,
пробелы мудреных страниц.
Как жаль, что любые портреты
в движении, сидя и в рост,
не смогут скопировать это,
оттенки и глаз, и волос,
а голос из света и влаги,
и музыки прежних времен,
значками на нотной бумаге
не может быть запечатлен.
Чисты, совершенны движенья,
как съемка замедленных крыл.
Я думаю, эти решенья
Господь не один находил.
Всюду осени приметы,
ясно мне без лишних слов:
пролетело это лето,
все надежды унесло,
и дожди уже вприпрыжку
за беспечным ветерком,
как настырные мальчишки
побежали босиком.
Пусть от солнца и не близки
эти мокрые сады,
оставляю вам на диске
я дождливые следы.
Небо стало близко очень,
и горит луной, как встарь,
на щеке осенней ночи
поцелуй мой как фонарь.
Пусть живет иначе кто-то,
судит пусть меня любой,
дом забыт, стоит работа,
бродит по миру любовь.
По мерцающему свету
без раскаянья и слез
я спешу за этим летом
как веселый верный пес.
Лето, пролетело лето,
пляшет в воздухе опавшая листва,
и от этого балета, и от этого балета
закружилась голова, закружилась голова.
В раскаленной тропической Африке,
Ах, когда я туда попаду.
Крокодилы жевали жирафиков,
И на ветке сидел какаду.
Но однажды с ружьем металлическим
В африканской ужасной жаре,
Появился охотник тропический
С бородавкой на левой ноздре.
И однажды, когда понапрасну он Вдоль по берегу Конго гулял,
Страусиху увидел прекрасную
И влюбился в нее наповал.
Он расстался с ружьем металлическим,
Потому что душевно прозрел.
Он встречался с ней систематически,
С бородавкой на левой ноздре.
И от этих-то встреч поэтических,
В африканской ужасной жаре
Родился страусенок комический
С бородавкой на левой ноздре.
Так много в памяти моей живёт такого,
что мысль моя бессильна обуздать
и переплавить в искреннее слово,
и время адекватно воссоздать.
Обрывки разговоров, лица, краски
и боль, и наслажденье, и покой
не воскресить искусною рукой.
И я присочиняю без опаски,
поскольку варианты ощущений
всегда на грани грез и допущений…
Весна давно уж позади,
и лето красное далеко.
В осенний вечер не сиди
и не смотри на дождь из окон.
Войди в осинник золотой -
неторопливость увяданья
откроет вдруг перед тобой
природы честность и старанье.
Усталость легкую пойми,
ведь это вовсе не усталость,
а сожаленье, что с людьми
осталось быть такая малость.
Беда не в горести разлук,
не в смене ложи или крыши,
не в том, что слышен сердца стук,
а раньше ты его не слышал.
Не в том печаль, что рвется нить,
а ты в судьбе не наловчился,
а в том, что и любить и жить
ты так недавно научился.
В местах, где на граните Петербурга
забыло время то царапину, то шрам,
и тихий свет от солнечного круга
ложится без теней по берегам,
на мостиках горбатых по Фонтанке
и вдоль резных оград особняков
и в солнце, и в туманы спозаранку
встречаю ленинградских стариков.
Их лица, словно карты странствий дальних,
испещрены дорогами времен,
и свет в глазах туманный и хрустальный
скрывает связь событий и имен.
В их памяти лежит тяжелым кладом
эпоха ожиданий и надежд,
тревоги и восторги Петрограда
и ужасы нашествия невежд.
И шаркают они по листьям желтым,
шепча; и щурясь, и качая головой,
и хлеб насущный в сереньких кошелках
касается намокшей мостовой.
И в магазине долго и спокойно
считают мелочь тёплую с руки,
в нелегкий мир и в тягостные войны
ценить они учились медяки.
Их одиночества достойны поклоненья
и в безнадежности своей, и в чистоте,
но равнодушны молодые поколенья
к их краткой и печальной красоте.
На мостиках горбатых по Фонтанке
и вдоль резных оград особняков
и в солнце, и в туманы спозаранку
встречаю ленинградских стариков.
Все идешь и идешь,
и сжигаешь мосты.
Правда где, а где ложь,
слава где, а где стыд?
А Россия лежит
в пыльных шрамах дорог,
а Россия дрожит
от копыт и сапог.
Господа офицеры,
мне не грустно, о нет.
Господа офицеры,
я прошу вас учесть,
суд людской или Божий
через тысячу лет,
господа офицеры,
не спасет вашу честь.
Кто мне враг, кто мне брат,
разберусь как-нибудь.
Я российский солдат,
прям и верен мой путь.
Даже мать и отца,
даже дом свой забыть,
но в груди до свинца
всю Россию хранить.
Я врагов своих кровь
проливаю моля,
ниспошли к ним любовь,
о, Россия моя.
Господа офицеры,
голубые князья,
я конечно не первый
и последний не я.
Господа офицеры,
я прошу вас учесть,
кто сберег свои нервы,
тот не спас свою честь.
Как несправедливо мы судим,
как горько жалеем потом…
Уходят любимые люди.
Пустеют и сердце, и дом.
Неважно, что было причиной.
Иные их ждут города…
Но это еще не кручина,
уходят порой в никуда.
И это уже невозвратно…
Не то, что, мол, где-то живет
и пишет нам неаккуратно.
Он воздух, вода, небосвод -
вот чем он вернулся обратно.
как будто его кто-то ждет.
Холодный взгляд любовь таит
и красота гнетет и дразнит…
Прекрасны волосы твои,
но одиночество прекрасней.
Изящней рук на свете нет,
туман зеленых глаз опасен.
В тебе все музыка и свет,
но одиночество прекрасней.
С тобою дни равны годам,
ты утомляешь, словно праздник.
Я за тебя и жизнь отдам,
но одиночество прекрасней.
Тебе идет любой наряд,
ты каждый день бываешь разной.
Счастливчик - люди говорят,
но одиночество прекрасней.
Не видеть добрых глаз твоих -
нет для меня страшнее казни,
мои печали - на двоих,
но одиночество прекрасней.
Твоих речей виолончель
во мне всегда звучит, не гаснет…
С тобою быть - вот жизни цель,
но одиночество прекрасней.
Я без прощанья отбываю
в другие страны,
и все вокруг позабываю.
Стоят туманы…
Но жизнь меня зовет обратно,
я снова тут,
все вновь уютно, аккуратно.
Дожди идут…
Ты говоришь, что жизнь жестока,
в ней есть обманы,
и нет среди своих пророка.
Стоят туманы…
И от презренья и обиды
неправ твой суд.
Ни солнца, ни луны не видно,
Дожди идут…
И вновь меня без объяснения
легко и странно
уводят вдаль цветные тени.
Стоят туманы…
Но вот однажды попадется
такой маршрут,
что мне вернуться не придется -
дожди идут…
Как небосвод мое сознанье
над бытием судьбы земной,
все катаклизмы мирозданья
произошли уже со мной.
И память так смела и прочна,
что быть пророчеству пора.
И жизнь, короткая, как строчка,
бессмертной кажется с утра.
Так много слез сушил мне ветер,
так много старых парусов
лежит на дне, летит по свету
под звуки юных голосов,
так мимолетны состраданья,
так много грустных стариков,
так поэтичны оправданья
измен, соблазнов и грехов,
так много злости и отравы
я через сердце пропустил,
что быть жестоким и неправым
нет ни желания ни сил,
так хороши людские лица,
когда в них свет и вера есть!
И я попробовал молиться -
молитва обратилась в песнь.