Стоит мне заговорить с самим собой, как опыт вмешивается со своими советами.
Когда сперматозоид достигает яйцеклетки, ему кажется, вот он, рай. Не тут-то было! Вся херня только начинается.
Все мудрые решения приходят тогда,
когда все возможные ошибки уже совершены…
Позвольте, сегодня я угощу?
— Если только любовью…
— Вам со страстью, изменой, капризами, со скандалами
или ласковую?
— Мне покрепче, я люблю неразбавленную…
Все, как обычно: вылет, кофе, гейт, почтенный немец с гипсом на ноге — смеется: ох, гранитные ступени. Чириканье китайской ребятни, и дождь слепой, и взлетные огни мигают на границе измерений. Безвременье, где с севера на юг опять бредешь, и кочевой уют привычно тащишь в желтом чемодане. Еще не там, уже почти не здесь, котам, котам оставили поесть? Уроки сделай, сколько там заданий? Любой билет — попытка отпустить, не думать о и не сжимать в горсти улыбки, фразы, слезы, поцелуи. Лети, не беспокоясь ни о чем, пилот назначен пастырем, врачом, волшебником: мечтай — и наколдует. Все, как обычно, значит, все о том, как ждут коты, и мальчики, и дом, и город ждет, оставшись у залива. Любой билет — попытка сделать круг к словам из слов или к рукам из рук.
И время нас берет в свою игру, в которой всех рассудят справедливо.
Поверь мне! Есть место, где нас очень ждут,
И любят всему вопреки,
Где вместо разлуки — душевный уют,
И в печке шкварчат пироги.
Поверь мне! Есть руки, которые ждут —
Неважно — с кольцом или без,
Они все простят и сердце поймут,
Достанут звезду с небес.
Поверь мне! Есть ЛЮДИ, которые ждут,
И ценят, что Ты у них есть,
Такие тебе никогда не соврут,
Таким неведома месть.
Поверь мне, есть ДОМ, где нас очень ждут!
— Ого сколько специй. Что ты варишь?
— Осенний суп.
— Но это же глинтвейн!
— Это. Осенний. Суп.
Картина Жизни, слагается из мозаики мелочей.
— Девочки, на каком сроке вы почувствовали шевеление ребёночка?
— Когда он устроился на работу и стал жить отдельно.
у каждого есть выбор - слушать пропаганду сми, представляя ад или слушать музыку природы, представляя рай
Нетороплива осень, как всегда.
Старательна, усидчива не в меру,
Сменить обновку не составит ей труда,
Нарядна, словно в ожиданье кавалера.
Листочки разукрасит на свой вкус.
Как ни старайся — не найти двух схожих.
Она получше академиков искусств
Своим пейзажем восхищает всех прохожих.
Ненавижу свою вежливость. Человек наступает на тебя, а ты тихонько пятишься и вежлив с ним. Он все наглее, ты закрываешься ладошкой и все еще вежлив. Он врывается в твое личное пространство, ты отшатываешься, закрываешься уже двумя руками, но опять вежлив. Да сколько же у тебя терпения, черт побери? Не поможет твоя вежливость, он не оценит и не станет тактичнее. Человек лезет тебе на голову, вот тут настает предел твоей вежливости. Размахиваешься от всей души и отвешиваешь звонкую оплеуху. Он вздрагивает и отходит. Наконец-то, облегченно вздыхаешь ты. Но это еще не конец, теперь тебе расскажут какой ты злой и нехороший. Да плевать. Уже не срабатывает.
Если ты застрял в прошлом, то это не значит, что мир не изменился.
Безумье, скаредность и алчность и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.
Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный.
И Демон Трисмегист, баюкая мечту,
На мягком ложе Зла наш разум усыпляет;
Он волю, золото души, испепеляет,
И, как столбы паров, бросает в пустоту;
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет
В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны грязной
Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;
У нас в мозгу кишит рой демонов безумный,
Как бесконечный клуб змеящихся червей;
Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней,
Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.
До сей поры кинжал, огонь и горький яд
Еще не вывели багрового узора;
Как по канве, по дням бессилья и позора,
Наш дух растлением до сей поры объят!
Средь чудищ лающих, рыкающих, свистящих,
Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,
Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей,
Одно ужасней всех: в нем жестов нет грозящих.
Нет криков яростных, но странно слиты в нем
Все исступления, безумства, искушенья,
Оно весь мир отдаст, смеясь, на разрушенье,
Оно поглотит мир одним своим зевком!
То — Скука! — Облаком своей houka 1 одета,
Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.
Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник,
Ты знал чудовище утонченное это?!
Странно, почему Боширов?
Ведь обычно Петров работал с Васечкиным