Фантомные воспоминания - это россказни человека, память которого давно подточил склероз.
Смелость рук и губ прикосновенье… не забытть то чудное мнгновенье …
Ностальгия - аллергическая реакция на жизнь в настоящем времени.
Самые лучшие строки пишутся «в стол»,
Их никому не покажешь: осудят, стыдно.
Перечитаешь, закроешь, потупишь взор…
Жаль, что никто не прочтёт. Хороши! Обидно…
Самые сильные чувства не любят слов,
Их не опишешь и даже не нарисуешь.
Как рифмовать звучанье твоих шагов?
Не объяснить, как чувственно ты целуешь…
Нет, это всё не в книжки, а для себя.
Тихо закрыть глаза и в молчанье вспомнить
Каждый момент, когда не нужны слова…
И отпустить - пусть в памяти всё утонет…
2008−2009
Ночь в Небесах. зажгла Луну и Звёзды из-под Купола мерцают. а в Душу мне, закралась Грусть. и в памяти тебя мне Воскрешает, случилось так что разлучила нас Судьба. на эти, долгие Года. и спим с тобой, в холодных мы постелях, но будет день. и будет час, когда Она. сведёт вновь нас, и я своим теплом тебя. ты Жизнь моя. согрею
Воспоминания крадут настоящее и вводят в заблуждение будущее.
Мы бутылку вина распили,
Вспоминая, что было врозь.
Поросло уж дорожной пылью
То, что некогда не сбылось.
В поцелуях горели губы,
Что ни встреча, то - горяча.
А рассорились как-то глупо,
Выясняя по мелочам.
Миновал уж почти десяток
Неустроенных серых лет.
Оба жизнью слегка помяты,
Ну, а слов-то особых нет.
Как живу? Да как все, обычно.
Дом - работа. Работа -Дом.
Не меняю прежних привычек,
Видишь, старый Ахматовой том.
У меня Галатея - кошка.
Помнишь, спорили, как назвать?
Приболела она немножко,
Только стала вот оживать.
Гости, знаешь, бывают нечасто.
Как-то здесь уж заведено
К тем, кто где-то посеял счастье
Не приходят. Уже давно.
Говоришь, как дела у мужа?
Ну, а знаю-то я почем?
Может, кто-то с тем мужем дружен,
Только мне-то он не знаком.
Так случилось. Не вышла замуж.
Видно, чуда всю жизнь ждала.
Только чудо в житейских залежах
Потеряла и не нашла.
Нет, конечно, могла бы выйти…
Звал один. а затем другой.
Но к чему? Чтоб в несчастье выть-то?
Да испортить другим покой?
Ладно ты не грусти, не надо.
Лучше уж разливай до дна…
Я тебе очень-очень рада.
Ну, рассказывай, как жена?
То есть как, не женат и не был?
Я же помню, как ты кричал,
Что лишь с нею синее небо
И любовь ее горяча!
А когда ты тогда уехал,
Лишь ленивый мне не сказал,
Кто с укором, а кто со смехом
Что с женой ты шел на вокзал.
Как не правда? Причем ту гордость?
Не хотел показывать боль?
К черту! Разве же это твердость?
Что же сделали мы с тобой?
Ты один. Я одна. Так глупо
Перечеркнута жизнь… А жаль…
Нет. Не надо… Не помнят губы…
Ну зачем же ты?.. Продолжай…
Продолжай… я почти забыла
Как люблю тебя… Ты молчи…
Говоришь, пусть к чертям, что было?
Сердце бешено так стучит…
Говоришь, на обидах точка?
Словно не было этих лет…
Никуда не уедешь? Точно?
Я не против! Конечно, нет…
Как все просто… Конец разлуке…
Я теперь не боюсь ничуть…
Губы помнят… И помнят руки…
Все, родной мой… уже молчу…
А эту историю рассказывал в стародавние времена Никита Михалков - в ту пору еще не учивший народ державности, а просто снимавший хорошее кино. И, между прочим, любивший подтрунить в компаниях над официозным папой.
А история такая. В октябре 1964-го в коридоры ВГИКа какая-то сорока принесла на хвосте свежую весть о том, что Хруща снимают - вот прямо-таки в эти минуты. Студент Никита, еще ребенком представленный своему полному тезке, помнил, что у папы, обладавшего уникальной способностью запечатлеваться с начальством, на рабочем столе стоит фотография - он с Хрущевым. И студент полетел сообщить отцу горячую новость.
Он ворвался в родительский дом возбужденный: папа, ты слышал?
- Что такое? - участливо поинтересовался Сергей Владимирович. - Что с-случилось, с-сынок?
Сынок уже было открыл рот, чтобы рассказать, что случилось, но в этот момент увидел фотографию на папином рабочем столе.
На фотографии рядом с папой стоял Леонид Ильич Брежнев.
- Что ты так разв-волновался, сынок?
Я это всё пережила
Совсем малюсенькой девчонкой.
На нитке призрачной и тонкой
Едва висела жизнь моя.
Закутанная в сто одёж,
Я не играла, не ходила,
Лишь тоненько и тихо ныла,
Когда мне было невтерпёж.
Остатки от большой семьи,
Все собрались в одной квартире,
В той комнате, где печь топили,
И выживали, как могли…
Была холодная весна.
Мы наконец-то уезжали,
И до Финляндского вокзала
На санках мать меня везла.
На скользкой узенькой тропе
То ль на колдобине, то ль в яме
Перевернулись наши сани,
Я молча вывалилась в снег.
У мамы не хватало сил
Вновь усадить меня на сани,
Мы там бы с нею и пропали,
Когда нам случай подсобил.
Мы выжили. В тот страшный миг,
Когда все силы иссякали,
Нас на дороге подобрали
И до вокзала довезли.
И вот уж много лет подряд
Я приезжаю в город милый
И молча кланяюсь могилам,
Всем, где блокадники лежат.
На тех могилах нет имён,
Лишь только даты общей смерти,
И я не знаю, вы поверьте,
Кто из родных где погребён.
О, эти длинные ряды
Могил, засеянных травою…
Я их считаю всех роднёю,
Всех, кто покой здесь обрели.
Зелёный сад шумит листвой,
Дорога пыльная кружит,
Дома стоят вдоль чередой,
И жизнь обычная кипит.
Скрипит колодец с ключевой водою,
И ты устал с дороги, отдохни,
Знакомые места, любимые тобою,
Куда спешить? ты в сердце образ сохрани.
И небо синее напомнит тебе детство,
Что беззаботно пролетело, как мечта,
И долго будет сниться тебе сено,
Душистые стоящие стога.
А в стороне, за покосившимся забором,
Заросший зеленью густою и травою,
Стоит пустой и почерневший дом.
В комнате колышет занавески
Лёгкий ветер сквозь открытое окно,
Посредине длинный стол, за ним - скамейки,
Но теперь здесь пусто, никого.
Грубый стол, сколоченный из досок,
И подсвечник, потемневший и сальной,
И на нём оставшийся огарок
Был в последний раз потушенный рукой.
По углам темно и паутина,
Но тогда здесь было чисто и светло,
Мы сидели за столом в гостиной,
От горящей свечки было всем тепло.
И надежда согревала сердце,
Вдаль звала и поднимала ввысь,
И душа летала в облаках на небе,
И простое слово пробуждало жизнь.
- Фаина Георгиевна, что бы вы сделали, если бы вдруг открыли границы?
- Залезла бы на дерево.
- Почему?
- Затопчут!
И осело на памяти… Помнишь,
Как впервые мы мысли сомкнули?
Как себя торопились наполнить
Мы друг другом, как соприкоснулись?
Как восторженно мы удивлялись
Погружению в солнца рассветы.
Как мы искренне-долго смеялись,
Без стыда открывая секреты.
А ты помнишь тот двор приютивший,
Что впервые позволил нам слиться?
Как любили мы всех, нас любивших?
И снежинки мои на ресницах?
Как сияли глаза наши встречей,
И баюкали время мечтанья?
Как на миг замирали у свечки,
Разглядев что-то в танце дурмана.
А ты помнишь, как сказки рождали,
Согревая их в душах любовью?
Как учились, учили и ждали
Знак Святой в нашем буйном раздолье…
И осело бессмертное болью…
Замечательный артист Николай Трофимов, неподражаемый мистер Пиквик, служивший сначала в Театре комедии, потом в БДТ, мог иногда от сильнейшего волнения забыть текст. Однажды во время репетиции спектакля «Помпадуры и помпадурши», который ставил Товстоногов, такая неприятность случилась трижды. И трижды Георгий Александрович останавливал репетицию. Наконец, он подозвал Трофимова и тихо, но внушительно произнёс: «Николай Николаевич, могу поделиться индийским способом запоминания текста».
- Индийским?! Очень интересно! - воодушевился Трофимов.
- Его надо учить…
воспоминания, что котомка с едой, чем длиннее путь, тем легче нести…
И куда бы мы не пытались уехать от проблем и убежать от себя, чемодан воспоминаний всегда следует с нами.