Люблю я мир неспешный,
Как течение реки,
Где воды чистые
Лаская валуны их обнимают…
С журчаньем убегают в даль,
С собою унося свою печаль.
И оставлют за собой
Лишь чистоты незыблемый покой…
Какой же мир себе ты нарисуешь сам?
Подвластно лишь твоим карандашам,
Сиди, пожалуйста и сам его рисуй, а к водам рек моих
Свои карандаши не суй!!!
улетают птицы
к югу, за моря.
улетает время …
не лечу лишь — я …
в этом мире, каждый
мчит, куда зовёт
сердце … и, однажды —
движется в полёт …
… нынче, осень темень
добавляет в ночь …
изменилось время …
…испарилось… прочь …
улетают птицы
к югу зимовать,
только я остался.
…не хочу … летать …
улетают птицы
в дальние края …
мне не жаль их вовсе.
пусть летят … к @@@ …
Без тебя не мил мне свет,
Горы и поля.
И застыл поток всех рек,
Не ярка заря.
Я любовь с собой принес,
Чтоб тебе отдать.
А взамен сердце твое
От тебя принять.
Я готов — в огонь и в воду,
За тебя страдать,
И хочу в объятьях рук
Я тебя держать.
Не забыть мне твои очи,
Руки не забыть.
Средь долин межгорных
Другой мне не найти.
Обещаю я, до гроба
Век с тобой прожить,
Счастье, радость или горе
Вместе разделить.
Я сватов к тебе привел,
Думай ты скорее:
Если хочешь выйти замуж,
Говори смелее.
Ты не бойся, мой аул
К тебе не терпит зла…
Приклонен к твоим ногам,
Ты ответь мне — «да».
С этой песней я пришел,
Чтоб тебя взять в жены.
Я любовь свою нашел
В этом тихом доме.
14 января 1994 года.
Спит в округе вся деревня,
только я один не сплю.
И не спит моя родная,
тихо слезы льет в углу.
Наточу я остро саблю,
И коня я напою.
У нас завтра путь неблизкий —
На германскую войну.
Ты не плачь, моя казачка,
утри слезы, я вернусь!
Не успеешь оглянуться,
словно ветер обернусь.
Наточу я остро саблю,
И коня в бока лягну,
И пролью я кровь германску
За Святую Русь мою.
Не боюсь я смерти лютой,
ведь за Родину иду…
Если, только, жив останусь,
обещаю — не помру!
Наточу я остро саблю,
И пойду врага я сечь,
А, когда домой вернусь я,
Натоплю я в бане печь.
16 августа 1995 года.
Мы жили в бедноте
И ели впроголодь.
Отец ушел давно,
Следы его смыл дождь.
Но, вот, в ужасный день
К нам в дом пришла беда:
Сразила мать болезнь —
Она не вынесла.
Ах, мама, маменька,
Ты, ведь, не старенька,
Тебе бы жить еще
Немало лет.
Ах, как я буду жить,
Кого теперь любить?
Зачем, ты, маменька,
Меня оставила?
Стою я пред холмом,
Соседи ставят крест.
Вопят старушеньки
За упокой ту песнь.
Теперь остался я
Несчастной сиротой,
И возвращаться мне
Не хочется домой.
Ах, мама, маменька,
Ты, ведь, не старенька,
Зачем ты одного
Сынка оставила?
Ах, как я буду жить,
Кого теперь любить?
К себе, ты, маменька,
Возьми меня.
И в поле я ушел,
Где рожь высокая,
На землю бросился,
Взрыдал я охая.
Наутро, в ранний час
Мужик в ту рожь пошел
И, возле стога ржи,
Там детский труп нашел.
Ах, мама, маменька.
Хоть ты не старенька,
Меня не бросила —
С собой взяла.
Ах, мама, маменька!
Не буду стареньким —
Останусь молодым
Я навсегда!
21 августа 1994 года.
Протяжна смена зим и вёсен,
А переход в сентябрь недолог,
Как в ледяную прорубь — в осень,
И в школу.
Гранит науки твёрд и вечен,
А на спине рюкзак в полтонны,
И шею трёт, и давит плечи
Бином Ньютона.
Боже, сколько осенних парадов
Поместилось в моём багаже,
Сколько было хмельных листопадов,
И дождей, — не упомню уже.
Куст рябины зарделся у дома,
Осень крутит из листьев жгуты,
И, как с доброй хорошей знакомой,
Я давно уже с нею на «ты».
Бабье лето звучит пасторалью,
Шьёт из утренних рос палантин,
Ткёт тончайшей ажурной вуалью
Серебристую сеть паутин,
Угощается спелой рябиной
И чему-то грустит невпопад,
А бродяга — сентябрь дышит в спину
И бросает в лицо листопад.
Все, как обычно: вылет, кофе, гейт, почтенный немец с гипсом на ноге — смеется: ох, гранитные ступени. Чириканье китайской ребятни, и дождь слепой, и взлетные огни мигают на границе измерений. Безвременье, где с севера на юг опять бредешь, и кочевой уют привычно тащишь в желтом чемодане. Еще не там, уже почти не здесь, котам, котам оставили поесть? Уроки сделай, сколько там заданий? Любой билет — попытка отпустить, не думать о и не сжимать в горсти улыбки, фразы, слезы, поцелуи. Лети, не беспокоясь ни о чем, пилот назначен пастырем, врачом, волшебником: мечтай — и наколдует. Все, как обычно, значит, все о том, как ждут коты, и мальчики, и дом, и город ждет, оставшись у залива. Любой билет — попытка сделать круг к словам из слов или к рукам из рук.
И время нас берет в свою игру, в которой всех рассудят справедливо.
Поверь мне! Есть место, где нас очень ждут,
И любят всему вопреки,
Где вместо разлуки — душевный уют,
И в печке шкварчат пироги.
Поверь мне! Есть руки, которые ждут —
Неважно — с кольцом или без,
Они все простят и сердце поймут,
Достанут звезду с небес.
Поверь мне! Есть ЛЮДИ, которые ждут,
И ценят, что Ты у них есть,
Такие тебе никогда не соврут,
Таким неведома месть.
Поверь мне, есть ДОМ, где нас очень ждут!
Нетороплива осень, как всегда.
Старательна, усидчива не в меру,
Сменить обновку не составит ей труда,
Нарядна, словно в ожиданье кавалера.
Листочки разукрасит на свой вкус.
Как ни старайся — не найти двух схожих.
Она получше академиков искусств
Своим пейзажем восхищает всех прохожих.
Безумье, скаредность и алчность и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.
Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный.
И Демон Трисмегист, баюкая мечту,
На мягком ложе Зла наш разум усыпляет;
Он волю, золото души, испепеляет,
И, как столбы паров, бросает в пустоту;
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет
В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны грязной
Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;
У нас в мозгу кишит рой демонов безумный,
Как бесконечный клуб змеящихся червей;
Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней,
Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.
До сей поры кинжал, огонь и горький яд
Еще не вывели багрового узора;
Как по канве, по дням бессилья и позора,
Наш дух растлением до сей поры объят!
Средь чудищ лающих, рыкающих, свистящих,
Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,
Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей,
Одно ужасней всех: в нем жестов нет грозящих.
Нет криков яростных, но странно слиты в нем
Все исступления, безумства, искушенья,
Оно весь мир отдаст, смеясь, на разрушенье,
Оно поглотит мир одним своим зевком!
То — Скука! — Облаком своей houka 1 одета,
Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.
Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник,
Ты знал чудовище утонченное это?!
Утро всегда обещает…
После прошедшего дня…
Вечер грустит и прощает…
***
Утро раннее проснулось
Небо с горою потянулось
Улыбнулись цветы и трава,
Чтобы дожить до следующего утра…
***
Расцветает день благоухая
Это Родина наша родная
Любовью согрета Земля
Все цветы Мира подарю тебе я…
***
Запахи разнотравья,
Аромат цветущей Земли
Горы небо ласкают
Недостающей до нашей Земли…
***
Гуляет ветер по земным просторам
Тянет шлейф за собой ароматный
Ходил бы пешком по облакам и горам
Вдыхая запах цветов невероятный…
Вера Заварнова /НежнаЯ/
Мне казалось, что небо обрушится,
Мне казалось -земля опрокинется,
Моё сердце слезами иссушится,
За тобой в тьму кромешную кинется…
Но земля, как и прежде вращалась,
Ни на миг не нарушив вращение…
И не слышала, как я прощалась,
Как прощаясь, просила прощение.
Я не знала, что жизнь так изменится,
Я не знала, что есть одиночество,
Одиночества стала я пленницей,
Вырываться из плена не хочется.
Одиночество… уединение…
Это всё, что мне нынче осталось.
Я прошу, -дай Господь мне смирения,
Да терпения самую малость…
Дай мне сил, чтобы справиться с временем,
Почему-то не ставшим врачующим, —
Оно давит, становится бременем,
По ночам мою память бичующим
Плавность, с которой нежность переходит в страсть.
Резкость, с которой страсть переходит в нежность.
Центростремительность страсти. Центробежность
нежности: никогда не вдоволь, не всласть,
не до отвалу. Нежности не и но…
Неужели никому не дано
долюбиться до последней черты —
до растворения я, сотворения ты?
В разлуке любовь растёт
стремительно, как чужая
дочь. Неужели год?..
Смотри-ка, совсем большая,
взрослая — хоть под венец.
Небось, отбою не знает?
Довольный, смеётся отец.
Мать губы кусает.
Ласковый жест сгибаю как жесть
и строю дом, начиная с крыши.
Пишу то, что хочу прочесть.
Говорю то, что хочу услышать.
Пишу: горечь твоя горяча.
Молчу, по Брейлю тебя жалея.
Мурашки, ползите домой, волоча
нежность в сто раз себя тяжелее!
Ты поймаешь рыбку — и отпускаешь,
я поймаю строчку — и отпускаю,
она возвращается: чего тебе надобно, старче?
Ты притворно злишься: за старче ответишь!
Мне не до шуток: хочу быть твоей старухой.
А что до корыта — того, что о быт разбито, —
бог с ним, с корытом. На что оно мне, корыто?
Смотреть на плавки, видеть поплавок,
пощипывать, покусывать сосок
малины у соседа под забором
и сыпать соль на раны помидорам.