ДЕЛО ЕАК
Закончилась война. Искал весь мир
Избегнувших возмездия нацистов —
В России же тем временем Вампир
С восторгом убивал антифашистов:
Учёных, и артистов, и врачей
Талантливых, всемирно знаменитых —
Вампир собрал команду палачей
Из самых дельных и мастеровитых.
Не палачи… те пали на войне,
Измерив Ад от края и до края,
И души их витают в тишине,
К благоразумью выживших взывая.
А палачи… Отдельный разговор.
Вампир в подборе кадров был толковый —
В одном лице судья и прокурор
Страны, к повиновению готовой.
И крыли жертвы в бога, душу, мать
Пред казнью забубённые злодеи:
Антифашисты были — что скрывать? —
Всего лишь ненавистные евреи,
Что за Отчизну шли с последний бой,
Сквозь зной и стужу, бури, льды и пламя,
И прикрывали Родину собой,
Кто грудью, кто могучими мозгами.
Вершился суд. «Басманный», скорый суд —
Людей сожрали, словно агнцев, звери,
И бередил антисемитский зуд
Россию в самой полной подлой мере.
О, вечная еврейская вина
Пред цезарем, вельможей, фараоном!
О, ненависти к мудрости волна
Сегодня, завтра и во время оно!
Здесь не впервой торжествовала ложь —
Ей пели панегирики и гимны,
А истина — ну что с неё возьмёшь,
С Вампиром замордованной вражины?
И разыгрался грубый низкий фарс
В гротескном воплощении Процесса,
И свет в глазах оболганных угас,
И… факелами вспыхнул в зраках Беса.
И громко раздалась команда «Пли!»,
И жизней роковых распались звенья,
И слились с плотью хладною земли
«Козлы очередные отпущенья».
Но не прошёл и год, как в месяц март,
В еврейский развесёлый праздник Пурим,
Вампир отправился домой навечно, в Ад,
Де-факто и, конечно же, де-юре.
У кукловодов новые игрушки.
…Моя печаль не очень-то светла,
Хоть светлой звал её великий Пушкин.
Была война. Стояла на земле война —
Убийцей — без лица, без жалости, без веры.
Стояла гордо, раздавая ордена,
награды, звания, меняя экстерьеры.
И перед ней стояла на обломках жизнь —
Ребёнком… В маленьких руках держа свободу.
Стояла насмерть — посреди сожжённой ржи,
голодных сёл. Войне загородив дорогу.
Коптило небо… Пули разрывали плоть,
Горели кости, чернозём мешая с кровью.
Ни грамма страха, ведь за нами сам Господь,
Россия — храм… И мы — испытанные болью.
За нами «тьма». Победа. Вечный Сталинград,
Могилы предков, ставшие одной судьбою.
Была война. И каждый был на ней солдат
С насквозь пробитой головою…
/Biteta/
#прокуреннаякомнатадуши #poertyalani #война #ВОВ #убийца #жизнь #насмерть #господь #Россия #Победа #Сталинград #1941−1945 #2013
Когда Он умирал под Сталинградом,
Двадцатый век стоял понуро рядом
И принимал в суровый час прощанья
Написанное кровью завещанье:
«Я завещаю всё, что уцелело-
Свою мечту, душа с которой пела,
Свою любовь, светившую в ненастье,
Тебе, двадцатый, может быть, на счастье.
Впредь не позорь судьбу свою земную,
Не поджигай планету голубую.
Останови враждующие кланы,
Поставь для войн надёжные капканы!
А мне не позабудь доставить радость,
Уважив незатейливую слабость:
Нарви цветов, шагая мирным садом,
Тому, кто умирал под Сталинградом.»
В свой срок -
не поздно и не рано -
придёт зима,
замрёт земля.
И ты
к Мамаеву кургану
придёшь
второго февраля.
И там,
у той заиндевелой,
у той священной высоты,
ты на крыло
метели белой
положишь красные цветы.
И словно в первый раз
заметишь,
каким он был,
их ратный путь!
Февраль, февраль,
солдатский месяц -
пурга в лицо,
снега по грудь.
Сто зим пройдёт.
И сто метелиц.
А мы пред ними
всё в долгу.
Февраль, февраль.
Солдатский месяц.
Горят
гвоздики
на снегу.
«За бараком был второй ряд проволочных заграждений и еще одни проволочные, тоже настежь распахнутые ворота.
Впереди, шагах в пятидесяти, виднелся невысокий снежный бугор ближайшей землянки; несколько таких же бугров виднелось и дальше, слева и справа. А все пространство, почти от самых ворот и до черневшего в снежном бугре входа в ближайшую землянку, было покрыто трупами. Они лежали не на снегу, а были втоптаны в него, втрамбованы, потому что по ним уже давно ходили, и никак иначе ходить здесь было нельзя - трупы сплошь покрывали все пространство до самой землянки. Ледяные, полуголые, они лежали с закинутыми друг на друга руками и ногами, так что даже нельзя было разобрать, что кому принадлежит. И по этим трупам, уходя вбок, к стоявшему за вторым проволочным заграждением еще одному маленькому бараку, шла заметная, вдавленная тяжестью человеческих ног тропинка.
…
- Простите нас, товарищи, - глухим, не своим голосом сказал Росляков и, на секунду сдернув и снова надев ушанку, первым наступил сапогом на чью-то голую, обледеневшую спину.
Таня первые несколько шагов еще выбирала, старалась не ступить на голову или на лицо. А потом, не выдержав зрелища застывших, затоптанных, вывернутых мертвых голов, закрытых и открытых мертвых глаз, пошла, спотыкаясь, задевая за что-то, боясь только одного - упасть! - и все время неотрывно глядя вперед, на черневшую впереди дыру землянки.
Она шла по людям, шла по тому, что было раньше людьми. И каждый из них служил в какой-то части, и был откуда-то родом, и писал когда-то письма домой. И никто из них еще не числился в списках погибших, и, значит, каждого еще ждали. А они лежали здесь, вдолбленные в снег и лед, и никто никогда не узнает о них - кто из них кто! Потому что уже нет и не будет никакой возможности узнать это.
… - Росляков выругался.
Он первым дошел до землянки и с треском рванул завешивавший вход задубевший от мороза черный брезент. От нервного напряжения рванул так, что брезент сорвался вместе с доской. Росляков нагнулся и ступил вперед, в темноту
…
- Сколько их тут? Считали?
- Посчитали, как пришли, - восемьдесят шесть было. Да трупов поболе двадцати. Они слабые все, последние дни, говорят, уже и трупы вытаскивать не в силах. Я бы повытаскал, кабы нас на землянку хотя по двое было…
- Живых надо вытаскивать, - сказал Росляков. - Трупы и тут полежат.
- Здравствуйте, - сказал Росляков, но никто ему не ответил. И только после молчания чей-то слабый, запавший голос спросил:
- Когда заберете-то?
- Часа через два-три начнем вас вывозить отсюда, товарищи. - Росляков наклонился и заглянул в котелок. - Чего варите?
- Снег топим, - ответил другой голос, такой же запавший и слабый, но все-таки другой.
- А разве вас не напоили?
- Еще охота. Боец, спасибо, чистого снегу принес… Вот, топим… А то и чистого снега не было.
- Почему?
- Кругом грязный, а дальше, к проволоке, где чистый, охрана не допускала, из автоматов била.
- Сейчас бульон варят, накормим вас еще до отправки, - обещал Росляков.
И опять наступила пауза, словно этим людям, прежде чем ответить, каждый раз надо было собираться с силами. Наверное, так оно и было.
- Осторожней кормите, - медленно сказал тот, кто заговорил первым. - Кроме жидкого, ничего не давайте.
- Это мы знаем, - сказал Росляков.
- Я сам врач, потому и говорю, - снова после молчания сказал голос.
- Из какой армии?
- Шестьдесят второй, младший врач Шестьсот девяносто третьего, стрелкового.
- Сколько не ели?
- С десятого. Пятнадцать дней…
- Четырнадцать, - сказал Росляков.
…
Слушая, что говорил Росляков и этот, медленно, с трудными паузами отвечавший ему человек, Таня все время смотрела на лица лежавших у огня людей. Изможденные, прямо по костям обтянутые кожей, до самых глаз заросшие бородами, эти люди вызывали одновременно и чувство жалости, и чувство какого-то странного отчуждения. Как будто они были не такие же люди, как ты сама, а какие-то очень похожие и в то же время непохожие на людей, какие-то такие, какими не бывают люди. И в силе тоски, которую испытывала сейчас Таня, было и нетерпеливое желание сразу же сделать что-то такое, чтобы превратить всех этих людей в таких, какими должны быть и бывают люди, и понимание того, что сделать это сразу невозможно, а для кого-то из них, наверно, уже поздно.
…
- Чего вы?.. Ну, чего… - И, подумав, что сейчас не в состоянии сказать ничего лучше, чем это, сказала: - Скоро покормим вас, бульон дадим…
Но человек чуть заметно отрицательно шевельнул головой. Он хотел чего-то другого.
- Ну, чего?
- Если помру, фамилию мою сообщите. Фамилию…
- Какая ваша фамилия, скажите.
- Я…
Но сказать свою фамилию у него уже не осталось сил. Он пробормотал что-то, чего она не поняла. Опять пробормотал, и она опять не поняла и увидела, как у него из глаза выкатилась слеза, и удивилась, что у этих людей еще были слезы, когда казалось, у них уже ничего не было.
…
- А по-моему, нет там никакой заразы, - сказал батальонный комиссар, когда они вошли в барак. - Вошь есть, а заразы нет. Просто она по теплому ползает, спасается. Снаружи в землянку зайдешь - вроде бы тепло, на деле - ниже нуля. И это, считай, уже третий месяц… Видели, мертвых-то пораздевали - все или на себя, или на топливо. Мертвым не нужно, а живым нужно. Я около одного присел там, говорю: больно вшей у вас много. А он говорит: „Не бойся, доктор, тут у нас заразы нет, вымерзла вся зараза. Теперь у нас тут одна болезнь - смерть. А других болезней уже нету“. Вот как человек сказал про свою жизнь…
…
Таня содрогнулась и подумала: „Неужели ничего невозможно было сделать с этим раньше?“ Ее потрясла мысль, что, в то время как она ехала в Ташкент и была в Ташкенте и вместе со всеми радовалась, что на немцев началось наступление и что они в кольце, в это время там, внутри этого кольца, оказывается, были наши люди! Они там, внутри, оставались еще во власти немцев. А мы целых две недели, до сегодняшнего дня, ничем не могли им помочь. Да что же это такое делается!
- Неужели мы ничего не знали про этот лагерь? - воскликнула она, пораженная собственной мыслью.
- Откуда же было знать. А кабы знали - кому от этого легче?
…
Вдали, перед проволокой, темнел вал из трупов, похожий отсюда, издалека, на всякий другой невысокий вал. Такие валы из выброшенной наверх земли обычно тянутся вдоль противотанковых рвов. Сейчас, когда уже начало смеркаться, можно было подумать, что это просто вал из земли и льда, но она смотрела туда и знала, что он не из земли и льда, а из людей.
…
- Берите - Таня протянула санитару недокуренную папиросу.
Санитар затянулся и кивнул на темневший перед проволокой вал.
- Я у одного тут, который поживее других, про этот штабель спрашивал: как, по ихнему приказу или сами склали? А он говорит: не склали! Мы, говорит, туда сперва за чистым снегом ходили, а потом многие люди, кто дальше жить не хотел, просто так шли или ползком доползали, чтобы смерть принять. Уже не за снегом, а за смертью за своей ходили! А в последнее время кто и хотел - не мог: сил не было. Бой, говорит, еще вчера с вечера вроде доносился, а подползти к выходу, чтоб послушать, уже не было возможности…
Он еще раз медленно глубоко затянулся.
- Может, вам обратно оставить?
- Не надо, - сказала Таня. - Я туда пойду.
- Зачем вам туда идти, чего вы там сделаете?! - Он повернулся от внезапного порыва ветра, и Таня тоже повернулась и услышала, как вместе с порывом донеслись далекие звуки боя где-то там, в Сталинграде.
- Пойду, - сказала она не санитару, а самой себе. И, пригнув голову, потому что даже ей нужно было пригибать здесь голову, шагнула в землянку.»
Мужество и героизм советских солдат, мужество работающих в тылу, а также - Военная хитрость, разработанная советским командованием, всё это привело к успешной операции по разгрому немецко-фашистской армии под Сталинградом. Это - начало коренного перелома в ходе войны.
Говорит Москва!
В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
НАШИ ВОЙСКА ПОЛНОСТЬЮ ЗАКОНЧИЛИ
ЛИКВИДАЦИЮ НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ВОЙСК,
ОКРУЖЕННЫХ В РАЙОНЕ СТАЛИНГРАДА
Сегодня, 2 февраля, войска Донского фронта полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда. Наши войска сломили сопротивление противника, окруженного севернее Сталинграда и вынудили его сложить оружие. Раздавлен последний очаг сопротивления противника в районе Сталинграда. 2 февраля 1943 года историческое сражение под Сталинградом закончилось полной победой наших войск. За последние два дня количество пленных увеличилось на 45 тысяч, а всего за время боев с 10 января по 2 февраля наши войска взяли в плен 91 тысячу немецких солдат и офицеров.
2 февраля нашими войсками взят в плен командир 11-го армейского корпуса, командующий группой немецких войск, окруженных севернее Сталинграда, генерал-полковник Штреккер и его начальник штаба, полковник генштаба Гельмут Роскурт и многие другие.
Всего нашими войсками в боях под Сталинградом взято в плен 24 генерала и более 2.500 офицеров.
За время генерального наступления против окруженных войск противника с 10 января по 2 февраля по неполным данным наши войска взяли следующие трофеи: самолетов - 6. минометов - 1. пулеметов - 8.135, и большое количество другого военного имущества. Подсчет трофеев продолжается.
Таков исход одного из самых крупных сражений в истории войн.
СОВИНФОРМБЮРО.
Клубились яростно метели
По сталинградской по земле.
Дымились потные шинели,
И шли солдаты по золе.
И танк в сугробе как в болоте,
И бьют снаряды по броне.
Снежинки таяли в полёте,
Как ветки с листьями в огне.
И падал в битве человек
В горячий снег, в кровавый снег.
Смертельной битвы этой ветер -
Как бы расплавленный металл -
И жёг и плавил всё на свете,
Что даже снег горячим стал.
И за чертой последней, страшной
Случалось: танк и человек
Встречались в схватке рукопашной,
И превращался в пепел снег…
Хватал руками человек
Горячий снег, кровавый снег.
Опали белые метели,
Цветами стали по весне.
Большие годы пролетели,
А я всё сердцем на войне,
Где отпевали нас метели,
Где в землю многие легли.
А дома мамы поседели,
У дома вишни зацвели,
А у меня в глазах навек
Горячий снег, кровавый снег.
Бессонов резко опустил бинокль, подумав, как выстояла с начала боя эта 76-миллиметровая батарея, которой командовал тот удививший его вчерашним утром синеглазый, по-училищному вышколенный, весь собранный, будто на парад, мальчик, готовый не задумываясь умереть, носивший известную в среде военных генеральскую фамилию, и представил на миг, что выдержали люди там, около орудия, на главном направлении танкового удара. И, с нарочитой медлительностью вытирая носовым платком исколотое снеговой крошкой лицо, чувствуя волнением и холодом стянутую кожу, выговорил наконец с усилием:
- Хочу сейчас пройтись по тем позициям, Божичко, именно сейчас… Хочу посмотреть, что там осталось… Вот что, возьмите награды, все, что есть тут. Всё, что есть, - повторил он. - И передайте Дееву: пусть следует за мной.
…
И уже без надежды найти здесь кого-либо в живых, подумал с казнящей горечью, что он ошибся: ему лишь показалось с НП слабое биение жизни тут, в траншеях.
«Нет, здесь никого не осталось, ни одного человека, - говорил себе Бессонов. - Пулеметы и противотанковые ружья били из левых окопов, левее батарей. Да, идти туда, туда!..»
…
Он остановился. Кинулось в глаза: четверо артиллеристов, в донельзя замурзанных, закопченных, помятых шинелях, вытягивались перед ним около последнего орудия батареи… На лицах четверых - оспины въевшейся в обветренную кожу гари, темный, застывший пот, нездоровый блеск в косточках зрачков; кайма порохового налета на рукавах, на шапках…
Ожигающий ветер неистово набрасывался на огневую, загибал воротник, полы полушубка, выдавливал из его воспаленных век слезы, и Бессонов, не вытирая этих благодарных и горьких, ожигающих слез, уже не стесняясь внимания затихших вокруг командиров, тяжело оперся на палочку, повернулся к Божичко. И потом, вручая всем четверым ордена Красного Знамени от имени верховной власти, давшей ему великое и опасное право командовать и решать судьбы десятков тысяч людей, он насилу выговорил:
- Все, что лично могу… Все, что могу… Спасибо за подбитые танки. Это было главное - выбить у них танки. Это было главное… - И, надевая перчатку, быстро пошел по ходу сообщения в сторону моста.
Вы только представьте, примерно в такую погоду наши деды обороняли Сталинград. Теперь все очень наглядно
Гитлеровцы завоевали Францию за 38 дней. В Сталинграде за это время они лишь продвинулись с одной стороны улицы на другую.
Поклон земле, суровой и прекрасной,
Что вечно будет людям дорога!
Здесь виден новый город - светлый, ясный, Степная ширь и Волги берега.
Став на земле суровой и прекрасной,
Копнешь песок, а он не желтый весь,
Не золотистый он, а темно-красный,
Как кровь героев, пролитая здесь.
(автор Сергей Щеглов)
СТАЛИНГРАД
Сталинград - это боль, это муки,
В Сталинграде лишь плач матерей.
Вот берет мать дитя свое в руки
И несется сквозь пули быстрей.
Реки крови и свист пулеметов
Не забудет дитя никогда.
Горы трупов умерших солдатов
Крики помощи, но в никуда.
Серый дым разрушенных зданий
Самолет подбитый летит.
Людям нечего есть, голодают,
Много раненых, но врач - дефицит.
Умирали от пуль, от гранаты,
Замерзали насмерть порой.
Гибли, гибли наши солдаты
В Сталинграде, под Курском, Москвой.
Мать с дитем кое-как выживала,
Все что есть, отдавала ему.
Еле-еле еду доставала,
Все ему, все ему одному.
Вот прошло много лет, но я помню
Горы трупов умерших солдат,
Моя мама бежала сквозь пули.
Ты сгубил ее, град Сталинград!!!
(автор Царапкина Анна)
КРАСНЫЙ СНЕГ
В окопах красный снег -- не сок томатный!
В Курган Мамаев бил смертельный град!
В дыму разрывов -- почерк автоматный…
Ты защищал Отчизну, Сталинград!
Свинцом свистела Смерть -- шальная вьюга!
Земля родная встала на дыбы!
И в рукопашных были друг за друга
Мы -- побратимы горестной судьбы.
Святая Русь, в крови мы шли по следу,
Что, убегая, враг оставил нам.
Флаг -- на Рейхстаг! Мы пили за Победу
Наркомовские горькие сто грамм…
Победа в похоронках шла ногами
Израненных, в грязи, в смертях, в поту…
С мечом, с фигурой мамы на Кургане
За мир стоишь над миром на посту!
В окопах красный снег -- не сок томатный!
В курган Мамаев бил смертельный град…
В дыму пожаров -- почерк автоматный…
Ты отстоял Россию, Сталинград!
Слава Сталинграду
Твердынею высясь над Волгой,
В кольце неприступных оград
Вещает о славной победе
В громах и в дыму Сталинград.
Врагов вероломные орды
Крушил и развеял народ,
И танков разбитых останки
Лежат у железных ворот.
Потомок! Глядя горделиво
На вольные степи страны,
Припомни, как честь отстояли
Не знавшие страха сыны!
Упорный в борьбе, величавый,
В кольце неприступных оград,
У Волги в огне и пожарах
Победу ковал Сталинград.
Ираклий Абашидзе, 1 февраля 1943
Огонь и сталь
Священные руины Сталинграда,
кто вам родня?
Мы шире Волги сделали преграду
из стали и огня;
Из ярости, которая взлетала
Быстрей орлиных стай,
Из ненависти, что сильней металла,
Что пепелила сталь;
Из братства да из дружбы нашей кровной -
Их забывать не след, -
Да из любви к отчизне - столь огромной,
Что ей и меры нет! …
Сталинград
Исполинский народ говорил тут с врагами,
Рвался тол исступленно, бушевал динамит.
Сталинградское солнце встает над полками,
Сталинградская буря нещадно гремит.
Сталинград, Сталинград! Вековая громада,
Неизбывная гордость народа всего,
Нам нельзя и на час оставлять Сталинграда,
И на миг невозможно оставить его.
Нам нельзя отойти по любви и по долгу,
Ведь за нами, солдаты, не просто вода,
А великая Волга, великая Волга,
Та, что в песнях народа разлилась навсегда!
И мы насмерть здесь встали,
На земле Сталинградской,
И в могилы глядеть надо немцам уже…
Снова мы поклялись нашей клятвой солдатской
На последнем, на грозном таком рубеже!
Александр Прокофьев