Две вещи для человека бывают особенно внезапны: любовь и смерть.
Кто знает сколько нам осталось
Что будет дальше, встретим ли мы старость
Он мог на все эти вопросы дать себе ответ
Жить меньше года, ему всего то 20 лет
Он мог ответить на все эти вопросы
Но он пытался все забыть, вливая алкоголь без тоста
Диагноз СПИД, и прочь с лица улыбка
В его душе играет скрипка
И душу рвет своим смычком
И этот звук все время в нем
* * *
Не спал всю ночь он представлял свои похорона
Он представлял как плачет мать, друзья, она
Он не надеялся себя спасти
Он просто ждал… Хотел уйти
И эти дни, все те недели
В одно мгновенье пролетели
Его уж нет и лишь цветы
На той могиле от семьи
«Кто-то нас выдал… Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда.
Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас
спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она
затягивала намертво. По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде.
С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный… Просит
грудь… Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели
рядом… С собаками… Собаки услышат, все погибнем. Вся группа - человек
тридцать… Вам понятно?
Принимаем решение…
Никто не решается передать приказ командира, но мать сама догадывается.
Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит… Ребенок больше не кричит… Ни звука… А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга…»
«Когда мы брали пленных, приводили в отряд… Их не расстреливали,
слишком легкая смерть для них, мы закалывали их, как свиней, шомполами,
резали по кусочкам. Я ходила на это смотреть… Ждала! Долго ждала того
момента, когда от боли у них начнут лопаться глаза… Зрачки…
Что вы об этом знаете?! Они мою маму с сестричками сожгли на костре
посреди деревни…»
«Попали в окружение… Скитались по лесам, по болотам. Ели листья, ели
кору деревьев. Какие-то корни. Нас было пятеро, один совсем мальчишка,
только призвали в армию. Ночью мне сосед шепчет: «Мальчишка полуживой, все
равно умрет. Ты понимаешь…» ««Ты о чем?» ««Человеческое мясо съедобное.
Мне один зэк рассказывал… Они из лагеря бежали через сибирский лес.
Специально взяли с собой мальчишку… Так спаслись…»
Ударить сил не хватило. Назавтра мы встретили партизан…»
«Партизаны днем приехали на конях в деревню. Вывели из дома старосту и его сына. Секли их по голове железными палками, пока они не упали. И на земле добивали. Я сидела у окна… Я все видела… Среди партизан был мой
старший брат… Когда он вошел в наш дом и хотел меня обнять: „Сестренка!!“
- я закричала: „Не подходи! Ни подходи! Ты - убийца!!“ А потом онемела.
Месяц не разговаривала.
Брат погиб… А что было бы, останься он жив? И если бы домой
вернулся…»
«Пришла Красная армия…
Нам разрешили раскапывать могилы, где наших людей постреляли. По нашим
обычаям надо быть в белом - в белом платке, в белой сорочке. Люди шли с деревень все в белом и с белыми простынями… С белыми вышитыми
полотенцами…
Копали… Кто что нашел - признал, то и забрал. Кто руку на тачке
везет, кто на подводе голову… Человек долго целый в земле не лежит, они
все перемешались друг с другом. С землей…
Я сестру не нашла, показалось мне, что один кусочек платья - это ее,
что-то знакомое… Дед тоже сказал - заберем, будет что хоронить. Тот
кусочек платья мы в гробик и положили…
На отца получили бумажку „пропал без вести“. Другие что-то получали за тех, кто погиб, а нас с мамой в сельсовете напугали: „Вам никакой помощи не положено. А, может, он живет припеваючи с немецкой фрау. Враг народа“.
Я стала искать отца при Хрущеве. Через сорок лет. Ответили мне при
Горбачеве: „В списках не значится…“ Но откликнулся его однополчанин, и я узнала, что погиб отец геройски. Под Могилевом бросился с гранатой под
танк…
Жаль, что моя мама не дожила до этой вести. Она умерла с клеймом жены
врага народа. Предателя. И таких, как она, было много. Не дожила она… Я сходила к ней на могилку с письмом. Прочитала…»
«Каждый день я себе там говорила: „Дура я, дура. Зачем это сделала?“ Особенно ночью появлялись такие мысли, когда не работала, а днём были другие: как всем помочь? Раны страшные… Меня потрясало: зачем такие пули? Кто их придумал? Разве человек их придумал? Входное отверстие - маленькое, а внутри кишки, печень, селезёнка - все посечено, разорвано. Мало убить, ранить, надо ещё заставить так мучиться… Они кричали всегда: „Мама!“ Когда болит… Когда страшно… Других имён я не слышала…
Я ведь хотела уехать из Ленинграда, на год - два, но уехать. Умер ребёнок, потом умер муж. Ничего не держало меня в этом городе, наоборот, все напоминало, гнало. Там мы с ним встречались… Здесь первый раз поцеловались… В этом роддоме я родила…
Вызвал главврач:
- Поедете в Афганистан?
- Поеду…
О том, что наши ребята погибают, как-то умалчивалось, мы поняли так, что там много инфекционных заболеваний - малярия, брюшной тиф, гепатит. Восьмидесятый год… Начало… Прилетели в Кабул… Под госпиталь отдали английские конюшни. Ничего нет… Один шприц на всех… Офицеры выпьют спирт, обрабатываем раны бензином. Раны плохо заживают - мало кислорода. Помогало солнце. Яркое солнце убивает микробы. Первых раненых увидела в нижнем бельё и сапогах. Без пижам. Пижамы не скоро появились. Тапочки тоже. И одеяла…
Весь март тут же, возле палаток, сваливали отрезанные руки, ноги, остатки наших солдат, офицеров. Трупы лежали полуголые, с выколотыми глазами, с вырезанными звёздами на спинах и животах… Раньше в кино о гражданской войне такое видела. Цинковых гробов ещё не было. Ещё не заготовили
Профессия у меня хорошая - спасать, она меня и спасла. Оправдала. Мы там были нужны. Не всех спасли, кого могли спасти, - вот что самое страшное. Могла спасти - не было нужного лекарства. Могла спасти - поздно привезли (кто был в медротах? - плохо обученные солдаты, научившиеся только перевязывать). Могла спасти - не добудилась пьяного хирурга. Могла спасти… Мы не могли даже правду написать в похоронках. Они подрывались на минах… От человека часто оставалось полведра мяса… А мы писали: погиб в автомобильной катастрофе, упал в пропасть, пищевое отравление. Когда их уже стали тысячи, тогда нам разрешили сообщать правду родным. К трупам я привыкла. Но то, что это человек, наш, родной, маленький, с этим невозможно было смириться.
Привозят мальчика. Он открыл глаза, посмотрел на меня:
- Ну все… - И умер.
Трое суток его искали в горах. Нашли. Привезли. Он бредил: „Врача! Врача!“ Увидел белый халат, подумал - спасён! А рана была несовместимая с жизнью. Я только там узнала, что это такое: ранение в черепную коробку… У каждого из нас в памяти своё кладбище…
Даже в смерти они не были равны. Почему-то тех, кто погиб в бою, жалели больше. Умерших в госпитале - меньше. А они так кричали, умирая… Помню, как умирал в реанимации майор. Военный советник. К нему пришла жена. Он умер у неё на глазах… И она начала страшно кричать… По-звериному… Хотелось закрыть все двери, чтобы никто не слышал… Потому что рядом умирали солдаты… Мальчики… И их некому было оплакивать… Умирали они одни. Она была лишняя среди нас…
- Мама! Мама!
- Я здесь, сынок, - говоришь, обманываешь. Мы стали их мамами, сёстрами. И всегда хотелось оправдать это доверие.
Мальчик на посту застрелился. Три часа на солнце. Мальчик домашний, не выдержал. Было много сумасшедших. Вначале они лежали в общих палатах, потом поместили их отдельно. Они стали убегать, их пугали решётки. Вместе со всеми им было легче. Одного очень запомнила:
- Садись… Я спою тебе дембельскую… - Поёт-поёт и заснёт.
Проснётся:
- Домой… Домой… К маме… Мне здесь жарко…
Все время просился домой.
Многие курили. Анашу, марихуану… Кто что достанет… Становишься сильным, свободным от всего. В первую очередь от своего тела. Как будто ты на цыпочках идёшь. Слышишь лёгкость в каждой клеточке. Чувствуешь каждый мускул. Хочется летать. Как будто летишь! Радость неудержимая. Все нравится. Смеёшься над всякой ерундой. Слышишь лучше, видишь лучше. Различаешь больше запахов, больше звуков… Страна любит своих героев!.. В этом состоянии легко убивать. Ты обезболился. Жалости нет. Легко умирать. Страх уходит. Такое чувство, что на тебе бронежилет, что ты бронированный…
Обкуривались и уходили в рейд… Я два раза попробовала. В обоих случаях - когда своих, человеческих сил не хватало… Работала в инфекционном отделении. Должно быть тридцать коек, а лежит триста человек. Брюшной тиф, малярия… Им выдавали кровати, одеяла, а они лежали на голых шинелях, на голой земле, в трусах. Наголо остриженные, а с них сыплются вши… Платяные… Головные… Такого количества вшей я никогда не увижу…
Недавно в автобусе встретила солдата. Мы его лечили. Он без правой руки остался. Я его хорошо помнила, тоже ленинградец.
- Может, тебе, Серёжа, чем-нибудь помочь надо?
А он зло:
- Да пошли вы все!
Я знаю, он меня найдёт, попросит прощения. А у него кто попросит? У всех, кто там был? Кого сломало? Не говорю о калеках. Как надо не любить гной народ, чтобы посылать его на такое. Я теперь не только любую войну, я мальчишеские драки ненавижу. И не говорите мне, что война эта кончилась. Летом дохнет горячей пылью, блеснёт кольцо стоячей воды, резкий запах сухих цветов… Как удар в висок… И это будет преследовать нас всю жизнь…»
Медсестра
Если кто-то убит,
То слова не помогут.
Ни одна из молитв
Не доходит до Бога:
Бумерангом летят
Беспощадно и точно,
Возвращаясь назад,
Как невскрытая почта.
Значит, поздно любить,
Извиняться и плакать,
Если кто-то убит,
И в промозглую слякоть
Он упал и лежит,
Ни к чему не пригодный,
Не обязанный жить
И уже не голодный,
Не усталый, не бедный,
Не больной и не злой -
Может, чуточку бледный,
Но свободный такой!
Детский хор
«Я лежала в больнице. Мне было так больно… Я просила маму: „Мамочка, я не могу терпеть. Лучше убей меня!“
Помню, как солдат гонялся за кошкой… На кошке дозиметр работал, как автомат: щелк, щелк… За ней - мальчик и девочка… Это их кошка… Мальчик ничего, а девочка кричала: „Не отдам!!“ Бегала и кричала: „Миленькая, удирай! Удирай, миленькая!“ А солдат - с большим целлофановым мешком…»
«Первое сентября… Школьная линейка… И ни одного букета. В цветах, мы уже знали, много радиации. Перед началом учебного года в школе работали не столяры и маляры, как раньше, а солдаты. Они косили цветы, снимали и увозили куда-то землю на машинах с прицепами. Вырубили большой старый парк. Старые липы. Баба Надя… Ее всегда звали в дом, когда кто-нибудь умирал. Поголосить. Почитать молитвы. «Молния не ударила… Сушь не напала… Море не залило… Лежат как черные гробы… - она плакала над деревьями, как над людьми. - А, мой ты дубок, моя ты яблонька…
А через год нас всех эвакуировали, деревню закопали»
«Мне - двенадцать лет, я - инвалид. В нашем доме почтальон приносит пенсию мне и дедушке. Девочки в классе, когда узнали, что у меня рак крови, боятся со мной сидеть… Дотронуться…
Врачи сказали: я заболела, потому что мой папа работал в Чернобыле. А я после этого родилась.
Я люблю папу…»
«По ночам я летаю… Летаю среди яркого света… Это не реальность, и не потустороннее. Это и то, и другое, и третье. Во сне я знаю, что могу войти внутрь этого мира, побыть в нем… Или остаться? Мой язык неповоротлив, дыхание неправильное, но мне не надо там ни с кем разговаривать. Что-то похожее со мной случалось в детстве. Меня распирает желание слиться, но я никого не вижу… Только свет… Ощущение такое, что я могу его потрогать… Какой я - огромный! Я со всеми, но уже в стороне, отдельно, один. В детстве я видел некоторые цветные изображения так, как вижу сейчас. В этом сне…
Он не раз возвращался ко мне, наступает момент, когда я ни о чем другом уже не могу думать. Только об этом сне. Вдруг откроется окно… Неожиданный порыв ветра. Что это? Откуда? Куда? Между мной и кем-то устанавливается связь… Общение… Но как мне мешают эти серые, больничные стены… Как я слаб еще… Свет я закрываю головой, потому что он мешает видеть… Я тянулся, тянулся… Попробовал увидеть… Стал смотреть выше…
И пришла мама. Вчера она повесила в палате икону. Что-то шепчет там в углу, становится на колени. Они все молчат: профессор, врачи, медсестры. Думают, что я не подозреваю… Не догадываюсь, что скоро умру… Они не знают, что по ночам я учусь летать…
Кто сказал, что летать легко?
Когда-то я писал стихи… Я влюбился в девочку… В пятом классе… В седьмом я открыл что есть смерть…
Вычитал у Гарсия Лорки: «темный корень крика». Начал учиться летать… Мне не нравится эта игра, но что делать?
У меня был друг. Его звали Андрей. Ему сделали две операции и отправили домой. Через полгода ждала третья операция… Он повесился на своем ремешке… В пустом классе, когда все сорвались на урок физкультуры. Врачи запретили ему бегать, прыгать…
Юля, Катя, Вадим, Оксана, Олег… Теперь - Андрей… «Мы умрем, и станем наукой», - говорил Андрей. «Мы умрем и нас забудут», - так думала Катя. «Когда я умру, не хороните меня на кладбище, я боюсь кладбища, там только мертвые и вороны. А похороните в поле…» - просила Оксана. «Мы умрем…» - плакала Юля. Для меня теперь небо живое, когда я на него смотрю… Они там…»
Одинокий человеческий голос
Два года без тебя, два долгих года…
И не звучит твоя гитара больше дома.
И телефон предательски молчит,
Твой номер в моей книжке словно спит.
Я пью из твоей чашки горький чай -
Хоть тонну сахара добавь - не будет сладким!
А слезы в него сами невзначай
Текут. На дверь взгляну украдкой -
А вдруг там ты, живой, но просто долго
Искал дорогу ты из тьмы домой…
Лишь тишина поговорит со мной и только.
И след твой от двери во мрак ночной…
Два года без тебя, два страшных года…
Лишь пустота за мной идет по дому.
Я допиваю горький чай. Я не одна -
Со мною дочка, ты, мой сын, и… тишина.
Как бы ты не отгонял саму мысль о смерти - она найдет способ подкрасться к тебе незаметно
Скрипки печальный голос…
Слышно из-под небес…
Ангелы плачут… должно быть.
Кто-то ушел навсегда.
Если смерть - это бездонная пропасть, то не стоит бояться прыгать в неё.
Во-первых, потому, что это неизбежно, во-вторых, потому, что не разобьётесь,
ибо она бездонна.
За стеной плачет мама. Ей, наверное, больно за такую непутевую дочь. Она хочет, чтобы я думала о будущем. А мне осточертело прогибаться. Я не загадываю дальше одного дня. И то только ночью. Когда лежа закрываешь глаза, переносясь куда-то далеко, и думаешь: «А что будет дальше?» или «Как задолбал этот действительно пофигестичный мир». В такие моменты хочется умереть. Не приносить больше страданий маме или не ломать чьи-то планы. Не разочаровывать и не проявлять ни перед кем свою слабость. Умереть, забрав воспоминания, чтобы оградить тех, кого любишь от горечи. От себя.
Действительно печально так размышлять. Разум не дает покоя, бросая картинки будущего. Наверное, я также как и миллионы людей буду сидеть на ненавистной работе, но пока я могу фантазировать и мечтать.
Смеяться буду смерти в лицо,
Ржать буду во всю глотку.
От этого мне так легко,
Не нужно пить даже водку.
Смерть не старая тетка с косой,
А прекрасная дева, - красавица.
Я ее видел однажды с рыжей она косой
И мне она даже нравится.
Она жница дающая смерть,
Но к жизни вновь приводящая.
Она девица с легкой рукой
В мир прекрасный меня уводящая.
(Бr)
05/08/2013
Снова взрывы, дым и клочья -
Не хлопушек, не петард …
Это вторглась стая волчья
В русский город Волгоград.
Нет, не волчья, а шакалья -
Из кустов, из-за угла
Мечет гвозди, стёкла, камни
В наши души и тела!
Сеет смерть и множит травмы
Без войны и без блокад,
Погружая в скорбь и траур
Новогодний Волгоград…