Моя бабушка считала ужасным поступком - выкидывать еду. Когда она видела подобную картину, сначала крепко ругала людей у которых на такое рука поднялась, а потом долго сидела задумавшись и печально смотрела в одну точку. Наверное, в этот момент перед ее глазами проплывали страшные картины военных лет. В то время не то что кусочек хлеба - каждая травинка в огороде «была на счету». Так ОНА говорила.
Моя бабушка встретила войну пятнадцатилетней хрупкой девушкой, работавшей в колхозе. Жила в деревне, в тульской области. В октябре сорок первого года в деревню пришли немцы. Правда, покинули ее уже зимой.
Покинули вместе с продовольствием, которое было у сельчан. В сорок втором году начался голод. Не было ни хлеба, ни молока, ни спасительной картошки. Многие ее не смогли даже посадить, ведь все забрали оккупанты.
Все что было, отдавали Фронту. Сами перебивались тем, что росло в огороде и в лесу; варили лебеду, коренья, грибы.
Самое страшное началось зимой. Люди «пухли» от голода. Каждый прожитый день был испытанием. Ждали не только Победы; ждали весны. Она была Победой!
Наверное, это была самая долгожданная весна. И потому казалось она такой поздней. А как определили ее приход? Крапива! Появилась крапива! Значит, с голода уже не умереть!
Срывали не всю сразу, оставляя немного, чтобы подросла.
В один из таких весенних вечеров моя бабушка и другие односельчане собрались в чьей-то избе. Выбрали ту, где имелся большой стол. Каждый принес, что было: кто склянку постного масла, кто грибы, кто пару мерзлых картофелин, которые нашли в поле. С миру по нитке. Получилось всего одно блюдо, но какое! Зеленые щи из крапивы, которые даже «забелили» молоком. Какой этот был праздник! Праздник - поводом для которого была ЖИЗНЬ!
Бабушка часто вспоминала эти щи и говорила, что они были самые вкусные на ее памяти.
Односельчане долго смотрели на чугун с горячим, дымящимся варевом - не верилось, что это не мираж. Кто-то взял ложку, отхлебнул и крикнул: «Живем!!!»
Орёл, Орёл, я - канарейка,
Вызываю огонь на себя.
Кучнее и на пятьсот влево.
Окопалась хорошо немчура.
Орёл, Орёл, не по уставу:
Уфа, Советская площадь, дом пять,
Квартира пятнадцать. Мама - Мария,
Дословно ей прошу написать:
Люблю дорогая, любимая мама,
Прости за разбитый фонарь,
А блинчики, что не ел так упрямо
Ты чаще прошу тебя жарь.
Орёл, Орёл, я - канарейка,
Теперь сто недолёт
И еще мама: за меня не волнуйся,
Бог с неба весточку шлёт!
Скоро Победа, все возвратимся,
Немного еще подожди.
Мы под Берлином и тут, как у нас,
Проливные идут дожди.
Орёл, Орёл, я - канарейка,
Для пристрелки не жалейте сил.
А! Ну вот и в немецкий блиндаж
Разрывной наконец угодил.
И последнее мама: Прошу не ругайся,
Амина ребёночка ждёт.
Отпуск короткий, я понимаю, но …
Снова - опять недолёт.
Орёл, Орёл, я - канарейка
Ещё левее чучка.
Осколочный?!
Мама прощай.
Орёл, Орёл,
немеет рука.
Я помню этот страшный детский сон:
Фашисты в городе. Идут от дома к дому.
Из окон смотрит наш микрорайон
На каски черные, фуражки и шевроны.
И я смотрю. Пульсируют виски.
Нет взрослых рядом. Я один остался.
Я не успею выстроить полки.
Пистоны кончились, а маузер сломался.
Они заходят в наш сырой подъезд.
Соседей гонят вниз, прикладом в шею.
Еще мгновение и офицерский крест
В дверной глазок я различить сумею.
Им нужен не сосед. Пришли за мной.
Я во дворе всегда играл за красных.
Всё, что вчера казалось лишь игрой,
Хрипит и скалит пасть зверообразно.
Я выхожу на маленький балкон,
Где теплый ветер простыни терзает.
Майор Исаев - что бы сделал он?
Безвыходных, ты помнишь, не бывает…
Но лающие снизу голоса
И сапоги, стучащие в прихожей
Мне скажут, что бессильны небеса,
Что наших нет. Что Штирлиц не поможет.
И закусив дрожащую губу,
И осознав, что мне не извернуться
Я в пустоту решительно шагну -
Чтобы от крика тотчас же проснуться.
Часы на полке. Солнце вдоль стены.
Машины дребезжат в стекле оконном.
Нет ни войны, ни отзвуков войны.
Но ровно до тех пор, пока мы помним.
Милая мама прости,
Что был я балбесом.
Теперь в моей душе
Доброго с перевесом.
Из блиндажа пишу.
Скоро в атаку идти.
Знал бы я тогда,
Куда приведут пути.
Мама прости за всё,
За грусть, слёзы, боль.
Возможно, это - последний,
За преступление, мой бой.
Если б знал я тогда,
Что Васька был без ножа,
Кулаками его бы побил,
Но камень лежал у виска.
Я случайно, мне поверь.
Ведь за любовь пострадал.
А Верка? Да, что она?
Через день с другим видал.
А теперь повсюду война
И я впереди неё.
Мама прости! Штрафбат -
Теперь искупление моё.
Я тебя - мама очень люблю.
Возможно, это - мой последний бой.
Мама в твоих глазах хочу
Умереть, как герой.
Я не чувствую ног.
Где они, доктор?
Не могли же вы их
Доктор мне отпилить?
По глазам вижу, врёте.
Как вам не стыдно?
И как же теперь
На свете мне жить?
А жена? Боже мой!
Вы её б пожалели.
Ну кому я теперь
Без ног буду люб?
Прошу, дайте водки,
Забыться на время.
По натуре я добрый,
Но сейчас буду груб.
А вы знаете доктор
Сколько было нас в роте?
Как мы долго держались
На той высоте?
Помогите мне встать,
А не то вы умрёте!
Еще остались силы
В правой руке.
Ну же доктор?
Что вы молчите?
Скажите из роты
Ещё кто-то живой?
Нет! Это - правда?
Водки несите!
Выпью пол-литра
За их упокой.
Вы на меня, прошу,
Не серчайте.
Я же всегда был
Добрый в душе.
Ну, а сегодня,
Убыл бы кого-то,
Жаль инвалид
И лежу в неглиже.
И что теперь?
Куда меня доктор?
Может на фронт?!
Есть руки еще.
Ну что вы молчите?
Опять мне лжёте?
А где мой китель
И остальное тряпьё?
Там фото дочурки
И мамино тоже.
Как бы хотел я Сейчас их обнять.
А где мои руки?
Их нет тоже?!
Об этом доктор
Не стоит молчать.
Прошу доктор!
Никто же не видит?!
Сделайте скальпелем
Тонкий надрез
И меня от мук
Доктор спасите,
Чтобы с той высоты
Уже я не слез.
Ротный, ты что такой грустный?
Послушай, как птицы поют!
Весна ведь! Победа и праздник!
А ты не находишь приют?
Что ротный грустишь? Непонятно.
Тепло и сирень зацвела.
А ты - Лейтенант такой хмурый,
Не кончена будто война?
Вам сколько? Восемнадцать?!
Хотите на фронт?! Нету сил?!
Так мир же?! Что вы грустите?!
Как так?! Никто не просил?!
Быть героем хотите?
Жизнь за Родину отдать?
Ну, ну - не грустите.
Как рада, представь, будет мать!
Что? Все под Смоленском убиты?
Нет дома и совсем никого?
Ну, ну, Лейтенант не грустите,
И по хлеще есть твоего!
Нет, Лейтенант, не замолкну!
У меня два ранения уже
И все под Полтавой убиты,
Но искренне рад я весне.
Давай выпьем? Где твоя фляжка?
Я свою опустошил.
Лучше Лейтенант помолчите,
А я б никуда не спешил.
Найдутся для Родины вороги,
А сейчас - мир и весна!
Так где твоя фляжка Ротным?
Ну, ну, вот и слеза!
Сорок первый год - война,
Началось всё утром рано.
Много жизней забрала,
Люди думали: «пропало».
Союз Советский против немцев,
И все с надеждою сплотились.
Призвали также ополченцев,
Чтоб с фашистами сразились.
Народу много погибало,
Но люди не сдавались.
Фашистам было всегда мало,
Они зверством наслаждались.
Цените небо люди,
Над своею головой.
Ведь когда-то предки,
Воевали всей страной.
«Мы о боли забывали,
Раскрывая все секреты.
Чтобы дети повторяли:
«Поздравляю С Днём Победы!».
Сопромат войны
(Стихи моего деда с передовой)
На фронте вши, и страх, и грязь,
И дождь залил у нас окопы,
Война как будто собралась
Поставить над солдатом опыт.
Насколько он в огне горюч,
Насколько проникают пули,
И бомбы из воздушных круч
Кого-то к небу развернули.
Над нами точный сопромат
Не может выполнить расчёты,
Обычный сталинский солдат
Сложней, чем из бетона доты.
Нас позже вынут из земли
Составят из останков списки,
Чтоб уцелевшие смогли
Оплакивать погибших близких.
1942 г.
На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель
Как правильно танцуют падэспань.
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький.
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.
Вырвавшиеся из Киева советские граждане сообщают о страшной резне и погромах, учиненных здесь немецкими захватчиками. Таких погромов история еще не знала. За немногие дни убито и растерзано 52.000 мужчин, женщин, стариков и детей. Это - не только евреи. Палачи из гестапо беспощадно расправляются со всеми украинцами и русскими, чем-либо доказавшими свою преданность советской власти, стахановцами, членами Осоавиахима и МОПР’а, даже активистами жилкоопов, - со всеми, кто чем-нибудь не понравился любому немцу.
идеология фашизма, зверства фашистов над детьми, издевательства фашистов над мирным населением, преступления фашистов
Прекрасный наш Киев стал одним огромным фашистским застенком. День и ночь звери-немцы истребляют здесь тысячи ни в чем не повинных, беззащитных людей.
Бежавший из Киева продавец мясной лавки Маримов рассказал нам подробности происходивших в городе погромов.
В день занятия Киева фашисты вывесили приказ, в котором, помимо сдачи оружия, запрещения скрывать у себя на квартирах военнослужащих, был такой пункт: «Всем жителям порода, располагающим запасами продовольствия больше, чем на 24 часа, немедленно сдать их представителям комендатуры. За невыполнение этого распоряжения - расстрел на месте».
Сам по себе такой приказ обрекал на голод все оставшееся в Киеве население, однако это было только началом фашистских злодеяний. В первые дни, пока в Киев не прибыло гестапо, немцы еще не производили организованных и массовых грабежей и убийств. Правда, жители уже рассказывали друг другу о том, что на улице Ленина, угол Пушкинской, немецкие солдаты ворвались в один из домов и забрали у всех жильцов принадлежащие им вещи. Многие видели расстрелы у памятника Богдана Хмельницкого и в других местах, но все-таки это еще не носило массового масштаба. Настоящий поголовный грабеж, насилие и убийства, жертвами которых стала почти каждая семья, начались через два дня после занятия города.
Немцы начали ходить из дома в дом, из квартиры в квартиру, отбирая у населения все мало-мальски ценные вещи. Красивых женщин они увозили с собой. Позже выяснилось, что их отвели в дома терпимости, находящиеся в бывшем здании ДКА, в Доме писателей
На углу улиц Короленко и Свердлова, несмотря на строгое запрещение, собралась большая толпа. В знак протеста, против фашистских зверств одна семья облила бензином квартиру и подожгла себя. На Красноармейской улице выбросилась с пятого этажа молодая девушка, предпочитая умереть, чем отдаться варварам. Во всем городе не осталось ни одного дома, ни одной квартиры, которые бы не были ограблены и осквернены германскими оккупантами. Два дня продолжался этот «мирный погром», во время которого было убито не меньше трех тысяч человек. Реками кровь потекла позже.
Население, возмущенное погромами, стало мстить немцам. Неизвестный герой взорвал здание, в котором находилась германская прокуратура. Во время взрыва было уничтожено свыше 170 офицеров и гестаповцев. Немецкие офицеры и солдаты, разгуливавшие по городу в одиночку или по-двое, стали исчезать неведомо куда. Ненависть населения к оккупантам росла с каждым днем. Проходя мимо немцев, люди демонстративно отворачивались, распоряжения германских властей явно игнорировались. Фашисты ответили на это зверской расправой, организовав облаву. Они захватили первых попавшихся им на глаза сто прохожих и отвели их на Саперное поле. Здесь уже была вырыта и заминирована большая яма. Немцы загнали в нее сто несчастных людей и взорвали их.
Товарищ Маримов находился в это время у своего знакомого Василия Конюшенко, проживающего недалеко от Саперного поля, за Печерском. Дети Конюшенко, 11-летний Гриша и 9-летний Валя, увидев колонну советских граждан, окруженных немецким караулом, пошли за нею. Они видели, как убивали наших людей, как вместе с землей летели в стороны оторванные руки и ноги, как фашисты смеялись при этом. Они видели еще одну группу киевлян, примерно, в 30 - 40 человек, которую пригнали другие солдаты. Этих людей немцы заставляли собирать в яму разлетавшиеся в стороны клочья тел. Когда они закончили свою работу, их также расстреляли.
Одновременно с убийствами немцы и приехавшая с ними петлюровская сволочь - оуновцы - повели бешеную антисемитскую агитацию. Они об’явили, что во взрыве дома комендатуры виновны евреи. Начался самый неприкрытый кровавый погром, причем, как и прежде, палачи расправлялись не только с евреями, но и со всеми, не понравившимися им чем-либо киевлянами, русскими и украинцами. На Крещатике валялись трупы убитых. Около трупа белокурого юноши стоял плакат: «Еврей, расстрелян за борьбу с германскими властями. Тело убирать запрещается». Фамилия убитого - Коляда. Он - украинец, эсэсовцы нашли у него в кармане осоавиахимовский билет и за это расстреляли.
Убийцы не щадили ни стариков, ни детей. Пьяные берлинские лавочники и кельнские торгаши мстили жителям Киева, не желающим подчиниться немецким поработителям. Они собрали всех дворников и попытались выпытать у них фамилии советских активистов. Эта провокация не удалась. Тогда фашисты в расширенном масштабе повторили варфоломеевскую ночь.
Всем евреям, проживающим в Киеве, приказано было явиться с вещами на улицу Мельника 79, угол улицы 9 января, где раньше находился окружной дом партобразования. В приказе были указаны сроки явки, в зависимости от местожительства, говорилось о том, что все явившиеся будут эвакуированы из города, предлагалось каждому захватить с собой чемодан с носильными вещами и продуктами.
Сволочи обманули, как всегда. Погромщики думали не об эвакуации, а об убийствах. Как стало известно позже, от собранных требовали выдачи советских активистов, их истязали, а потом выводили на Лукьяновское кладбище, находящееся недалеко отсюда, и расстреливали. Изуверы издевались при этом над своими жертвами, детей закапывали живыми, взрослых заставляли рыть себе могилы. Несколько суток продолжались убийства. Кладбище и весь прилегающий к нему район были окружены немцами. Со всех концов города немцы сгоняли сюда советских служащих, стариков - рабочих, молодежь, русских и украинцев и зверски расправлялись с ними. Днем и ночью на Лукьяновке были слышны выстрелы, душераздирающие крики. Автоматчики выводили на кладбище толпы обреченных и хладнокровно расстреливали их. Редким счастливцам удалось оттуда бежать.
Все, кто имел какое-либо отношение к советским общественным организациям, стали прятаться по чердакам и подвалам, пытались вырваться и убежать из города. Только немногим удалось это. Вокруг Киева фашисты выставили патрули, открывающие огонь по каждому, кто выходил за черту города. Особенно усиленные пикеты были выставлены вдоль Днепра. Много людей, пытавшихся переплыть ночью реку, было убито или потонуло. То и дело фашистские ракеты освещали местность. Погромщики не хотели выпустить из своих рук ни одной жертвы. По всем домам шли обыски. Неявившихся на улицу Мельника силой волокли туда, и многие предпочитали этому самоубийство. Погром принял чудовищные формы. Любой немецкий солдат или петлюровская гадина могли остановить на улице первого попавшегося человека, назвать его евреем и отвести на Лукьяновское кладбище. 52.000 убитых людей, мирных жителей Киева - таков кровавый итог гитлеровской расправы.
Лейтенант Кожарский, вырвавшийся из немецкого тыла, рассказал нашему корреспонденту следующее:
- Пробираясь из тыла к нашим частям, я был в Киеве. Здесь по улице Кирова, дом 47, жила моя семья - жена, трое детей, отец и мать. Я поднялся в квартиру. Все здесь было перебито и разграблено. Соседка сообщила мне, что они расстреляны на Лукьяновском кладбище, она плакала, а я не мог, я окаменел. Потом я немного отошел и спустился на улицу. Здесь шел грабеж. Немцы врывались в частные квартиры, взламывали двери, забирали все ценные вещи и грузовиками отправляли их в Германию. Я видел, как они грузили уворованные ковры, вазы, картины, как из оттопыренных карманов погромщиков свешивались цепи от часов.
То же самое говорит вырвавшийся из Киева тов. Маримов.
- Я видел, как они убивали, я проходил мимо распухших трупов убитых. Я видел, как они грабили, как выносили из Оперного театра гардероб, ковры и даже дорожки. Маленькая седая старушка, смотревшая вместе со мной на эту сцену, прижавшись к стене театра, плакала. Сердце рвалось у меня на части. Я не могу жить без мести. Уничтожать немецких захватчиков стало теперь единственной моей потребностью. Меня отправляют в тыл потому, что я устал и болен, но в тыл я не пойду. После того, что я видел, мое место только на фронте. Я не найду себе больше покоя до той поры, пока не будет истреблен последний из этих мерзавцев, ворвавшихся на нашу землю.
Её дважды казнили гитлеровцы, и боевые товарищи долгие годы считали её погибшей и даже поставили памятник
Когда она стала разведчицей в партизанском отряде 2-й Белорусской бригады, ей не было ещё и десяти. Маленькая, худенькая, она, прикидываясь нищенкой, бродила среди фашистов, всё подмечая и запоминая, и приносила в отряд ценнейшие сведения. А потом вместе с бойцами-партизанами взрывала фашистский штаб, пускала под откос эшелон с военным снаряжением, минировала объекты. В последующих операциях ей доверили оружие - ходила с пистолетом и гранатой за поясом. В одном из ночных боёв спасла раненого командира разведотделения Ферапонта Слесаренко.
Шла Великая Отечественная война. Приближался праздник 7-го ноября - День Октябрьской революции. На собрании партизанского отряда, обсуждали, кто пойдет в город Витебск и вывесит в честь праздника красные флаги на зданиях, в которых жили фашисты. В Витебске гитлеровцы держали много советских военнопленных, и установили в городе такие законы, при которых каждый день гибли дети, старики, женщины.
- Если мы вывесим красные флаги на праздник, то все увидят, что мы боремся с немецко-фашистскими захватчиками, и эта борьба будет продолжаться до последней капли крови.-говорил командир партизан Михаил Иванович Дьячков.
Фашисты тщательно охраняли подходы к городу, обыскивали каждого, и даже обнюхивали. Если у подозреваемого шапка пахла дымом или порохом, считали его партизаном и расстреливали на месте. К детям внимания было меньше, поэтому решили поручить это задание Богдановой Наде и Ване Звонцову - проверенным разведчикам, которым было всего по одиннадцать лет.
На рассвете седьмого ноября, партизаны подвезли детей поближе к Витебску. Дали санки в которых были аккуратно уложены метлы, среди них три метлы в основания которых намотаны красные флаги, а сверху- прутья. Легенда была такая: дети идут продавать метлы. В город Надя и Ваня вошли без проблем, на маленьких ребят с саночками, никто из фашистов особого внимания не обращал.
Чтобы снять с себя подозрения глядящих в их сторону немцев, Надя с санками подошла к группе фашистов и предложила им купить метлы. Те стали смеяться и тыкать дулами автоматов в ее сторону, а один из них грозно сказал: Дафай убегайтен отсюда.
Надя чувствовала, что Ваня побаивается, и как могла его подбадривала:
- Ты главное делай, то что я тебе говорю и не думай ни о чем плохом. А если тебе будет страшно, бери меня за руку, - говорила Надя
- Я и не боюсь - отвечал Ваня, а сам раз за разом хватался за руку Нади.
Весь день они ходили по городу и присматривались к зданиям в центре города, куда можно было бы поставить красные флаги. Когда наступил вечер и стало темно, они принялись за работу. За ночь ребята установили флаги на железнодорожный вокзал, ремесленное училище и папиросную фабрику. Когда наступил рассвет, на этих зданиях уже развивались наши флаги. Надя и Ваня были счастливы, они торопились скорее в партизанский отряд, доложить о выполненном задании. Дети уже покинули город, вышли на большую дорогу, но тут их догнали фашистские полицаи) и закричали:
- Стоять ! Кто такие?
- Сироты мы, дяденька- заплакал Ваня, - подайте хлебушка, очень кушать хочется.
- Я вам дам хлебушка! Сволочи, это вы красные флаги вывесили в Витебске? - спросил полицай.
- Нет что вы. Посмотрите на нас откуда у нас могут быть флаги?-ответила Надя.
- Полезайте в сани, мы с вами в городе разберемся, - приказал полицай.
Ребята всю дорогу плакали и терли кулаками глаза. В штабе их допрашивал фашист. Когда ребята рассказали свою легенду, немец стал кричать, что они партизаны, после чего приказал Надю и Ваню расстрелять. Ребята так и не сознались и ни кого не выдали. Их поместили в подвал, где находилось много наших военнопленных. На следующий день всех вывели за город и стали расстреливать. Наши военнопленные кричали фашистам чтобы они Надю и Ваню не трогали и когда ребят поставили возле огромного рва пытались их закрыть своими телами.
Вот Надя с Ваней стоят у рва и в них целятся фашисты. Ребята держатся за руки и плачут. В голове у Нади что-то щелкнуло, в глазах помутилось, она почувствовала, что проваливается в пропасть…
…Очнулась девочка во рву среди убитых. Оказывается за доли секунды до выстрела фашистов, она потеряла сознание и упала в обморок, это спасло ей жизнь. Надя выбиралась из рва, поднималась и падала, ползла, снова поднималась. Сил не было.
- Ребята она живая- Надя услышала над собой чей-то знакомый голос. Это ее нашел дядя Степан из их партизанского отряда. Он взял ее на руки и положил в сани, Надя снова потеряла сознание…
После этого случае в партизанском отряде ее стали беречь, ни в разведку ни на боевые задания не отправляли. Вспоминая о погибшем Ване, Надя всегда плакала, как только могут плакать одиннадцатилетние девочки. Ей было жаль Ваню, ей часто снилось, как он смеется, как будто они играют в снежки…
Надя крепилась, в отряде она вместе со взрослыми училась стрелять по мишеням, кидать гранаты. Там же в отряде она присягала на верность своему народу и целовала красное знамя.
- Я буду мстить фашистам за Ваню, за погибших товарищей и за всех советских людей, -сказала она командиру партизанского отряда. И она мстила! Взлетали от взрывов немецкие склады, горели дома, где жили фашисты, летели под откос вражеские эшелоны. Это Надя Богданова с товарищами вели свою войну с гитлеровцами.
Фашисты очень боялись партизан, да и на фронте, было не так просто, как задумывали гитлеровцы. Красная Армия давала отпор фрицам на всех фронтах. Поэтому основные села и города немцы старались превратить в крепости. Одна из таких крепостей фашистов была деревня Балбеки. Немцы наставили там огневых точек, заминировали дороги, вкопали в землю танки… Необходимо было провести разведку и установить, где у немцев замаскированы пушки, пулеметы, где стоят часовые, с какой стороны лучше атаковать деревню. Командование решило отправить Надю и начальника разведки партизан Ферапонта Слесаренко. Надя переодевшись в побирушку обойдет деревню, а Слесаренко прикроет ее отход в лесочке неподалеку от деревни. Часовые - фашисты легко пропустили девочку в деревню, мало ли бездомных ходит в мороз по деревням, собирают продукты, чтобы хоть как - то прокормиться. Надя обошла все дворы, насобирала подаяния и запомнила все что нужно. Вечерело, она вернулась в лесок, где к дяде Феропонту, и увидела там весь партизанский отряд. Они ждали от нее сведений. Юная разведчица рассказала все в подробностях и показала с какой стороны лучше атаковать деревню.
Партизанский отряд ударил ночью по фашистам с обоих сторон села: пулеметные очереди рассыпались тут и там, было слышно как орут обезумевшие гитлеровцы - это партизаны мстили фашистам за нашу истерзанную Родину, за погибших советских людей. Фашисты выскакивали из домов в нижнем белье, что-то кричали и пытались удрать по белому снегу подальше от деревни, но их все равно настигали пули партизан.
Надя впервые участвовала в ночном бою, правда Слесаренко не отпускал ее от себя ни на шаг. И вдруг его ранило. Слесаренко упал и на какое - то время потерял сознание, Надя перевязала ему рану, в небо взмыла зеленая ракета - это был сигнал командира для всех партизан отходить в лес. Слесаренко сказал Наде:
- Надя брось меня! Уходи в лес!
- Нет, я вас вытащу - сказала Надя, она поднатужилась и смогла только приподнять Слесаренко, сил девочки не хватало.
- Оставь меня слышишь? Мы так оба погибнем, ты должна идти… позовешь наших… запомни это место. Я приказываю тебе!-уже грозно сказал начальник разведки. Надя нарвала еловых веток, сделала из них постель для дяди Феропонта, уложила его и пошла.
Надя побежала в партизанский отряд, ночью, в мороз. До отряда было примерно 10 километров ходу, ветер хлестал ей лицо, она проваливалась в сугробах, но шла вперед. Вдруг она увидела небольшой хуторок, домик и свет в окне. Возле дома стояла лошадь с санями. Именно то что нужно, - подумала она. Тихонько подкравшись, к дому, она заглянула в окно и увидела, как за столом ужинают несколько полицейских. Заслышав конский топот, полицаи - предатели выскочили на крыльцо, но Надя была уже далеко и догнать они ее не смогли. Она нашла Слесаренко на том же месте где и оставила его. Они вместе благополучно добрались до партизанского отряда. Так Надя, рискуя своей жизнью, спасла своего боевого товарища.
Надя смогла бы совершить еще много дел для скорейшего освобождения нашей Родины от фашистов, но в феврале 1942 года, она рассталась со своими боевыми товарищами. Ей вместе с подрывниками партизанами был дан приказ уничтожить железнодорожный мост. Когда девочка заминировала его и начала возвращаться в отряд, ее остановили полицаи, Надя стала прикидываться нищенкой, тогда они обыскали ее и нашли в Надином рюкзачке кусок взрывчатки. Когда стали спрашивать ее что это, раздался сильнейший взрыв и мост прямо на глазах у полицаев взлетел на воздух. Полицаи поняли, что это Надя заминировала его. Ее связали, положили в сани и повезли в гестапо. Там ее долго пытали, выжигали на спине звезду, обливали на морозе ледяной водой, бросали на раскаленную печь. Вся в крови, замученная, обессиленная маленькая девочка никого не предала. Она выдержала все пытки и фашисты решили, что она мертва и выбросили ее на мороз. Надю подобрали жители села, выходили, вылечили. Но воевать ей было уже нельзя, она практически потеряла зрение. По окончании войны Надя несколько лет пролежала в Одесском госпитале, где ей вернули зрение.
Надя пошла работать на завод и никому не рассказывала, о том, как она воевала с фашистами. После войны прошло уже больше 15 лет. Надя и те, с кем она работала, услышали по радио, как начальник разведки 6-го партизанского отряда Ферапонт Слесаренко - её командир - говорил, что никогда не забудут бойцы своих погибших товарищей, и назвал среди них Надю Богданову, которая ему, раненому, спасла жизнь…
Только тогда и объявилась она, только тогда и узнали люди, работавшие с нею вместе, о том, какой удивительной судьбы человек она, Надя Богданова, награждённая орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1 степени, медалями.
Надежды Александровны нет в живых, она умерла уже в мирное время. Но мы всегда будем помнить, как маленькая одиннадцатилетняя девочка сражалась за Родину, за то что бы мы с вами могли жить в этом мире и радоваться жизни. За то чтобы наша страна жила, просто жила…
Вечная тебе память, Надежда Богданова.
«Маленький город на юге…» Февраль 1943 года.
Здравствуйте, Дмитрий Шеваров!
13 февраля 1943 года наш отдельный зенитно-артиллерийский дивизион (половина личного состава - девушки, призванные в армию в апреле 1942 года в г. Горьком) погрузился на станции Арзамас в воинский эшелон и двинулся в сторону фронта. Налеты фашистов на тыловые города к этому времени прекратились, и нам, зенитчикам, в тылу нечего было делать.
Ехали медленно, все пути были забиты военными эшелонами. На дворе морозище, в теплушке - один очаг под котлом в центре вагона, где и чай кипятили, и кашу готовили, и руки-ноги грели.
В феврале дни короткие, темнота, мрак. Днем еще находили занятие: чистоту в вагоне наводили, чистили винтовки, противогазы. На станциях таскали уголь у машинистов паровозов для нашей «кухни». А вот к вечеру темень уже, и что делать? Песни… Как они нас выручали!
На станциях обычно стояло много эшелонов, мы выходили, знакомились, искали земляков, слушали песни соседей, пели им свои. И вот, уже подъезжая к Курску, мы услышали песню, запомнив ее навсегда:
Маленький город на юге,
Пристань внизу под горой,
Ласковой песней о друге
Льется баян над рекой!
Низенький дом с мезонином.
Весь пожелтевший фасад,
Солнцем согретый в долине
Дремлет задумчивый сад.
Тихо вращаются спицы -
Вяжет старушка чулок.
Мягкою тенью ложится
Байковый детский платок.
Глянет на карточку сына,
Думая думку одну,
И на минуту застынет,
Молча прильнувши к окну!
Стеганый ватный халатик
Брошен устало на стул.
Лишь оловянный солдатик
Молча стоит на посту.
Тихий глухой полустанок,
Поезд, прощанье, перрон,
Звучная песня баяна,
В даль уходящий вагон…
Не знаю, чьи это стихи и кто написал музыку. Больше я этой песни во время войны не слышала.
Так и ехали 18 дней до Курска, где мы выгрузились 5 марта 1943 года. Наш дивизион влился в 254-й зенитно-артиллерийский полк. Курская дуга нас не миновала…
В апреле 1965 года в Уфе я ехала в трамвае, и в вагон вошла семейная пара. Муж, слегка выпивший, напевал «Стеганый ватный халатик…», а жена останавливает его от громкого пения. Мне же надо было выходить на остановке, и я не успела спросить, откуда у мужчины эта песня и кто ее автор.
Простите, пишу уже очень плохо, лучше не могу, как ни стараюсь.
Полина Тимофеевна Андреева, г. Тверь
«Маша, только сохрани детей!..» Осень 1943 года.
Здравствуйте, Дмитрий!
Я каждой самой малой косточкой своего организма обязан жизнью тем, кто не пришел с полей сражений, и тем, кто уже после войны ушел от нас в вечность. Я обязан и тем, кто сейчас сражается с болячками, живя где-то рядом с нами.
Фашисты и полицаи вели тотальную зачистку брянских лесов. Из лесов всех сгоняли на станцию Локоть. Нашей тюрьмой стало бывшее ржаное поле, его обнесли высоченной колючей проволокой. Брат держался за юбку матери, сестра у нее на руках, а я в мешке за спиной.
Уходя на фронт, отец просил маму: «Маша, только сохрани детей!» Когда я вырос, мама ростом была мне по плечо. Я часто ее спрашивал: «Мам, где ты брала силы, чтобы нас сохранить?» Ответ был всегда один: «Сынок, мне давала силы вера в Бога».
Когда в тюрьме на поле накопилось не менее двух тысяч человек, нас построили в колонну и отправили своим ходом до города Борисова. Там был сортировочный лагерь. До этого лагеря дошли не более одной трети, остальные погибли по дороге. Из Борисовского лагеря отправляли на Украину убирать урожай. Наша семья попала в огромное село Омбыш Черниговской области.
Вместе с нами пригнали сюда еще четырнадцать семей. Однажды нас посадили в огромную телегу в упряжке двух волов и повезли к станции Круты для расстрела. Матерей заставили вырыть длинный ров вдоль железной дороги. Полицаи нервничали: «Пора кацапов кончать!» Что означает слово «кацап» я не знаю и сейчас. Всех стали теснить поближе ко рву, и в этот момент над головой засвистели снаряды. Полицаям стало не до нас, они вскочили в седла и айда в Омбыш добро спасать. А мы всю ночь сидели у рва и тряслись от холода. Каждая мать сгребла к себе своих чад, и все плакали.
Под утро услыхали моторы вдали. Матери собрали всех своих чад и живой цепью перекрыли дорогу: «А будь что будет…»
С первого танка спрыгнул человек и покрыл нас всех трехэтажным матом за то, что мы задержали колонну. «Наши!» - закричали матери, обхватили запыленный танк руками и зарыдали с такой силой, что и мы, дети, не понимая, что происходит, заревели на все лады.
Танкист расспросил матерей и отдал приказ: «Всех накормить, на каждую душу - трехдневный сухой паек».
Танки ушли на Киев.
Да, не тюльпаны красочным разливом
По всем просторам снова зацвели.
Сердца солдат, озябшие в могилах,
Пришли согреться к нам из-под земли…
Дмитрий, извините за почерк: инфаркт на ногах, а потом три серьезные операции не прошли даром. Передайте, пожалуйста, мои стихи актеру и певцу Евгению Дятлову: он кажется мне хорошим человеком. Его голос меня успокаивает и обнадеживает.
Степан Федорович Калабухов, малолетний узник фашизма, г. Владимир
Девушку, совсем ещё девчонку,
С мягкою улыбкой после сна,
В скромном платье с бантиком и чёлкой
Увела безжалостно война.
Ужас, кровь и грохот канонады,
Госпиталь, походный медсанбат…
Твёрдо знала девочка, что надо,
Боль перетерпев, спасать солдат.
Маленькими ловкими руками
Бинтовала раненых, слепых.
Сколько писем написала мамам
За безруких пареньков седых.
На шинели ордена, медали,
Выправка военная и стать.
Только деток руки не держали,
Не успела деток нарожать.
Всех, кто дорог был, любим и близок,
Забрала разлучница-война.
Пожелтевший обгоревший снимок:
Два солдата в форме и она.
Предлагали сердце, душу, руку.
Жизнь, как в сказке, счастье чередой.
Да лежит один в Великих Луках,
А под Сталинградом спит другой.
И стоит в печали одинокой
Слушая седую тишину,
Бабушкою ставшая до срока
Девочка, прошедшая войну.
- Ничего, - иронически утешил Панфилов, - придет время, когда вы, господин противник, к этому будете готовы… Войну, товарищ Момыш-Улы, надо брать в ее реальности. Врага видеть таким, каков он есть. Против нас сосредоточена развращенная, разбойничья армия. Привыкшая воевать с удобствами. С ограблениями. С посылками домой… Конечно, они еще узнают иную войну.