Можно попросту отпустить, даже тех, кого не считали уж такими близкими людьми
Ни звонка, ни строки. До чего ж это клёво -
Отстраниться от фальши угрюмого мира,
От обмана, порока, словесного блёва,
От попыток найти и поверить в кумира.
Стать ненужным звеном. У которого нынче -
Ни врагов, ни друзей, ни страницы «в контакте»,
Ни кредитной машины, ни маленьких нычек,
Ни отмеченных стран в туристической карте.
Ни семьи, ни детей, ни подружек взбалмОшных
Ни напыщенных боссов на должности зыбкой,
Ни страны, наконец, за которую можно
Умереть без оглядки с покорной улыбкой…
И мелькнет в голове, будто солнце на блюде:
Бог нас глупыми создал, да так и оставил,
И опять попадают несчастные люди
В добровольное рабство из мелочных правил…
А я бы за табором… в небо,
За цыганской свободной душой,
Босиком… по студёному снегу,
Озарённому… полной луной.
Душа будто вольная птица,
Что в клетке томилась долго.
И вырвавшись в небо стремится,
Под песню гитары звонкой.
Величайший в мире страх - это страх перед мнениями других. В то мгновение, когда ты не боишься толпы - ты больше не овца, ты становишься львом. Великий рёв раздаётся в твоём сердце - рёв свободы!
Огородник может решать, что хорошо для моркови, но никто не может решать за другого, что есть благо
Я знаю от некоторых воспоминаний хочется поскорее освободиться. Забыть как страшный сон. Но у каждой из нас есть такие раны, которые долго могут кровоточить, будить по ночам. И тут не стоит паниковать, искать обезболивающие. Стоит лишь набраться терпения и ждать, когда время подберет тебе лекарство. Для каждого оно разное. Для кого-то - новая любовь, для кого-то - ребенок, а для кого-то… хотя бы море. Однажды ты окажешься у моря, и оно унесет на своих волнах боль воспоминаний. У каждого из нас свое море.
Если у вас могут быть одновременно свобода и любовь, вам больше ничего не нужно. У вас есть все то, ради чего дана жизнь.
У врат Закона стоит привратник. И приходит к привратнику поселянин и просит пропустить его к Закону. Но привратник говорит, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал
проситель и вновь спрашивает, может ли он войти туда
впоследствии? «Возможно, - отвечает привратник, - но сейчас
войти нельзя». Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоит в стороне, и проситель, наклонившись,
старается заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник
смеется и говорит: «Если тебе так не терпится - попытайся
войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико.
А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже
третий из них внушал мне невыносимый страх». Не ожидал таких
препон поселянин, ведь доступ к Закону должен быть открыт для
всех в любой час, подумал он; но тут он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжелую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую черную монгольскую бороду и решил, что лучше
подождать, пока не разрешат войти. Привратник подал ему
скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидит он там день за днем и год за годом. Непрестанно добивается он,
чтобы его впустили, и докучает привратнику этими просьбами.
Иногда привратник допрашивает его, выпытывает, откуда он родом
и многое другое, но вопросы задает безучастно, как важный
господин, и под конец непрестанно повторяет, что пропустить его
он еще не может. Много добра взял с собой в дорогу поселянин, и все, даже самое ценное, он отдает, чтобы подкупить привратника.
А тот все принимает, но при этом говорит: «Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил». Идут года, внимание просителя
неотступно приковано к привратнику. Он забыл, что есть еще
другие стражи, и ему кажется, что только этот, первый,
преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко клянет
эту свою неудачу, а потом приходит старость и он только ворчит
про себя. Наконец он впадает в детство, и, оттого что он столько лет изучал привратника и знает каждую блоху в его
меховом воротнике, он молит даже этих блох помочь ему уговорить
привратника. Уже меркнет свет в его глазах, и он не понимает,
потемнело ли все вокруг, или его обманывает зрение. Но теперь,
во тьме, он видит, что неугасимый свет струится из врат Закона.
И вот жизнь его подходит к концу. Перед смертью все, что он испытал за долгие годы, сводится в его мыслях к одному вопросу
- этот вопрос он еще ни разу не задавал привратнику. Он подзывает его кивком - окоченевшее тело уже не повинуется ему,
подняться он не может. И привратнику приходится низко
наклониться - теперь по сравнению с ним проситель стал совсем
ничтожного роста. «Что тебе еще нужно узнать? - спрашивает
привратник. - Ненасытный ты человек!» - «Ведь все люди
стремятся к Закону, - говорит тот, - как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его
пропустили?» И привратник, видя, что поселянин уже совсем
отходит, кричит изо всех сил, чтобы тот еще успел услыхать
ответ: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для
тебя одного! Теперь пойду и запру их».
***
Правильное восприятие явления и неправильное толкование того же явления никогда полностью взаимно не исключаются.
…вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознать необходимость всего.
Всегда свободный человек выше связанного.
Друзья твердят: «Все средства хороши,
чтобы спасти от злобы и напасти
хоть часть Трагедии,
хоть часть души…»
А кто сказал, что я делюсь на части?
И как мне скрыть - наполовину - страсть,
чтоб страстью быть она не перестала?
Как мне отдать на зов народа часть,
когда и жизни слишком мало?
Нет, если боль, то вся душа болит,
а радость - вся пред всеми пламенеет.
И ей не страх открытой быть велит -
ее свобода,
та, что всех сильнее.
Я так хочу, так верю, так люблю.
Не смейте проявлять ко мне участья.
Я даже гибели своей не уступлю
за ваше принудительное счастье…
В лесах таёжных волк бродил, Сам для себя был господин. От стаи он совсем отбился, Стать вожаком не согласился. В капканах он не раз бывал, С пути охотников сбивал. Свободы в жизни он хотел, И падели с земли не ел. Он слово «честь» предпочитал, В обиду слабых не давал! Шакалов рвал, ломая зубы И плакал в кровь кусая губы. Ночами он с луной общался, Искать добро всегда пытался. Своей свободы цену знал, И веру в дружбу не терял! И как-то уходя от бед Увидел он кровавый след.
Как прежде запах не подвёл
К капкану он его привёл.
В капкане том была волчица
Среди волков, зверей «царица»,
Она теряла с кровью силу,
Но о пощаде не просила.
На солнце шерсть её блистала,
В глазах красивых боль стояла.
Волк рвал капкан что было силы,
Он только с ней мог быть счастливым.
С капканом кончив спорный бой
Увел волчицу за собой,
Он долго раны ей лизал
Следы оставил тот капкан.
Он пищу ей к ногам носил,
Остаться с ним её просил.
Он всё что мог волчице дал
Красивый был у них роман.
И тот роман его сгубил
Он про опасности забыл
Охотники его поймали
Но умереть ему не дали.
Он кончить жизнь свою пытался,
И на охотников бросался.
Судьба сыграла шутку злую,
Закрыла в сеть его стальную.
Он много боли испытал,
Но у людей еды не брал!
Волчица к клетке подходила
И по ночам протяжно выла.
С последних сил он рвался к ней,
К избраннице судьбы своей,
А псы всё глотки рвали
Бросались в бой, его кусали.
Волк знал ошибки все свои.
Не отказался от любви
И веря в этот идеал
Он в мрачной клетке умирал
Одиночество и свобода ходят рядом, грань между ними очень тонка. Идеальными станут те отношения, которые избавят от первого и не отнимут второго.
Свобода… Какое столикое слово…
Любой стороной повернуться готово!
Кому-то обуза, кому-то награда,
Кого-то подталкивать к этому надо…
Покой хоть волнует, бродя по умам,
Но степень свободы ты выберешь сам!
«Свободными хотят быть все, но очень мало тех, кто готов бороться за свою свободу…»
Он говорил, что любит многих женщин
И что не может ей принадлежать,
Что он свободен, слишком переменчив,
Не стоит ждать его и ревновать.
Она смотрела вдаль, не отвечала,
Лишь сигаретный дым клубил в окно,
И улыбалась, словно вспоминала,
Что где-то это видела в кино.
А он сказал: «Ты нравишься мне, детка!
Давай побудем вместе пару дней.
Ты, правда, не блондинка, а брюнетка,
И я люблю - немного похудей…»
Вздохнула, затушила сигарету,
К нему прижалась, нежно обняла,
В глаза взглянула, привыкая к цвету,
Добавив поцелуями тепла.
Он понял, что она не возражает:
«Наверно, много знала ты мужчин? -
Добавил, - Как твой запах возбуждает!
И гибкая ты, словно пластилин».
И, уходя, сказал: «Все было мило!
Пусть это будет только тэт-а-тэт!»
Предупредил, чтоб только не звонила:
«Я сам перезвоню тебе! Привет!»
Она кивнула и рукой смахнула
Пылинки незаметные с плеча,
Опять ему в глаза на миг взглянула,
И дверь закрыла с помощью ключа.
Он ей послал с десяток сообщений,
Она молчала день, и два, и три.
Он знал уже количество ступеней
В подъезде от крыльца и до двери.
Он дозвонился ей спустя неделю,
Спросил, срывая голос: «Где была?
Я в оправданья женские не верю!
Так как ты развлекалась без меня?»
Она не отвечая, отключилась,
Он приезжал, стучал и вновь звонил…
И как-то дверь в ночи ее открылась,
Где, как щенок, он жалобно скулил…
Она его на кухню пригласила,
И предложила: «Кофе или чай?»
А он сказал: «Ты сердце мне разбила!
Прошу, меня, ты больше не бросай!»
Вздохнула: «Не ходи без приглашенья!»
А он ответил: «Будь моей женой!»
Она сказала: «Это заблужденье,
Люблю свободу, хорошо одной…»
Он закурил дрожащими руками,
И холодом сковало все внутри,
И скулы заходили желваками,
И в сердце будто вставили штыри.
Сказала: «Жизнь менять не собираюсь.
Что ничего тебе я не должна,
И, что на шею, вроде, не бросаюсь,
И, что привыкла быть уже одна…»
А он молчал… А что он мог ответить?
Ему никто отпора не давал!
Еще такую женщину - не встретить,
Которая сразила наповал…
В людях разочароваться легко… Достаточно пустить их внутрь, и дать полную свободу воли, и останется лишь понаблюдать, как они все рушат.