А.Л.Ж.
Рахиль Мессерер - в семье ее звали Ра - родилась в 1902 году в Вильно (современный Вильнюс), а в двухлетнем возрасте с родителями переехала в Москву. Рахиль была старшей дочерью в большой еврейской семье: у неё было десять младших братьев и сестёр. Трое связали жизнь с большой сценой: сама Рахиль стала актрисой немого кино, её младший брат Асаф (Ра звала его Осей) и сестра Суламифь (для домашних - Мита) - артистами балета.
Ещё студенткой ВГИКа Рахиль Мессерер вышла замуж за Михаила Плисецкого - брата своего однокурсника. Плисецкий был далёк от кино и работал в угольной промышленности. В 1925 году у пары родилась дочь Майя - будущая прославленная балерина, прима Большого театра, легенда русского балета.
Когда Майе было семь лет, а её младшему брату Александру - несколько месяцев, семья переехала на остров Шпицберген, где Михаил Плисецкий был консулом СССР и управляющим рудниками «Арктикуголь». Рахиль работала на острове телефонисткой, помогала мужу и устраивала для участников экспедиции на остров самодеятельные спектакли, в которых играла школьница Майя Плисецкая. В Москву семья вернулась триумфально: Михаила Плисецкого наградили орденами, автомобилем и квартирой в столице. 30 апреля 1937 года его увели из этой квартиры навсегда.
Двоюродный брат Майи Плисецкой Азарий Мессерер в 2009 году писал, что семья через много лет получила доступ к архивам и прочла уголовное дело Плисецкого: «Из пожелтевших страниц было предельно ясно, какой повод придумали следователи, чтобы расправиться с мужем Рахили. Верный своему принципу помогать друзьям в трудные минуты, он взял на работу на Шпицберген
В середине июля - 13-го числа - у Михаила Плисецкого родился третий ребёнок, сын Азарий. Рахиль Мессерер-Плисецкая позже вспоминала, что после возвращения из роддома ей звонили с Лубянки и требовали сообщить, кто родился - дочь или сын, после чего повесили трубку. Она полагала, что именно так от мужа смогли добиться признательных показаний. 8 января 1938 года Плисецкого приговорили к расстрелу за шпионаж и вредительство и в тот же день убили. Через два месяца пришли за Рахилью. Её увезли в Бутырскую тюрьму вместе с грудным ребёнком.
Члены семей изменников родины
Оперативный приказ НКВД 486 «О репрессировании жён и размещении детей осуждённых „изменников Родины“» был подписан Николаем Ежовым 15 августа 1937 года. Нарком внутренних дел СССР требовал немедленно арестовывать жён и бывших жён осуждённых за шпионаж, «изменников родины» и членов правотроцкистских организаций. На каждую семью «изменника родины» составлялась подробная карточка с поимённым списком родственников-иждивенцев (жён, детей, престарелых родителей и других). Отдельно писались характеристики на детей старше 15 лет - они признавались «социально опасными и способными к антисоветским действиям».
Жён предписывалось арестовать всех, за исключением беременных, преклонного возраста и «тяжело и заразно больных» - им выдавалась подписка о невыезде. «Мероприятия в отношении родителей и других родственников» определяли главы республиканских, краевых или областных органов НКВД. Казахский историк Анфиса Кукушкина пишет в книге «Акмолинский лагерь жён „изменников родины“: история и судьбы»: «Совершенно неверно отождествлять категорию „ЧСИР“ только с жёнами „изменников родины“, так как она шире и включает также матерей, сестёр, дочерей».
«Одновременно с арестом производится тщательный обыск. При обыске изымаются: оружие, патроны, взрывчатые и химические вещества, военное снаряжение, множительные приборы (копирографы, стеклографы, пишущие машинки
«18 ноября 1937 года в дом к нам вновь пришел Хохлов, арестовал маму, описал имущество и увёл братьев. Остались мы в квартире вдвоём с кошкой. „Ну, ладно, - думал я, - отец работал на железной дороге, всё-таки производство, там можно найти недостатки, а вот мать - домохозяйка, производственный стаж школьной уборщицы 2,5 месяца! Какие она могла совершить преступления?“. Мне было непонятно. На этот раз Хохлов делать обыск не стал, а всё внимание сосредоточил на описи имущества. Он описал всё, даже малоценные вещи. Понравилась ему сахарница - яркая, хоть и дешёвая, он сахар из неё высыпал, а сахарницу - в опись. Ножную машинку „Зингер“, одежду, обувь родителей, посуду - всё описал. Сложил всё это в два сундука и опечатал», - вспоминал такой обыск школьный учитель из Тюмени Константин Щербо. В 1937 году ему было 15 лет. В январе арестовали отца - дорожного мастера и, по версии следствия, «врага народа», через 10 месяцев пришли за матерью. Младших братьев, как предписывал всё тот же приказ Ежова 486, отправили в детские дома, причём в разные - одного в Тюмень, а другого в деревню Борки в 40 километрах от областного центра.
Детям Рахили Мессерер-Плисецкой «повезло»: когда к ним в дом пришли чекисты, мать отправила 11-летнюю Майю и 6-летнего Александра с цветами в Большой театр, где в тот вечер танцевали её сестра и брат. Суламифь взяла жить к себе Майю, Асаф - Александра, который был на год старше его родного сына Бориса. Двухмесячный Азарий сидел с мамой в Бутырке - в большой круглой камере для арестованных с грудными детьми, а потом отправился по этапу в Казахстан. Как позже вспоминала Рахиль, с ней вместе в следственной тюрьме находилось около ста женщин с малышами. «Хотя в приказе было оговорено о неприкосновенности определённой категории лиц, но как в тюрьмах, так и впоследствии в лагерях сидели как беременные, так и женщины с грудными детьми, о чём свидетельствуют как архивные источники, так и воспоминания самих женщин», - комментирует автор монографии об АЛЖИРе Анфиса Кукушкина.
В своей статье исследователи ГУЛАГа из правозащитного общества «Мемориал» Арсений Рогинский и Александр Даниэль делают попытку объяснить логику репрессий в отношении жён «изменников родины»: «С точки зрения Сталина, женщины, репрессируемые в рамках приказа 486, были не просто жёнами „врагов народа“. Это были жёны „главных врагов“ - „право-троцкистских заговорщиков“. Говоря современным языком, это были жёны элиты: партийных и советских деятелей, руководителей промышленности, видных военных, деятелей культуры. Той самой элиты, которая сложилась в первые два десятилетия советской власти и которую Сталин (не всю, конечно, но значительную её часть) к середине 30-х годов рассматривал или как балласт, или как постоянный источник заговоров против этой самой власти и против него лично. А его собственный опыт наблюдения над семейным бытом революционеров-подпольщиков начала века подсказывал: жёны его бывших соратников и сторонников, как старых, так и более молодых, чьи пути разошлись с его собственным, должны быть на стороне своих мужей. По логике вождя, это вовсе не значило, что они прямо помогали им в их „контрреволюционной деятельности“. Но знали о ней, не могли не знать. И это знание, а может быть, даже и сочувствие, делало в его глазах женщин соучастницами своих мужей. Такого рода представления и легли в основу репрессий против жён».
Судебных процессов по делам жён (и других родственниц) изменников родины не проводилось: о рекомендуемых сроках для них говорилось уже в приказе 486 («не менее как на 5−8 лет»), и женщин лишь уведомляли о решении Особого совещания при НКВД. Из воспоминаний Галины Степановой-Ключниковой, жены доцента кафедры математики академии имени Жуковского Андрея Ключникова:
«Вызвали меня. За обычным канцелярским столом сидели двое военных. Один переспросил у меня фамилию и протянул мне маленький листок бумаги:
- Прочитайте и распишитесь.
На официальном бланке НКВД на машинке было напечатано: «Гр. Степанова-Ключникова Г. Е., 1914 года рождения, решением Особого совещания при НКВД приговаривается к пяти годам лагерей, как член семьи изменника Родины».
- Это окончательно? - ещё нашла я в себе силы спросить.
- Окончательно. Распишитесь".
А дальше - пересыльная камера и долгий этап в казахскую степь.
Более или менее точных данных о том, сколько всего было репрессировано женщин в качестве «членов семей изменников родины» (в документах также использовалась аббревиатура ЧСИР), нет до сих пор: протоколы Особого совещания при НКВД, по которым можно было бы вести такую статистику, засекречены. Среди доступных источников есть записка Ежова и его тогдашнего заместителя Берии Сталину от 5 октября 1938 года. «По неполным данным репрессировано свыше 18 000 жен арестованных предателей, в том числе по Москве свыше 3 000 и по Ленинграду около 1 500», - говорится в этом документе.
Точка в степи
Карагандинский исправительно-трудовой лагерь ГУЛАГа НКВД был создан в декабре 1931 года - на базе совхоза ОГПУ «Гигант». «Одной из главных целей организации Карлага было создание продовольственной базы для бурно развивающейся промышленности Центрального Казахстана, прежде всего для Карагандинского угольного бассейна», - пишет в книге «Карлаг: по обе стороны „колючки“» журналист Екатерина Кузнецова.
Жителей аулов и посёлков с будущей территории Карлага выселили принудительно, а на их место пошли этапы со спецпереселенцами, преимущественно - раскулаченными крестьянами. Они строили бараки, производственные здания и возводили сельскохозяйственные постройки. Территория лагеря была первоначально разделена на семь участков с административным центром в посёлке Долинка и лагерным отделением на территории каждого участка. К началу 1950-х годов таких лаготделений было более 200.
Датой создания Акмолинского лагеря жён изменников родины считается 3 декабря 1937 года - тогда был издан приказ НКВД СССР 758 об образовании спецотделения Карлага на базе 26-го посёлка трудпоселений. Аббревиатура АЛЖИР (также встречается написание А.Л.Ж.И.Р.) никогда не фигурировала в официальных документах, так лагерь называли только сами его обитательницы. В документах встречается 26-й посёлок, Акмолинское спецотделение Карагандинского ИТЛ, а с 1939 года - 17-е Акмолинское отделение Карлага или ИТЛ «Р-17».
Хотя официально АЛЖИР не считался отдельным лагерем, фактически он им был: спецотделение являлось самостоятельной хозяйственной единицей, имело собственный расчётный счёт, а приказания руководство получало напрямую из Москвы. Только в 1939 году Акмолинское отделение официально влилось в состав Карагандинского ИТЛ под номером 17.
Первые этапы в АЛЖИР пришли в январе 1938 года - в сорокоградусные морозы поезда из Москвы, Оренбурга, Иркутска, Ростова, Калуги и Орши останавливались фактически в голой степи. В лагере было шесть бараков из саманных кирпичей (высушенная глина с соломой) вместимостью по 250−300 человек (двух-трёхъярусные нары и спальные места на полу для тех, кто не поместился) и несколько домиков для бойцов ВОХР и руководства. На уровне верхних нар в бараках имелось окно без стекла, его затыкали ветошью. У выхода - отгороженное помещение с длинным умывальником. На стирку и мытьё выдавалось по ведру воды в неделю - несмотря на близость озера Жаланаш, которое находилось прямо на территории зоны.
«Темнеет. Нас под конвоем вводят в зону, отгороженную колючей проволокой. По бокам и вдали видны вышки для охраны и слышен вой собак, охранявших зону», - описывала свои первые впечатления от 26-й точки, как ещё называли АЛЖИР заключённые, Мария Анцис, вдова секретаря Краснолуганского обкома компартии. «Зажмурившись, шли мы по 4 человека в ряд, сопровождаемые усиленным конвоем, державшим винтовки наготове… Замыкали шествие большое количество охраны с собаками. Никто из нас не оглядывался назад (об этом предупредила охрана)», - вспоминала она же.
«В дверях конвой с винтовкой. Вокруг колючая проволока. Вдалеке справа маячили саманные мазанки, а вокруг - белая степь, бескрайняя, замороженная, ветряная. Попросившись в уборную, мы втроём вышли из барака. Сколоченная из горбылей уборная стояла в углу нашего колючего загона», - писала Галина Степанова-Ключникова.
Содержащиеся в Акмолинском спецотделении женщины по документам проходили как «особо опасные», поэтому условия их содержания были строгими: зона была обнесена тремя рядами колючей проволоки, не менее двух раз в сутки проводились поимённые поверки. Все жёны «изменников родины» были законвоированы - то есть в свободное от работы время должны были находиться на огороженной колючей проволокой территории, в закрытых помещениях под охраной. Запрещалось читать и вести записи. Но самым страшным, по воспоминаниям узниц АЛЖИРа, была не вооружённая охрана и лай собак - режим строгой изоляции не разрешал не только свиданий, но и посылок и писем с воли.
Для грудных младенцев на территории Акмолинского лаготделения имелись ясли, куда матерей приводили под конвоем на кормление, а тех, кому исполнялось три года, отправляли в Осакаровский детский дом в Караганде.
Согласно архивным документам Карлага, в 1938 году в Акмолинском отделении содержалось 4 200 женщин - членов семей изменников родины. Еще 3 000 человек с аналогичными приговорами разместили в соседнем Спасском отделении на территории того же Карлага. Помимо Казахстана, спецотделения для ЧСИР были открыты в Темлаге (в Мордовии) и в Сиблаге (в Томске).
«Смотри, Дуся, какое общество»
В монографии Кукушкиной приводятся статистические данные о социальном происхождении, национальностях и профессиях женщин, отбывавших срок в АЛЖИРе. Большинство - рабочие и служащие. Машинистки, зоотехники, врачи, педагоги, музыканты, счетоводы, экономисты, продавцы, химики, ткачихи, портнихи, домохозяйки (в их карточках было указано «без специальности»). Больше половины - русские, и в порядке убывания: еврейки, украинки, немки, казашки, грузинки, польки, белорусски, татарки, армянки, кабардинки, азербайджанки, латышки, эстонки.
«Смотри, Дуся, в какое общество мы с тобой попали», - Галина Степанова-Ключникова приводит в своих воспоминаниях слова одной из соседок по бараку. В АЛЖИРе отбывала срок сестра расстрелянного маршала Тухачевского - Елизавета Арватова-Тухачевская, она была подавальщицей в столовой. Жена одного из председателей ЦИК СССР Михаила Калинина Екатерина работала в бане.
«Под нами (на нижних нарах - МЗ) спала Рахиль Михайловна Плисецкая. Три раза в день она бегала в детский барак кормить грудью сына … В углу барака тихонько шептались между собой жены белорусских поэтов - Вечер, Астапенко, Таубина. Напротив что-то вязала самодельным крючком Лидия Густавовна Багрицкая, жена поэта Багрицкого. После его смерти она вторично вышла замуж, но всё равно получила восемь лет лагерей. По соседству лежала Оля Чукунская (жена военно-морского атташе СССР в Англии и Италии - МЗ)», - пишет Степанова-Ключникова.
На страницах своих мемуаров бывшая узница АЛЖИРа вспоминает и других известных подруг по несчастью: Киру Андроникашвили - княжну из рода Андрониковых и жену писателя Пильняка, мать писателя Юрия Трифонова Евгению Лурье-Трифонову, мать актёра Евгения Весника, мать Булата Окуджавы Ашхен Налбандян. Там же, в 17-м отделении Карлага, отбывали сроки писательница Галина Серебрякова, актриса Татьяна Окуневская, жена члена Политбюро и любимца Ленина Николая Бухарина Анна Бухарина-Ларина, режиссёр Наталия Сац, известная певица Лидия Русланова.
Замдиректора по науке музея «АЛЖИР», открытого в Казахстане в 2007 году, Шолпан Смаилова рассказывает в своей статье, что Русланова пробыла в Акмолинском лаготделении недолго - всего несколько месяцев. Она отказалась выступать на смотре художественной самодеятельности заключённых и якобы ответила лагерному начальству: «Соловей в клетке не поёт». Вскоре Руслановой заменили 10 лет ИТЛ на тюремное заключение - и изолировали во Владимирской тюрьме. Освободилась она только в 1953 году, после смерти Сталина.
Гражданин начальник с человеческим лицом
АЛЖИР просуществовал с 1938 как раз по 1953 год. За это время в лагере сменилось три начальника: сначала его возглавлял Александр Бредихин, а с 1 января 1939 года начальником Акмолинского отделения стал Сергей Баринов. В 1940 году лаготделение ненадолго возглавил Михаил Юзипенко, но после начала Великой Отечественной войны он стал замом Баринова, а последний снова стал руководить 17-м спецотделением.
«Баринова однозначно бывшие „жёны“ вспоминают как человека не злого, достаточно просвещённого, сдержанного», - пишет в своей книге Екатерина Кузнецова, которая беседовала с Бариновым в Долинке, бывшем административном центре Карлага, где он остался жить после выхода на пенсию. Офицер НКВД, служивший в областном управлении в Калинине (нынешняя Тверь), был «сослан» в Казахстан за слишком смелое письмо Сталину о перегибах на местах. Осуждённые женщины называли его Валерьян Валерьянович - за способность поговорить и, если нужно, утешить тех, кто по документам проходил как «особо опасный элемент».
Сохранилось и видеоинтервью Сергея Баринова: в 2009 году режиссёр Дарья Виолина, внучка узницы АЛЖИРа Лидии Френкель, сняла о лагере для жён «изменников родины» фильм под названием «Мы будем жить», где использовала эти кадры. «У нас был строжайший режим, всё это было… Иначе его бы там не было. Но он понимал, с кем он имеет дело», - говорит о бывшем начальнике Акмолинского спецотделения бабушка автора фильма. «А вы верили, что они жёны врагов народа?» - спрашивает закадровый голос у самого Баринова. «Никогда не верил, никогда не верил», - отрицательно мотает головой седой мужчина, снятый на чёрно-белую плёнку.
Екатерина Кузнецова, встречавшаяся с Бариновым несколько раз, рассказывала о письмах, которые он получал от бывших осуждённых. Приезжая в Москву, останавливался у тех, кто в 1939 году обращался к нему «гражданин начальник». В 1990 году бывшие заключённые АЛЖИРа собирали подписи в защиту бывшего нквдшника - на волне разоблачений Сергея Баринова хотели судить «судом чести» как «сталинского палача». Жертвам тогда удалось его защитить.
Освобождение без освобождения
21 мая 1939 года вышел приказ НКВД СССР 577 под грифом «совершенно секретно» «О ликвидации спецотделений в ИТЛ». «Весь контингент заключённых указанных выше спецотделений лагерей перевести на общелагерный режим», - говорилось в документе. Для отсидевших полтора года в изоляции от внешнего мира узниц АЛЖИРа этот приказ означал разрешение получать письма и даже свидания.
Из воспоминаний Галины Степановой-Ключниковой: «Прошёл год строгого режима - без писем, без посылок, без каких-либо известий о воле. И вдруг весь лагерь взволновало необычное событие. Одна из „алжирок“ получила письмо. Настоящее письмо с маркой и почтовым штемпелем. На конверте детским почерком было написано „Город Акмолинск. Тюрьма для мам“. Восьмилетняя девочка писала, что после ареста папы и мамы её тоже арестовали и посадили в детский дом. Она спрашивала, когда вернётся мама и когда возьмет её к себе. Жаловалась, что в детдоме ей плохо, она очень скучает и часто плачет».
Когда к Рахили Мессерер-Плисецкой приехала на свидание её сестра Суламифь, она упала в обморок. На встрече, которая проходила в присутствии конвоя, Ра и Мита договорились, что двухлетний Азарий пока останется с матерью, а тётя будет слать ему посылки, а потом попробует забрать его на волю. Уехав в Москву, Суламифь обивала пороги, пытаясь добиться смягчения условий отбывания срока для сестры. Тем временем родной брат Рахили Асаф выступал то на концерте в Кремле, где его хвалил Сталин: «Хорошо танцуешь. Очень хорошо прыгаешь!» - то в клубе НКВД. Там робкий по натуре Асаф Мессерер набрался смелости и попросил восхищённого его талантом секретаря заместителя наркома внутренних дел организовать его сестре аудиенцию с тем самым замнаркома. Секретарь не отказал, и Суламифи на этой встрече удалось добиться невероятного - Рахили заменили лагерь ссылкой. Она поселилась в казахском Чимкенте, куда к ней на каникулы смогла приезжать дочь Майя.
Мать будущей примы Большого театра стала не единственной, кого тогда перевели в ссылку: эта кампания была частью недолгого курса на свёртывание репрессий после ареста Ежова и прихода к власти Лаврентия Берии. Новый нарком внутренних дел освободил нескольких заключённых, по чьим делам при Ежове не успели закончить следствие, и удовлетворил ходатайство нескольких десятков родственников жён «изменников Родины», заменив им лагерь ссылкой.
В самом АЛЖИРе общелагерный режим содержания с посылками, письмами и бесконвойным передвижением продлился недолго - до 1941 года. Да и касались эти послабления не всех: больше половины заключённых женщин, считавшиеся «особо опасными», по-прежнему содержались в изоляции от ссыльных и вольнонаемных.
В день начала войны 22 июня 1941 года вышла директива НКВД о переводе охраны лагерей на военное положение: «Прекратить использование на бесконвойных работах всех заключённых, осуждённых за контрреволюционные преступления… … Прекратить свидания заключённых и всякую переписку с волей». В первые же месяцы войны АЛЖИР перестал быть исключительно женским лагерным отделением - в июне и июле 1941 года в него этапировали женщин и мужчин из других лагерей, осуждённых за контрреволюционную деятельность. Позже пришёл этап с «бытовичками» - неполитическими заключёнными.
По данным на ноябрь 1943 года в 17-м Акмолинском отделении Карлага содержалось 2108 женщин и 1233 мужчины, треть заключённых отбывали сроки за бытовые преступления. Оставшиеся в АЛЖИРе члены семей «изменников родины» просились на фронт - но неизменно получали отказ.
До окончания войны из лагеря не освобождали никого из категории ЧСИР, несмотря на то что сроки большинства - от 5 до 8 лет - уже были отбыты. В 1946 году началось «освобождение». Вот как описывает его в своих воспоминаниях Инна Шихеева-Гастер: «Контингент „АЛЖИРа“ резко сокращался. Но их не спешили освобождать - швейной фабрике в лагере надо было выполнить свой пятилетний план. А в этом плане не предусматривалось сокращение зеков. Освобождённым жёнам в зоне жить было нельзя, а рядом с лагерем жилых посёлков не было. Голая степь вокруг. Администрация лагеря нашла довольно оригинальный выход. Она перенесла колючую проволоку и вышки с охранниками вглубь зоны, и часть бараков оказалась вне зоны. В них и поселили освобождённых женщин. Теперь они были вроде свободные, а на работу на фабрику в зоне ходили уже как вольнонаемные».
Акмолинское лагерное отделение официально просуществовало до июня 1953 года и было ликвидировано приказом Минюста СССР - несколько бывших отделений Карлага передали Министерству сельского хозяйства и заготовок.
На месте лагеря образовался совхоз «Акмолинский», а в 1970-е годы выросший там посёлок получил название Малиновка. В 2007 году Малиновку переименовали в Акмол, так село называется и сейчас. В том же году в Акмоле открыли музейно-мемориальный комплекс, посвящённый памяти прошедших через АЛЖИР женщин, жертв политических репрессий и тоталитаризма. Музей, построенный по проекту архитектора Сакена Нарынова, с помпой презентовал президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Основная экспозиция располагается в круглом, похожем на курган здании, неподалёку от него стоит внушительных размеров «Арка скорби». Создатели музея сделали акцент на наглядность: диорамы и инсталляции с фигурами заключённых и надзирателей, на территории музея стоит вагон-теплушка и восстановленный саманный барак. На Аллее памяти - стелы от разных стран и списки узниц АЛЖИРа. На чёрных гранитных плитах - более семи тысяч имён.
Мне говорят, что репрессий в СССР не было. Как с этим спорить?
01
Что случилось?
30 октября в России - День памяти жертв политических репрессий. В десятках городов накануне и в этот день пройдут мемориальные акции. Самую крупную из них - «Возвращение имён» - проводит общество «Мемориал» у Соловецкого камня в Москве.
В этом году памятную дату окружает как никогда много вопросов и сомнений. По всей России вновь начинают устанавливать официальные и полуофициальные памятники Сталину. Международное общество «Мемориал» и Сахаровский центр, которые занимаются изучением истории репрессий, борются в судах со статусом «иностранного агента». Всё чаще слышны рассуждения о том, что репрессий не было, и что это изобретение эпохи перестройки, придуманное для очернения Советского Cоюза.
Мы попросили историка Сергея Бондаренко рассказать, как спорить с такими утверждениями. В этот раз наши карточки построены вокруг самых распространенных тезисов скептиков и ревизионистов, ставящих под сомнение историю советского политического террора.
02
«Репрессии - это миф, их никогда не было»
Спорить с самим фактом существования политических репрессий в СССР - довольно абсурдное занятие. Советские репрессии - относительно недавнее и хорошо изученное явление. Можно, конечно, спорить и с тем, что Земля круглая, но доказать это с точки зрения науки будет довольно сложно.
Проблема многих споров о репрессиях в том, что спорщики часто понимают под «доказательствами» совершенно разные вещи. Они могут оперировать разными «историческими фактами» и опираться на весьма своеобразную этику. Из гигантского объема литературы по теме, разумеется, всегда можно вытащить какие-то аргументы, которые помогут обосновать любое сомнение.
В России эта проблема стоит особенно остро, поскольку отсутствует сколько-нибудь выстроенное и уважаемое сообщество профессиональных историков. Мнение министра культуры со смехотворной диссертацией может котироваться наравне с позицией исследователя, серьезно занимавшегося конкретным историческим вопросом. Не существует как таковой границы между научным и ненаучным знанием.
03
«Может какие-то репрессии и были, но не массовые»
Подсчитать общее число жертв репрессий действительно очень сложно. В случае с «Красным террором» (первые годы после революции), коллективизацией или искусственно организованным голодом первой половины 30-х годов нам понятен масштаб события, но часто неоткуда взять точные цифры.
По оценкам общества «Мемориал», уже более 25 лет занимающегося сбором архивных данных и воспоминаний, можно говорить минимум о 13 миллионах пострадавших от государственного террора в советское время. И это - нижняя планка, так как она не учитывает миллионы людей, осуждённых по административным статьям и «уголовным», вроде рабочих прогулов или попыток побега из мест ссылки и депортации.
Кроме того, вопрос о «массовости» также напрямую касается личной оценки. Не менее 725 тысяч задокументированных расстрелов по всему Советскому Союзу за два года Большого террора (1937−1938) - много это или мало в глазах вашего скептически настроенного оппонента?
04
«Большинство репрессированных наказывали за дело»
Документальная история массового террора говорит об обратном. Основой репрессий сталинского времени были так называемые массовые операции - например, «по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» 31 июля 1937 года, с которой начался Большой террор, а также различные «национальные операции» - против поляков, против латышей, против немцев, проживавших на территории СССР.
Их осуществление проходило по лимитам - в каждую область спускались планы по арестам, которые необходимо было выполнить. В атмосфере непрекращающегося «социалистического соревнования» естественной казалась задача «перевыполнить норму», поэтому в областях и республиках составлялись встречные планы - о необходимости дополнительно увеличить количество арестов и смертных приговоров. Огромное количество людей арестовывалось буквально списочным образом - по материалам домовых книг, по фамилии в телефонной книге. Увидеть в них «врагов» или потенциальных коллаборационистов можно только в рамках грандиозной теории заговора.
С формальной точки зрения огромная часть репрессий в СССР была осуществлена в обход существовавшего в стране закона. «Самая демократическая в мире» сталинская конституция 1936 года не имела никакой связи с реальностью.
«Высшую меру» во второй половине 30-х годов оформляли «тройки» - внесудебные органы, как правило, состоявшие из начальника местного НКВД, секретаря партии и прокурора. Решения выносились в отсутствие обвиняемого, заочно, по материалам дела. Часто на это уходило 5−10 минут или ещё меньше. Приговор мог приводиться в исполнение немедленно, без права на апелляцию. Схожую функцию имел и другой внесудебный орган - ОСО, Особое совещание. Наконец, даже формальное судебное заседание Военной коллегии Верховного суда, на которое приглашали обвиняемого, проходило в закрытом режиме, без адвокатов и свидетелей.
05
«ГУЛАГ - это, конечно, плохо, но без этого не подняли бы экономику и не выиграли войну»
Другой похожий тезис - без репрессий не было бы «великих строек», а перед войной нужно было избавляться от «пятой колонны» - из соображений безопасности.
Экономическая целесообразность существования ГУЛАГа - прежде всего этический вопрос. Можно ли вообще говорить о том, что миллионы людей должны были попасть в лагерь, чтобы решить какие-то, допустим, даже экономически обоснованные задачи? Но и если закрыть глаза на этику и здравый смысл, множество современных исследований экономики ГУЛАГа показывают его практическую неэффективность. Из воспоминаний людей, прошедших лагеря, нам известно о широчайшем распространении так называемой «туфты» - мифических выполненных планов по заготовке леса, добыче полезных ископаемых, строительству дорог и заводов. И это не говоря о том, что большие периоды в истории советских лагерей, например, догулаговского времени (Соловецкий лагерь 20-х годов) были прямо связаны с абсолютно внеэкономическими задачами - изоляцией или простым физическим уничтожением людей.
Гипотетические «репрессии ради победы в войне» коснулись абсолютно всех групп советских граждан. За «антисоветскую агитацию» арестовывали уборщиц и лифтеров, академиков и футболистов. Наконец, массовые аресты продолжились и в первые годы после войны - в конце 40-х - начале 50-х годов.
06
«Может быть, репрессии и были, но Сталин о них ничего не знал. Всё это перегибы на местах»
Сталин планировал и принимал непосредственное участие в проведении больших государственных террористических кампаний. Давно опубликованы Сталинские расстрельные списки, пример того, как решения принимались «в упрощ`нном порядке» и очереди на казни заверялись и визировались лично Сталиным.
Сталин дирижировал проведением «открытых политических процессов» второй половины 30-х годов, сам составлял сценарий суда и выстраивал внутреннюю систему воображаемой «оппозиции», распределял роли между обвиняемыми.
Наконец, смена власти в органах госбезопасности - от Ягоды к Ежову, затем от Ежова к Берии - с арестами и казнями предыдущего «исполнителя» и его окружения, также всегда контролировалась на самом верху, что давало возможность регулировать ход и развитие репрессий.
07
«Да, репрессии это плохо. Но это просто время было такое»
Очень важно помнить и понимать, что со смертью Сталина политические репрессии вовсе не закончились. Несмотря на массовые реабилитации и освобождения из лагерей миллионов людей при Хрущеве, посадки по политическим статьям продолжались. Самое известное свидетельство в ряду других - книга Анатолия Марченко «Мои показания» (1967) рассказывает о лагерях хрущевского и брежневского времени, с тысячами заключённых по «антисоветским статьям».
В дальнейшем для изоляции инакомыслящих стала использоваться карательная медицина - принудительное заключение «психически нездорового» человека в психиатрическую лечебницу. Да, масштабы этих репрессий несопоставимы со сталинскими, но от этого они не перестают быть репрессиями.
Сам Анатолий Марченко умер во время голодовки в тюрьме в Чистополе в 1986 году, добиваясь освобождения всех политических заключённых в СССР. Лишь спустя полтора месяца после его смерти Михаил Горбачев решился на этот шаг. Так что «такое время» - это практически и есть все 70 с лишним лет советской власти (что, собственно говоря, и указывается в законе «О реабилитации жертв политических репрессий», принятых Верховным советом в 1991-м году).
Терзали, убивали, и с корнем вырывали,
Хотели чтоб народ тот, пропал с лица земли.
Но женщины их пели, о как они там пели,
Передавая детям тоску своей души.
В дороге умирали, их там не хоронили.
В чужой сторонке земли похожи на бетон.
Но женщины их пели, О как они там пели.
И с черными губами, запекшимися в кровь.
Их голодом морили, их мир весь разорвали.
Могилы безымянные затеряны в глуши.
А женщины все пели, О как они там пели.
Все слезы свои пряча, лишь в глубине души.
Сегодня ты на сцене и шквал аплодисментов
И боль того народа, пусть силы даст тебе.
Ты пой, моя Джамала, как женщины те пели.
Ты пой, моя Джамала, твоя тоска во мне.
Я о нашем брате постоянно слышал,
Что он из шинели гоголевской вышел.
Я б ещё добавил к тексту этой байки,
Что он так же вышел с лагерной фуфайки!
Время выбрало нас
чтоб родиться такими…
чтоб по той полосе
нёбом резать свой плуг…
где в молчанье сто лет
нам дают отставные
из архивных бумаг
кровью выжженный след…
Время выбрало нас
чтоб мы голос узнали
наших всех убиенных
по стальному пути…
они жили как мы
и о лучшем мечтали
только ворон ночной
перерезал пути…
Время выбрало нас
кровь от крови отмытой
где всегда есть позор
и свои подлецы…
не вернуть чистых душ
из могильных завален
грязь всегда умывает
правдой ноги свои…
Время выбрало нас…
О, Русь с бесконечностью далей и весей,
размеры твои не сулят перемен.
Ведь править тобою нельзя без репрессий,
но с ними тебе не подняться с колен.
Зигмунд Оскарович Герман - человек непростой судьбы… Каждый раз, когда он приезжал в командировку в наш городок, он всегда заходил к нам. Высокий, статный, умный и тонкий собеседник. Я, девчонкой, была немного в него влюблена…
Но у нас его звали не Зигмундом, а Борисом. Его отец и дед - коренные ленинградцы. Там он родился, закончил школу, учился в институте. Отец его был директором табачной фабрики имени Урицкого. Известная фабрика «Беломор». По паспорту он - немец. Хотя родословная сложная: дед - петербургский немец, бабушка - русская. Это со стороны отца. А со стороны матери: дед - эстонец, а бабушка - шведка. Но он считал себя русским, потому что родился в России, родной его язык - русский и немецким он не владел. Как он говорил, что по месту рождения, по родному языку, по культуре (музыке, литературе) - он был русским. Отец его был арестован в 1930 году и отправили (ирония судьбы) на Беломорканал, где он работал. Мать уехала в Казань. Ей запрещено было проживать в шести городах страны, среди которых значился и Ленинград. Такая мера наказания тогда называлась «минус шесть».
В 1933 году, после освобождения отца, переехали в Ростов-на-Дону. Работал шофером в гараже крайкома, возил одно время секретаря ЦК партии Грузии Левона Гогоберидзе. Однажды ему приходилось возить Гогоберидзе даже на приём к Сталину. Подъехав к даче,
Спустя полтора года после ареста Гогоберидзе, арестовали и
А требовалась только подпись. На допросах применялись разные недозволенные приёмы, а проще говоря - пытки. Но он всегда гордился тем, что ничего не подписал, несмотря ни на что.
И вот однажды, во время одного из допросов,
Про то, как проходили допросы,
Потом выволакивали и поливали из ведра водой. Я ещё раз хочу подчеркнуть, что с момента, когда переступаешь порог НКВД, всё направлено на то, чтобы тебя полностью унизить. Ты там никто и ничто. Вас стирают с лица земли как гражданина. Вся система построена на бесконечном унижении как человека.»
После освобождения
Как он говорил, что ему везло на хороших людей. Здесь, на Алтае, его приняли в партию. Работал он тогда в транспортной конторе водителем автобуса. Его напарником был мой отец, секретарь парторганизации. Он и уговорил
Такая вот судьба. Судьба несломленного, сильного духом человека и не потерявшего веры в людей.
Ну, хорошо. Запретили курить в людей, дымить им в лицо, отравлять. Несмотря на то, что половина населения оказалась вне закона, другая половина, даже если им было плевать, станет чуть здоровее. И пусть такие методы спорны, интересен сам прецедент.
Мне кажется, что опыт массовых репрессий нужно использовать с пользой для общества. Как? Рассказываю.
Если мы не побоялись и лишили права дымить одну часть общества во благо другой, то останавливаться не стоит. Разве курильщики -- самое большое зло? Конечно, нет. Есть другие категории граждан -- значительно более вредных и раздражающих нормальных людей.
Например, сиськокормы. Сидит такая с грудничком и внезапно, посреди гражданского общества, оголяет сиську и суёт её в рот младенцу. Скорее всего, это отвратительное зрелище делает всех мужчин в зоне видимости импотентами. Вредит их здоровью, делает недееспособными. И если курение убивает медленно, то кормление детей сиськой на людях действует моментально, как нож для кастрации.
Налицо вред здоровью огромной части людей. Курильщиков мы репрессировали, значит, используя прецедент, нужно принять закон и о запрете кормления грудью на улице. Пусть кормят дома, а не на лестничной площадке или в кафе.
Ещё хуже ситуация в общественном транспорте. Закури в самолёте, тебя сейчас же накажут. А орущий ребёнок? Он разве не хуже сигаретного дыма? Летишь себе, хочешь выспаться, а тут он -- визжит такой, кобенится, сучит ножками.
Однозначно, репрессии. Почему граждане должны терпеть душераздирающий крик? Пусть будет отдельный самолёт, в который набирают пассажиров с детьми. Пусть там орут себе наздоровье, а мы не должны страдать из-за их проблем с животом.
Запретить также следует жрать на людях, ведь многим завидно. Целоваться и трахаться -- тоже, само собой. Потным вонючкам вообще не место среди людей, равно как и тем, кто страдает вздутием живота. Тех, кто кашляет или чихает, необходимо штрафовать и изолировать, чтобы не разносили заразу, а людей в грязной обуви -- сажать на пятнадцать суток. Мало ли где они грязь нашли, свиньи.
В конце концов, если мы ограничили в правах и заставили страдать курильщиков ради общественного, мать его, блага, то почему бы не сделать его -- это благо -- абсолютным и полным и репрессировать? По-моему, это логично.
Репрессии - излюбленный метод некомпетентных руководителей отвлекать внимание от ими же созданного хаоса