ЖЕНЩИНА И ДЕНЬГИ
Женщина и деньги - что-то в этом есть. Женщина всегда загадка и чаще всего - это вопрос цены. И по правде сказать, красивая женщина - это подарок судьбы, который не каждому по карману. Даже женщины, которые не продаются, по большей части - покупаются. Классные женщины ценятся дорого, что и говорить, если даже латексные подорожали.
Замечено, женщины приходят и уходят вслед за деньгами. А от чего же возникает денежный вопрос? Могу предположить только от того, что красивые женщины нуждаются в средствах для её поддержания. А если уж женщина станет выбирать, то выбор этот может ограничить только спонсор.
А коль женщина одарит тебя любовью то и не знаешь, радоваться тому или огорчаться, ведь всё остальное придется потом покупать, и не только цветы. Кстати о цветах, многие из них и не заглядывают в портмоне мужчины, им достаточно одного взгляда на букет. Но уж если женщина целит в ваше сердце, она непременно промахивается в портмоне. И что подмечено, чем меньше в твоей жизни женщин, тем больше на них расходы.
Деньги играют и свою положительную роль в отношениях полов. Смею утверждать: «Ничто так не усиливает либидо мужчины как сделанная им предоплата». Но, как говорят, «не в деньгах счастье». И скромность готова украсить женщину, если у мужа скромный доход.
Но в свете сказанного, мужчина, в своих видах на красивых женщин, должен иметь достойную работу, ибо с красивыми женщинами
пролетает незаметно как время, так и деньги. Но деньги, сколь бы небыли они привлекательны - это не главное. А вот уважение - это то,
чего можно попытаться достичь бесплатно, но невозможно купить ни за какие деньги. Потому уважайте женщину во всех её ипостасях:
мать, жену, подругу, коллегу, любовницу и Вам дано будет познать её любовь, верность, нежность…
- Вы - кузнец?
Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.
- А стучаться не пробовали? - грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.
- Стучаться? Хм… Не пробовала, - ответил голос.
Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.
- Вы не могли бы выправить мне косу? - женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.
- Всё, да? Конец? - отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.
- Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, - ответила Смерть.
- Логично, - согласился Василий, - не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?
- Выправить косу, - терпеливо повторила Смерть.
- А потом?
- А потом наточить, если это возможно.
Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
(Collapse)
- Это понятно, - кивнул он, - а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…
- А-а-а… Вы об этом, - плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, - нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?
- Так я не умер? - незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.
- Вам виднее. Как вы себя чувствуете?
- Да вроде нормально.
- Нет тошноты, головокружения, болей?
- Н-н-нет, - прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.
- В таком случае, вам не о чем беспокоиться, - ответила Смерть и протянула ему косу.
Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.
Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.
- Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! - вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.
Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.
***
Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.
- Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.
Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.
- Что вы сказали? - тихо произнесла она.
- Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое…
- Оружие? Вы сказали оружие?
- Может я не так выразился, просто…
Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.
- Как ты думаешь, сколько человек я убила? - прошипела она сквозь зубы.
- Я… Я не знаю, - опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.
- Отвечай! - Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, - сколько?
- Н-не знаю…
- Сколько? - выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
- Да откуда я знаю сколько их было? - пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.
Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.
- Значит ты не знаешь, сколько их было? - тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, - а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?
- Но… А как же…
- Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, - она ненадолго замолчала, - ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало!
Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.
Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.
- Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? - она сделала шаг в сторону Василия.
- Нет, - сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой.
- Конечно не знаешь, - ухмыльнулась она, - это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса…
Глаза Смерти заблестели.
- Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… - она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, - я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак!
Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.
- Можно один вопрос? - послышалось сзади.
- Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? - остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.
- Да.
- Дорога в рай… Она уже давно заросла травой.
Сергей Донатович Довлатов
Рассказы
Виноград
Единственный в моей жизни сексуальный шок я пережил на овощном комбинате имени Тельмана. Я был тогда студентом первого курса ЛГУ. И нас, значит, командировали в распоряжение дирекции этой самой плодоовощной базы. Или, может, овощехранилища, не помню. Было нас в группе человек пятнадцать. Всех распределили по бригадам. Человека по три в каждую. До этого мы получили инструкции. Представитель месткома сказал: - Есть можете сколько угодно. Мой однокурсник Лебедев поинтересовался: - А выносить? Нам пояснили: - Выносить можно лишь то, что уже съедено… Мы разошлись по бригадам. Я тут же получил задание. Бригадир сказал мне: - Пойди в четвертый холодильник. Запомни фамилию - Мищук. Забери оттуда копии вчерашних накладных. Я спросил: - А где это - четвертый холодильник?- За эстакадой.- А где эстакада?- Между пищеблоком и узкоколейкой. Я хотел спросить: «А где узкоколейка?» - но передумал. Торопиться мне было некуда. Найду. Выяснилось, что комбинат занимает огромную территорию. К югу он тянулся до станции Пискаревка. Северная его граница проходила вдоль безымянной реки. Короче, я довольно быстро заблудился. Среди одинаковых кирпичных пакгаузов бродили люди. Я спрашивал у некоторых - где четвертый холодильник? Ответы звучали невнятно и рассеянно. Позднее я узнал, что на этой базе царит тотальное государственное хищение в особо крупных размерах. Крали все. Все без исключения. И потому у всех были такие отрешенные, задумчивые лица. Фрукты уносили в карманах и за пазухой. В подвязанных снизу шароварах. В футлярах от музыкальных инструментов. Набивали ими вместительные учрежденческие портфели. Более решительно действовали шоферы грузовиков. Порожняя машина заезжала на базу. Ее загоняли на специальную платформу и взвешивали. На обратном пути груженую машину взвешивали снова. Разницу заносили в накладные. Что делали шоферы? Заезжали на комбинат. Взвешивались. Отгоняли машину в сторону. Доставали изпод сиденья металлический брусок килограммов на шестьдесят. Прятали его в овраге. И увозили с овощехранилища шестьдесят килограммов лишнего груза. Но и это все были мелочи. Основное хищение происходило на бумаге. В тишине административно-хозяйственных помещений. В толще приходо-расходных книг. Все это я узнал позднее. А пока что бродил среди каких-то некрашеных вагончиков. День был облачный и влажный. Над горизонтом розовела широкая дымчатая полоса. На траве около пожарного стенда лежали, как ветошь, четыре беспризорные собаки. Вдруг я услышал женский голос: - Эй, раздолбай с Покровки! Помоги-ка!"Раздолбай" явно относилось ко мне. Я хотел было пройти, не оглядываясь. Вечно я реагирую на самые фантастические оклики. Причем с какой-то особенной готовностью. Тем не менее я огляделся. Увидел приоткрытую дверь сарая. Оттуда выглядывала накрашенная девица.- Ты, ты, - я услышал. И затем: - Помоги достать ящики с верхнего ряда. Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно. В тесном проходе между нагромождениями ящиков с капустой работали женщины. Их было человек двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что еще страшнее. Их голубые вигоневые штаны были наполнены огромными подвижными ягодицами. Розовые лифчики с четкими швами являли напоказ овощное великолепие форм. Тем более что некоторые из женщин предпочли обвязать лифчиками свои шальные головы. Так что их плодово-ягодные украшения сверкали в душном мраке, как ночные звезды. Я почувствовал одновременно легкость и удушье. Парение и тяжесть. Как будто плаваю в жидком свинце. Я громко спросил: «В чем дело, товарищи?» И после этого лишился чувств. Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты. Женщины поливали меня водой из консервной банки с надписью «Тресковое филе». Мне захотелось провалиться сквозь землю. То есть буквально сию же минуту, не вставая. Женщины склонились надо мной. С полу их нагота выглядела еще более устрашающе. Розовые лямки были натянуты до звона в ушах. Голубые штаны топорщились внизу, как наволочки, полные сена. Одна из них с досадой выговорила: - Что это за фенькин номер? Масть пошла, а деньги кончились?- Недолго музыка играла, - подхватила вторая, - недолго фрайер танцевал. А третья нагнулась, выпрямилась и сообщила подругам: - Девки, гляньте, бруки-то на молнии, как ридикюль… Тут я понял, что надо бежать. Это были явные уголовницы. Может, осужденные на пятнадцать суток за хулиганство. Или по указу от 14 декабря за спекуляцию. Не знаю. Я медленно встал на четвереньки. Поднялся, хватаясь за дверной косяк. Сказал: «Мне что-то нехорошо», - и вышел. Женщины высыпали из сарая. Одна кричала: - Студент, не гони порожняк, возвращайся! Другая: - Оставь болтунчик Зоиньке на холодец! Третья подавала голос: - Уж лучше мне, с возвратом. Почтой вышлю. До востребования! И лишь старуха в грязной белой юбке укоризненно произнесла: - Бесстыжие вы девки, как я погляжу! И затем, обращаясь ко мне: - А ты не смущайся. Не будь чем кисель разливают. Будь чем кирзу раздают!.. Я шел и повторял: «О, как жить дальше? Как жить дальше?.. Нельзя быть девственником в мои годы! Где достать цианистого калия…"На обратном пути я снова заблудился. Причем теперь уже окончательно. Я миновал водонапорную башню. Спустился к берегу пруда. Оттуда вела тропинка к эстакаде. Потом я обогнул двухэтажное серое здание. Больнично-кухонные запахи неслись из его распахнутых дверей. Я спросил у какого-то парня: - Что это? Парень мне ответил: - Пищеблок. Через минуту я заметил в траве бурые рельсы узкоколейки. Прошел еще метров тридцать. И тут я увидел моих однокурсников - Зайченко с Лебедевым. Они шли в толпе работяг, предводительствуемые бригадиром. Заметив меня, начали кричать: - Вот он! Вот он! Бригадир вяло поинтересовался: - Где ты пропадал?- Искал, - говорю, - четвертый холодильник.- Нашел?- Пока нет.- Тогда пошли с нами.- А как же накладные?- Какие накладные?- Которые я должен был забрать у Мищука. В этот момент бригадира остановила какая-то женщина с портфелем: - Товарищ Мищук?- Да, - ответил бригадир. Я подумал - бред какой-то…Женщина между тем вытащила из портфеля бюст Чайковского. Протянула бригадиру голубоватую ведомость: - Распишитесь. Это за второй квартал. Бригадир расписался, взял Чайковского за шею, и мы направились дальше. Около высокой платформы темнел железнодорожный состав. Платформа вела к распахнутым дверям огромного склада. Около дверей прогуливался человек в зеленой кепке с наушниками. Галифе его были заправлены в узкие и блестящие яловые сапоги. Он резко повернулся к нам. Его нейлоновый плащ издал шелест газетной страницы. Бригадир спросил его: - Ты сопровождающий? Вместо ответа человек пробормотал, хватаясь за голову: - Бедный я, несчастный… Бедный я, несчастный… Бригадир довольно резко прервал его: - Сколько всего?- По накладным - сто девяносто четыре тонны… Вай, горе мне…- А сколько не хватает? Восточный человек ответил: - Совсем немного. Четыре тонны нс хватает. Вернее, десять. Самое большее - шестнадцать тонн не хватает. Бригадир покачал головой: - Артист ты, батя! Шестнадцать тонн глюкозы двинул! Когда же ты успел? Гость объяснил: - На всех станциях люди подходят. Наши советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня сердце доброе. Бери, говорю.- Ну да, - кивнул бригадир, - и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету. Восточный человек опять схватился за голову: - Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе - отказать не могу. Затем он наклонил голову и скорбно произнес: - Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит! Бригадир неторопливо отозвался: - Это в наших силах. Последовал вопрос: - Сколько? Бригадир отвел человека в сторону. Потом они спорили из-за денег. Бригадир рубил ладонью воздух. Так, будто делал из кавказца воображаемый салат. Тот хватался за голову и бегал вдоль платформы. Наконец бригадир вернулся и говорит: - Этому аксакалу не хватает шестнадцать тонн. Придется их нарисовать, ребятки. Мужик пока что жмется, хотя фактически он на крючке. Шестнадцать тонн - это вилы… Мой однокурсник Зайченко спросил: - Что значит - нарисовать? Бригадир ответил: - Нарисовать - это сделать фокус.- А что значит - вилы? - поинтересовался Лебедев.- Вилы, - сказал бригадир, - это тюрьма. И добавил: - Чему только их в университете обучают?!- Не тюрьма, - радостно поправил его грузчик с бородой, - а вышка. И затем добавил, почти ликуя: - У него же там государственное хищение в особо крупных размерах! Кто-то из грузчиков вставил: - Скромнее надо быть. Расхищай, но знай меру… Бригадир поднял руку. Затем обратился непосредственно ко мне: - Техника простая. Наблюдай, как действуют старшие товарищи. Что называется, бери с коммунистов пример. Мы выстроились цепочкой. Кавказец с шумом раздвинул двери пульмановского вагона. На платформу был откинут трап. Двое залезли в пульман. Они подавали нам сбитые из реек ящики. В них были плотно уложены темно-синие гроздья. На складе загорелась лампочка. Появилась кладовщица тетя Зина. В руках она держала пухлую тетрадь, заломленную карандашом. Голова ее была обмотана в жару тяжелой серой шалью. Дужки очков были связаны на затылке шпагатом. Мы шли цепочкой. Ставили ящики на весы. Сооружали из них высокий штабель. Затем кладовщица фиксировала вес и говорила: „Можно уносить“.А дальше происходило вот что. Мы брали ящики с весов. Огибали подслеповатую тетю Зину. И затем снова клали ящики на весы. И снова обходили вокруг кладовщицы. Проделав это раза три или четыре, мы уносили ящики в дальний угол склада. Не прошло и двадцати минут, как бригадир сказал: - Две тонны есть… Кавказец изредка заглядывал в дверной проем. Широко улыбаясь, он наблюдал за происходящим. Затем опять прогуливался вдоль стены, напевая: Я подару вам хризантемуИ мою пэрвую любов… Час спустя бригадир объявил: - Кончай работу! Мы вышли из холодильника. Бала раскрыл пачку „Казбека“. Бригадир сказал ему: - Восемь тонн нарисовано. А теперь поговорим о любви. Так сколько?- Я же сказал - четыреста.- Обижаешь, дорогой!- Я сказал - четыреста.- Ладно, - усмехнулся бригадир, - посмотрим. Там видно будет… Затем он вдруг подошел ко мне. Посмотрел на меня и спрашивает: - Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?- Что такое? - не понял я.- Сделай мне, - говорит, - такую любезность. Напомни содержание „Войны и мира“. Буквально в двух словах. Тут я вконец растерялся. Все кругом сумасшедшие. Какой-то непрекращающийся странный бред…- В чем дело? - спрашиваю уже более резко. - Что такое? Бригадир вдруг понизил голос: - Доцент Мануйлов Виктор Андроникович жив еще?- Жив, - отвечаю, - а что?- А Макогоненко Георгий Пантелеймонович жив?- Естественно.- И Вялый Григорий Абрамович?- Надеюсь.- И профессор Серман?- Да, а что?- Я у него диплом защищал в шестьдесят первом году. Я удивился: - Вы что, университет кончали?- Имею диплом с отличием.- Так почему же вы здесь?- А где же мне быть? Где же мне работать, по-твоему? В школе? Что я там буду воровать, промокашки?! Устраиваясь на работу, ты должен прежде всего задуматься: что, где и как? Что я смогу украсть? Где я смогу украсть? И как я смогу украсть?.. Ты понял? Вот и хорошо. Все будет нормально. К вечеру бабки появятся. Я вздрогнул при слове „бабки“. Бригадир пояснил;- В смысле - деньги… Затем он громко крикнул: - Пошли молотить! Мы приступили к работе. Теперь в холодильнике происходило нечто еще более странное. Грузчики шли цепочкой от вагона. Один из четверых спешил к весам. Остальные за спиной кладовщицы проносили ящики, не взвешивая. Бала забеспокоился. Теперь он напевал другую, менее веселую песню: Я несчастный Измаил,
На копейку бэдный,
Редко кушал, мало пил,
Оттого стал блэдный… Его благосостояние таяло на глазах. Нарисованные восемь тонн стремительно убывали. Прошло минут тридцать. Бригадир сказал: - Двух тонн как не бывало. Через полчаса объявил: - Еще две с половиной тонны возвращены социалистическому государству… Бала не выдержал. Он пригласил бригадира на совещание. Но бригадир сказал: - Говори открыто, при свидетелях. Бала с трагической гримасой произнес: - Ты говорил шестьсот? Рэж меня, я согласен!- Ладно, - сказал бригадир, - пошли работать. Там видно будет… Теперь мы снова действовали, как в начале. Ставили ящики на весы. Огибали кладовщицу. Снова клали ящики на весы. Проделывали это три-четыре раза. И лишь затем уносили ящики в склад. Кавказец наш снова повеселел. С платформы опять доносилось: Я подару вам хризантему
И мою пэрвую любов… Прошло еще минут сорок. Бригадир остановил работу. Кладовщица вытащила термос из-за пазухи. Мы вышли на платформу. Бала раскрыл еще одну пачку „Казбека“. Бригадир говорит: - Десять тонн нарисовали. И затем, обращаясь к восточному человеку- Ты сказал - шестьсот?- Я не сказал - шестьсот. Ты сказал - шестьсот Ты взял меня за горло…- Неважно, - сказал бригадир, - я передумал. Теперь я говорю -восемьсот. Это тебе, батя, штраф за несговорчивость. Глаза бригадира зло и угрожающе сузились. Восточный человек побагровел: - Слушай, нет таких денег!- Есть, - сказал бригадир. И добавил: - Пошли работать. И мы снова проносили ящики, не взвешивая. Снова Бала мрачно напевал, гуляя вдоль платформы: Я несчастный Измаил,
На копейку бэдный… Затем он нс выдержал и сказал бригадиру: - Рэж меня - я согласен: плачу восемьсот! И опять мы по три раза клали ящики на весы. Снова бегали вокруг кладовщицы. Снова Бала напевал: Я подару вам хризантему… И опять бригадир Мищук сказал ему: - Я передумал, мы хотим тысячу. И Бала хватался за голову. И шестнадцать тонн опять превращались в девять. А потом - в четырнадцать. А после этого - в две с четвертью. А потом опять наконец - в шестнадцать тонн. И с платформы доносилось знакомое: - Я подару вам хризантему… А еще через пять минут звучали уже другие и тоже надоевшие слова: - Я несчастный Измаил… Начинало темнеть, когда бригадир сказал в последний раз: - Мое окончательное слово - тысяча шестьсот Причем сейчас, вот здесь, наличными… Отвечай, чингисхан, только сразу - годится? Гортанно выкрикнув: „Зарэзали, убили!“ - Бала решительно сел на край платформы. Далее - ухватившись за подошву ялового сапога, начал разуваться. Тесная восточная обувь сходила наподобие змеиной кожи. Бала стонал, извлекая рывками жилистые голубоватые ноги, туго обложенные денежными купюрами. Отделив небольшую пачку сторублевок, восточный человек шепнул: - Бери! Затем он вновь укутал щиколотки банкнотами. Закрепил их двумя кусками розового пластыря. Опять натянул сапоги.- Где твой „Казбек“? - нахально спросил бригадир. Восточный человек с неожиданной готовностью достал третью пачку. Обращаясь к бригадиру, вдруг сказал.- Приезжай ко мне в Дзауджикау. Гостем будешь. Барана зарэжу. С девушкой хорошей тебя позннакомлю… Мищук передразнил его: - С бараном познакомлю, девушку зарежу… Какие там девушки, батя? У меня старшая дочь - твоя ровесница… Он подозвал тетю Зину. Дал ей сто рублей, которые она положила в термос. Затем дал каждому из нас по сотне. Бала хотел обнять его.- Погоди, - сказал бригадир. Затем порылся в груде брошенной одежды. Достал оттуда бюст Чайковского. Протянул его восточному человеку.- Это тебе на память.- Сталин, - благоговейно произнес восточный человек. Он приподнял зеленую кепку с наушниками. Хотел подарить ее бригадиру. Потом заколебался и смущенно выговорил: - Не могу. Голова зябнет… В результате бригадиру досталась еще одна пачка „Казбека“.Бала шагнул с платформы в темноту. Из мрака в последний раз донеслось знакомое: Я подару вам хризантему…- До завтра, - сказал нам бригадир… А закончился день самым неожиданным образом. Я подъехал к дому на такси. Зашел в телефонную будку. Позвонил экстравагантной замужней женщине Регине Бриттерман и говорю: - Поедем в „Асторию“.Регина отвечает: - С удовольствием. Только я не могу. Я свои единственные целые колготки постирала. Лучше приходите вы ко мне с шампанским… Лялик в Рыбинске, -добавила она. Ее пожилого тридцатилетнего мужа звали детским именем Лялик. Он был кандидатом физико-математических наук… В тот день я стал мужчиной. Сначала вором, а потом мужчиной. По-моему, это как-то связано. Тут есть, мне кажется, над чем подумать. А утром я занес в свой юношеский дневник изречение Хемингуэя:"Если женщина отдается радостно и без трагедий, это величайший дар судьбы. И расплатиться по этому счету можно только любовью…» Что-то в этом роде. Откровенно говоря, это не Хемингуэй придумал. Это было мое собственное торжествующее умозаключение. С этой фразы началось мое злосчастное писательство. Короче, за день я проделал чудодейственный маршрут: от воровства - к литературе. Не считая прелюбодеяния… В общем, с юностью было покончено. Одинокая, нелепая, безрадостная молодость стояла у порога.
Смысл жизни или быть не как все
Конечно, он был не такой, как все. Щупленький (если можно так сказать-при росте 170 сантиметров Ян весил семьдесят килограммчиков). Он не любил спорт. Ну - как не любил. Фанатиком качалки его трудно было назвать. В бассейн он не ходил, в футбол остервенело не гонял и гири на плечах не носил. Хотя уважал бег. Особенно за кошкой Нюрой по квартире в четыре утра. Диет не соблюдал. Но и фастфудом не баловался. Любил яблочный сок с ватрушками и салат мимоза. Ян не находил утешения в курении и алкоголе, но с любимым дедом любил тяпнуть красненького, но только на пол пальца. Еще чего. Он не как все, вообще-то. И за девчонками он не будет бегать. Он не такой. Надо признать - девчонки отвечали Яну взаимностью. Тоже за ним не бегали. Ни по институту, ни после, ни во время занятий. Ян деликатно пропускал их вперед в столовую, в библиотеку (хотя в библиотеку он пропускал только Вильнову, которая дневала и ночевала за книжками). Но ее, Вильнову, Ян и за девчонку-то не считал. Он не такой! Невзрачная, в очках, с рыжими волосами (будто солнце ее облило), длиннющими ногами. Хотя… Ноги можно и оставить. Когда Вильнова в юбке-сойдет. Ян, как истинный философ философского факультета, мечтал о высоком, незабываемом, великом. О любви, которая настигнет его где-то за облаками, которые плывут синхронно по дьявольски-синему небу, увлекая и маня за собой разволновавшиеся звезды. Ян мечтал, как восьмиклассница о любви, сидя в столовой и поедая жидкий супчик из сушеных грибов. Он мечтал о ней, проезжая мимо художественного музея и покупая очередной номер вечерней газеты. Он мечтал о красивой блондинке в шелковом бальном платье. И обязательно с сиреневой заколкой в волосах. Ну вот такой у него был пунктик. Почему с заколкой, и почему с сиреневой-Ян не мог объяснить даже самому себе. Он списывал все это на смог, трудные будни и тяжелые сновидения, на детство, в котором было мало книг и не было собаки.
Как всегда Ян пропустил вперед себя Вильнову, уселся за стол у окна с огромным кактусом и раскрыл Ницше. Погрузившись в чтение, он не заметил возле себя черную юбку.
- А ты знаешь в чем смысл жизни, Потапов?-и Вильнова плюхнулась на стул.
- Ты чего, Вильнова, перезанималась? О смысле мы рассуждали на прошлой лекции. Ты вроде была на паре - Ян потер переносицу и для вида кашлянул.
- Да я помню, Потапов! Но то были мнения философов различных времен. А мне интересно твое мнение.
Ян еще раз кашлянул и вяло улыбнулся. А Вильнова ничего, если приглядеться-то. Глаза большущие и ясные, и губки пухленькие (тьфу-ты! Чего это он? Нет и нет. Мечтать только о блондинках и точка! Он нет такой!)
- А я все думаю о нем, о смысле, Ян! Как мало прожито и как много…- и Вильнова закатила томно глаза и тряхнула головой. На пол что-то упало.
Ян нагнулся посмотреть. Заколка! Блестящая, вызывающая.
- Ой, снова отцепилась, - вскрикнула Вильнова, - Хоть и не одевай. Устала я что-то, да и пора уже собаку выгуливать.
- У тебя есть собака? - Ян удивленно спросил.
- Недавно завела. Все-таки, Потапов, собаки-самые преданные друзья. Наш лабрадорчик умен, красив и чем-то похож на тебя: философ с выразительными мудрыми глазами - и Вильнова смущенно потупила взор.
Ян уставился на девушку. За тяжелыми очками на него смотрела пара ласковых и даже нежных глаз. Он ни разу не замечал ее красивой улыбки, чуть вздернутого носика и необычного голоса. Он был мягкий, с хрипотцой, что придавало голосу девушки еще больше яркости, сексуальности, терпкости.
- Тань, а познакомь меня со своим псом? - Ян улыбнулся девушке и отложил книгу.
- Таня? Ты назвал меня по имени? Потапов, ты сам-то не заболел?
- Прекрати. И извини, пожалуйста. Я - остолоп и невежда. У тебя красивое имя, впрочем, как и ты. А смысл жизни в том, чтобы рядом увидеть прекрасное, Танечка. А остальное - позднее.
На улице запахло яблоками. Сочными, спелыми, налитыми. Двое неспешно шли по узкой улочке, а рядом весело виляя хвостом, бежал огромный пес с философски-умными глазами. О смысле жизни пес не думал. А если и думал, то вида не подавал. Некогда ему было. Он жил сегодняшним днем.
Ольга Тиманова, Нижний Новгород.
Взошло солнце.
Он лежал на своей стороне кровати и улыбался.
Она лежала на своей стороне кровати и улыбалась.
Маленький котенок лежал на подушке между ними.
Наконец, глядя на залитое солнцем окно, она спросила:
- За ночь котенок придвинулся к тебе или ко мне, он указал, кому хочет принадлежать?
- Нет, - ответил с улыбкой Том. - Котенок не придвинулся. А ты - да!
Пришел ко мне на днях полосатый интернет-провайдер и говорит: «Давай, наш дорогой и любезный клиент, мы тебе интернет проведем, и будешь ты платить на 20% меньше от того, что сейчас платишь злостному монополисту».
Ну я и говорю: «давай - проводи». В общем живу, пользуюсь, ЖМ читаю.
На другой день пошел к монополисту отказываться от его интернета. А монополист и говорит: «дорогой клиент, у нас тут акция как раз организовалась, и наш интернет, если ты к нам вернешься, будет стоить на 50 дешевле, чем у полосатого провайдера».
Вот вам и задачка, товарищи… На сколько процентов была завышена стоимость интернета от монополиста до прихода полосатого провайдера?
- Да что ж такое! - упырь выдохнул и,
оперевшись на руки, снова попытался
вытянуть свое, наполовину застрявшее
тело из заросшей могилы, - зацепился
что-ли?..
Со стороны это выглядело
одновременно и страшно, и смешно, но ему было не до страха и, уж тем более,
не до смеха. Судя по всему, нога упыря
зацепилась где-то под землей за корень выросшего у могилы дуба.
- Да чтоб тебя! В кои то веки решил
выбраться и тут такой конфуз, -
захрипел упырь в приступе бессильной
злобы, - что ж делать-то, а?
Оглянувшись по сторонам в поисках
какого-нибудь предмета, за который
можно было бы зацепиться, и ничего не обнаружив, упырь скрежетнул
оставшимися зубами, и сильно хлопнул
ладонью по земле.
- Вот уж незадача, так незадача! И что
мне делать теперь? Торчать тут вместо
памятника что ли?
Лунный свет едва пробивался сквозь
кроны деревьев, нависших над этим,
забытым и временем и людьми, старым
кладбищем. Упырь предпринял еще
одну попытку освободить ногу, но,
снова потерпев неудачу, ненадолго
притих.
Ничего не нарушало мрачную тишину,
кроме редких вскриков какой-то
ночной птицы. Но вдруг, где-то
недалеко хрустнула ветка. Упырь резко
дернул головой и, по привычке,
потянул воздух остатками ноздрей.
- Человек, - хищно прошептал он и оскалился в мерзкой улыбке. Инстинкт
моментально включился и он припал
телом к земле.
Еще одна ветка хрустнула уже ближе.
Через несколько секунд чья-то тень
промелькнула совсем рядом и застыла
у соседнего дерева, в нескольких
метрах от притаившегося упыря.
Решив, что это самый лучший момент
для атаки, он оттолкнулся руками от рыхлой земли и, вытянув их по направлению к незванному гостю,
прыгнул.
Точнее, хотел прыгнуть, совсем забыв
о положении, в котором оказался.
Вместо этого он со всей силы
шлепнулся лицом в землю, издав глухой
стон.
- Мать честная! - тень человека
дернулась было назад, но тут же остановилась, - кто здесь?
- Апостол Петр, - расстроенно буркнул
упырь.
Человек осторожно приблизился к могиле и, остановившись в нескольких
шагах, принялся рассматривать
печальное зрелище.
- Ты зачем туда залез, бедолага? -
удивленно спросил он.
- Я не залез, я вылезти не могу.
Застрял, понимаешь ли…
- Так ты что, этот что ли… Вурдалак?
Упырь подпер рукой подбородок и сочувственно посмотрел на человека.
- А ты всегда такой проницательный
или только после полуночи?
- Чего?
- Да не важно, проехали, - махнул
рукой упырь и потер переносицу.
- Так ты это… Сожрать меня что ли хотел?
- Нет конечно, - вурдалак артистично
приложил руки к груди, - я только лишь
хотел немного поговорить о вечном.
Зачитать парочку стихотворений
собственного сочинения. У меня,
знаешь ли, выдалось очень много
свободного времени в последние
тридцать лет.
- Ты мне тут зубы не заговаривай! -
осмелел мужчина, - ты здесь один или
еще дружки твои сейчас повылазят?
- Один, - вздохнул упырь.
- Врешь, нежить?
- Да один я! У нас же тут не общежитие…
Мужчина опасливо оглянулся по сторонам.
- А зовут тебя как?
- Дмитрием звали… А тебя?
- Ага, так я тебе сейчас и сказал, -
ухмыльнулся мужчина, - чтоб ты на меня потом натравил кого-нибудь?
Нетушки!
Упырь покосился на гостя и махнул
рукой, решив не спорить с этим
человеком.
- Вылезти поможешь?
- Чего это ради?
- Неудобно мне здесь, - максимально
честно ответил вурдалак.
- Хех… Смешной ты, Димка! Ты ж меня
сожрешь сразу же!
- Согласен. Веский аргумент, - загрустил
упырь, но тут же оживился, - слушай, а ты чего здесь забыл ночью?
- А это тебя вообще не должно
касаться.
- Ой, не хочешь - не говори.
Подумаешь… - обиженно ответил он и демонстративно отвернулся настолько,
насколько это было возможно.
Мужчина уже собрался было
продолжить свой путь, но замер в нерешительности. Несколько секунд
посомневавшись, он снова обратился к своему новому знакомому.
- Слушай, Димка, а ты давно уже это…
того?..
- Помер что ли?
- Ну… Можно и так сказать.
- Тридцать лет уже маюсь, - упырь
вздохнул и покачал головой.
- Как же тебя так угораздило то?
- Да по глупости всё, - махнул рукой
Дмитрий.
- Как это?
Упырь немного помолчал, но потом все-
таки решил поведать свою историю.
- Да что рассказывать? Дело не хитрое.
Влюбился я в девчонку одну, а она на меня совсем внимания никакого не обращала. Идет мимо, как будто и нет
меня совсем, а у меня аж сердце
замирает от ее красоты. Страдал я, в общем, сильно. Чего только не делал. И письма писал, и караулил ее на каждом
углу… Однажды за ночь весь забор
цветами оплел, а ей - хоть бы хны.
Совсем никак на меня не реагировала.
- И чего дальше? - мужчина присел на траву и заинтересованно закивал.
- А чего дальше? Сохнуть начал, как та рыба над печкой. Ничего кроме нее в голове не было. И решил я к бабке
одной пойти. Может знаешь? Бабка
Авдотья с выселок.
- Ведьма которая? - насторожился
мужчина.
- Ну да, она.
- Знаю, кто ж ее не знает.
- Жива ещё?
- А то! И не собирается пока что.
- Ну вот, к ней пошел, - кивнул упырь, -
говорю ей: «Сил нет! Люблю я девку
одну, а она меня - нет. Помоги мне,
приворожи».
- А она чего?
- А она говорит: «Да легко, только ты грех на себя возьми, а то я за тебя
потом не хочу отдуваться».
- Взял?
- А куда мне деваться? Любовь - она
такая… Ради нее что хочешь на себя
запишешь, - упырь поудобнее
облокотился на руку и продолжил
рассказ, - дала она мне список. Говорит
- принеси вот это все и будет, как ты хочешь.
- Что за список?
- Ой, да я не помню уже. Жабу с болота,
ветку с дерева сухого, земли с могилы… Не помню, что там еще было.
В общем, добыл я всего этого, да и отнес ей. Не знаю, что она там с ними
делала, но через неделю девка та начала
как-то засматриваться на меня. То подмигнет, то улыбнется… В общем,
сделала бабка свою работу.
- Ого! Выходит, правда это всё?
- Да, не обманула Авдотья меня. Все по высшему уровню наколдовала. Через
год мы с той девчонкой и поженились.
Димка ненадолго замолчал.
- Ну, а дальше что было?
- Жили мы с ней душа в душу. Только
ровно пять лет. Потом разлад какой-то
начался, прям возненавидела меня
жена. Так и развелись.
- Выходит, что не навсегда все это?
- Выходит, что нет… В общем, запил я с горя, а через три года так нахрюкался,
что в речку упал, да и утопился
спьяну… Помутнело все в глазах,
темнота… А потом очнулся уже тут.
Пощупал вокруг - в гробу лежу. Ну, что
делать, давай выбираться. Дней пять
вылазил, по чуть-чуть. Благо, земля
рыхлая еще была. С тех пор глубоко не закапываюсь. Так, сверху чуть землей
засыплюсь и лежу, думу думаю. А тут
дожди были, вот и решил, на свою
голову, поглубже прикопаться. Да,
видать, нога между корней и застряла.
Упырь перевел дух и посмотрел на своего собеседника.
- Вот такие дела. Взял грех на себя, вот
и отдуваюсь теперь за бабку.
- Вот это да, - присвистнул мужчина, - а дети были у вас?
- А как же? Сын у меня есть. Стёпка.
Только я его с развода и не видел.
Говорю ж - так она меня
возненавидела, что забрала его, да переехала в соседнюю деревню вместе
с ним. Сыну, наверное, про меня и не рассказывает ничего. А он меня и не помнит. Совсем еще маленький тогда
был.
- Да уж… Вот это история, так история,
- покачал головой мужчина и внимательно посмотрел на упыря.
- Ну, а что ты хотел? За все нужно
платить в этой жизни, - пожал плечами
Дмитрий, - ладно, буду обратно
закапываться, скоро светать начнет. Ты это… Заходи, если что. Посидим,
поговорим…
***
- Ну что, принес? - старуха вышла на крыльцо и, прищурившись от яркого
света, посмотрела на мужчину.
- Принес, Авдотья, принес… Только я передумал. Не надо мне этих
приворотов. Переживу, как-нибудь. Или
другую девку себе найду.
- Ну, дело хозяйское, - пожала плечами
ведьма, - но ты землицу то оставь мне.
Тебе не нужно, а мне земля
кладбищенская завсегда пригодится.
Мужчина протянул ей сверток с землей
и направился к выходу со двора.
- Кстати, тебе привет, - уже у самой
калитки, обернувшись, крикнул он бабке.
- От кого?
- От папки моего.
- Так ты ж говорил, что он без вести
пропал? Нашелся что-ли?
- Ага, нашелся, - буркнул Степан
Дмитриевич и вышел на улицу.
Меня зовут Сокорру, я родилась Португалии, в городе Лиссабон не давно, я приехала в Россию, вы только не подумайте, что я не люблю свой город, нет, это не так, просто мне захотелось новых впечатлений, мне давно нравится, Россия говорят, что русские очень
Искренние, и простые люди, я хочу убедится, так ли это и заодно научится говорить по русски хорошо, я очень люблю свой город Лиссабон!!! безумно до дрожи!!! о мой Лиссабон!!! но о нем я расскажу позже, сначала я хочу, чтобы вы познакомились со мной по ближе, узнали хоть немного обо мне.
Мое имя с португальского на русский переводится как помощь, я действительно люблю помогать людям особенно тем, кто беззащитен, у меня очень дружелюбный, веселый, и легкий характер,
я ко всему отношусь с юмором, считаю, что так легче жить, мои друзья говорят мне, что со мной никогда не бывает скучно, я не серьезная, наивная, даже немного детская, а еще про меня говорят, что я приносящая счастье, из-за того, что я умею рассмешить человека заставить его улыбнуться, даже тогда, когда ему совсем не хочется улыбаться.
Наверное, вам интересно узнать, как я выгляжу у меня темная кожа, темные короткие волосы, слегка загнутый книзу нос, карие глаза, тонкие губы миниатюрная фигура, что ж я думаю, что вы достаточно уже узнали обо мне, теперь самое время мне рассказать о моем любимом, родном Лиссабоне.
Погода в Лиссабоне средняя, там не бывает ни сильно жарко, ни сильно холодно, что касается статуи в Лиссабоне, у нас есть статуя царя Христа, и статуя Нуно Альвареса, если вы когда-нибудь приедете в Лиссабон, советую вам посетить церковь Святого Роха.
Церковь Святого Роха находится в центре Лиссабона, в 100 метрах западнее от вокзала Россио, на небольшой площади, снаружи она обычная, ничем не примечательная, а внутри она просто чудесная!!! вся золотая в прямом смысле этого слова, вы будете поражены ее внутренней красотой, когда зайдете в нее.
После землетрясения, которое случилось 1755 году в многие здания и церкви, были сильно повреждены, но церковь Святого Роха смогла уцелеть каким - то чудом, и повредилась менее остальных церквей.
Церковь Святого Роха построили в 16 веке, в честь покровителя тяжелобольных, еще Святой Рох исцелял людей от чумы, вот такая вот, прекрасная у нас в Лиссабоне церковь.
В Лиссабоне есть много замечательных кофе, которые стоит посетить вот некоторые из них, кофе Мартиньу да Аркада пожалуй, самое старое и знаменитое, расположено оно под колоннадой площади, кофе Мартиньу да Аркада открыли в 1782 году, талантливый и португальский поэт, Фернандо Пессоа, очень любил - это кофе и бывал в нем часто, да и не только Фернандо Пессоа, но и наш первый португальский президент Мануэл ди Арриага, посещал Мартиньу да Аркада не раз, это Лиссабонское кофе, видело очень много, талантливых, ярких, и интересных личностей.
Еще у нас в Лиссабоне, есть превосходное, неописуемо красивое кофе, называется оно, Версаль я его просто обожаю!!! я люблю там пить кофе, Версаль был открыт в 1922 году, посетите его, не пожалеете.
Когда вы приедете в Лиссабон, вы заметите, что у него есть одна особенность, днем он спокоен и тих, а вечером, в городе становится шумно, многолюдно, и весело, вот такой вот, интересный мой Лиссабон.
Лиссабон интересен также тем, что в нем есть музей керамики, его еще называют музей Азулежу, Азулежу эта расписная керамическая плитка, с разными цветными красивыми рисунками, такой плиткой украшают дома и здания, в Лиссабоне.
Азулежу очень напоминает художественные произведения - это настоящее искусство, у нас даже были случаи, когда Азулежу в буквальном смысле этого слова, сдирали со стен домов и продавали, получая за - это деньги, мелкие воришки, что еще тут скажешь.
И последняя достопримечательность Лиссабона, о которой я хочу вам рассказать это Беленская башня, она моя гордость потому, что она является символом Лиссабона.
Беленская башня была построена в 1514 году, уникальна она тем, что являлась и тюрьмой, таможней, и телеграфным постом одновременно, когда - то раньше, Беленская башня называлась башней святого Винсента, потом ее переименовали, в 1983 году Беленская башня стала объектом всеобщего внимания, она была объявлена памятником Всемирного наследия ЮНЕСКО.
Ну, вот пожалуй и все, что я хотела рассказать о моем прекрасном Лиссабоне!!! я очень горжусь своей Португалией!!! люблю ее!!! Любите и вы свою родину, пожалуйста, не обижайте свою родину ведь родина - это наше все.
* * *
В далекие времена на одном из царствах стран северных морей жил да был царь по имени Владус. Страна его называлась Гиперборея, что означает «За северным ветром». Его владение было самое огромное, будто сам Владыка Неба одарил его щедростью несметной, подарив большой кусок из пирога. Его воины-дружины были храбрыми и отважными, каждый из которых стоило тысяча других. Но любили дружины, как побеждать, так и ликовать и пировать до безумия, потребляя хмельного. Их победа, за ней беспамятства стала традицией среди воинов-дружин, чьим поведением был доволен, и царь. Как пир мог быть без царя, да и победа без коня. От побед до пира кровь и пот, от пира до побед смех и буй. Вот так шли годы за годом, пока до них не дошел легкий ветерок Восточного направления с Южных морей, охвативший всю старый мир Византии и Персии за столетия. Этот ветерок сотрясло ветхий империй от низа до верха да так, что не оставил никого равнодушными. Скрытая ненависть перешел в открытую вражду, те, кто считали себя угнетенными, получили свободу и равенства, глотнув ветерок свежего воздуха. Одним за другим отпадали владения империи. Идя за новой силой, окрыляясь, они шли на край света, коль скоро и цвета, и краски поменялись, а за ней помысли людей. Крепость за крепостью, стена за стеной шел ветерок с победой горой. Этот ветерок дошел и до царства Владуса, что на севере. Караван купцов с юга, сделал стоянку близ его владения.
Один из купцов отправился к Владусу и сказал:
- О, Царь! Ты мудр и смыслен. Твое владение огромное, дружины твои верные, силы твои огромные. Что тебе нужно, выбирай?
Царь спросил купца:
- С чем пришел?
Купец сказал:
- На левой руке богатства, пряность, шелк, бери что пожелаешь.
Царь спросил:
- А на правой?
Купец продолжил:
- На правой руке - закон. Его у тебя нет, без чего нет, и постоянства и сохранности, нет порядка и подчинении, нет спокойствия и мира, нет благодати сверху. Если на него опереться, то воины твои бессмертные, им нет страха от смерти, за это есть награда, они не бесчинствует, не падает духом. Если народ твой исповедует это, то они в подчинении и в спокойствие, за это нет волнении. Если сам ее исповедуешь, то ты кроток, благочестив и мудр, более чем нежели. Что на это скажешь о, царь северных морей?
- А что требует закон твой от нас, скажи, - спросил царь.
- Защита Родины, семью, священная война за веру является обязательными и богоугодными.
Царю понравился. Далее спросил царь:
- Многоженства, гурий в раю это тебе дар.
Царь восхитился, далее спросил:
- Обрезание крайней плоти.
Царь не понял. Это мне нравится. Скажи, что еще есть?
- Закон веры требует, отказ от вина.
- Как же? - недоумевал царь.
- Закон есть закон, - ответил купец.
- Нет, сказал царь, и продолжил: «Закон твой мне не дорог, а без питья в наших краях, не бытии, поэтому, ступай купец, откуда прибыл, мой ответ таков».
Купец сказал: «О, царь, ты предрек себе и своему потомству недуг, от которого не избежать. Твое потомства будет иметь господства над многими народами, но недуг будет их сломать на каждом пути. Приходит время собрать жатву после посева, а сил та нет. Твой народ будет каждый раз вставать с колен и падать, не достигая цели, что не скажешь как труд Сизифа. О горе тебе, такое ты выбрал себе и своим потомкам, отвергнув дар большой. Однако твой народ великий и будет испытан на прочность ни раз. В одном из последних будет еще раз перед выбором: быть или не быть. О, царь твой одноименный потомок будет стоять перед купцом, ни тем, кто перед тобой стоит, а другим. На правой его руке будет Большой дар, на левом Зульфикар. Известно ли тебе, что такое Зульфикар? Это кара Небесное, острее твоего меча. Известно ли тебе, что такое Большой дар, это то, отчего ты отвернул. И скажи, чего выберет твой, сей потомок? Твое потомства будет в лоне благодати, иль иначе будет истреблен, выбор будет за ним. Однако чтобы он не выбирал, он падает жертвой. Суров наш мир, на алтаре старого мира, новый мир вершить свой порядок, свой суд. О, царь жди тех времен пока, ты и твой народ не будет испытан великим мучением. Палач свое лезвие точить уже сейчас».
Закончив слово, купец исчез. Недоумевавший царь испугался. Сон ли был, или наяву это, он не понял, хотел закричать стража поймать купца, но купец исчез бесследно.
Вдруг прибыл гонец, к Вам посол, ваша превосходительства. Откуда? С Византии. Срочно принять, - молвил царь.
Зимка брела вперед, не разбирая дороги, одна в кромешной темноте, с трудом переставляя непослушные, одеревеневшие от холода ноги. Страх, гнавший ее вперед, давно сменился апатичной усталостью и безразличием. Она не замечала, ледяного, пронизывающего до костей ветра, который с каким-то диким остервенением, швырял ей в лицо, огромные пригоршни колючего снега и норовил сбить с ног. Клацая зубами от холода, она каждой клеткой закоченевшего тела, ощущала, как стужа, сковавшая тело, волю и разум, медленно и неумолимо все глубже вгрызается в ее нутро.
В ту секунду, когда смертельный холод, коснулся своим леденящим дыханием ее все еще, горячего сердца, беглянка упала, с головой погрузивший в огромный сугроб. Силы и воля, заставлявшие двигаться вперед, оставили ее. Снег набившийся под тонкую рубаху, облепивший лицо и руки Зимки, уже не таял, как не таяли замерзшие ручейки слез, на ее щеках.
Северный ветер, тихонько нашептывал ей «Спи! Усни!»… Под сладкую песню ветра, ее веки смежились, а голова, безвольно свесилась на едва округлившуюся девичью грудь. Она засыпала не замечая, мелкой, противной дрожи, сотрясавшей ее хрупкое тело. Блаженное тепло окутало ее, а приятная, теплая темнота, заботливо набросила на ее плечи свое смертельное покрывало.
Звонкое, разливистое -Зимуша! - донеслось издалека.
Зимка открыла глаза, и тот час зажмурилась, от яркого света, бьющего ей в лицо.
Прикрыв глаза ладонью, беглянка подождала, пока они привыкнут к яркому, льющемуся отовсюду свету, и только затем открыла их. Свет, сколько вокруг было света! Теплого, умиротворяющего, зовущего света.
-Зимушка! - снова долетело до нее откуда-то сверху. Девушка подняла глаза, и увидела, стоящих невдалеке мать и деда. Улыбающаяся, мать, заботливо и нежно, поддерживая левой рукой, свой огромный живот, манила ее к себе правой. Рядом с ней, стоял дед, крепкий и полный сил.
-Мама!- закричала Зимка и бросилась к матери. Не успев сделать и пары шагов, она оказалась стоящей рядом со своими родными.
-Мамочка! Мне снился такой страшный сон! Словно на нашу деревню, напали тати! Они ворвались в нашу избу, один из них схватил меня, и намотав мою косу на свой кулак, вытащил во двор. Следом, другой злыдень, выволок на двор твое окровавленное тело. Они смеялись, шутили, а потом, тот который держал меня за волосы, достал из-за пояса нож и полоснул по моим волосам, у самого затылка, и тот час упал, кулем повалившись на землю. Сжимая на груди обрывки рубахи, я вскочила на ноги, и увидела, деда, опускающего занесенную над головой для удара руку, с зажатой в ней палкой.
Мамочка, мне было так страшно! Крики женщин, стоны умирающих, свет факелов и безудержный лай собак. И запах, странный, солоноватый запах витал в воздухе.
-Беги, Зимушка, беги, милая! - молвил дед.
-Деду, бежим вместе! - просила я.
-Старый я, Зимка, старый! Не убежать нам вдвоем, а у тебя одной, глядишь, получится. Беги девка! Со всех ног беги! Тикай, не оглядывайся! Да хранит тебя Великий Род, да убережет он тебя от глаз коварной Мары! - сухими губами, деда, ты едва коснулся моего лба, затем, развернул меня, и толкнул в спину, понуждая бежать вперед.
И я, побежала, побежала со всех ног, не оглядываясь, как наказывал мне дидуся. Лишь один раз я оглянулась. И увидела, как здоровенный детина, убил тебя одним ударом огромного молота.
Мне было холодно и страшно, но я продолжала бежать, до тех пор, пока не упала в сугроб.
Из глаз старика, выкатилась скупая, мужская слеза, она прокатилась по морщинистому лицу, и нырнула в густую, окладистую бороду.
-Девонька моя, горемычная. Сон, это был сон, милая! - приговаривал старик.
-Сон? - Зимка недоверчиво переводила взгляд с деда на мать.- Сон?
-Сон, милая, сон! - подтвердила мать - Куда ночь, туда и сон!
-Ну, пошли, что ли, девоньки? - спросил старик.
И вся троица, развернувшись, зашагала по направлению к свету.
Под завывания вьюги, улыбающаяся Зимка, тихонько спала, в своей снежной постели, на краю леса. Дыхание беглянки едва заметное, прерывистое, вскоре, совсем сошло на нет. Осатаневший ветер, завывая от бессильной злобы, в считанные минуты, намел огромный сугроб, над головой беглянки. Он так и не смог стереть счастливую улыбку, с ее теперь уже безжизненного и посеревшего от холода лица…
Конечно же это было в пятницу. Или в субботу. Возможно даже, что в четверг, но никак не в воскресенье, это уж точно.
… Ну вот - пока вспомнишь когда это было, напрочь забудешь что хотел рассказать. Эхх.
Во время суматохи старый лис явился,
Мать вздрогнула, лисята тоже испугались.
То был отец и успокоились все быстро
И в сторону его смотрели с жадностью,
Он пищу нёс - придушенную выхухоль.
На землю бросил, мать её швырнула детям,
Они накинулись, рыча, таскали, дёргали
И головы отчаянно тряслись при этом
И друг на друга страшные таращили глазёнки,
Урвать старался каждый долю для обеда.
Мать наблюдала страстную возню с добычей,
Но и на лес поглядывала часто и с опаской.
Оттуда враг коварный мог внезапно появится:
Вооружённый человек, орлы, мальчишки и собаки,
Да мало ли врагов, их всех не перечислить.
Лис охранял нору, хотя в неё не допускался,
Когда лисята были маленькие и слепые,
Он добросовестный отец кормилец и охранник
И в этот раз он был настороже во время пира,
И звуком «юр-юр-юр-яап» предупредил: опасность!
Если были бы лисята хоть немного старше
То они бы поняли что означает лай отцовский,
А пока мать, как могла, рычанием его пересказала,
Загнала умело их в спасительную нору,
Где спокойно в полутьме покончили и с трапезой.
Продолжение следует.
Солнце скрылось за горой, наступили сумерки,
Разливаясь мягко над равнинами, холмами.
Всем животным нравится такое время суток.
Запылал закат, долины полнились сияньем.
Как спокойно в час вечерний на опушке!
Хороша полянка, где лисицы поселились,
Всё семейство наслаждалось воздухом прохладным,
Малышам хватает места, чтоб резвиться,
Мать следила за игрой детей, их поощряя,
Веселы и беззаботны, в жизнь едва вступили.
Мать-защитница и к их всегда услугам,
Ведь она как силы высшей воплощение,
Потому весь мир казался дружелюбным.
За жучками, мухами гонялись смело,
К толстым же шмелям опасливо принюхивались.
То играли, то боролись с буйством зверя,
Друг за другом бешено носились,
Отнимая старый, брошенный давно объедок.
В этот раз им было старое крыло утиное,
Рады все-вот повод кутерьму затеять.
Раз с десяток приз менял хозяина,
Но надолго стал добычей бойкого лисёнка,
Что смелей других, быстрей, отчаяньей,
Поперёк всей мордочки полоска чёрная.
Остальным наскучила погоня и игра такая.
Победитель выронил крыло, наметив жертву,
В материнский хвост он яростно вцепился,
Теребил его, у матери закончилось терпение
И она прыжком внезапным хвост освободила,
Опрокинув забияку на спину, вот невезение.
Продолжение следует
Один человек очень любил анекдоты. Ну просто обожал. Так любил, что, казалось, не слушал - а каждую буковку впитывал. Бывало рассказчик только рот откроет - а тот уж готов был смеяться. Такой был любитель.
А вот сам рассказывать не умел. Ну хоть кричи - не получалось. Но ужас как любил рассказывать. Да что там - просто обожал.
И как он расскажет - так хоть плач - до того не понятно, где у него там юмор, вечно что-то напутает. Но в том был и весь парадокс, что когда тот расскажет, и сделает такое вопросительное лицо, дескать ну смейтесь же, ну смешно же, а оно же совсем не смешно же - так все просто со смеху падают, как все это смешно. И до того все так любили, как тот человек неумело рассказывал, что слушать его просто обожали. Тот только рот откроет - а все уж готовы смеяться. Тот думает, что так удачно анекдот рассказал, что бывает, что хоть ему и на планерку уже пора идти, а возьмет, и еще один да расскажет. Вот такой был любитель.
- Спи! - Он поправил одеяло и взял ее за руку. - Завтра у нас будет еще один день. Целый день, представляешь?
Она послушно закрыла глаза, улыбнулась:
- Споешь мне что-нибудь?
- Колыбельную?
- Просто песенку. Про снег. Про Новый Год. И про исполнение желаний.
- Спою. - Он знал очень много песен. А если подходящей песни не существовало, он сам ее придумывал.
«Снежинки - маленькие феи,
Кружат, скользят с небес к земле.
И на душе у всех теплеет,
И год встречаем мы в тепле…»
* * *
Его привезли перед Рождеством, два года назад, тихим снежным утром. Он лежал в большой черной коробке, похожей на гроб, и она, посмотрев на него, даже немного испугалась. Но потом он открыл глаза, улыбнулся и сказал:
- Здравствуй, бабушка. Как тебя зовут?
- Ангелина, - ответила она, отчего-то смущаясь.
- А я Джонни. Друг. Будем знакомы… - У него был приятный голос с легкой хрипотцой, так похожий на голос ее внука - единственного сына единственной дочери.
- Будем знакомы, Джонни, - сказала она, кутаясь в старое пальтишко, и не зная, радоваться ли этому знакомству.
* * *
Он закончил петь, помолчал немного, слушая ее дыхание, зная, что она не спит, а потом спросил:
- Помнишь, как мы встречали наше первое Рождество?
- Да. Ты приготовил индейку, а я сделала пирог.
- А потом я нарядился Сантой.
- И я тебя немного боялась.
- Ты просто еще не привыкла тогда.
- Да.
- Сейчас не так.
- Совсем не так.
- И дальше будет еще лучше.
- Да. И однажды он вернется.
- Обязательно.
- Спасибо тебе, Джонни. - Она не открывала глаз.
- Спи, Ангелина. - Он держал ее за руку.
* * *
Она выиграла его в лотерею. Купила билет у постучавшегося в дом распространителя, только лишь для того, чтобы этот напористый молодой человек поскорей убрался.
А ненужный билет этот принес ей счастье.
Ей было восемьдесят три года, она плохо видела и не очень хорошо слышала, она мучалась одышкой, и боялась за свое сердце. Она уже не верила, что ее жизнь может измениться. Она считала, что ее жизнь может лишь закончиться. Не то, что бы она ждала смерти, но она часто - вернее, постоянно - о ней думала.
А потом - после того Рождества - все вдруг переменилось.
И она уже не раз размышляла о том, как бы найти того коммивояжера и поблагодарить его.
* * *
Она заснула, и он осторожно отпустил ее руку.
В окошке светилась рябая луна, старинные ходики на стене звонко отщелкивали секунды, в каминной трубе вздыхал ветер.
- Он вернется, - прошептал робот Джонни. - Завтра или послезавтра. Я нашел его. Нашел для тебя…
Это было непросто.
Дочь Ангелины погибла в тридцать две года. Ее сына поместили в приют, разрешив бабушке навещать внука лишь два раза в неделю. Но она навещала его гораздо чаще, иногда забирала домой на несколько дней - воспитатели смотрели на это сквозь пальцы. Все же она была его бабушкой. Глупо запрещать ей видеться с внуком, даже если суд по каким-то причинам и решил иначе.
А потом внук пропал. Стал совершеннолетним, уехал учиться в другой город - и пропал. Первое время он напоминал о себе открытками - все они и сейчас лежат в ящике комода - а потом…
Потом он пропал совсем.
Но она ждала. Если не его самого, то хотя бы открытку. Может быть, на день рождения… Или на Рождество…
- Он вернется… На Рождество…
Рон Гедрок - так звали внука. Этим именем были подписаны все открытки. А почтовые штемпеля и незримые электронные маркеры послужили отправными точками для Джонни, с них он начал свои поиски.
Он многое узнал. И решил, что Ангелине знать это не следует.
У Рона Гедрока жизнь не сложилась. Сперва, вроде бы, все шло, как у людей, и не понять, где вдруг что-то треснуло, надломилось, повернулось. Не лучшей стороной повернулось…
Рон попал в тюрьму.
За мелкую кражу.
Он уже не учился и не работал, жил в каких-то трущобах, получал мизерное пособие, водился с сомнительными личностями, занимался сомнительными делами. За ним присматривала полиция, власти подозревали, что он связан с торговцами какой-то гадостью.
Но посадили его за то, что он украл из маркета два пакета сублимированного мяса.
- Я написал ему письмо. От твоего имени.
Рона Гедрока выпустят перед самым Рождеством. Он сам укажет место, где будет жить. Его подыщут работу. И будут присматривать за ним какое-то время. Незаметно и ненавязчиво.
- Он приедет к нам, бабушка Ангелина…
* * *
Джонни вешал над входной дверью гирлянду, и так увлекся, что не обратил внимания на то, как на улице остановился желтый кар, как хлопнула дверца, и скрипнула калитка.
Высокий человек в черном плаще и в мятой шляпе остановился на расчищенной дорожке и какое-то время следил за действиями робота. Потом он хмыкнул и громко сказал:
- Эй, железяка, правый край выше подними.
Джонни повернулся, сказал неуверенно:
- Я ровняю по косяку.
- А он перекошен, ты ослеп, что ли? Равняй по карнизу, бестолочь.
- Меня зовут Джонни. Я друг.
- А я Рон. Рон Гедрок. Слышал о таком, железяка?..
Рон Гедрок выглядел лет на сорок, хотя в действительности ему недавно исполнилось двадцать девять. Его обвислые, землистого цвета щеки были небриты, маленькие вялые глазки прятались под опухшими веками, серые подглазины были похожи на гниль.
- Да, Рон. Мы ждем тебя.
- Ты ждешь меня, железяка? - усмехнулся Рон. - А какое тебе до меня дело?
- Я друг бабушки Ангелины. А ты - ее внук.
- Ну-ну… Как старушка себя чувствует? Здорова? В разуме еще?
- С ней все хорошо.
- Честно говоря, я и не думал, что она жива… Пусти-ка меня в дом, железяка. Подвинься… Давно я тут не был…
* * *
Рождество они встречали втроем.
Бабушка Ангелина была необычно суетлива, она торопилась сделать как можно больше дел, произвести как можно больше движений, сказать как можно больше слов, будто боялась, что сейчас вдруг все завершится, и ее семья - ее настоящая семья - пропадет, разбежится, кончится.
Джонни, напротив, говорил мало, он старался держаться рядом с Ангелиной, подхватывая все, что валилось у нее из рук, помогая поднять то, что она поднять не могла, подсказывая ей имена и названия, которые она не могла вспомнить.
А Рон ел и пил. Неуверенно улыбался. И посматривал по сторонам.
Он оценивал дом.
- Ты совсем не изменился, - вздыхала бабушка Ангелина. - Ты всегда был похож на деда, и со временем это все заметней. Сколько же лет прошло?.. - Она вспоминала прошлое, и выцветшие глаза ее начинали блестеть влагой. Джонни подавал ей чистый платок, и она прятала в нем лицо. - Мама твоя ведь совсем молодая была… А губы у тебя от нее… А все остальное - от деда… - Она хотела встать, чтобы принести фотоальбом, но Джонни опередил ее. - Смотри, ты - вылитый он… - Она перелистывала страницы, показывала старые фотографии и сама не могла на них налюбоваться - она плохо видела, но зато хорошо помнила…
* * *
А потом был Новый Год - еще один семейный праздник, чуть менее пышный, но не менее радостный.
Они встретили его на улице; они смотрели, как распускаются в небе астры фейерверка. И Рон, глядя в небо, вдруг сказал:
- Я знаю, кто ты такой, железяка. Я догадался, да.
- Его зовут Джонни, - сказала Ангелина, и ахнула, когда очередной залп салюта расцвел в небе целым букетом.
А ночью, когда старая Ангелина спала словно ребенок, а железный Джонни в колпаке Санта Клауса сторожил ее сон, Рон спустился в подвал и что-то там делал почти до самого утра.
* * *
Новая жизнь вполне устраивала Рона. По крайней мере, на этом этапе. Старые дружки его потеряли, и он не очень расстраивался по этому поводу - за ним числились кое-какие долги, недостаточно большие, чтобы его начали искать, но весьма значительные для него персонально. Возвращаться к своим старым занятием он тоже не горел желанием - он понимал, что в этом случае рано или поздно снова угодит за решетку. А ему туда очень не хотелось.
Новая работа ему не то что бы нравилась, но он с ней смирился. Она была необходимой платой за свободу. И он не считал, что эта плата столь уж велика. На работе иногда было весело и порой интересно. За работу неплохо платили, и эти деньги он мог тратить только на себя - ему не надо было оплачивать квартиру и еду. Все это было у бабушки.
В некотором роде, он был ей благодарен. Он хорошо помнил, как любил раньше ее визиты, как ждал конфет и подарков. Что-то шевелилось в его душе и сейчас, когда он видел ее, слышал. Он понимал, что она любит его. Любит таким, какой он есть. Он не рассказывал ей, чем занимался все эти годы, и она, кажется, даже не знала, что он сидел в тюрьме. Но он не сомневался - узнай она все, ее отношение к нему не изменится.
Он - ее внук. Единственный родной человек.
Человек…
Было еще одно близкое существо. Не кошка, не собака, не хомячок какой-нибудь. Железяка с пластмассовым лицом, похожим на театральную маску.
Иногда Рон, глядя как Джонни ухаживает за бабушкой Ангелиной, чувствовал нечто похожее на ревность.
И злился.
Но еще больше он злился, когда думал о том, что за ним постоянно наблюдают.
Он ненавидел слежку с детства, с приюта. Там было полно камер, воспитателей и доносчиков. Нельзя было даже в туалет сходить тайно, интимно - в унитазы были встроены датчики, они фиксировали, кто воспользовался туалетом, как именно, в какое время, они анализировали испражнения и сообщали наверх, если в анализе было обнаружено что-то подозрительное… А потом был колледж и кампус. Рон думал, что студенческая жизнь будет куда более свободной. Он ошибся. Те же камеры, те же воспитатели, те же добровольные шпионы. Рон ненавидел доносчиков, а когда благодаря одному из них его вышвырнули из колледжа, он возненавидел их сто крат сильней.
Это они - камеры, воспитатели и доносчики - сломали ему жизнь.
Так думал Рон.
* * *
- Эй, железный друг, подойди. - Рон стоял возле открытого хода в подвал. - Помоги мне кое-что поднять.
- Да, конечно, - с готовностью отозвался Джонни.
Раз в месяц, обычно по субботам, Ангелина ходила в церковь. Роботов в храм не пускали, поэтому Джонни оставался дома. Он лишь провожал Ангелину до такси, а потом встречал ее у калитки. Она отсутствовала два часа - всегда.
Два часа одиночества. Один раз в месяц…
- Она скоро вернется, - сказал Рон подошедшему роботу. - А мы подготовим ей сюрприз.
Железные ноги опустились на металлические ступени. Реагируя на движение, зажглась подвальная лампочка.
- Что тебе поднять, Рон?
- Сейчас покажу. Спускайся, не загораживай проход…
В подвале было холодно. С водопроводных труб капала вода, на бетонном полу темнели пятна сырости.
- Так что ты хотел, Рон?
- Там, у дальней стены.
- Что именно, Рон?
У дальней стены стоял верстак, заваленный инструментами. Рядом громоздились картонные коробки, из-под них выглядывал огромным стеклянным глазом старинный монстр-телевизор.
- Здесь ничего нет, - Джонни крутил головой. Совсем как человек.
- Посмотри под ноги, - сказал Рон и нажал красную кнопку, свисающую с потолка на проводе. Утробно зарокотал мотор, установленный на чугунном основании, закрутились блоки, загремела цепь, наматываясь на толстый вал…
- Здесь трос, - сказал Джонни. - Просто трос.
- Не просто, - ответил Рон. - Посмотри внимательно, и увидишь, что это петля.
Стальной трос зашипел змеей, скользнул по бетону, оплел ноги Джонни, сдирая розовый теплый пластик кожи, взлетел к потолку.
- Что?.. - подавился вопросом опрокинутый, вздернутый Джонни.
- Хочешь знать, что происходит, железяка?.. - Рон накинул аркан на правую руку робота; левую руку поймал ржавым капканом, привязанным к длинной палке. - А ничего особенного… - Он натянул веревку, насколько мог, привязал свободный конец к скобе, торчащей из стены. - Я тебя четвертую, разделаю, распотрошу… - Палку с капканом Рон медной проволокой примотал к трубам. - Я ненавижу таких как ты.
- Но я ничего не сделал… - Джонни слабо трепыхался. Ему никогда раньше не приходилось висеть вниз головой, и сейчас ему казалось, что весь мир перевернулся. - Я - друг.
- Вы всегда называете себя друзьями… - Рон шагнул в сторону, наклонился, поднял тяжелое кайло. - Вы говорите, что хотите сделать как лучше… - Он перехватил отполированную рукоять, сплюнул на бетонный пол. - Говорите, что заботитесь о моем благе… - Он тяжело дышал, глаза его сузились, как у снайпера, выбирающего жертву. - Говорите, что лучше меня знаете, что мне надо. И следите, следите, следите. Ненавижу!..
Первый удар пришелся роботу в висок. Взвизгнув, смялся металл черепа, посыпалась стеклянное крошево разбитого глаза, вязкое масло - словно загустевшая мертвая кровь - тонкой ниточкой черкнуло пол, нарисовав на нем черный иероглиф.
- Я знаю, ты работаешь на них. Они смотрят на меня твоими глазами. Они слышат меня твоими ушами. Ненавижу!..
Второй удар выбил Джонни решетку динамика. Шмотком мяса отлетела к верстаку оторвавшаяся силиконовая губа. Белая пена залила развороченный рот.
- Ты вещь. Наша вещь. Что хочу, то и сделаю. А ты не смей делать то, что я ненавижу!..
Третий удар вспорол жестяной бок, вывалил наружу требуху проводов и шлангов.
- Я хоть иногда хочу быть собой… Я хоть иногда хочу быть один…
Рон, тяжело дыша, отложил кайло. Руки его дрожали, уголок рта подрагивал.
- Уж извини, железяка. Тут уж или я, или ты…
Он взял с полки дисковую пилу и воткнул вилку в розетку удлинителя.
У него было запасено еще много инструментов.
* * *
- А где Джонни? - спросила бабушка Ангелина, удивившись тому, что у калитки ее встретил не робот, а внук.
- Пошел в магазин. И пропал. - Рон выглядел встревоженным. - Вот уже полчаса как должен был вернуться. - Он посмотрел в конец улицы, словно действительно ожидал там увидеть Джонни. - Может, случилось что?
Они направились по тропинке к дому, то и дело оглядываясь.
- У нас же все есть, - недоумевала бабушка Ангелина. - Он же вчера весь холодильник забил.
- Он хотел что-то особенное купить. Сюрприз сделать.
- Это так на него похоже… Он ведь вернется, правда? - бабушка Ангелина остановилась перед крыльцом и с надеждой посмотрела на внука.
- Конечно, вернется, - заверил ее Рон и осторожно взял за руку.
* * *
Три недели она почти не спала, прислушивалась к каждому шороху на улице, подолгу сидела у окна, часто выходила на улицу, иногда забывая одеться, стояла, держась за невысокий забор. У нее пропал аппетит, к ней вернулись забытые болячки - бабушка Ангелина стремительно возвращалась в свой возраст.
А Рон делал вид, что занят поисками.
- В магазине его не было, - докладывал он. - Соседи тоже ничего не видели…
- Может, заявить в полицию?
- Я уже это сделал…
Полицейские приехали на обычном такси. Они были похожи на обожравшихся охотничьих псов, у них были ленивые умные глаза и слюнявые вялые рты. Рон запретил Ангелине разговаривать с ними, он отвел их в сторону, и долго объяснял, агрессивно жестикулируя, что у старушки пропал кот Джонни, и она сейчас немного не в себе, а кот был породистый, возможно, он не просто сбежал, а его увели, украли, и было бы неплохо его вернуть, ведь таких котов немного, он почти чемпион, а бабушка в нем души не чает, чуть ли не за члена семьи считает, почти что за человека, иногда даже заговаривается…
- Они сказали, что роботов часто воруют, - отчитывался Рон, когда полицейские убрались. - Находятся умельцы, которые их перепрограммируют.
- Но он живой?
- Живой, - соглашался Рон, хотя точно знал, что Джонни мертв.
Джонни никогда не был живым.
- Может, все же, он вернется?
- Все может быть. Могло так получиться, что у него в мозгу что-то замкнуло, и он просто заблудился… Как знать…
Шли дни, и бабушка Ангелина постепенно стала привыкать к тому, что Джонни больше нет рядом. Но иногда она надолго уходила в свои мысли, цепенела, вздыхала тяжело, и Рон знал, о чем она сейчас думает, что вспоминает.
Шли недели - Джонни не возвращался, а бабушка Ангелина все еще его ждала. И бывали моменты, когда Рон, глядя на нее, жалел о том, что он сделал.
И злился…
А потом кончилась зима.
А потом было лето.
* * *
- Вряд ли Джонни вернется, - сказала она однажды, и Рон вздрогнул. Он не ожидал услышать это.
- Прошло слишком много времени, - сказала она задумчиво и посмотрела на ходики. Она уже давно не видела ни стрелок, ни цифр, но последнее время она стала замечать, что не может разглядеть и циферблат.
Ее зрение ухудшалось.
- Наверное, я скоро совсем ослепну, - вздохнула бабушка Ангелина. - А потом умру… Как жаль, что роботам нельзя ходить в церковь. Значит, мы не встретимся и на небесах…
Рон молчал.
- А может быть я умру раньше, чем ослепну. Это было бы хорошо.
- Ты проживешь еще долго. - Он погладил ее руку, и вспомнил, как это делал Джонни. - С тобой все будет хорошо.
Она улыбнулась ему:
- Спасибо… Я так рада, что ты нашелся. Что ты сейчас рядом. Я так этого ждала. Много-много лет…
Рон смутился. Спросил неуверенно, тихо:
- А ты… ты ждала меня так же, как ждешь его?
Она не услышала.
Но Рон знал ответ. И злился.
Злился на себя.
* * *
Лето прошло незаметно.
Осень тянулась долго.
А потом высыпал снег, и время застыло совсем.
Бабушка Ангелина лежала в постели и тихо болела. Она совсем ослабела; иногда казалось, что ей не хватит сил для следующего вдоха. Рон сидел рядом и дышал вместе с ней.
- Помнишь наше прошлое Рождество? - спросил он. - Я тогда так объелся, что едва поднялся из-за стола. А ты все рассказывала о маме, о дедушке, обо мне…
- А потом Джонни принес альбом с фотографиями, - чуть слышно сказала бабушка Ангелина.
Рон кивнул.
Они молчали так долго, что автоматика притушила свет, решив, что люди заснули. Но Рон встрепенулся, и матовые лампочки вновь накалились.
- Скоро новое Рождество. И Новый Год. Ты веришь в чудеса, бабушка? Я помню, ты всегда мне говорила, что они есть… Я помню твои чудеса…
На стене ходики звонкими щелчками отмеряли время. И Рон вдруг понял, что если бабушка умрет, то эти старинные часы остановятся. И тогда умрет сам дом - ведь ходики - это его сердце.
А вместе с домом умрет и время.
Время его короткого детства.
* * *
Темной тихой ночью за день до Рождества, когда бабушка Ангелина спала, Рон спустился в подвал и до самого утра что-то там делал.
* * *
- Просыпайся… - что-то холодное коснулось ее руки. - Просыпайся, бабушка Ангелина.
Она открыла глаза.
Светлое блестящее лицо склонилось над ней.
- Джонни? - выдохнула она, не сомневаясь, что видит сон.
- Это я. Джонни. Друг… - Его голос был похож на голос внука. - Я вернулся, но ненадолго.
- Ты… - Она чуть приподняла голову, пытаясь разглядеть черты его лица. - Где ты пропадал? С тобой что-то случилось?
- Меня сбил кар, когда я переходил дорогу. Но эти люди подобрали меня и отремонтировали. Если бы не они, я был бы сейчас на свалке.
Она провела сухой рукой по его лицу, поняла, что у него нет одного глаза, а правый висок помят.
- Так я не сплю? Это правда ты?
- Я. - Он улыбнулся ей - она поняла это по его голосу. - Джонни. Твой друг.
- Я так ждала, - она беззвучно заплакала. - Так ждала… Я уже не верила… А где Рон? - спохватилась она, и ее глаза прояснились.
- Он спит. Не надо, чтобы он меня видел.
- Почему?
- Мне кажется, он меня не любит. Пусть спит.
- Я скажу, что ты приходил.
- Ладно… - Он взял ее за руку. - Ты болеешь?
- Да… Немного… - Она прикрыла глаза. - Джонни…
- Что?
- Почему ты не можешь с нами остаться?
- Те люди. Они вложили в ремонт много денег. Я признателен им, я все должен отработать. И у них есть маленькие дети. Я не могу их оставить. Может быть, позже. Но только не сейчас. Они так ко мне привязались…
- Тебе хорошо с ними?
- Да. Мне там нравится. Но я постоянно вспоминаю о тебе.
- Джонни… - Она крепко сжала его железные пальцы, не зная, что делает больно внуку. - Джонни…
- Выздоравливай… - Его голос дрожал. - Я еще приду. Скоро. На Новый Год. Я буду тебя навещать, ты только поправляйся…
* * *
Она поправилась.
И жила еще долго. Потому, что рядом с ней был любимый внук Рон. Потому, что иногда ее навещал старый друг Джонни.
Странное дело - Джонни появлялся, лишь когда Рон куда-нибудь уходил; они словно специально избегали встреч. Но иногда бабушка Ангелина просила Джонни что-нибудь спеть, и когда она слушала его песню, ей начинало казаться, что сейчас, здесь они собрались все вместе - все трое - ее настоящая крепкая семья.
«Снежинки - маленькие феи,
Кружат, скользят с небес к земле.
И на душе у всех теплеет,
И год встречаем мы в тепле…»
Именно эту колыбельную когда-то давным-давно она пела своему маленькому внуку.
Именно эту колыбельную так любил петь ей Джонни.