«ВЕЛИКОДУШНАЯ»
В одной стране был
обычай отрубать руки всякому,
кого уличат в краже. Попался
раз в этом знатный вельможа,
царский любимец. Не мог царь
отступить от старинного обычая
и велел наказать преступника.
Но вот, накануне казни,
является во дворец маленькая
девочка, дочь этого вельможи, и просит со слезами допустить ее к царю. Царедворцы исполнили
ее просьбу. Девочка упала на колени перед грозным владыкой.
«Великий государь, - сказала
она в страхе, - отец мой
присужден остаться без рук. Так
вот, отрубите мои руки». У царя
были свои дети, и ему
понравилось, что маленькая
девочка так любит отца. «Пусть
будет так, как ты просишь, -
сказал царь. - Но ты можешь
отказаться от казни, хоть бы и в самую последнюю минуту». На другой день девочку повели на двор казни. Среди двора стояла
обрызганная кровью плаха, а возле - палач с мечом.
Побледнела девочка, смутилась
на минуту… но скоро овладела
собой, подошла к плахе и протянула свои ручонки. Палач
крепко привязал ее руки к плахе ремнями. Девочка не проронила ни слова. Палач
поднял меч, а она закрыла
глаза… Меч сверкнул и опустился, не задев и края
пальцев. «Царь прощает отца
твоего за любовь великую
твою!» - объявил посланный от царя. Отворились двери тюрьмы:
бежит к дочери отец, целует ее руки, слезами их обливает. На другой день царь объявил
народу указ об отмене на веки
жестокого обычая. А на дворе
казни, по царскому приказу,
поставили столб с мраморной
доской, и на нем золотыми
буквами написали, КАК ДОЧЬ
ГОТОВА БЫЛА ОТДАТЬ СВОЮ
ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ ОТЦА; и в конце прибавили такие слова:
«СЧАСТЛИВЫ ОТЦЫ, У КОТОРЫХ ТАКИЕ ДЕТИ!»
В больничной палате
Современная притча
В больнице в одной палате лежали два тяжело больных человека. Один лежал у окна, а кровать другого располагалась у двери.
- Что там видно в окне? - как-то спросил тот, что лежал у двери.
- О! - оживился первый. - Я вижу небо, облака, напоминающие зверюшек, озеро и лес вдалеке.
Каждый день лежащий у окна рассказывал своему соседу о том, что происходит за окном. Он видел лодку, рыбаков с огромным уловом, детей, играющих на берегу, юных любовников, держащихся за руки и не сводящих друг с друга сияющих глаз.
В то время как он наблюдал все эти удивительные события за окном, его соседа мучила глухая злоба. «Это несправедливо, - думал он. - За какие такие заслуги его уложили у окна, а не меня, и я могу лицезреть только дверь с облупившейся краской, в то время как он любуется видом из окна?»
Однажды, лежащий у окна сильно закашлялся и стал задыхаться. Он пытался дотянуться до кнопки вызова медсестры, но у него не было сил, потому что он содрогался от кашля. Сосед наблюдал за происходящим. Ему ничего не стоило нажать на свою кнопку, но он этого не сделал.
Через некоторое время первый затих и вытянулся на своей постели.
Когда его унесли, сосед попросил медсестру, чтобы его переложили к окну. Медсестра выполнила просьбу больного, перестелила его постель, помогла ему перелечь на противоположную кровать и, убедившись, что больному удобно, направилась к двери. Вдруг её остановил удивлённый возглас больного:
- Как же так! Это окно выходит на глухую серую стену! Но тот, кто умер, рассказывал мне, что видел лес, озеро, облака, людей… Как же он мог всё это видеть из этого окна?
Медсестра печально улыбнулась:
- Он вообще не мог ничего видеть; ваш покойный сосед был слепым.
Монолог новорожденного.
Ну что за тупой народ меня окружает?! Уже двадцать дней мы разговариваем на разных языках. Вот вчера например. Обоссался так, аж спина мокрая. Ночью. Ору им что мне некомфортно, а они. Это как надо меня не любить, чтоб обделавшемуся пацану вместо сухого памперса на задницу, соску в рот засунуть. От нее суше не становиться.
Естественно я ее выплюнул. Объясняю им дальше про мокрые штаны. Не понимают.
ПАЦАН ОБОСАЛСЯ!!! - ору я им. Бесполезно.
Да, кстати, пацан ли я? Пошевелился, вроде в памперсе что-то мешает. Уф, отлегло. Пацан. Настоящий.
А это что за сонная морда?
Какое нафиг «кушать хочет?!» Сухости хочу!
Может тихо говорю? Надо попробовать погромче.
А-а-а! Уже три сонных морды. Пытаются понять.
Нет, они точно или арабы или монголы. Ну какое нафиг ути-пути? По русски говорю, меняйте штаны! Не, ну ты посмотри, опять соску вставили. Ну блин, вырасту, я им ее вставлю…
О! Одна умная нашлась. Памперс говорит надо потрогать. Ну так трогай скорее, офигеешь! Ага, я был прав. Офигела. Э, э, эээ погоди, ты че, раздевать меня будешь? А технологии смены памперса не раздеваясь еще не придумали? Ну ладно, хрен с вами. Оголяйте. Брррр, что-то зябко. Одевайте скорее. Эй, клоуны, вы че там у меня разглядываете? А, любуетесь? Ну лана. Все-таки теплый памперс это ништяк. Че то жрать захотелось. Жрать хочу!!! Блин, послал же бох тугодумов! Ну какое на хрен - «Опять обосался»!!! Нечем. Повторяю по слогам и громко - не-чем!!! Стой, стой, ты куда памперс расстегиваешь, тока согрелся блин. Че удивлена? Пусто в нем? От то то! Ай на-нэ-на-нэ, наипали! А жрать то хоцца. О! Опять эта же умная грит - мож покушать ему дать? Молодес, умная. Главной назначаешься. Слышу Умная Глупому говорит - ты там то-то сделай, то-то и еще раз десять то и то. Ну точно, не ошибся. Она главная. Чмок-чмок, ммммм вкусно то как. Лафа… Че то в сон клонет. Вздремнуть, что ли? Соску дай. Кому говорю, дай соску! Сос-ку-сос-ку! О! Даже глупый понял. Растет народ, и это радует. Завтра проснусь, займусь дальнейшим из воспитанием. Хррррр
Еще раз про любовь
У меня есть приятельница Ксюша.
Она очень хороший бухгалтер.
И еще она очень красивая: худощавая фигура, длинные ноги, длинные пальцы в затейливых перстнях, длинные летящие белокурые волосы, небрежно закрывающие левую половину лица вместе с глазом в бежевых тенях. Ну прямо модель с обложки.
И характер у нее хороший: веселый, легкий. И мужчинам она нравится. И подругам своим она всегда готова помочь. Причем помочь серьезным участием, а не только утешениями по телефону. В общем, Ксюха моя, как вы поняли, надежный, порядочный и интересный человек.
И жизнь у нее интересная.
С мужем Виталиком она живет в законном браке и в малогабаритной двушке вот уже 16 лет.
Детей у них нет, потому как супруг наследников не хотел и не хочет.
В начале семейной жизни жена ходила на аборты, как на службу - к восьми утра в районную больницу, а потом, на радость мужу, беременностей больше не случалось.
«Ну что теперь делать, - виновато улыбаясь, разводила руками красивая Ксюша, - ну ты же видишь, характер у него такой своеобразный, немножко эгоистичный, немножко сложный. А вообще он хороший!» «А ты возьми и роди,» - советовали ей одно время провожающие ее в больницу подруги и мама (бедная мама, она жила с дочерью, другого варианта не было и ей приходилось терпеть подвиги своеобразного зятя). «Да вы что, - пугалась и бледнела Ксюша, - да разве ж это честно…»
* * *
Что тут можно добавить?
На сегодняшний день немножко сложный и эгоистичный Виталик вот уже 4 года нигде не работает (нет смысла: устраивается на два дня, скандалит с начальством или дерется с сослуживцами, его тут же, тепленького, увольняют), дни напролет пьет горькую, тоскует от безделья, а когда становится совсем невмоготу, гоняет жену по квартире, лупит руками, ногами и кухонной утварью и кричит, что удавил бы «эту тварь», если б не боялся тюрьмы.
Кончается это все всегда примерно одинаково. Муж, опустошив Ксюхин кошелек, с проклятьями и рычанием, плюясь и матерясь, исчезает в неизвестном направлении на неделю-другую. Ксюша все это время рыдает, заламывая руки, не может работать (чем совершенно выводит из себя начальницу). А затем, понятное дело, муж возвращается, счастливая Ксюша переводит дух и все повторяется по привычному накатанному сценарию.
* * *
Вопрос «зачем ты, дура, с ним живешь?» не всегда остается риторическим. Вариантов ответов обычно немного: «я его люблю», «он без меня не выживет» и третий вариант, самый смешной - «мне с ним хорошо». Мы то ругаем Ксюшу, то посмеиваемся над ней, а Ксюша продолжает жить с Виталиком от битвы к битве. Кстати, Ксюша никогда никого не просит о помощи, никому никогда не жалуется на мужа, и только постоянно разбитые губы и разноцветные синяки выдают ее семейные секреты.
* * *
Но сегодня она позвонила мне днем и чужим голосом (я даже ее не узнала) сообщила, что «влипла по самое не могу» и нам нужно встретиться.
Она приехала, позвонила в дверь, вошла. Я зажгла свет: ксюхину переносицу пересекала малиновая кровавая подсохшая полоса, эффектная мелированная прядь тоже слиплась от крови, на шее и руках выше локтей - синяки от пальцев Виталика. Все как обычно.
«Он ушел от меня, «- глухо сказала Ксюша.
«Как неожиданно!» - усмехнулась я.
Ксюша затряслась в рыданиях: «Он сказал, что хочет развестись со мной. Я теперь не знаю, что мне делать и как дальше жить. Я боюсь. Он все равно убьет меня когда-нибудь.»
«Да что ты говоришь! - возмутилась я, уводя ее на кухню, - это не Виталик, это я тебя сама убью скоро! Что еще должен сделать твой благоверный, чтобы ты этого мерзавца вымела из своей жизни поганой метлой?! У тебя совесть есть?! Себя не жалеешь, маму свою пожалей, Бога побойся!»
«Слушай, - растерянно перебила меня Ксюша, - Жанка, слушай. Мне нелегко тебя просить, но я решилась. Помоги мне, Христом Богом прошу! Мне больше некого просить! Я знаю, ты поможешь!»
«Слава Богу, - забормотала я, наливая подруге водки с апельсиновым соком из пакета, - ну наконец-то. Умница моя. Адвоката я тебе дам самого лучшего, развод он организует быстро. Вопрос имущества у вас ведь не стоит? Ну вот. Он у тебя не прописан? Чудесно! Адвокат найдет способ заставить твоего Виталика испариться из твоей жизни навсегда. Фигу с маслом получит он получит от тебя. Не бойся его, Ксюха! Успокойся! У тебя вся жизнь впереди! Ты молодец!»
* * *
Ксюха поставила на стол пустой бокал и с удивлением посмотрела на меня.
«Жан, ты что? - Ксюша, перестав плакать, даже улыбнулась. - Я о другом хотела попросить.»
Она открыла сумочку, порылась в ней и протянула мне несколько купюр: «Вот, возьми… Только не перебивай и не ори, хорошо? Я тебе адрес дам, сейчас запишу… Это адрес моей дачи. Виталик там сейчас находится, соседка мне сказала, я ей дозвонилась. А на мои звонки он не отвечает. И общаться со мной не хочет. Я тебя вот о чем прошу… Никто не соглашается… И не согласится… А ты согласишься. Понимаешь, дача пустая, нетопленная, у Виталика денег нет ни копейки. Он голодный, понимаешь? Отвези ему деньги. Я тебя очень прошу.»
«А водки с закуской ему отвезти не надо?! - я даже задохнулась от возмущения, - ты вообще еще в уме или уже нет?»
«Отвези, Жан, - бубнила Ксюха монотонно, без скулежа, - Здесь немного, всего пять тысяч. Но ты ему скажи, что через неделю я ему еще привезу. Больше ему нельзя давать - сразу пропьет. Да, и вот еще что. Скажи, что я прошу у него прощения. Что я без него не могу. И не переживу развода. Попроси его вернуться!»
«Нет, - твердо сказала я, - я не повезу. Как говорит моя стихирская подруга Марина П, не повезу даже „рискуя быть обматеренной тобою“. Мне жалко тебя, но не повезу, Ксюш. Прости, если сможешь.»
* * *
Скоро год, как мы не общаемся с Ксюшей.
Думаю, что она никогда не сможет простить меня.
И правильно сделает.
Потому что подруг много, а Виталик один…
Клиффорд Саймак. Наблюдатель
Оно существовало. Но что это было? Пробуждение после сна, первый миг
появления на свет, а, может быть, его просто включили? Оно не помнило ни иного времени, ни иного мира.
Сами собой пришли слова. Слова всплывали ниоткуда, символы, совсем
непрошенные, пробуждались, возникали или включались, как и оно само.
Мир вокруг был красно-желтым. Красная земля и желтое небо. Над
красной землей в желтом небе стояло ослепительное сияние. Журча, по земле
бежал поток.
Минутой позже оно уже знало гораздо больше, лучше понимало. Оно
знало, что сияние в вышине - это солнце, а журчащий поток называется
ручейком. В ручейке бежала не вода, но эта бежавшая жидкость, как и вода в его представлении, состояла из нескольких элементов. Из красной земли на зеленых стеблях, увенчанных пурпурными ягодами, тянулись кверху растения.
Оно уже располагало словами и символами, которых достаточно было для
обозначения понятий жизнь, жидкость, земля, небо, красный, желтый,
пурпурный, зеленый, солнце, яркий, вода. С каждой минутой слов, символов и обозначений появлялось все больше. К тому же оно могло наблюдать, хотя
слово «наблюдать» не совсем подходило - у него не было ни глаз, ни ног, ни рук, ни тела.
Не было ни глаз, ни тела. Оно не знало, какое занимает положение -
стоит ли, лежит или сидит. Не повернув головы - ее у него не было, оно
могло взглянуть в любую сторону. Но как ни странно, оно сознавало, что
занимает определенное положение по отношению к ландшафту.
Оно посмотрело вверх, прямо на слепящее солнце. Сияющий диск не ослепил - ведь глаз, этих хрупких органических конструкций, которые мог
разрушить солнечный свет, у него не было.
Оно знало - звезда класса Б8 с массой впятеро больше Солнца,
отстоящая от планеты на 3.75 а.е.
Солнце с большой буквы?
Когда-то, в прошлом - каком прошлом, где, когда? - оно было знакомо с этими терминами, с тем, что солнце пишется с прописной буквы, что вода
бежит ручейком, представляло себе тело и глаза. Может быть, оно их знало?
Было ли у него когда-нибудь прошлое, в котором оно их знало? А может быть,
это лишь термины, введенные в него для использования в случае
необходимости, инструмент - еще один новый термин - для познания того
мира, где оно оказалось? Познания с какой целью? Для себя? Нелепо, ибо ему
эти знания ни к чему, оно даже не задавалось такой мыслью.
Оно знало все, но откуда Как оно узнало, что это солнце - звезда
класса Б8 и что такое класс Б8? Как оно узнало расстояние до солнца, его
диаметр и массу? Визуально? Как оно вообще узнало, что это звезда - ведь
прежде оно звезд не видело.
И тогда, напряженно думая, оно пришло к заключению, что видело.
Видело множество звезд, их долгую последовательность, протянувшуюся через
галактику, и оно изучало каждую из них, определяя спектральный класс,
расстояние, диаметр, состав, возраст и вероятный срок оставшейся им жизни.
Про каждую оно знало, постоянная ли это звезда или пульсирующая, ему
известны были ее спектр и множество мелких параметров, позволяющих
отличить одну звезду от другой. Красные гиганты, сверхгиганты, белые
карлики и даже один черный. И, самое главное, оно знало, что почти каждой
звезде сопутствуют планеты, потому что практически не встречало звезд без
планет.
Наверное, никто никогда не видел столько звезд и не знал о них
больше, чем видело и знало оно.
Во имя чего оно старалось осознать, с какой целью изучало их, но ему
это никак не удавалось. Цель была неуловима, если только вообще
существовала.
Оно перестало рассматривать солнце и огляделось вокруг, окинув единым
взглядом всю панораму. «Словно у меня множество глаз вокруг несуществующей
головы, - подумало оно. - Интересно, почему меня так привлекает мысль о голове и глазах? Может быть, когда-то они были у меня? А может быть, мысль
о них - это рудимент, примитивные воспоминания, которые настойчиво
отказываются исчезнуть и почему-то сохраняются и проявляются при первой же возможности?»
Оно старалось доискаться до причины, дотянуться и ухватить мысль о памяти, вытащить ее, сопротивляющуюся, из норы. И не смогло.
Оно сосредоточило внимание на поверхности планеты. Оно находилось
(если так можно выразиться) на крутом склоне, вокруг громоздились валуны
черной породы. Склон закрывал одну сторону, зато остальная часть
поверхности лежала перед ним до горизонта, как на ладони.
Поверхность была ровной, только вдали из земли выступало
конусообразное вздутие с зубчатой вершиной, склоны которого были
изборождены складками, как у древнего кратера.
По этой равнине текло несколько речушек, жидкость в которых не была
водой. К небу тянулась редкая растительность. Только на первый взгляд
казалось, что растения, увенчанные пурпурными ягодами, - единственные на планете, просто их было подавляющее большинство и уж очень необычный вид
они имели.
Почва напоминала крупный песок. Оно протянуло руку, вернее, не руку -
ведь рук у него не было - но оно так подумало. Оно протянуло руку,
запустило пальцы глубоко в землю, и в него потекла информация. Песок.
Почти чистый песок. Кремний, немного железа, алюминия, следы кислорода,
водорода, кальция и магния. Практически бескислотный. К нему стекались
цифры, проценты, но вряд ли оно их замечало. Они просто поступали, и все.
Воздух планеты был смертелен. Смертелен для кого? Радиация, которую
обрушивала на планету звезда Б8, тоже была смертельна. Опять же, для кого?
«Что же я должно знать?» - подумало оно. Еще одно слово, не употреблявшееся ранее. Я. Мне. Само. Существо. Личность. Целостная
личность, сама по себе, а не часть другой. Индивидуальность.
«Что я такое? - спросило оно себя. - Где я? Почему? Почему я должно
собирать информацию? Что мне до почвы, радиации, атмосферы? Почему мне
необходимо знать класс звезды, сияющей вверху? У меня нет тела, на котором
это могло бы сказаться. Судя по всему, у меня нет даже формы; у меня есть
только бытие. Бесплотная индивидуальность, туманное я».
Глядя на красно-желтую планету и пурпур цветов, оно на какое-то время
застыло, ничего не предпринимая.
Немного погодя оно вновь принялось за работу. Ощупав нагромождения
глыб и обнаружив ровные проходы между ними, оно поплыло по склону, следуя
проходам.
Известняк. Массивный, жесткий известняк, отложившийся на морском дне
миллионы лет назад.
На мгновение оно замерло, ощущая смутное беспокойство, потом
определило его причину. Окаменелости!
«Но почему окаменелости нарушают мой покой?» - спросило оно себя и неожиданно с волнением или чем-то очень похожим на волнение догадалось.
Окаменелости принадлежали не растениям, древним предкам тех пурпурных
цветов, которые росли на теперешней поверхности, а животным - формам,
более совершенным в своей структуре, гораздо дальше продвинувшимся по лестнице эволюции.
Жизнь в Космосе была такой редкостью! На некоторых планетах
существовали лишь простейшие формы, находящиеся на границе растительного и животного мира - чуть более развитые, чем растения, но еще не животные. «Я могло бы и догадаться, - подумало оно. - Меня должны были насторожить эти
пурпурные растения - ведь они достаточно организованы, это не простейшие
формы». Несмотря на смертельную атмосферу, радиацию, жидкость, которая не была водой, силы эволюции на этой планете не дремали.
Оно отобрало небольшую окаменелость - скорее всего хитиновый покров -
которая все еще содержала нечто, напоминающее скелет. У него были голова,
тело, лапы, довольно плоский хвост для передвижения в том жутком
химическом вареве, которое когда-то было океаном. Были у него и челюсти,
чтобы хватать и удерживать добычу, глаза - возможно, гораздо больше глаз,
чем диктовалось необходимостью. Сохранились отдельные следы пищевода,
остатки нервов или, по меньшей мере, каналов, по которым они тянулись.
Оно подумало о том далеком, туманном времени, когда он («Он? Сначала
было я. А теперь он. Две личности, вернее, две ипостаси одной личности. Не оно, а я и он».) лежал, разлившись тонким слоем по твердому пласту
известняка, и думал об окаменелостях и о себе. Особенно его интересовала
именно эта окаменелость и то далекое, туманное время, в котором
окаменелость была найдена впервые, когда вообще в первый раз он узнал о существовании окаменелостей. Он вспомнил, как ее нашли и как она
называлась. Трилобит. Кто-то сказал ему, что это трилобит, но он не мог
припомнить, кто. Все это было слишком давно и настолько затеряно в пространстве, что в памяти осталась лишь окаменелость, которая называлась
трилобит.
Но ведь было же другое время, другой мир, в котором он был молод!
Тогда, в первые мгновения после пробуждения, он знал, что его не включали,
не высиживали и не рожали каждый раз снова. У него было прошлое. В былые
времена, проснувшись, он сохранял личность. «Я не молод, - подумал он. - Я сама древность. Существо с прошлым».
«Мысли о глазах, теле, руках, ногах - может быть, это память об ином
времени или временах? Может быть, когда-то я действительно обладал
головой, глазами, телом?»
Вероятно, он ошибался. Вероятно, это лишь призрак памяти, порожденный
какой-то случайностью, событием или сочетанием того и другого, происшедших
с другим существом. Возможно, это память, привнесенная по ошибке, - не его, а чья-то еще. А если окажется, что это его собственная память, то что
же с ним произошло, как он изменился?
На какое-то время он забыл про известняк и окаменелости. Он расслабленно и спокойно лежал, распластавшись в складках породы, надеясь,
что спокойствие и расслабленность принесут ответ. Ответ появился, но частичный, раздражающий и мучительный своей неопределенностью. Была не одна, а множество планет, разбросанных на расстоянии бесчисленных световых
лет.
«Если это так, - думал он, - то во всем должен быть какой-то смысл.
Иначе зачем нужны множество планет и информация о них?» И это была новая
непрошеная мысль - информация о планетах. Зачем нужна информация? С какой
целью он ее собирал? Безусловно, не для себя - ему эта информация не была
нужна, он не мог ею воспользоваться. Может быть, он всего лишь собиратель,
жнец, накопитель и передатчик собранной информации?
А если не для себя, то для кого? Он подождал, пока не возникнет
ответ, пока память не возьмет свое, но понял, что достиг предела.
Он медленно вернулся на склон холма.
Комок грунта возле него шевельнулся, и наблюдатель сразу заметил, что
это не порода, а живое существо такой же окраски. Существо передвигалось
быстро. Оно перемещалось короткими плавными движениями, будто тень, а когда останавливалось, сливалось с грунтом.
Наблюдатель знал, что существо изучает его, рассматривает, и силился
предположить, что оно может видеть. Возможно, существо почуяло нечто,
обладающее тем же странным и неопределенным качеством, которое называется
жизнью, почувствовало присутствие иной личности. «Может быть, оно
чувствует силовое поле? - подумал он. - Могу я быть силовым полем,
разумом, лишенным членов и заключенным в силовое поле?»
Он не шевелился, позволяя существу рассмотреть себя. Оно плавно
кружило вокруг, взметая при каждом движении фонтанчики песка и оставляя за собой взрыхленную бороздку. Оно приближалось.
Вот и попалось! Он держал замершее существо, будто охватив его
множеством рук. Он исследовал его, но это не было аналитическое
исследование, ему лишь надо было знать, что это такое. Протоплазма, хорошо
защищенная от радиации и, возможно, - в этом он не был уверен, - даже
развившая в себе способность использовать ее энергию. Вероятнее всего -
организм, не способный существовать без радиации, который нуждался в ней
так же, как другие нуждаются в тепле, пище или кислороде. Существо
разумное, обладающее многочисленными эмоциями - вероятно, вид разума, еще
не способный построить развитую культуру, но все же достаточно развитый.
Еще несколько миллионов лет и он, наверное, породит цивилизацию.
Он отпустил его. Все так же плавно существо умчалось прочь. Он потерял его из виду, но какое-то время еще мог следить за его перемещением
по разматывавшейся ниточке следов и фонтанчикам взлетавшего в воздух
песка.
У него было много дел. Надо узнать профиль атмосферы, провести анализ
почвы и тех микроорганизмов, которые могли в ней оказаться, определить
состав жидкости в ручье, исследовать растительный мир, провести
геологические исследования, измерить силу магнитного поля и интенсивность
радиации. Но сначала необходимо произвести общее исследование планеты,
чтобы классифицировать ее и указать районы, которые могли бы представлять
экономический интерес.
Опять всплыло новое слово, которого раньше у него не было -
экономический. Напрягая память, свой теоретический разум, заключенный в гипотетическое силовое поле, он старался найти определение этому слову.
Когда он нашел его, то смысл проступил ясно и четко - единственное,
что ясно и четко представилось ему на этой планете.
Что здесь можно добыть и каковы затраты на разработку?
«Охота за сырьем», - подумал он. Именно в этом и заключался смысл его
пребывания на планете. Ясно, что сам он никак не может использовать какое
бы то ни было сырье. Должен существовать еще кто-то, кто мог бы вести
эксплуатацию. Но в то же время он почувствовал, как при мысли о сырье по нему прошла волна удовольствия.
«Что здесь приятного? - подумал он. - Искать сырье?» Какую пользу он извлекал от поиска этих скрытых на планетах сокровищ? Хотя, если
вдуматься, не так уж много существовало планет с запасами сырья. А там,
где запасы и были, они ничего не значили, так как местные условия
исключали разработку. Много, слишком много планет позволяли приблизиться к себе лишь такому существу, как он.
Он припомнил, что в свое время, когда становилось очевидным, что
дальнейшие исследования бессмысленны, его пытались отозвать с каких-то
планет. Он сопротивлялся, игнорировал приказы вернуться. По элементарным
нормам его этики всякую работу надо было доводить до конца, и он не
возвращался, пока не выполнял ее полностью. Всякое начатое дело он не в силах был оставить незавершенным. Упрямая преданность начатому делу была
основной чертой его характера; таково было условие, необходимое для
выполнения работы, которую он исполнял.
Или так, или никак. Или он существовал, или нет. Он или работал, или
не работал. Он был так устроен, что его интересовала всякая возникающая
перед ним проблема, и он не отбрасывал ее в сторону до тех пор, пока не решал до конца. Им приходилось мириться с этим, и теперь они это знали.
Его больше не беспокоили, пытаясь отозвать с экономически невыгодной
планеты.
«Они?» - спросил он себя и смутно припомнил других существ, таких,
каким он был когда-то. Они обучили его, сделали из него то, чем он являлся, они эксплуатировали его так же, как и открытые им бесценные
планеты. Но он не возражал - это была его жизнь, единственная, которую он имел. Или такая жизнь, или никакой. Он попытался припомнить подробности,
но что-то мешало. Никогда он не мог получить полного представления о других виденных им планетах - только какие-то обрывочные данные. Он полагал, что кто-то совершает большую ошибку - ведь накопленный им опыт
мог бы служить ему при исследовании каждой новой планеты. Но почему-то они
так не считали, стараясь (правда, не совсем удачно) перед очередной
засылкой стереть из его памяти все воспоминания о прошлом. Они говорили,
что для свежести восприятия, гарантии от ошибок и во избежание
недоразумений на каждую новую планету необходимо посылать полностью
обновленный разум. Именно поэтому всякий раз у него появлялось ощущение,
что он родился именно на этой планете и только на ней.
Что делать. Такова жизнь, а он, будучи в полной безопасности, повидал
множество самых разных планет независимо от условий на них. Ничто не могло
коснуться его - ни клыки, ни когти, ни яд, ни атмосфера, ни гравитация или
радиация, - ничто не могло причинить ему вред, потому что вредить было
нечему. Он шел - нет, не шел, он передвигался - через все преисподние
Вселенной с полным к ним безразличием.
Раздвигая горизонт, поднималось второе солнце - огромная, чванливая
звезда кирпично-красного цвета, а первое солнце тем временем склонялось к западу. «Удобно, что на востоке восходит такая громадина», - подумал он.
«К2, - решил он, - в тридцать с небольшим раз больше Солнца,
температура поверхности, вероятно, не более 4000″ С. Двойная система, но звезд может быть даже больше. Возможно, есть и другие, которых я пока не видел.» Он постарался определить расстояние, но сделать это было
невозможно, даже приблизительно, пока гигант не поднимется выше, пока он не пройдет линию горизонта, которая сейчас разделяла его на два полушария.
Однако второе солнце могло подождать, да и все остальное тоже не к спеху. Есть одна вещь, которую он должен рассмотреть в первую очередь.
Раньше он не отдавал себе в этом отчета, но теперь понял - его раздражало
несоответствие в ландшафте. Явно противоестественным здесь был кратер. Его
не могло тут быть. И хотя налицо были все присущие кратеру черты, он не мог иметь вулканического происхождения, потому что находился посреди
песчаной равнины, а песчаник, разбросанный по его склонам, состоял из осадочных пород. Не было ни следов извержения, ни старых лавовых потоков.
Не мог он образоваться и в результате падения метеорита - всякий метеорит,
создавший такой огромный кратер, превратил бы груды материала в спеченную
массу и тоже выбросил бы потоки лавы.
Он стал потихоньку перемещаться к кратеру. Грунт оставался все тем
же, - все та же красная почва.
Он остановился отдохнуть - если это то слово - на краю кратера и,
заглянув в него, застыл в недоумении.
Кратер был заполнен каким-то веществом, которое образовало что-то
вроде вогнутого зеркала. Но это было не зеркало - вещество ничего не отражало.
И вдруг на поверхности появилось изображение, и если бы только у наблюдателя могло перехватить дыхание, так бы оно и произошло.
Два существа, большое и маленькое, стояли у края карьера над
железнодорожным полотном, а прямо перед ними возвышался срез известняка.
Маленькое существо копалось в обломках с помощью какого-то инструмента,
который держало в руке. Рука переходила в предплечье и соединялась с туловищем, имевшем голову с глазами.
«Это же я, - подумал он. - Это я, только в молодости!»
Он почувствовал, как его охватила слабость, все поплыло, как в тумане, а увиденная картина, казалось, притягивала его к себе, чтобы он слился с собственным изображением. Шлюзы памяти, внезапно открывшись,
низвергли на него давние, запретные сведения о прошедших временах и его
родных. Он отбивался, стараясь прогнать их подальше, но они не желали
уходить. Словно кто-то схватил его и, не выпуская, нашептывал на ухо
слова, которые он не желал слушать.
Люди, отец и сын, железнодорожное полотно, Земля, находка первого
трилобита. В него - в это интеллектуальное силовое поле, служившее ему
доселе убежищем и дававшее покой, в этот продукт эволюции или инженерного
мастерства безжалостно устремилось прошлое.
На отце был старый дырявый на локтях свитер и черные пузырящиеся на коленях брюки. Он курил старую обожженную трубку с обкусанным мундштуком и с интересом наблюдал, как мальчик осторожно откапывал крошечный кусочек
камня, сохранивший отпечаток древнего животного.
Потом изображение мелькнуло и исчезло, и он присел (?) на край
кратера, обрамлявшего теперь мертвое зеркало, которое не отражало уже
ничего, кроме красного и голубого солнц.
«Теперь я знаю», - подумал он. Он знал не то, каким он стал, а то,
кем он был - существом, которое передвигалось на двух ногах, имело тело,
две руки, голову, глаза и рот, которое могло захлебываться от восторга при
находке трилобита. Существом, которое шествовало гордо и уверенно, хотя
оснований для такой уверенности и не имело - ведь оно и отдаленно не обладало его сегодняшним иммунитетом.
Как он мог развиться из такого слабого, беззащитного существа?
«Может быть, через смерть?» - подумал он, и мысль о смерти была так
нова, что ошеломила его. Смерть - это значит конец, но ведь конца нет, его
никогда не будет; нечто - интеллект, заключенный в силовое поле - могло
существовать вечно. Но, может быть, где-то в процессе эволюции или
конструирования смерть сыграла свою роль? Должен ли человек пройти через
смерть, чтобы стать таким, как он?
Он сидел на краю кратера, зная все о поверхности планеты на много
миль вокруг - о красной почве, о желтизне неба, о пурпуре цветов, о журчании жидкости в ручье, о красноте и сини солнц и теней, которые они
отбрасывали, о бегущем существе, взметавшем фонтанчики песка, об известняке и окаменелостях.
Знал он и кое-что еще, и при мысли об этом его охватили неизведанные
доселе паника и страх. Да, он не знал этих чувств, потому что обладал
защитой и иммунитетом. Он был недосягаем ни для каких сил и даже на солнце, пожалуй, чувствовал бы себя в безопасности. Ничто не могло нанести
ему вред, ничто не могло проникнуть в него.
Теперь все изменилось. Теперь что-то преодолело его защитный заслон.
Что-то вырвало из него стародавние воспоминания, а потом отобразило их в зеркале. На этой планете существовала сила, которая могла проникнуть к нему, вырвать то, о чем он и сам не подозревал.
«Кто вы? Кто вы? Кто вы?» - понеслось по планете, но в ответ, будто
насмехаясь, пришло только эхо. Слабее, слабее - только эхо.
Нечто могло позволить себе не отвечать. Зачем ему это? Оно могло
сидеть, чопорное и молчаливое, слушая, как он кричит, и выжидая, не содрать ли еще один пласт его памяти, чтобы как-то использовать или
посмеяться над ним.
Он утратил свою безопасность. Он стал беззащитен, обнажен перед этой
силой, которая продемонстрировала ему его беззащитность с помощью зеркала.
Он внять закричал, но на этот раз обращаясь к тем, кто послал его
сюда.
«Заберите меня! Я беззащитен! Спасите меня!»
Молчание.
«Я же работал на вас - я добывал информацию - я сделал свое дело -
теперь вы должны помочь мне!»
Молчание.
«Пожалуйста!»
Молчание.
Молчание и даже нечто большее. Не только молчание, но и отсутствие,
вакуум.
Случившееся потрясло его. Его бросили, порвали с ним все связи,
оставили на произвол судьбы в глубине неизведанного пространства. Они
умыли руки, бросили его не только без защиты, но и в одиночестве.
Они знали о случившемся, знали все, что с ним когда-либо происходило.
Они постоянно управляли им и знали все, что знал он. Они почувствовали
опасность раньше, чем ощутил ее он сам, поняли, что опасность угрожает не только ему, но и им самим. Если какая-то сила могла проникнуть сквозь его
защиту, она могла проследить и его связи и добраться до них. Поэтому связь
была прервана раз и навсегда. Они не хотели рисковать. Именно об этом они
постоянно заботились. «Ты не должен обнаруживать себя. О твоем присутствии
никто не должен догадываться. Ты не должен ничем выдавать свое
присутствие. И никогда ты не должен позволить выследить нас».
Холодные, расчетливые, безразличные. И испуганные. Вероятно, более
испуганные, чем он. Теперь им было известно о существовании в галактике
такой силы, которая могла обнаружить посланного ими бесплотного
наблюдателя. Теперь они никогда не смогут послать другого, даже если он у них будет, потому что в них всегда будет жить страх. Возможно, страх даже
усилится - что, если связь прервана недостаточно быстро, если та сила,
которая обнаружила их наблюдателя, уже нашла дорогу к ним?
Страх за их тела, доходы…
«Не за их тела, - произнес голос внутри него. Не за их биологические
тела. Ни у кого из твоего племени больше нет прежних тел…»
- А кто же они? - спросил он.
«Они лишь исполнители функций, значение которых сами смутно
понимают».
- Кто ты? - спросил он. - Откуда ты все это знаешь?
«Я почти ничем не отличаюсь от тебя. Теперь и ты станешь таким же,
как я. Ты осознал себя и стал свободен».
- А разве достаточно осознать себя? - спросил он и тут же понял, что
ответ ему уже не нужен.
- Благодарю тебя, - сказал он.
ВЕЖЛИВОСТЬ В ГОРАХ
Картер Бетан ехал стоя в кузове грузовика. Он наклонился вперед над кабиной, и концы его длинных черных волос хлестали ему лоб. Ощущение было словно от уколов маленьких игл и столь постоянное, что лоб онемел, и он перестал обращать внимание.
Не обратил он внимания и на глаза мужчин в грузовике, сочувствующие глаза, когда они остановились посадить его и подвезти в город. Он видел их глаза, но мозг его находился в оцепенении.
Так было уже несколько дней.
Когда прибыл шериф, Картер Бетан теребил рукав своей военной рубахи - рубахи, в которой он демобилизовался, с желтой эмблемой, теперь уже сморщенной и почти белой. Он не отрываясь смотрел на пятна крови на выцветшей, застиранной одежде. Следы сержантских нашивок тоже почти стерлись. Но кровь была свежей - ярко-красной, и он смотрел на нее в состоянии начинающегося оцепенения. Он говорил медленно, в недоумении:
- Я обрабатывал грядку табака и видел, как она пошла сторону дороги. Но я не придал значения. Она знала, что нельзя выходить на дорогу. Она была хорошим ребенком в этом отношении, никогда далеко не уходила. Я сказал Анне, что приведу ее назад.
Он взглянул на рукав своей рубашки.
- Я это и сделал.
Шериф слушал его с чувством неловкости. Кожа его ремня и кобуры поскрипывала, когда он переносил вес на другую ногу. Его вопрос прозвучал почти ласково:
- Ты ведь так и не видел никакой машины, да, Картер?
- Гора скрывает все шоссе в том месте, где я находился. Я ничего не видел, шериф, - сказал Картер, медленно произнося слова, - я только слышал. Всего два транспорта прошло мимо.
Если слово «транспорт» и прозвучало странно, Картер этого не осознавал. В армии любая машина - транспорт, какого бы она ни была веса и размеров. Картер Бетан был солдатом долгое время, дальше, чем он был бывшим солдатом, дольше, чем он опять был дома, в Теннесси, и женат, и отец.
- Я слышал, как они ехали от города, газ выжат до предела, один за другим. Они внезапно притормозили, оба, когда как раз были здесь. Потом опять наддали газу. Я и внимания не обратил тогда.
Кожаные ремни шерифа скрипнули громче:
- Мне жаль, сынок. Нельзя определить машину на слух - никак, если находишься по другую сторону горы. Любой адвокат разделает тебя в пух и прах на суде.
Молодой человек стоял молча, теребя рукав, и на участке дороги воцарилась тишина.
- Да, - сказал он, - наверное, адвокат разделает.
- Мы сделаем все, что можем, сынок.
- Я буду очень обязан, шериф. Она теперь умерла. И мало что мы можем сделать.
- Да, если только нам не повезет.
- Наверное, так. Я никогда, не был, что называется, по-настоящему везучим. А вы, шериф?
- Мне жаль, сынок, - сказал шериф. - Во всяком случае, мы сделаем все, что сможем. Это трудно, без свидетелей. Тут должно случиться почти чудо, так сказать, чтобы добиться справедливости в подобном случае. Я сомневаюсь даже, осталась ли вмятина на машине, она была такой маленькой девочкой…
Он уже не слышал шерифа, потому что окончательно оцепенел. Шериф отвернулся от него и сурово обратился к своим помощникам.
- Поехали дальше, к Джилли, - сказал он. - Был звонок опять о каких-то неприятностях там. Похоже, что некоторые рождаются мерзавцами.
Он опять повернулся к Картеру и сказал:
- Мне лишь, сынок. Мы сделаем все, что сможем.
Молодой человек не почувствовал, как шериф застенчиво коснулся его рукой.
Сейчас Картер Бетан стоял, раскачиваясь на широко расставленных ногах, и смотрел, как узкая асфальтовая дорога скользила под колеса, поворачивая, поднимаясь и круто спускаясь, как это бывает в горах. Из кабины под ним доносились выкрикиваемые обрывки разговора, звучавшие отдаленно и слабо сквозь шум вибраций грузовика и ветра в ушах.
Сзади вопросительно прозвучал сигнал автомашины, и Картер Бетан рассеянно показал рукой, что впереди дорога свободна. Это было вежливостью, обычной на дорогах в горах. Машина уверенно пошла вперед. Молодой человек взглянул на нее, и его оцепеневший мозг зафиксировал: шевроле-36 седан.
Молодой человек принадлежал к поколению, в котором натренированность в определении всех марок и моделей автомобилей являлась предметом гордости, и этот навык оказался полезным во время войны, потому что был частью существования того поколения. В горах машина стала механическим продолжением жизни, как некогда винтовка, и как винтовка она была инструментом смерти.
Опираясь о кабину грузовика, раскачиваясь вместе с наклонами широкого пола кузова, Картер Бетан стоял, оцепеневший, на холодном ветру. Он отрешенно наблюдал, как грузовик вписывался, то влево, то вправо, в знакомые повороты дороги, ведущей в город. Не было нужды сосредоточиваться на дороге: Картер знал ее наизусть, и этими изгибами и поворотами она утешала его, как друг, в его беспомощном гневе и боли.
Он не оборачивался до тех пор, пока не услышал опять сигнал автомобиля.
Джип был ярко-оранжевый, с надписью «Братья Джилли. Станция обслуживания» на раме ветрового стекла. Ее водитель пристально смотрел на молодого человека в кузове грузовика, потом выглянул за грузовик, чтобы увидеть извивающуюся дорогу впереди. Картер повернулся лицом к ветру; не оборачиваясь, он подал водителю сигнал ждать, следовать за грузовиком. Машина, ехавшая навстречу им, просвистела мимо. Джип нетерпеливо дернулся влево, к центру дороги. Рука Картера сделала отмашку назад. Опять по противоположной полосе прошла машина.
Грузовик, с джипом почти под задним бортом, вошел в длинный S-образный поворот: направо, потом налево, потом опять направо, сначала под гору, потом, на середине поворота, вверх. Джип резко выстрелил знакомой выхлопной трубой - незабываемый, безошибочно узнаваемый звук, - когда мотор сбросил обороты на спуске. Водитель следил за рукой Картера.
Лоб Картера онемел еще больше, ветер дул сильнее, когда он повернул к нему лицо. Но его мозг мгновенно стал ясным и острым. На другом конце S-образного поворота, на противоположной горе, он увидел мелькнувшее пятно оранжевого цвета. Он следил за ним с холодной расчетливостью, теперь уже больше не беспомощный.
Он оглянулся на оранжевый джип сзади. Глаза водителя были сконцентрированы на Картере; слегка поднялись выше руки, сигнализирующей предостережение. Какой-то момент двое мужчин в упор смотрели друг на друга, как будто загипнотизированные ощущением ветра и скорости.
Потом, когда он почувствовал, что грузовик отклоняется влево, в длинную составляющую S, Картер перенес вес на другую ногу, чтобы сохранить равновесие, опять повернулся лицом к ветру и весь подобрался.
Он почувствовал, как пол грузовика пошел вверх, прижимаясь к его ступням, на изгибе средней кривой. Он изменил свой сигнал и отмахнул джипу «вперед» длинным грациозным движением левой руки - жест уверенности, абсолютной надежности.
Нетерпеливый джип, тащившийся сзади, мгновенно рванул влево, послушный яростно выжатому акселератору. Грохот удара оранжевого с оранжевым был значительно более мощным, чем шум ветра.
Грузовик затормозил и остановился, и Картер, и трое из кабины спрыгнули с машины и побежали назад, к столкнувшимся джипам. Стояла тишина, полная и умиротворяющая после шума ветра. Голоса мужчин звучали в ней приглушенно. Сначала они кричали, потом заговорили тихо, по привычке и в благоговении.
- Оба брата Джилли - голова в голову.
- Боже, взгляните на них! Они никогда никому не давали водить свои джипы. Если бы этого не знать, никак не скажешь, кто это, да?
Они топтались вокруг, наблюдая, как колесо вращалось медленнее и медленнее.
- Я знал, однажды с ними что-нибудь случится, так эти сумасшедшие идиоты ездили.
Когда колесо остановилось, человек, говоривший последним, сказал:
- Ну, поехали, вызовем шерифа. Здесь мы ничего сделать не можем.
Потом он продолжил:
- Я думаю, это последняя неприятность, которая предстоит шерифу с братьями Джилли. Бог свидетель, у него их было достаточно. У него и у многих других. Похоже, что эти двое родились негодяями, мерзкими негодяями.
Он повернулся к Картеру и с неуместностью, присущей человеку в шоке, спросил:
- Тебе там нормально наверху ехать, парень? Я и забыл про тебя.
Картер кивнул, потом добавил таким же спокойным тоном:
- Я собирался поехать на станцию с одним из них, вместо города. Я слышал, что один из джипов проехал от города какое-то время назад, и ожидал, что он будет возвращаться.
- Тебе бы пришлось его ждать вечность.
- Нет, - сказал Картер, перелезая через задний борт. - Я не думал, что долго придется ждать, там или здесь, того или другого.
Мужчины, стоявшие на дороге, не слышали его. Все еще в состоянии благоговейного ужаса, один из них сказал:
- Забавно, если подумать об этом, да? Ведь это, можно сказать, единственные два джипа, которые встречаешь на этой дороге.
Мужчины забрались в машину, и грузовик двинулся. Опять опираясь о крышу кабины, Картер Бетан думал о том, что теперь его поездка в город бессмысленна. Возможно, ему бы и не понадобилось больше двух патронов, которые были в его автоматическом пистолете 0.45 под рубахой. Но было бы лучше иметь магазинную коробку полной. Теперь это не имело значения.
Сзади опять прозвучал сигнал автомашины, и рука Картера Бетана мгновенно просигналила «осторожно». Они приближались к еще одному изгибу дороги.
СПОРТИВНЫЙ ИНТЕРЕС
На задворках одной из крупнейших мануфактурных фабрик Хаустона кипит
оживленная работа. Целый ряд рабочих хлопочет, подымая тяжести с помощью
блоков и талей. Каким-то образом канат перетирается и подъемный кран летит
вниз. Толпа с быстротой молнии рассеивается, кто куда. Сильный, режущий
уши грохот, туча пыли и - труп человека под тяжелыми лесами.
Остальные окружают его и геркулесовыми усилиями стаскивают балки с исковерканного тела. Из грубых, но добрых грудей вырывается хриплый ропот
жалости, и вопрос обегает все уста:
- Кто скажет ей?
В маленьком аккуратном домике близ железной дороги, который они,
стоя, видят отсюда, ясноглазая, каштаново-волосая молодая женщина
работает, напевая, и не знает, что смерть в мгновение ока вырвала ее мужа
из числа живых.
Работает, счастливо напевая, в то время, как рука, которую она
выбрала для защиты и поддержки в течение всей ее жизни, лежит неподвижная
и быстро холодеет холодом могилы!
Эти грубые люди, как дети, стараются уклониться от необходимости
сообщить ей. Их страшит принести весть, которая сменит ее улыбку на горе и плач.
- Иди ты, Майк, - говорят одновременно трое или четверо из них. - Ты,
брат, ученее, чем кто-либо из нас, и будешь чувствовать себя, после того,
как скажешь ей, как ни в чем не бывало. Пошел, пошел - и будь поласковее с женкой бедного Тима, пока мы попробуем привести труп в порядок!
Майк - приятного вида мужчина, молодой и дюжий. Кинув последний
взгляд на злополучного товарища, он медленно направился вниз по улице к домику, где живет молодая жена - теперь, увы, вдова.
Прибыв на место, он не колеблется. Сердце у него нежное, но закаленное. Он поднимает щеколду калитки и твердым шагом идет к двери.
Прежде, чем он успевает произнести хоть одно слово, что-то в его лице
говорит ей всю правду.
- Что это было? - спрашивает она. - Внезапный взрыв или укус змеи?
- Подъемный кран сорвался, - говорит Майк.
- В таком случае я проиграла пари, - говорит она. - Я не сомневалась,
что это будет - виски.
Жизнь, господа, полна разочарований.
ОБОРОТНАЯ СТОРОНА
Все газеты обошло одно утверждение, касающееся хорошо известного
женского недостатка - любопытства. Оно гласит, что если мужчина принесет
домой номер газеты, из которого вырезан кусочек, жена его не успокоится до тех пор, пока не достанет другого экземпляра и не убедится, что именно
было вырезано.
Один из хаустонских жителей настолько заинтересовался этим
утверждением, что решил проверить его на опыте. Как-то вечером на прошлой
неделе он вырезал из утренней газеты объявление о новом средстве против
катара - так, дюйма на два - и оставил искалеченный номер на столе, где
жена не могла его не заметить.
Он взял книгу и сделал вид, что поглощен ею, в то же время наблюдая
за женой, просматривающей газету. Когда той попалось место, откуда была
вырезана заметка, она нахмурилась, и серьезное раздумье отразилось на ее лице.
Однако, она ни слова не сказала, и муж никак не мог решить наверняка,
возбуждено в ней любопытство или нет.
На следующий день, когда он вернулся к обеду, жена встретила его с пылающими глазами и зловещим дрожанием губ.
- Жалкий лживый негодяй! - вскричала она. - После стольких лет
совместной жизни узнать, что ты низко обманывал меня, ведя двойную жизнь и навлекая позор и горе на твою ни в чем неповинную семью! Я всегда
подозревала, что ты мерзавец и подлец, а теперь у меня в руках неоспоримое
доказательство этого!
- Что - что - что ты имеешь в виду, Мэри? - вырвалось у него. - Я ничего не сделал!
- Конечно, ты готов добавить и ложь к списку твоих пороков! Раз ты делаешь вид, что не понимаешь меня - погляди на это!
Она держала перед ним неповрежденный экземпляр вчерашней утренней
газеты.
- Ты рассчитывал скрыть от меня твои поступки, вырезав часть газеты,
но я умнее, чем ты думал!
- Но это всего лишь шутка, Мэри. Я не думал, что ты отнесешься к этому серьезно.
- Ты называешь это шуткой, бессовестный негодяй! - вскричала жена,
развертывая перед ним газету.
Муж взглянул - и прочел в смущении и ужасе. Вырезая объявление о катаре, он ни на минуту не подумал взглянуть, что стояло на оборотной
стороне его - и вот какая заметка должна была представиться глазам того,
кто встретился с вырезкой, читая другую страницу листа:
Один из жителей города, видный делец, весьма весело проводил вчера
время в одном из ресторанов, ужиная вместе с двумя хористками
гастролирующей в настоящее время у нас комической оперы. Излишне громкий
разговор и битье посуды привлекли внимание посторонних, но все было
улажено, благодаря видному положению, занимаемому упомянутым джентльменом.
- Ты называешь это шуткой, старая ты гадина? - визжала возбужденная
дама. - Я уезжаю к маме сегодня же вечером и намерена остаться там. Думал
надуть меня, вырезав заметку, да? Ты низкая, транжирящая деньги змея - ты!
Я уже упаковала свои сундуки и еду сию же минуту домой… не подходи ко мне!
- Мэри! - пролепетал не находивший слов муж. - Клянусь, что я…
- Не прибавляйте кощунства к вашим преступлениям, сэр!
Муж сделал три-четыре тщетных попытки заставить себя выслушать, а затем схватил шляпу и выбежал на улицу. Через четверть часа он вернулся с двумя шелковыми платьями, четырьмя фунтами конфет, бухгалтером и тремя
приказчиками, чтобы доказать, что в упомянутый вечер он был по горло занят
у себя в магазине.
Дело в конце концов было улажено к удовлетворению обеих сторон, но зато один из хаустонских жителей больше не испытывает любопытства по вопросу о женском любопытстве.
АРИСТОКРАТКА
Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:
- Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в своё время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то всё и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всём объёме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золочёный.
- Откуда, - говорю, - ты, гражданка? Из какого номера?
- Я, - говорит, - из седьмого.
- Пожалуйста, - говорю, - живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?
- Да, - отвечает, - действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижёт. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц - привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.
Дальше - больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму её под руку и волочусь, что щука. И чего сказать - не знаю, и перед народом совестно.
Ну, а раз она мне и говорит:
- Что вы, - говорит, - меня всё по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы, - говорит, - как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.
- Можно, - говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой - внизу сидеть, а который Васькин - аж на самой галерке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я - на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то её вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошёл. Гляжу - антракт. А она в антракте ходит.
- Здравствуйте, - говорю.
- Здравствуйте.
- Интересно, - говорю, - действует ли тут водопровод?
- Не знаю, - говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг её и предлагаю:
- Ежели, - говорю, - вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.
- Мерси, - говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом, и жрёт.
А денег у меня - кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег - с гулькин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.
Я хожу вокруг неё, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.
Я говорю:
- Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
- Нет.
И берёт третье.
Я говорю:
- Натощак - не много ли? Может вытошнить.
А она:
- Нет, - говорит, - мы привыкшие.
И берёт четвёртое.
Тут ударила мне кровь в голову.
- Ложи, - говорю, - взад!
А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Всё равно, думаю, теперь с ней не гулять.
- Ложи, - говорю, - к чёртовой матери!
Положила она назад. А я говорю хозяину:
- Сколько с нас за скушанные три пирожные?
А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет.
- С вас, - говорит, - за скушанные четыре штуки столько-то.
- Как, - говорю, - за четыре?! Когда четвёртое в блюде находится.
- Нету, - отвечает, - хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём сделан и пальцем смято.
- Как, - говорю, - надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.
А хозяин держится индифферентно - перед рожей руками крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.
Одни говорят - надкус сделан, другие - нету.
А я вывернул карманы - всякое, конечно, барахло на пол вывалилось, - народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.
Сосчитал деньги - в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме:
- Докушайте, - говорю, - гражданка. Заплачено.
А дама не двигается. И конфузится докушивать.
А тут какой-то дядя ввязался.
- Давай, - говорит, - я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги.
Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.
А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
- Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с дамами.
А я говорю:
- Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись.
Не нравятся мне аристократки.
Слово «короче» всегда так удлиняет рассказ.
Пионер в автобусе:
- Садитесь, пожалуйста, на мое место. Я молодой, я постою!
Дедушка:
- Спасибо, внучок, но мне скоро выходить.
Пионер:
- В тираж?
Дедушка:
- Как тебе не стыдно! Я тебе в дедушки гожусь!
Пионер:
- А, по-моему, я это удачно пошутил. Старик, ты же одной ногой в могиле, хоть улыбнись перед выходом в тираж!
Дедушка:
- Уймите его кто-нибудь! Сопляк! Я таких, как ты, на фронте ножом убивал!
Пионер:
- Внимание! Все свидетели: товарищ только что сознался, что на фронте был
полицаем и постоянно резал еврейских детей.
Дедушка:
- Товарищи, я не это имел в виду, я не знал, что этот хам еврейской
национальности.
Первый пассажир:
- Hу, как это вы не знали?! Что, по нему не видно, что ли? Вон какой шнобель из-под пилотки торчит.
Пионер:
- Я еще и картавить здорово умею!
Второй пассажир:
- Видите? Еврейский мальчик уступил вам свое место, а вы его ножом!
Дедушка:
- Да я…, я же и говорю, что неправильно выразился, потому…
Пионер:
- Потому, что учиться ему некогда было - ему надо было нас бить и Россию спасать - к арийскому порядку её приручать…
Милиционер:
- Что здесь происходит, товарищи?
Первый пассажир:
- Да, вот, товарищ милиционер, фашист мальчонку хотел зарезать! Вспомнил военную молодость.
Дедушка:
- В чем дело - пустите руки…, да посмотрите же, у меня и ножа никакого нет… !
Второй пассажир:
- Вот видите, товарищ милиционер, память его подвела: пошёл мальчиков резать, а ножик забыл!
Третий пассажир:
- Да, старость не радость!
Пионер:
- Hеотвлекаемся, друзья! Что будем делать с фашистом? Учитывая напряженную международную обстановку, я предлагаю его высадить!
Четвертый пассажир:
- Какой миролюбивый пионер. Тот его ножом, а он, мол, просто высадить….
Пятый пассажир:
- Будем высаживать между остановками?
Пионер:
- Да, между. Высадить его прямо в поле, как картошку! Чтоб одна башка только из земли, а на лбу надпись. У меня и фломастер есть!
Дедушка:
- Товарищи! Что вы делаете?! Прекратите! Фломастер же плохо отмывается….
Шестой пассажир:
- Фломастер, фломастер - ишь, по-немецки залопотал! Шпрехензидоийчь, Иван Андреевич?
Дедушка:
- Я…, я…
Шестой пассажир:
- Вот и хорошо, вытаскивай его, ребята!
Фашиста вытаскивают и сажают в поле, как и посоветовал пионер….
Милиционер утаптывает землю вокруг головы. Все возвращаются в троллейбус и продолжают
движение. Царит тягостная тишина. Все стараются не смотреть в глаза друг другу. Пионер уступает место какой-то вновь вошедшей старушке. Та кокетливо отказывается. В глазах пассажиров появляется нездоровый блеск….
Я, наверное, никогда не пойму, почему у мужчин и женщин такие разные потребности по части секса. Венера, Марс - никогда этого не пойму. Почему у мужчин принятие решений идет через голову, а у женщин - через сердце?!
Дело было так. На прошлой неделе как-то вечером мы с женой ложились спать…
Я попытался к ней подкатиться, но в конце концов услышал:
- Знаешь, мне не что-то хочется. Просто подержи меня в своих объятиях.
- Что?!!
И она сказала самую ужасную фразу, которую только может услышать мужчина от своей любимой:
- Ну, правда, дорогой. Мне кажется, ты просто не улавливаешь мои женские эмоциональные потребности.
Я подумал: «С чего бы это она?».
В общем, в тот вечер так ничего и не получилось, мы просто заснули.
На следующий день мы отправились за покупками в один известный магазин. Мы с ней погуляли по разным отделам, она примерила три офигительно дорогих вечерних платья, но не могла понять, какое ей лучше всего подходит. Я сказал, чтобы она взяла все три.
Потом она отправилась искать туфли, которые сочетались бы с этими платьями, и я предложил ей взять по паре к каждому платью. По пути к кассе нам попался ювелирный отдел, и она подобрала себе пару сережек с бриллиантами.
Знаете… я давно не видел ее настолько возбужденной. Видимо, она решила что я рехнулся - она решила спросить меня, как насчет вон того теннисного браслета - я-то знаю, что она и ракетки-то в руках никогда не держала. Ну, я и на это согласился. В общем, она едва ли не визжала от восторга, удовольствие у нее было прямо-таки физически-сексуальным.
Надо было видеть, как светилось ее лицо, когда она сказала:
- Ну, дорогой, мне кажется, что это все. Можно идти к кассе.
Я с трудом сдерживал себя, когда я произнес:
- Нет, дорогая, мне что-то не хочется.
Вот вы знаете, что значит выражение «спал с лица»?
Вся вот эта гамма эмоций - непонятки, огорчение, возмущение, гнев… пробежала по лицу моей обожаемой.
- Ну, правда, дорогая. Я просто хочу, чтобы ты подержала в своих объятиях все вот это вот.
И когда она уже была готова наброситься меня и разорвать на тысячу маленьких клочков, я добавил:
- Мне кажется, что ты просто не улавливаешь мои мужские финансовые возможности…
Так что теперь примерно до 2014 года секса мне не светит…
услышал:-Мы тут с подругой идем из магазина, выходит мужик с лотком яиц, идем следом, скользим, зубами за ветер цепляемся, тут впереди грохот мужик грохнулся со всего размаху-лежит не шевелится мы балансируя к нему помочь, подружка ему говорит-«Как яйца, целы?» у мужика глаза по ведру стали, вскочил и быстренько от нас… смотрим вслед, а мужик который с яйцами был перед ним идет…
Свет бил в глаза. В голове мысли остановились. В оцепинении замерла.
За спиной темнота, впереди слепящий свет.
- Не мучай девочку, притуши свет, - раздался голос позади. Я резко обернулась, но опять ничего не увидела, кроме кромешной темноты. А свет действительно стал не таким ярким и я смогла рассмотреть белую простынь и… крылья, подняла глаза выше и увидела, что свет исходит от нимба и и волосы кажутся золотыми, лицо умиротворенное, а в глазах ласковый свет и тепло… я прямо почувствовала как мой рот начинает открываться. Но меня снова перебил голос, в котором приятно было слышать легкую хрипотцу и хитрость.
- Ну, опять началось… Сейчас она скажет, какой красивый. Потрогать можно? Ты лучше на меня посмотри, я-то точно получше буду.
Раздался щелчок пальцами и я обернулась. Как будто кто-то навел прожектор света на импозантного молодого мужчину во фраке, в цилиндре и с тросточкой. В глазах огонь и искорки хитрости. Тут он снял цилиндр и я увидела рожки, пригляделась увидела хвост и копыта. Я скосила глазки и задала самый глупый вопрос:
- Ребята, вы кто?
Вчера я не пила. На улице не октябрь, значит Хеллоуин отменяется. Значит, я сошла с ума. руками начала шарить по телу… Телефона нет. а я в ночной рубашке…
- Не видишь что ли? Малдер и Скали - мы. Мы - истина, и мы всегда где-то рядом, - сказал обладатель шикарных рожек.
- Не неси вздор, видишь, девочка итак в шоке. Поверит же. Я - ангел, - произнес приятный баритон.
Я даже и глазом не успела моргнуть, как второй оказался рядом с Ангелом.
- Сразу говорю, ты опускаешь все писки и визги, не будешь себя щипать бить по щекам, не будешь полчаса выносить мозг фразами типа - этого не может быть… я сошла с ума… О, боже я глазам своим не верю… если расскажу подружкам, они не поверят… Да, и не слова про рога!!! Надоело слушать одно и то же…
- Прошу прощения за него, - сказал Ангел и как-то печально вздохнул. - Я - Ангел, а он - Черт.
- Да поняла она это, поняла. Видишь на лбу написано - «Не дура». Надеюсь, надпись подтверждает написанное, - сказал черт и махнул в мою сторону рукой. Я еле удержалась, чтобы не провести рукой по лбу.
- Симпатичный хвост, конец красиво пострижен и уложен, - брякнула я и опять уставилась на них.
- Уууууууу… чую мы тут надолго, хватит тянуть резину, - сказал черт и толкнул ангела в бок. Ангел виновато улыбнулся, достал очки и свиток. Развернул его…
- Мы посланы к Вам с миссией… - сказал Ангел, но тут его перебил черт, он поднял тросточку и ткнул в свиток.
- Пропусти всю эту лабуду, начни отсюда, - сказал черт. - Виновна и приговорена.
- Эээээ, стоп-стоп, - сказала я. - Вы что-то перепутали.
- А! Точно, - сказал черт, стукнул о пол тростью и вдруг оказался в мантии и парике и за столом вместе с ангелом. Ангел выглядел смущенным, растерянным и немного уставшим. - Согласно материалам дела…
- Какого д-дела?- заикаясь сказала я.
- Этого, - грозно сказал черт, за его спиной вспыхнуло пламя, и он приподнял папку на которой я только и успела увидеть «Дело №… и свои фамилию, имя и отчество. - Быстро отвечай, когда ты последний раз любила!!! И я не про секс говорю!!!
Бедный ангел сначала побледнел, а потом покраснел.
- Я… я… - это все что я смогла произнести.
- Вот-вот, я-я-я… прямо самый худший немецкий фильм, - сказал черт, листая страницы дела. - Роддом, ясли, детский сад, школа… универ… работа и НИЧЕГО!!!
Он направил на меня палец и грозно вымолвил, - Виновна! Итак, приступаем к оглашению вердикта.
- Это все какая-то ошибка. Какой в черту суд??? я не виновна!!! - сказала я, черта будто осветило яркое пламя.
- Вечно у них так - я - не я и лошадь не моя. Суду все ясно. Не было любви, и не будет!!! - Подожди, - подал голос Ангел. - Мы же как раз за то, чтобы была.
- За непризнание, за непредвидение, за игнорирование и за невероятный долг, Вы, Лена, приговариваетесь к исправительным работам. Подпишите тут, - сказал черт и ткнул тростью в невесть откуда взявшийся лист с мелконаписанным текстом.
- Ничего я подписывать не буду. Пока вы я не узнаю…
- Нет, - непреклонно сказал черт.
- Какой к Черту долг!!! - только успела сказать, как черта опять озарило пламя. - Но я хочу знать!
- Нелья, - сказал черт.
- Ну, как же нельзя, - сказал Ангел и встал, его нимб загорелся ярче и стало опять невероятно светло. - Вы задолжали, Любви. Вы взяли и растратили…
- Чего я взяла и расстратила!!! Кому??? И при чем тут вы? - перебила я Ангела.
-Уууууууу… Тяжелый случай, - сказал черт. - И эта дура гремучая, хоть и юрист…
Ангел печально улыбнулся.
- Вы задолжали Любви…
- Что я задолжала? - голова шла кругом…
- ЛЮЮЮЮБВИ, - пропел Черт. - Ля муррррр.
- Так почему Вы тут? Почему она сама не пришла? - сказала я, щипая себя за руку, было больно, но я не просыпалась.
- Мы - есть Любовь, - в унисон сказали они. При этом Ангел весь засветился изнутри, а черт весь заполыхал огнем. - Мы две грани, две стороны, два её проявления.
- Худшее, - сказал черт и поклонился. Театрально повел рукой в сторону ангела, - И лучшее.
Они смотрели мне в глаза. Я опять открыла рот.
- Но…
- Это тут не причем, - прервал Черт.
- А…
- И это не имеет никакого отношения
- По…
- Не понять тебе… ПОка
- В чем и…
- А вот это по существу, - возликовал Черт. - Итак, подписывай.
Передо мной опять появился листок с мелконаписанным текстом и ручка.
- Вы приговариваетесь к исправительным работам. Долг, проценты, плюс моральный ущерб… форма. Аха… Итого. Обязанности… читай внимательно. Пронзать сердца, соединить любящих, разъединять не предназначенных друг другу, находить обрывы. В общем будешь Амуром! то бишь Амурой… Вот тебе держи, - передо мной оказались лук стрелы, и набор для шиться
- Амур? Но это же малыш в памперсе с луком и стрелами!!!
- Тебе что-то не нравится? - щелкнув пальцами, сказал черт. Ангел покраснел и закрыл глаза руками. - Симпатичненько… Такая… пропадает…
Я вскрикнула, прикрыв руками голую грудь. Раздался щелчок, и вдруг я почувствовала, что я парю над землей, в одном памперсе. Я заглянула за правое плечо у меня были крылья и белые одежды как у ангела. Белые, но не такие белоснежные как у него.
- Ну, вот и все, - удовлетворенно сказал черт. - А теперь подписывай.
Как во сне я подписала. Лист сразу оказался перед Ангелом и Чертом неизвестно откуда взялся письменный набор в виде Инь-Янь, на черной стороне было белое перо, на белой - черное. Белое оказалось у ангела, черное у черта. каждый из них оставил автограф и откуда-то взялись печати, которые они поставили на буквах МП. Хлопок в ладоши, и документ растроился. один оказался в руках у ангела, другой у черта, а третий у меня.
- Я умерла? - вдруг спросила я, прикоснувшись к своим крыльям.
Черт хохотнул. Ангел вздохнул и сказал: - Нет. Ты живая. Но теперь ты работаешь на нас.
Я услышала хорошо знакомый звук, звонил будильник.
- Упс, - сказал черт. - Засиделись мы однако. Нам с Ангелом пора. Дел не в проворот. Да и тебе засиживаться, пардон залеживаться некогда. Ангел, пожми ей руку. Поздравляем, удачи и все такое. Ну, всё. Адьё! Давай-давай, идем, нас ждет тааааакая штучка…
- Перестань, вечно ты так… - это были последние слова ангела, что я услышала, перед тем как они расстворились. А я упала на свою кровать. Вскочив я подбежала к зеркалу стянула ночную рубашку и повернулась к зеркалу с мыслями о дурке, вдруг появилась рука и шлепнула меня по пятой точке.
- За что? Зачем? - невольно вырвалось у меня
- По пятой точке! Чтобы не думала, что сон и не сошла с ума, - услышала я язвительное замечание, а затем смех Черта. - Знаю я вас не один век… Работай давай!
… В первые недели, я набила много шишек и синяков. Крылья, которые я так хорошо помнила не появлялись. Я абсолютно не понимала как мне соединять людей и как разединять… Каким путем идет отбор-предназначености друг другу… и совсем не понимала, зачем мне набор для шитья… Но потом я стала видеть много из того, что раньше не замечала. Люди светились разным цветом. Они принимали влюбленность за любовь… Но ещё я увидела, что человек полон нитей… Каждая любовь имела нить… любовь к матери, отцу, брату, сестре, другу… Истинная любовь имела золотые… пока человек был одинок… у девушек нити были бледно розовые, у мальчиков - голубые. Когда они соединялись нити переплетались и становились золотыми… Когда люди переставали любить друг друга и расставались нить теряла свой золотой цвет истончалась и нити снова превращались в голубые и розовые… и становились короче, с каждой ссорой и расставанием они становились короче… И чтобы нить Любви не исчезла вовсе мне нужно было успеть удлинить её… связать соединить…
Время шло, опыт приобретался, вскоре я мастерски стреляла из лука, научилась различать свечение истинной любви, пользоваться швейным набором и… ножницами, разъединяя несчастливые пары, не предназначенные друг другу. Сначала я считала пары, что я соединяла, разъединяла, в кого стреляла стрелами… а потом их количество отошло на задний план… Я радовалась каждой паре, плакала когда они расставались…
Каждая история любви была похожа друг на друга и совершенно не похожа… но неизменно было одно, перед тем как должен был появиться ТОТ самый человек, кончик нити начинал золотится…
Однажды я сидела на окне и в полудреме смотрела на ночной город, вдруг въехала во двор машина из неё выбрался красивый мужчина… и… от него отходили две нити только у одной конец еле светился золотом, а у другой ярче и ярче разгорался, такое я видела впервые… Я вылезла в окно и наблюдала как из подъезда выпорхнула, как мотылек девушка, поцелуй, хлопок двери, он обегает машину и они уносятся вдаль. и я вывалилась из окна, пытаясь разглядеть чудо с двумя нитями, я летела вниз, но вдруг крылья расскрылись и я зависла над третьим этажом. Там, где жила Клавдия Ивановна, старушка лет 78… её нить была длинной и розовой… обычно у людей к этому возрасту нить соединена со второй половиной и светится спокойным золотым светом, у того кто потерял свою вторую половинку она была тонкая, золотая еле светящаяся легкая как паутинка… она стремилась наверх к небу… к определенной звездочке, которая ночью светила этой ниточке…
В памяти всплыли разговоры взрослых про неё… ЛЮБИЛА… ЛЮБИЛА… ЛЮБИЛА, но не вышла замуж… Но почему? Я щелкнула пальцами, и в моих руках оказалась книга её жизни. Год за годом, внимательно изучала я её историю… Была Любовь, но почему никто не соединил её со второй половинкой, ведь и половинка как-то была рядом с ней… Но где был Амур??? Купидон? куда он смотрел… И наткнулась на примечательный документ. Лицензия Амура отозвана за нарушение… И о ней забыли… забыли!!! Я металась по городу в поисках половинки… и я нашла… Он был одинок, хотя у него были и дети, и внуки… Но у дедушки были две нити… одна оборванная… а другая длинная-длинная как у Клавдии Ивановны…
«И жили они долго и счастливо» - эта строчка кружилась в голове… кружилась… я изучила их маршруты и спустя несколько дней, соединила концы их нитей и нити переплелись, как у самой молодой пары… Старушки шептались у подъезда, что Ивановна сбрендила на старости лет. А я каждый день наслаждалась когда видела, как они вместе ходили в магазин… гуляли во дворе вместе… Они боялись разлучиться хотя бы на минуту.
А я… я все так же безуспешно пыталась найти у себя свою розовую нить, но её не было… зато появились крылья, которые не видели люди… а птицы принимались щебетать при моем появлении… Даже у птиц есть нити, - думала я, лежа на крыше дома и смотрела в небо, звезды срывались и падали вниз. День был тяжелый, но продуктивный… были разные пары… от 16 и старше… я и не заметила как глаза закрылись… Из легкой дремы меня заставили вынырнуть несколько визгливые ноты женского голоса
- Я сказала в полночь, значит в полночь, а не в половине второго!!!
Я свесила голову с крыши и увидела опять девушку и того самого мужчину с двумя нитями… первая нить уже почти совсем не светилась, а вторая сигнализировала о том, что где-то рядом половинка… но это не девушка… её нить была бледно-розовой… совсем не светилась в преддверии любви и уж тем более от любви… Я щелкнула пальцами. Но у меня в руках не оказалось дела мужчины, как происходило прежде.
- Что за чертовщина? - сказала я вслух довольно громко.
- Ну и чего орём? - поинтересовался невесть откуда взявшийся чёрт.
Я показала вниз пальцем на золотую нить. - У него их две!!!
- Добрый вечер, Елена, - сказал Ангел, появившийся из ниоткуда. Я поздоровалась с ним. И прямо смотря в глаза ангела сказала, - Их две, понимаете? И не работает, не работает!!!
Я щелкала пальцами и ничего не происходило. Девушка тем временем сказала, что-то резкое и понеслась в сторону подъезда. А мужчина, закурил сигарету и поднял глаза к небу. И в груди у меня что-то защемило… А ведь я его знаю… откуда-то знаю…
- Я не хочу… Я больше не хочу быть Амурой, - выпалила я.
- Ой, чегой так? - протянул Чёрт, вертя тростью.
- Хочу любить… Хочу СВОЮ ЛЮБОВЬ!
- А мы-то тут при чем? - протянул Черт.
- Я внимательно прочитала приговор-договор. Я разрываю его, - сказала я… А в голове стучала мысль, не уходи, смотри вверх… Смотри…
- Я ж говорил не Дура, - хмыкнул чёрт. - Давай сюда свой экземпляр.
- Она светится, - прошептал Ангел
Я стала обшаривать карманы, не сводя взгляда с мужчины, что стоял внизу и курил… Черт нетерпеливо постукивал тростью, а потом очень бесцеремонно принялся рыскать по всем карманам моего джинсового комбинезона, шаловливо прошелся по карману на груди, исследовал задние карманы и даже ущипнул за филейную часть.
Ангел возмутился бесцеремонности черта. Тот лишь ухмыльнулся и сказал, - Я ж нежно и ей нравится.
Возмутиться я даже не успела, в руках черта оказался документ, сразу же появились ещё три экземпляра. Ангел и Черт взялись с двух сторон за листы и раздался треск разрываемой бумаги. И яркий свет… свет бил в глаза…
Свет бил в глаза. В голове мысли остановились. Я в оцепинении замерла…
Раздался визг тормозов… Жизнь пролетела перед глазами… какая-то сила впечатала меня в стену арки, я медленно сползла по ней…
- Эй, вы впорядке? - услышала я. Открыла глаза и увидела золотые волосы и свет переплетатся над ними образуя нимб
- Ангел? - вопросительно протянула я.
- Нет, я только учусь, - тревога медленно покидала глаза, мужчины…
…- Думаю, нам пора, - сказал ангел и поставил галочку в длинном списке.
- Пф… опять Ангел… хоть бы одна сказала - «Чертовски привлекательный красавчик»…
История развивалась так. Уехали трое моих друзей со своими любимыми женщинами на дачу среди рабочей недели. Да и подзависли там, на несколько дней. В какой-то момент времени им, видимо, там надоело тусовать ограниченным коллективом, и они позвонили нам с приятелем, мол, приезжайте и поддержите нас, а банька и шашлыки гарантированы… Собрались, собрали. И когда уже практически были на выезде, приходит звонок с просьбой доставить резинотехнические изделия, поскольку зависалово затянулось и, видимо, ещё будет продолжаться, а вокруг такого товара днём с огнём не сыщешь. Почему бы не помочь друзьям? Заезжаем в аптеку. А мой приятель изумительно изображает дауна, а, кроме всего прочего, ещё и больного детским церебральным параличом. Если не знать, что он нормален, то иллюзия полная. Так вот заходим мы в эту аптеку, а там очередь приличная, я, естественно, в хвост очереди встаю. Поворачиваюсь к приятелю и вижу, что у него программа дауна работает. Ходит и с интересом на дебиловатом лице рассматривает витрины, слюну пускает в уголок рта… Потом ко мне подходит и за рукав дёргает: «Аскорбинку мне купи, слышишь»… Я ему отвечаю, что денег мало, только для дела, и с аскорбинкой он подождёт. Народ в очереди напрягается, видят, что я жлоб мелочный и калеке-инвалиду жмусь копеечный подарок купить. А он, конечно, наседает. Приходится пообещать ему, отвести в машину и там оставить одного. Приятель изображает панику и успокаивается, продолжая бродить и рассматривать витрины, глупо ухмыляясь. Подходит моя очередь, и подумав решаю, что на пару дней товарищам надо бы запас некий сделать, изрекаю продавщице: «Шесть пачек презервативов Durex». На что мой даун кричит на всю аптеку: «Шесть!!? Я столько не вытерплю!!» Чувствую более чем красноречивые взгляды всей очереди на себе. Понимаю, что надо что-то сказать, не теряясь отвечаю: «Хочешь аскорбинки, придётся терпеть!». Думал, что очередь меня порвёт. На улице у приятеля случилась истерика…