Цитаты на тему «Рассказ»

Сидел я однажды перед вазой с конфетами. Ну, не то, чтобы я специально перед нею пристроился, а просто сел. Сижу сижу, и вдруг… Чтто таккое? Что это ?! Присматриваюсь - ваза. Надо же! А что в ней? В ней конфеты. Совсем я растерялся… Ну, взял одну - что ж просто так сидеть. Взял самую невкусную. Мне что - мне лишь бы конфета. А вкусные пусть достаются детям, цветам нашей жизни, и женщинам, тоже … и бабушкам, и дедушкам, им сладкое полезно. А мне и так хорошо. Ну вот и съел одну, невкусную. Потом смотрю - а их там в вазе столько, что можно накормить всех женщин и детей, и даже стариков немного… Я взял еще одну, конечно же невкусную… И съел. Сижу. Сижу сижу… Сижу сижу… Совсем уж засиделся. И тут заходят дети. И женщины, чтоб их, и разное старичье. Все ищут что-то. Возможно вазу… Ну, я не стал расспрашивать, тем более что вазу им теперь лучше бы не видеть. Зато я вспомнил об одном очень важном деле и спешно удалился.

Мозоль
1
В тот день рядовой Антон Бельский получил освобождение от военфельдшера ВСО (военно-строительного отряда) Куклина. В этом батальоне, прятавшемся в глухом лесу и строившем там ракетную площадку, Бельский оказался после окончания Нижнетагильской учебки.
Здесь его за полгода выучили ходить строем, козырять всем старше его по званию, начиная с ефрейтора, а еще на электросварщика третьего разряда. После чего посадили в поезд и отправили в эту часть под Костромой, чтобы военный строитель Антон Бельский мог вносить свою дальнейшую лепту в укрепление обороноспособности страны путем ведения сварных работ на сверхсекретном объекте. Но работы, соответствующей его квалификации электросварщика третьего разряда, сразу не нашлось.
Основные объемы в двадцатипятиметровой ракетной шахте осваивались вольнонаемными гражданскими специалистами высочайшей квалификации, с личными клеймами сварщиков шестого разряда. Ну и с десяток солдат трудились у них на подхвате. А почти весь оставшийся состав ВСО копал в лесу длиннющую траншею метровой глубины, чтобы затем уложить в нее толстый, с кисть руки, бронированный силовой кабель, соединяющий командный пункт с ракетным стволом.
Работа эта была крайне увлекательной. У каждого солдата была норма - прокопать за день не то шесть, не то восемь метров этой траншеи (на безлесных участках все десять). Земля была влажной, глинистой, липла к лопате. То и дело встречались мешающие копать корни, их безжалостно подсекали и выкидывали наверх.
Над парнями с мокрыми от пота гимнастерками вились тучи комаров, а вдоль траншеи прохаживался командир взвода, загоняющий обратно тех, кто решил без команды перекурить. Ну, чисто галеры.
Вот туда Антон Бельский и попал. И в первый же день с непривычки, даже в голицах, натер себе такую мозоль, что она к вечеру вздулась на ладони огромным чудовищным пузырем, на который даже смотреть было страшно.
Утром Антон радостно показал этот жуткий пузырь своему командиру взвода, и старший сержант Кадыргалиев с большой неохотой отпустил его в санчасть.
- Ого! - сказал пахнущий шипром и медицинским спиртом военфельдшер сержант Куклин, увидев у Бельского на ладони этот распираемый изнутри мозольной жидкостью кожаный полупрозачный купол. - Это ж надо так суметь!
А затем взял обыкновенное бритвенное лезвие «Нева», протер его ваткой со спиртом, и аккуратно, но больно срезал этот вздувшийся лоскут кожи с Антоновой ладони.
Сморщившись, Бельский смотрел в сторону, но краем глаза все равно видел, как Куклин промокнул багровую ладонь ваткой, смазал ее чем-то сильно щиплющим и перебинтовал.
- Все, иди! - сказал он Антону. - Завтра в это же время на перевязку придешь.
- А освобождение? - взвыл Бельский. Куклин вздохнул, буркнул: «А, ну да!», и вписав имя и подразделение Антона в готовую, машинописную форму, подписал бумажку и протянул ему.
Антон неловко затолкал ее левой рукой в карман гимнастерки и, радостный, потопал к себе в роту.
В казарме было пусто - пацанов уже увезли на объект. Антон подмигнул скучающему у тумбочки дневальному и направился к своей кровати, надеясь вздремнуть часок-другой - заветное освобождение давало право на заслуженное безделье.
2
Но зараза старшина Павлюченко как будто только и дожидался Бельского. Когда Антон, стараясь не топать сапогами, проходил мимо каптерки, дверь ее распахнулась.
- Вот ты-то мне и нужен! - гнусно улыбаясь, сказал Павлюченко. - Окна умеешь заклеивать?
- Товарищ старшина, у меня освобождение, рука вот болит.
Бельский полез в карман за заветной бумажкой, хотя Павлюченко и так видел его забинтованную кисть.
- А ну!
Старшина внимательно изучил освобождение и вернул его Антону.
- Я ж тебя, рядовой, не на траншею послать хочу, - сбавил он тон. - Ну-ка пошевели пальцами… Да не этой, больной руки.
Антон нехотя пошевелил торчащими из-под повязки пальцами.
- Ну вот! - обрадовался старшина. - Этой рукой будешь придерживать, а той наклеивать. Так что иди в штаб, найдешь там финансовую часть, доложишься, что я тебя послал.
Антон Бельский вздохнул: вот тебе и освобождение. Но вслух ответил:
- Есть!
Козырнул и потопал в штаб.
3
Штаб находился в таком же одноэтажном щитосборном помещении, как и казарма их третьей роты. Только крыльцо было поаккуратнее, да под окнами разбито несколько клумб, огороженных выложенных углами кверху белеными кирпичами.
У входа за столом с телефоном скучал дежурный по штабу, худой сержант с унылым прыщавым лицом.
- А ну стой! Ты куда? - встав из-за стола, преградил он дорогу Антону.
- Мне в финансовую часть, - важно сказал Бельский. - За расчетом. Увольняюсь, на фиг, из этого бардака! Где тут у них касса?
Сержант заржал и показал длинной рукой вглубь сумрачного прохладного коридора.
Антон нашел дверь с надписью «Финансовая часть», пошоркал сапогами по брошенному на пол резиновому коврику, и стукнул пару раз по филенке кулаком здоровой левой руки.
- Да входите, входите! - тут же отозвался женский голос.
Антон толкнул дверь и очутился в просторной комнате с несколькими стоящими друг против друга столами. Солнце освещало комнату сразу через два окна, и Антон хорошо разглядел всех ее обитателей. Вернее, обитательниц. На него с любопытством уставились четыре пары женских глаз - голубых, серых, карих, зеленых.
Самые красивые были зеленые, принадлежали они симпатичной рыжеволосой особе, сидящей ближе к выходу. Ее тонкое лицо с правильным носиком и пухлыми капризными губками, нежным румянцем на щеках не портила даже густая россыпь веснушек на этом самом носике и около него.
А еще Бельский разглядел, что один глаз у нее явно подбит, и синяк не может скрыть даже густой слой грима или чем там мажутся женщины.
Рыженькая явно смущалась своего вида и то и дело опускала глаза, хотя молниеносные их уколы Антон на себе чувствовал постоянно - похоже, он ей тоже глянулся. Надо, наконец, заметить, что Бельский был парнем довольно симпатичным и на гражданке пользовался повышенным вниманием у противоположного пола, хотя так и не научился толком пользоваться этим своим преимуществом и в армию ушел девственником.
Остальные тетки смотрелись так себе, да и были они куда старше Антона - ему на тот момент было девятнадцать, ненамного старше, кстати, выглядела и приглянувшаяся ему зеленоглазая наяда.
4
- Рядовой Бельский по приказанию старшины третьей роты явился! - громко отрапортовал Антон, обращаясь к самой старшей из женского коллектива, полной тетеньке лет сорока пяти с гладко зачесанными назад темно-русыми волосами, с пухлым подбородком и большой грудью, которая чуть ли не лежала перед ней на столе.
Она была старшей не только по возрасту: за ее спиной на стене красовалась табличка с наименованием ее должности «Гл. бухгалтер». Почему она не сидела в отдельном кабинете - этот вопрос как-то и не занимал Бельского. Места, наверное, было мало в штабе.
- Вольно, вольно солдат! - замахала полными руками и заколыхала своей необъятной грудью матрона. - Вы знаете, зачем вас сюда послали?
- Чего-то приклеить, или кого-то склеить!
Раздался дружный женский смех. «О, да я пользуюсь успехом!» - оживленно подумал Антон.
- Ишь, какой: «склеить»! - хмыкнула тетенька. - Вот отслужишь, вернешься домой, там и будешь «склеивать» (Антон при этих словах тяжело вздохнул - до дембеля ему было еще далеко). А здесь тебе надо заклеить окна. Понял?
- Так точно! - гаркнул Бельский, продолжая изображать из себя бравого солдата Швейка.
- А как же он будет клеить, у него же вон рука забинтована? - сказала вдруг мелодичным таким голоском зеленоглазая рыжуха.
- А действительно - как? - сочувственно подхватила вдруг возникшую проблему и ее соседка, черноволосая дама лет тридцати пяти со слегка раскосыми темными глазами.
Антон пожал плечами:
- Ну, как-нибудь.
И подняв забинтованную руку, пошевелил торчащими из повязки кончиками пальцев.
- Ага, значит, сможешь, - облегченно вздохнула старшая в этом женском коллективе, куда краткосрочно был откомандирован Антон.
Конечно, эти бабы, наверное, и сами могли бы заклеить два несчастных окна, причем - одинарных. Но они работали в ВСО, в котором было полных дармовых рабочих рук, и поэтому всю без исключения работу, требующую хоть малейшего приложения физических усилий, здесь выполняли солдаты.
5
- Ну, ты тогда трудись, а мы пойдем обедать, - заявила главная бухгалтерша таким тоном, как будто они только и ждали появления Антона, чтобы под предлогом проводимых им здесь масштабных работ свалить пораньше - на висящих на стене часах время было только полдвенадцатого. - Двух часов тебе, надеюсь, хватит? Да, и не вздумай по столам шарить!
- Очень мне надо, - оскорбленно пробормотал Антон.
- Вот тебе бумага, ножницы, клей, - порывшись в тумбе стола, главбух выложила пачку обыкновенной писчей бумаги, тускло блеснувшие ножницы и пластиковую полупрозрачную бутылочку с мутной жидкостью.
- На полу постели вот газетку, нарежь и промазывай полоски клеем, и вперед. Все понял, боец?
- Да понять-то понял, - помявшись, сказал Антон оценив обстановку. - Да только нарезать полоски я не смогу - у меня же вон, видите, что с рукой. Клеить - это одно. А вот с ножницами у меня ничего не получится. Был бы я левша - запросто. А так нет.
- Ну и зачем нам такого раненого прислали? - раздосадовано сказала главбухша.
Антон уже обрадовался - сейчас отошлет обратно, да он хоть вернется в роту, почитает - у него под матрасом лежал припрятанный томик Паустовского. Поспать-то уже вряд ли получится, обед на носу.
- Я ему помогу. Все равно есть пока не хочу.
Этот знакомый уже мелодичный голосок прозвучал для Антона одновременно как гром среди ясного неба и как желанная музыка для меломана. В его богатом юношеском воображении, как в калейдоскопе, тут же замелькали картины одна заманчивей и краше другой.
Вот они касаются друг друга сначала кончиками пальцев, потом он заключает рыженькую в свои объятия, и она не особенно этому сопротивляется. Вот их губы медленно и неуклонно сближаются и сливаются в долгом страстном поцелуе.
Вот они торопливо раздевают друг друга, как в заграничном кино «до восемнадцати», опускаются на расстеленную Антоном газетку…
Антон вдруг почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и не только в голову, поскольку его ушитые солдатские шаровары цвета хаки стали вдруг набухать в причинном месте, и он инстинктивно передвинул кисти рук в это место и слегка надавил, чтобы утихомирить свое не в меру разбушевавшееся воображение.
- Ты? - с удивлением переспросила главбухша рыженькую. - Мало тебе перепало от твоего обормота, так еще хочешь?
6
- Я, - упрямо и с вызовом сказала рыженькая.
Все женщины как по команде повернулись и кто с интересом, а кто с осуждением посмотрели на нее. А она сидела за своим столом, потупив глазки и тесно сжав под столом круглые нежно-розовые коленки, на которые Антон то и дело посматривал краем глаза.
Становилось все интереснее и интереснее - выходит, эта Юля накануне схлопотала от кого-то за что-то, и скорее всего, от своего мужа - почти все работницы штаба были офицерскими женами. Так, а чья же жена эта симпатулечка с подбитым глазом, и как ее зовут? И за что ей - в глаз?
- Ладно, Юля, как знаешь, оставайся, - улыбнувшись, разрешила главбухша. - Парню в самом деле надо помочь, иначе он будет торчать здесь целый день. Пошли, девочки. На вот тебе на всякий случай ключ от кабинета, если раньше закончите.
Она положила ключ на край своего стола. И «девочки», недвусмысленно подхихикивая, одна за одной вышли из кабинета. Последней ушла темноволосая соседка Юли и, по-свойски подмигнув Антону, захлопнула за собой дверь. При этом Антону показалось, что затем в замке осторожно провернулся ключ. А следом послышался сдавленный смешок и удаляющийся стук каблуков.
- Ну что, за дело? - сказала Юля, переходя за стол галвбухши (Антон при этом с удовольствием отметил ладность ее фигурки). - Я нарезаю полоски, а ты их тут же промазываешь клеем и наклеиваешь на окно. Ты вообще когда-нибудь занимался такой работой? Да, и как тебя зовут, наконец? Ну что ты молчишь, как истукан?
- Антоном меня зовут, - смущенно сказал Бельский, тут же забыв про дверь. - А вас - Юля, да?
Юля уже уселась за стол своей начальницы и проворно заработала ножницами, с хрустом нарезая бумагу на почти идеально ровные полоски. А Антон снова не в силах был оторвать глаз от ее круглых коленок, светящихся под столом.
Юля, перехватив этот жадный взгляд, улыбнулась уголками полных губ и слегка порозовела.
- Да, меня Юлей зовут. Вот, приступай, - сказала она, положив на края стола первую стопку бумажных полосок. - Да постели сначала на полу газетку… ага, вот эту.
Гулко сглотнув, Антон дрожащей рукой сгреб со стола «Красную Звезду» и бумажные полоски и, неловко опустившись на коленки, постелил газету на деревянный крашеный пол. Затем он разложил перед собой сразу несколько полосок, отвинтил присохший колпачок с пузырька с клеем и стал поливать тонкой струйкой бумажные ленты.
А сам при этом лихорадочно думал, как же ему воспользоваться создавшейся ситуацией, чтобы, наконец, расстаться со своей застарелой невинностью. В роте, как ни послушаешь кого в курилке, у всех пацанов на гражданке было уже по три-четыре женщины. Один Антон, как он сам честно признался, еще не видел живой… ну, этой самой, чем вызывал насмешки сослуживцев. Хотя он и подозревал, что не один он такой в роте. Но сознался-то он один!
7
- Ой, что ж ты делаешь-то, а?
Антон вздрогнул и обернулся- Юля стояла у него за спиной, слегка склонившись над ним и обволакивая его ароматом своих духов, запаха каких он еще не слышал. Ну, понятно, она жена офицера, который может позволить себе дарить ей хороший парфюм. Кстати, чья же жена Юля? Она совсем еще молодая, а в их части офицеров моложе тридцати лет не было.
- Зачем так много клея льешь? - продолжала выговаривать ему Юля. В руке у нее вдруг оказался кусочек ватки. - Эх ты, неумеха! Дай-ка пузырек сюда!
И молодая женщина, такая теплая, живая, желанная, благоухающая свежестью и тонким запахом духов, опустилась коленками рядом с Антоном на газетку и, соприкасаясь с его плечом своим, отчего Антон тут же вспотел, стала понемногу выдавливать клей на ватку и этой ваткой легкими движениями промазывать бумажные полоски.
- Ну, не жди, бери их и клей! - скомандовала она.
Антон поспешно взял одну полоску за край, рывком поднялся с пола и устремился к окну. При этом промазанная клеем бумажка качнулась в воздухе и прилипла к его гимнастерке.
- Боже мой, да ты точно ничего не умеешь! - всплеснула руками Юля. Она поднялась с пола и, осторожно перехватив из забинтованной руки Антона своими наманикюренными пальчиками бумажную полоску, отлепила ее от рукава гимнастерки. Затем, повернувшись к окну, слегка привстала на цыпочки, отчего и без того не длинная ее юбка уехала кверху, максимально обнажая стройные и слегка полноватые ноги, стала старательно приклеивать бумажную ленту с левого верхнего угла, приговаривая при этом:
- Вот так надо, вот так!
Обтянутая серой юбкой упругая попка ее при этом слегка подавалась то вперед, то назад.
Антон окончательно потерял голову и обхватил Юлю сзади под неожиданно мягкой и податливой грудью и прижался к ней всем телом.
Он стоял, содрогаясь и бессвязно шепча в ее пылающее ушко:
- Юля, Юленька, я тебя полюбил с первого взгляда!
А ее рыжие душистые волосы щекотали ему губы, лезли в нос.
- Ого! - сказала Юля. - Какой бойкий! Вот уж не ожидала…
8
Но тон, каким это было произнесено, подсказывал Антону, что именно этого Юля и ожидала от него. Хотя зачем это ей, неплохо, надо полагать, устроенной, нужно было от безвестного солдата, Антон не понимал, да и не хотел понимать.
Они оба были молоды, а кому еще, как не молодым, совершать безрассудные поступки? Да и, может, ей вовсе несладко было замужем за своим офицером, иначе откуда у нее этот плохо замазанный гримом синяк?
- Погоди, - повернувшись к почти уже сомлевшему Антону и вскользь целуя его, прошептала Юля. - Надо бы закрыться…
- Так нас уже, похоже, заперли! - вспомнил Антон подозрительную возню у двери вышедшей последней соседки Юли.
- Как закрыли? Ключ же мне оставили! - переполошилась Юля.
Она метнулась к столу главбухши, передвинула с места на место какие-то бумаги, заглянула под стол и досадливо прикусила нижнюю губу.
- Галка, не иначе. Вот сучка! Шутить надо мной вздумала! Ну, и что мы теперь делать будем?
- Как что? То, что начали.
Все еще разгоряченный Антон потянулся к Юлии.
- Погоди, - отстранилась от него Юля. - Боюсь, как бы эта дрянь Галка не стукнула моему мужу, что я тут не одна в кабинете…
- А зачем ей это надо? И кто твой муж?
- Ты сказал, что ты из третьей роты?
- Ну, из третьей, - еще ничего не понимая, подтвердил Бельский.
- Вот твой командир, майор Срухов, и есть мой муж… А эта дрянь Галка уже давно неровно дышит к нему.
- Абалде-е-ть! - только и протянул Антон, с новым интересом и некоторой опаской разглядывая Юлю. - Такая молодая, и за этим абреком… Это он тебе фингал поставил? За ним не заржавеет!
9
Кабардинец Срухов, и в свои сорок лет остававшийся горбоносым и черноусым красавцем, был если и не легендой их батальона, то притчей во языцех.
Он еще несколько лет назад служил где-то в ракетных войсках. Но из-за буйного норова и неистощимой любви к горькой его турнули в стройбат.
Однако и здесь, имея уже майорские звезды на погонах, дальше ротного Срухов продвинуться не мог. Ему вроде прочили должность заместителя командира части, но на какой-то штабной вечеринке он умудрился смазать по морде самому комбату подполковнику Федину, что навсегда остановило рост его военной карьеры.
Говорили, что от Срухова уже сбежали две жены - он был жутко ревнивый, и чуть что, колотил их почем зря. А теперь, видать, опробовал свои кулаки уже и на третьей жене. И как она, такая молодая и красивая, могла клюнуть на тараканьи усы этого монстра? И где он ее только нашел?
Последний вопрос Антон, сам того не заметив, задал вслух.
- Да ваши офицеры постоянно у нас в Островском околачиваются, - с горечью сказала Юля. Антон уже знал, что Островское было ближайшим от их части райцентром и родиной того самого Островского, что написал хрестоматийную «Грозу» и прочие пьесы про купеческую жизнь.
- Я в кафе работала, вот там меня, дуру молодую, он и охмурил. А сейчас не знаю, как от него избавиться - грозится, что все равно найдет меня и убьет…
- Пусть только попробует! - отважно сказал Антон. - Я тебе дам адрес, поедешь ко мне домой в деревню, мама встретит тебя как родную. А вернусь из армии, поженимся. Ты мне очень нравишься!
Бельский обнял Юлю, притянул ее к себе и зарылся лицом в ее теплых, щекочущих волосах. Руки его скользнули по узкой спине к шикарным, обтянутым гладкой тканью юбки бедрам, жадно сжали их.
И тут, как в плохом кино, за дверью послышался звук приближающихся шагов. И торопливые шаги эти были явно мужские.
- Асланбек! Это точно он! - шепотом сказала Юлия, резко отстранившись от Антона и побледнев так, что даже веснушки на ее лице стали бесцветными. - Молчи, что бы он ни говорил. Не станет же он дверь ломать…
10
Шаги между тем затихли под их дверью. Слышно было лишь, как шумно и прерывисто дышал стоящий за ней - так дышать мог только майор Срухов, когда он был возбужден; так же он дышал на утренних разводах, когда по каким-либо причинам злился на свою роту, а потом орал чуть не до посинения, срывая на подчиненных похмельное настроение. А иных мог и поколотить.
Так что бойцы своего командира откровенно не любили и побаивались.
Заробел сейчас и Антон, представив, что может случиться, если майор Срухов обнаружит здесь, за закрытой дверью свою жену наедине с рядовым из своей роты. Застрелить он их, конечно, не застрелит - пистолета у него нет. Но накостылять может.
Конечно, можно и сдачи майору дать, хотя при больной правой руке это будет не просто. Тогда стулом, что ли, огреть его по башке? И пусть потом отправляют в дисбат или куда там положено при таких делах?
-Юля, ты здесь? - видимо, все же расслышав подозрительный шорох в бухгалтерии, взволнованно спросил тот, кто был за дверью - и это был, несомненно, Срухов, голос принадлежал ему.
И стал нетерпеливо дергать за ручку и одновременно пинать ее сапогом. Хлипкая дверь затрещала.
- А ну открывай, а то я сейчас дверь выломаю!
- Да здесь я, здесь, Асланчик! - с досадой отозвалась его жена. - И незачем дверь ломать. Тебя же сюда Галка послала? Она что, ключа тебе не дала?
Срухов, видимо, вспомнив про ключ, выматерился, и спустя несколько секунд дверь распахнулась, и Срухов вырос на пороге с возбужденным красным лицом, грозно топорщащимися усами.
Антон поправил сбившуюся пилотку и забинтованной рукой взял «под козырек».
- Здравия желаю, товарищ майор! - унимая внутреннюю дрожь, звонко поприветствовал он Срухова.
Срухов яростно сверкнул желтоватыми белками глаз с красными прожилками капилляров («Опять пил» - констатировал Антон), и рявкнул:
- А ты что здесь делаешь, а?
- Разрешите доложить: по приказанию старшины Павлюченко произвожу это… как его…
- Да окна его послали к нам оклеить, - вмешалась Юлия. - Ну, а я вызвалась помочь твоему солдатику - у него вон рука повреждена.
11
- А почему ты не на объекте? - все еще сердито, но уже сбавляя тон, продолжил допрос своего солдата, силясь вспомнить его имя, командир роты.
- Так у меня освобождение, товарищ майор, - помахал забинтованной рукой Бельский. - Знаете, какую мозоль мне срезал сегодня фельдшер Куклин? Вот такенную, как юбилейный рубль! А старшине на глаза в роте попался, вот он сюда меня и послал.
- Зачем же вас Галина Викторовна заперла? - совсем уже успокаиваясь, спросил Срухов, усаживаясь на стул и закуривая.
- А это ты сам у нее спроси! - фыркнула Юлия. - И главное, тут же побежала тебе докладывать! Вот дура-то! А скажи-ка мне, драгоценный мой муж, почему она побежала к тебе, а? Чего она добивается?
Юля перешла в наступление и не давала опомниться явно растерявшемуся мужу, только что собравшемуся устроить допрос с пристрастием, зачем это именно его жена вызвалась помочь этому сопляку, да еще его подчиненному, и осталась с ним наедине в кабинете. А теперь ему самому пришлось отбиваться от не на шутку разошедшейся жены.
- Да откуда я знаю, чего ей надо? - буркнул Срухов. - Это ваши бабские терки. Наверное, отомстить тебе за что-то хотела.
- А я вот знаю, чего ей надо! - почти взвизгнула Юля. - Она давно уже на тебя глаз положила, вот и вбивает клин между нами, думает, что ты меня бросишь и к ней уйдешь. Это ты ей повод даешь, всякий раз комплименты ей отпускаешь, кобелина!
- Так я всем комплименты говорю, Юлечка! - слабо защищался майор. - Что, я их тебе, что ли, не говорил?
- Говорил, говорил, вот я, дура, на них и повелась, - вздохнула Юля. - А сейчас на других баб опять заглядываешься, а на меня уже руку начал поднимать. Вот за что ты меня позавчера ударил?
- Но я же уже извинился, Юлечка! Ну, хочешь, на колени встану перед тобой? Мамой клянусь, больше такого не повторится!
Майор даже вскочил со стула, как бы намереваясь встать на колени, но остался стоять.
12
Утрясая свои семейные проблемы, Срухов и его жена, казалось, напрочь забыли, что находятся в кабинете не одни.
Антон сначала с любопытством слушал эту перепалку, потом заскучал.
- Товарищ майор! - кашлянув, сказал он. - Так я могу идти?
- Куда это ты пойдешь? - тут же вскинулась Юля, и Антон ее не узнал: это была уже не та милая и нежная Юленька, в которую он только что, вот всего десять минут назад, был влюблен до беспамятства, да и она ответила ему взаимность.
Сейчас перед ним стояла раздраженная конопатая баба с искаженным от злости лицом. Нет, не зря ей Срухов, видать, поставил фингал.
- А окна кто заклеивать будет? Бумагу я тебе нарезала, дальше управишься сам. Мы с товарищем майором сейчас пойдем домой обедать, а ты работай. Скоро наши женщины вернутся. Сдашь им работу, вот тогда и пойдешь.
- Слышал, рядовой? Выполнять! - весело и с облегчением скомандовал майор, почувствовав, что дела у них пошли на лад!
Он приобнял жену за узкие плечи, и они, тесно прижавшись друг к дружке, почти в ногу вышли из кабинета.
- А, чтоб вас!.. - разочарованно сплюнул на пол Бельский и растер плевок сапогом. - Пропал, на хрен, мой обед!
И усевшись на корточки, стал ваткой наносить клей на чистую бумажную полоску…

- Сына, иди-ка на улицу! - прямо в сапогах заскочив с улицы в горницу, где за столом делал уроки пятиклассник Антоха, сердито позвал его отец.

- А чё надо? - буркнул Антоха, не отрываясь от тетрадки - задачка по математике шла сегодня очень трудно, а помочь ему в доме было некому, и мать, и отец Антохи закончили всего по три-четыре класса («Такое время было, сынок - вздыхала мама. - А ты учись, учись. Может, агрономом или зоотехником станешь»).

- Через плечо! - гаркнул злой с похмелья батя. - Пошли, говорю! Борьку своего нам из сарая позовешь! Не идет, зараза!
Батя выматерился и выскочил из дома, хлопнув дверью.

- Иди, сынок, иди, помоги папке-то, - перестав греметь посудой, из кухни выглянула мама с озабоченным лицом.
- А зачем им Борька? - с подозрением спросил Антоха.

- Ну, зачем, зачем, - уклончиво вздохнула мама, откидывая за ухо прядь поседевших волос. - Что ты как ребенок, ей-Богу? Сам же все знаешь. Пришло Борькино-то время.

У Антохи заныло под ложечкой. Конечно, он был не маленький, и прекрасно знал и видел, что батя время от времени делает с той живностью, которая блеет, мычит, хрюкает, квохтает и гогочет в разномастных клуньках, сараях, денниках, налепленных друг к дружке в разных уголках их большого сельского подворья.

Семья Панкиных, к которой имел честь принадлежать и Антоха, считалась в Моисеевке одной из хозяйственных. Батя Антохи хоть и попивал, но дело свое знал. В сарае у них всегда переминалась с ноги на ногу и грустно вздыхала корова и один-другой теленок; в свинарнике похрюкивали штук с пяток подрастающих к закланию поросят; по двору шлялись несколько меланхоличных овечек и пара коз с бесовскими желтыми глазами; собравшись в тесную компашку, деловито клевали высыпанный прямо на землю корм куры; чертя по земле распущенным крылом, боком ходил злобный индюк, болтая свисающей с носа красной кожаной «сосулькой» и высматривая, кого бы клюнуть; скандально гоготали крупные бело-серые гуси.

Батя, когда мама просила его об этом, ловко выхватывал любую пернатую тварь за шею, шел к специальной колоде и в секунду оттяпывал на ней птице голову топором и отбрасывал ее, еще хлопающую крыльями, в сторону. И, как ни в чем не бывало, шел заниматься другими делами, потому что дальше была уже мамина забота - ошпарить перепачканную кровью тушку птицы и ощипать ее.

С овцами отец тоже разделывался на раз. Поймав за заднюю ногу несмело брыкающуюся ярку, он, попыхивая торчащей из уголка жесткого сухого рта папироской, волок ее под специально сооруженный навес у дровяника. Собрав в кучку все четыре ноги овцы, связывал их бечевкой, потом, потом брал в правую руку острый нож, и… И через пять минут уже освежёвывал подвешенную за задние ноги тушу.

Больше возни было со свиньями. Одному с раскормленным хряком или уже отслужившей своё и потерявшей репродуктивные способности свиньей весом килограммов с полтораста, а то и двести, отцу было не справиться. С Антошки, хотя и старшего из двух братьев, толку еще не было, и батя приглашал помочь совершить свинское смертоубийство дядю Колю, женатого на его сестре Соне.

Дядя Коля, худой, с вечно спадающими с тощей задницы штанами, приходил обычно с похмелья, жаловался, что у него трясутся руки, и они, прежде чем взяться за дело, распивали с отцом бутылочку, а то и другую, за которой отец посылал в магазин маму.

Мама ворчала, но отцу перечить не смела - тот, очень сильный, вспыльчивый и всю свою сознательную деревенскую жизнь бестрепетно губивший домашних животных, и с людьми-то был скор на расправу.

Потом мужики, раскрасневшиеся после выпитого, выходили во двор с неизменными папиросками во рту, дружно наваливались на выманенную из свинарника каким-нибудь запашистым кормом свинью - особенно те велись на сваренную в мундире мелкую картошку, - укладывали ее, истошно визжащую, на спину, и отец коротко и сильно бил длинным лезвием ножа в бледнокожее углубление под левой передней и короткой ногой, отведенной его безжалостной рукой в сторону. Если удар был точен и холодная сталь сходу пробивала свинское сердце, то визгу было немного.

Ну, а если рука ошибалась и лезвие останавливалось в сантиметре-другом от сердца, истошный крик неудачно забиваемой свиньи слышался далеко окрест. Антоха в такие моменты затыкал уши и убегал в дом или со двора куда подальше, чтобы не видеть и не слышать всего этого.

Такие жесткости на дворе Панкиных происходили регулярно, как, впрочем, и во всех остальных дворах Моисеевки, и считались делом хоть и малоприятным, но обычным. Не сделав больно животным и не убив их, нельзя было отнять у них сало, мясо для пропитания семей и для продажи излишек. На этом живодерстве, в основном, и строилось благополучие деревенских жителей. И все дети сызмальства знали, откуда берутся вкусные куриные ножки в супе или толстые сочные котлеты на большой скворчащей сковороде, и относились к кровопролитиям на задних дворах если не равнодушно, то с пониманием.

Но при этом в деревенских семьях случались и трагедии - это когда родители неосмотрительно дозволяли своим малолетним детям полюбить выращиваемых на заклание поросят, телят. Конечно, таких детей в час Х старались не выпускать во двор, но ведь те все равно спустя какое-то время обнаруживали исчезновение своих любимцев, по поводу чего потом закатывали истерики и отталкивали от себя тарелки, подозревая, что в них плавает как раз мясо их любимцев.

Впрочем, такие душевные раны были не особенно глубокими и заживали достаточно быстро. Можно сказать, в считанные часы, особенно когда надоедало есть один хлеб с молоком. И образ любимого забавного существа также быстро стирался из детской памяти.

Антоха на своей короткой еще памяти уже терял таким образом смешного белого поросенка с черными рыльцем и пятачком, которого он назвал Чернышом, и практически ручного гусака Гоголя. Полуторагодовалый Борька был третьим существом, к которому Антоха привязался с самого его рождения. Это был красивый пестрый теленок, с рыжими, почти красными пятнами на ослепительно белой шкурке, родившийся зимой и первые несколько недель живший у них дома в специально отгороженном для него уголке на кухне.

В семействе Панкиных этому коровьему детенышу обрадовались все. Правда, каждый по-своему. Родители - потому, что это был бычок, которого можно откормить на мясо и выгодно продать. Антоха с младшим своим братцем Ванькой - потому, что Борька оказался очень компанейским парнем, охотно сосал им пальцы своим беззубым, теплым и слюнявым ртом, и еще ему нравилось бодаться с пацанами.

То Антоха, то Ванька, улучив момент, пока не видят родители (те ругали их за эту забаву, считая, что бычок может вырасти очень бодливым), нагнувшись и упершись своим лбом в курчавый лоб Борьки, толкали его. Борька тоже начинал сопеть, упираться разъезжающимися копытцами в деревянный пол, и часто у них бывала ничья.

Потом Борьку перевели в сарай, к мамке поближе, а там и весна пришла. На улице стало тепло, снег сошел, и быстро растущего бычка, которого буквально распирала энергия и он, как сумасшедший, прыгал в своем закутке, стали выпускать на свежий воздух. И Борька, смешно взмыкивая и вертя голым хвостиком с пушистой кисточкой на конце, кругами носился по двору, распугивая кур и овец.

А с приходом лета Борьку стали выгонять на пастбище вместе с матерью, волоокой и с очень большим, сразу на ведро молока выменем, коровой Зорькой. Где-то там, далеко за селом, они целый день щипали сочную травку под присмотром общественного пастуха, вечно пьяненького дяди Ильи Копейкина, и грузно возвращались домой с раздутыми боками. Борька очень быстро рос, к осени он уже почти нагнал свою мамку. Голова у него стала очень большая, как чемодан, и была увенчана толстыми и пока еще короткими, но уже очень убедительными рогами. А сзади между ног у Борьки смешно болталась продолговатая и круглая, увесистая мошонка.

У быка играл гормон, отчего подурнел характер, он стал раздражительным, пытался рогами разломать свой закут, а, оказавшись на дворе рядом с матерью, тут же старался взобраться на нее, вытягивая от усилия шею и пуская слюни из мычащей пасти, но Зорька возмущенно пресекала эти поползновения и даже пару раз лягнула его по морде раздвоенным копытом.

- Надо бы Борьку кастрировать, - сказал как-то за обедом матери отец. - Купи бутылку, я ветеринара позову.
Пришел благоухающий спиртом, навозом и еще какой-то пахучей гадостью ветеринар дядя Геша Анциферов. Бутылку с отцом они усидели в палисаднике, в тени раскидистого клена, но мошонку Борьке отрезать не стали. Ветеринар научно доказал папке, что с коками бык быстрее вырастет и наберет больше веса, за что папка выкатил ему и вторую бутылку.

Так Борька остался при своих причиндалах, и однажды сделал со своей матерью то, чего давно добивался. И взрослые только обрадовались этому проявлению животного инцеста: Зорька как раз пришла в охоту, и не надо было ни с кем договариваться, чтобы ее за плату покрыл какой-то чужой бык - свой как нельзя лучше справился с этой важной задачей, и теперь от Зорьки можно было ждать нового приплода.

А Борька же очень быстро вырос в натурального, кило на четыреста, бугая. Его побаивались все, кроме Антохи. Борька по-прежнему охотно подпускал этого белобрысого ласкового пацана к себе, особенно когда тот приходил с краюхой хлеба, слегка посыпанной солью. А еще он очень любил, когда тот почесывал ему шею. Борька клал свою тяжелую голову на край загородки и только шумно вздыхал, когда Антон с хрустом расчесывал ему растопыренной пятерней тяжело отвисшую с мощной шеи кожистую складку.

Ближе к весне с кормами стало туго, и отец решил, что Борьку кормить больше нет смысла и пора пустить его на мясо. Сдавать быка «шкурникам» из заготконторы, старающихся объегорить хозяев закупаемого скота, он не стал («на хрен я им буду зазря отдавать треть цены!» - орал батя накануне вечером, когда они под бутылку договаривались у них дома с дядей Колей, когда будут решать Борьку).

И вот Борькина очередь настала. Уже сегодня.
- Ну, где ты там застрял? - раздраженно сказал отец, когда Антоха, накинув фуфайку и сунув ноги в галоши (на улице уже подтаивало), нехотя вышел за ним во двор.

- Да иду же, иду, - буркнул Антоха, плетясь за отцом к сараю. Во дворе уже все было заготовлено для заклания быка: под скотобойным навесом постелена свежая солома, а рядом светились чистенько вымытые эмалированные тазы и корыта для потрохов и мяса, курилось паром наполненное теплой водой ведро со свисающими с краю тряпками.

На колоде лежали два больших остро наточенных ножа (отец вчера, морщась от дыма, торчащей из уголка рта папиросы, долго ширкал ими по полукругу наждачного камня). К колоде был также прислонен и топор, на соломе валялись длинные ремни вожжей.

И у Антохи внутри всё похолодело, когда он окончательно понял, что весь этот ужасающий арсенал заготовлен для того, чтобы мучительно и беспощадно убить Борьку, и превратив его в несколько сот килограммов мяса, затем распродать на базаре в райцентре. Того самого глупого и веселого бычка, с которым они так славно, лоб в лоб, бодались на кухне зимними вечерами.

- Я не пойду звать Борьку, - внезапно остановившись, сказал хриплым голосом Антоха.
- Это почему же? - недобро прищурился отец.
- Потому что вы его зарежете, - прошептал Антоха и всхлипнул.

- Ну растудытьтвоюпротакпроэтак! - в сердцах загнул что-то труднопроизносимое отец. - Что ты как маленький, а? А ну пошел в сарай!
И он отвесил сыну пока не сильную, но довольно увесистую затрещину. Антоха испуганно подпрыгнул и покорно побрел к сараю.
- Хлеба возьми, - сунул ему в руку отец горбушу. - Я вот прихватил. И даже присолил, как он любит.

Борька стоял в своем загоне, повернувшись головой не к яслям с сеном, а к выходу, и угрюмо набычившись. Мать его, Зорька, лежала на дощатом настиле в соседнем и, громко вздыхая, меланхолично пережевывала жвачку. И ей, похоже было абсолютно все равно, что вот-вот должно произойти с ее выросшим дитем.

- Му-у! - басом пожаловался на что-то Борька, завидев Антоху.
- На, Боренька, съешь, - утерев слезы, протянул ему Антоха горбушку. Борька аккуратно зацепил краюху длинным сизым языком и отправил ее в рот, медленно зажевал, двигая нижней челюстью из стороны в стороны.

- Ну, зови его, - вполголоса сказал за его спиной отец. - Или ты хочешь, чтобы мы зарубили его топором прямо здесь?
- Я щас, щас, - испуганно заторопился Антоха. Отперев загородку, он ласково позвал:
- Пойдем, Боря, пойдем, погуляешь.

Борис доверчиво шагнул за ним из загородки, осторожно ступая громадными раздвоенными копытами, вышел на улицу из полумрака сарая. И потопал за Антохой к навесу, где для него все было заготовлено. Дядя Коля, улучив момент, сноровисто накинул быку на шею через небольшие еще рога веревочную петлю и другой конец ее примотал к столбу.

Отец в это время суетился в ногах Борьки - он их, все четыре, как-то быстро и по-особому перехватил вожжой, и они вместе с дядей Колей дружно потянули свободный конец на себя. Вожжа захлестнулась на ногах быка в хитроумную петлю, потянула их все в кучу, и Борька с недоуменным мычанием пошатнулся, потерял равновесие и рухнул на солому.

Антоха со все возрастающим страхом следил за тем, как ловко работают мужики: дядя Коля крепко притянул голову Борьки рогами к столбу, а отец для страховки еще раз перевязал скрещенные ноги быка. Тот теперь был совершенно беспомощен и только шумно дышал и затравленно поводил вокруг синеватыми белками вытаращенных глаз в обрамлении белесых ресниц.

- Фуф! - вздохнул отец, отирая рукавом потрепанного пиджака потный лоб. - Пойдем-ка, Коля, дернем грамм по сто да перекурим. Устал я чего-то. А бычок пусть полежит пока. Никуда он уже не денется.

И они, не обращая внимания на стоящего в сторонке и потупившегося Антоху, пошли в дом. Когда за ними, скрипнув, закрылась дверь в сенцах, Антоха бросился к быку, встал перед ним на колени и забормотал, гладя его по курчавому лбу:
- Боренька, ты не обижайся на меня, ладно? Ну, чего ты на меня так смотришь, а? Я же ничего не могу поделать, сам должен понимать…

- Ммууу! - снова тихо пожаловался ему Борька и попытался привстать, но лишь дернул спутанными ногами и обреченно вздохнул. У впечатлительного Антохи из глаз снова закапали слезы, и он, ткнувшись быку губами в шершавый влажный нос, встал, чтобы уйти. Не домой, к незаконченном урокам, а куда-нибудь со двора подальше, чтобы не видеть и не слышать происходящего здесь.

Антоха еще раньше дал себе клятву во что бы то ни стало выучиться и навсегда уехать из деревни, чтобы никогда самому не разводить скот и не убивать его. А сейчас он только укрепился в своем решении.

Борька проводил его печальным взглядом, и этот взгляд обреченного животного резанул по сердцу Антохи как ножом. И Антоха, еще не понимая, что он делает, но в то же время осознавая, что наступил в его жизни тот самый миг, когда от него требуется поступок, вернулся к колоде, взял с нее нож и, присев около Борьки, разрезал веревку, которой тот был примотан за рога к столбу. Борька тут же поднял голову с болтающимся на шее обрывком веревки, и снова попытался встать.

- Щас, Боря, щас! - лихорадочно шептал Антоха, на коленках подползая к его ногам и перерезая стянувшие их вожжи. Бычок тут же тяжело вскочил на ноги и остался стоять на месте, еще не определившись, видимо, куда ему идти.

Антоха же подбежал к калитке, распахнул ее и, вернувшись к Борьке, шлепнул его ладошкой по мускулистому заду, одновременно как бы подталкивая вперед:
- Иди, Борька, на улицу, - просительно сказал он. - Ну, иди же, тебе говорят!

А тупой Борька ухватил клок соломы и принялся ее пережевывать. Тогда отчаявшийся Антоха подобрал около поленницы палку и легонько стукнул бычка по мясистой ляжке.
- Пошел, пошел!

И Борька, поняв, что Антоха гонит его со двора, неспешно пошел к калитке, протопал мимо глядящих во двор окон горницы, и из дома, к счастью, его никто не заметил, так как Ванька носился где-то в деревне, отец с дядей Колей бражничали в это время на кухне, а мама, как обычно, хлопотала у плиты.

Задевая своими крутыми боками проем калитки, Борька протиснулся на улицу и степенно двинулся к концу села, где обычно на выгоне по утрам собирали весь скот перед тем, как погнать на пастбище. Бычок хорошо помнил эту дорогу и уверенно шел по ней, ничуть не сомневаясь в том, что его гонят именно туда, где растет сочная зеленая трава. Не смущало его и то, что рядом не было его постоянной спутницы - мамы-коровы Зорьки. Главное, рядом шел, держась за свисающую с его шеи, веревку, Антоха, а ему Борька доверял как никому.

Антоха же торопился выгнать бычка за село, а там пускай идет куда хочет, главное, спасти его сейчас от этих страшных заготовленных ножей, а там будь что будет. Он даже представить не мог, какую же трепку задаст ему отец за то, что угнал со двора почти четыре центнера несостоявшейся говядины.

- Ты же Михаила Панкина сын? - сквозь горестные раздумья услышал Антоха чей-то знакомый мужской голос и споткнулся, остановился. Стал как вкопанный и Борька, продолжая пережевывать прихваченный в дорогу клок соломы.
Спрашивал Антоху, а с восхищением смотрел на Борьку их отделенческий зоотехник Петр Егорыч.

- Ну, - шмыгнув носом, подтвердил Антоха. - Панкиных.
- И куда же ты гонишь этого зверюгу?
Зоотехник обошел быка сзади и присвистнул.
- Куда, куда, - растерялся Антоха. - А куда подальше. А то папка его резать собрался, вот!

- Как резать? Такого красавца - и просто на мясо? - удивился зоотехник. - А у нас как раз, понимаешь, беда. Наш-то бык-производитель Лучик позавчера сломал ногу, и все, пришлось его, брат ты мой, того… на мясо пустить. И вот я хожу, ломаю голову, где ему взять замену, нельзя нам без быка-производителя. А у вас он, оказывается, готовенький есть. Ишь, какой красавец!

Выговорившись, зоотехник одобрительно пошлепал Борьку по крутому боку. Борька обернулся и посмотрел на Антоху, как бы спрашивая у него: «Может, лягнуть этого нахала?»

- Где отец-то? - уже нетерпеливо спросил Петр Егорыч. - Мне бы, брат ты мой, переговорить с ним насчет вашего Борьки надо.

- Да вон он, сам к нам бежит, - счастливо засмеялся Антоха, еще не до конца осознав, что же произошло, но уже понимая, что с Борькой теперь точно ничего не случится, и его впереди ждет долгая и интересная жизнь.
- Ну, Борька. поворачивай домой…

И они неспешно прошествовали мимо рванувшегося было к ним отца, которого тут же поймал за рукав зоотехник и теперь что-то горячо ему втолковывал, изредка показывая рукой на могучий зад степенно удаляющегося быка…

…- Многое я себе многу простить из того, что, вольно или невольно, сделал порой поперек своей совести. Но только не это. Только не тоскующий и все еще на что-то надеющийся взгляд своей шестилетней дочери, когда я уходил из семьи.
Много лет назад со мной случилось то, что иногда с нами, мужиками, случается. Я безоглядно влюбился в чужую женщину, чужую жену, ставшую мне роднее, ближе и желаннее своей. И пошел за ней, как зачарованный.
Рано или поздно все тайное становится явным. Город наш небольшой, и вскоре добрые люди известили мою жену, что у меня есть другая женщина. Я поначалу малодушно отпирался, как мог, но к тому времени к жене охладел, и она это чувствовала, а потому не верила мне. И однажды случайно увидела нас вдвоем.
Нет, ничего такого, мы просто вместе ехали в автобусе, но жена потом сказала, что я так на нее смотрел, так нежно и бережно ее касался, что она все поняла. Ну и все, поперла меня из дома. А я как будто только и ждал этого. Моя возлюбленная тоже ушла из семьи, мы втайне от всех сняли однокомнатную квартирку и наслаждались друг другом и нашей относительной свободой.
Но там у меня оставалась совсем еще маленькая дочь. И она все никак не могла взять в толк, почему ее любимый папка, который в ней души не чаял, перестал приходить домой. А объявлялся лишь раз в неделю, в воскресенье, чтобы сводить ее в парк, в кино, угостить мороженым, поцеловать и опять исчезнуть на неделю.
И каждый раз, когда я приводил ее к условленному времени обратно во двор и отправлял к вышедшей встречать из подъезда матери, дочь начинала плакать и звать меня домой. А я… А я уходил. Уходил, унося с собой ее укоризненный и непонимающий взгляд: почему я ухожу, почему не возвращаюсь вместе с ней домой. Она и спрашивала меня об этом. А я бормотал что-то о том, что мы с мамой поссорились, что когда-нибудь помиримся, и тогда я снова буду жить дома. Хотя и сам ни одному своему слову не верил.
Вся моя беда была в том, что, даже находясь рядом с дочерью, я не переставал думать о той, что стояла между нами.
Конечно же, я был не железный, и сердце мое каждый раз больно сжималось при виде страданий любимого существа. Да и сам я с трудом дожидался очередного воскресенья, чтобы пообщаться с дочуркой, кстати, очень похожей на меня. И конечно же, я всегда думал о том, а как же она будет расти без меня? А вдруг жена выйдет замуж, и дочь будет воспитывать чужой мужик, равнодушный к ней, а то и с трудом терпящий ее?
И я уже начал колебаться: а может вернуться домой? Наступить на горло собственной песне, то есть отказаться от своей любви во имя дочери? Но тут случилось непоправимое, из-за чего я уже не мог дать обратного хода.
Во время моего очередного свидания с дочерью она, как обычно, невинно лепеча о разных разностях, вдруг сказала такую вещь, что я споткнулся и чуть не упал.
- Кто у нас ночевал? - стараясь быть спокойным, переспросил я.
- Дядя Валера, - повторила дочь. - А пошли, папа, мороженое купим…
- Идем уже, идем. А где он спал, дядя Валера?
- С мамой, - наивно сказала доча. - На маминой кровати…
У меня сжались кулаки. Может ребенок фантазирует? Хотя зачем это ей. Дядю Валеру, нашего соседа, доча знала хорошо. Он жил в соседнем подъезде. Мы дружили семьями, вместе отмечали, то у них, то у нас, праздники, какие-то семейные торжества.
Потом Валерина жена Люба тяжело заболела, у нее оказалась опухоль мозга. Ее готовили к операции в областной больнице, но не успели. Так Валера остался один, с восьмилетним сыном. Но тосковал он недолго. Мужик симпатичный, компанейский, он и при Любе не упускал возможности сходить налево.
Люба об этом знала и называла мужнину «Ниву», на которой тот рассекал по нашему городу после суток на вахтовом автобусе, блядовозкой. Знала, очень переживала, но терпела - любила, наверное, Валерку, да и семью рушить не хотела. А теперь он, козел, и до моей жены добрался.
Валера давно на Зинку мою косился, а тут такая возможность - я ушел от нее. Заявился, как обычно, в гости, распили, наверное, бутылочку на двоих, жалуясь друг дружке на одинокую жизнь, да так, жалеючи друг дружку, и оказались в постели. У, сволочи!
«Сдавая» дочь после нашей воскресной прогулки жене, я не сдержался, и едко сказал ей:
-Ну что, нашла уже себе утешителя?
Зинаида покосилась на дочу, поняла, что та ее каким-то образом выдала, и с вызовом ответила:
- Нашла! Не тебе же одному кувыркаться с бабами…
И все. Она мне тут же опротивела. Это была не ревность. Это было чувство оскорбленного собственника. Никто не был вправе притрагиваться к моей жене, моей собственности. А раз уж Зинка позволила это - неважно, из мести ли ко мне или у них там с Валерой какие-то чувства зародились, мне на это было плевать, - теперь она уже никто иная, как сука и проститутка
Я был вне себя. Но всего лишь молча развернулся и пошел к остановке. И услышал за спиной отчаянный крик:
-Папа!
Только этот родной голос мог меня сейчас остановить. Но я был настолько уязвлен и оскорблен признанием жены в измене, что лишь мельком оглянулся и досадливо махнул рукой - «Да идите вы все!». И снова меня по сердцу царапнул этот взгляд дочери, такой, знаете, исподлобья, преисполненный и обиды и надежды.
…Мой попутчик поперхнулся, закашлялся, провел рукой по лицу - мне даже показалось, что он смахнул слезинку, - потянулся за пивной бутылкой, отпил из нее и снова поставил ее на стол. Мы познакомились в купе СВ скорого поезда «Тюмень-Хабаровск», мчавшегося сейчас, черной осенней ночью сквозь бескрайнюю сибирскую тайгу на запад.
Я в последнее время избегал полетов на самолетах, особенно после того, как в катастрофах, один за другим, погибли двое близких мне людей, и у меня, по сути, возникла самая настоящая аэрофобия. Почему быстрому перемещению на самолете также предпочел этот считающийся скорым поезд мой сосед - не знаю. Может, по тем же причинам. За двое суток мы почти сдружились, хотя разговоры наши дальше обсуждения растущих цен на бензин и ситуации вокруг Сирии не продвигались.
Сегодня вроде ничего и не пили, кроме холодного пива, любезно предложенного нам хлопотливой проводницей. Но этого хватило, чтобы Вадима Сергеевича, достаточно интеллигентного на вид мужчину лет пятидесяти, вдруг «пробило» на откровенность.
Сказался, видимо, синдром «попутчика», перед которым можно вывернуть свою душу, зная, что больше его, вероятнее всего, уже не встретишь. Правда, говорил Вадим Сергеевич не так гладко, как я сейчас излагаю его рассказ - волновался все же, мысли перескакивали с одной на другую, иногда он сжимал кулаки, пару раз даже скрипнул зубами.
Я же деликатно помалкивал, лишь изредка кивая головой да отделываясь неопределенным хмыканьем, как бы поощряя собеседника на дальнейшие откровения.
Но тут Вадим Сергеевич и сам надолго замолчал, отрешенно уставившись в оконное стекло, за которым проплывали темные зубчатые силуэты подступающей к железной дороге тайги.
Я не выдержал первым и, тоже отпив большой глоток, уже начавшего теплеть, светлого чешского, спросил:
- И что же было дальше, Вадим Сергеевич?
- Дальше? - встрепенулся мой попутчик. - А что дальше? Уехали мы с моей новой любовью на Дальний Восток, у нее там родственники. А по сути, не просто уехали, а удрали. Жена моя, поняв, наконец, что я не собираюсь прощать ее и возвращаться домой стала таскаться по всем органам, чтобы нас там пропесочили и заставили таки разбежаться по своим семьям: в профком там, к руководству треста, где работала моя Светлана, ко мне на автобазу, я там начальником колонны был. А муж Светланы как-то подкараулил меня со своими дружками… Ох, и вломили они мне! Хорошо, наряд милицейский рядом проезжал, и они вовремя смылись. Напоследок муж Светланы еще разок пнул меня, уже лежащего, и прошипел, что в следующий раз меня убьют и чтобы я делал выводы. Но милиционерам я не сказал, кто это был - хулиганы, мол, обычные, закурить попросили, а я не курю.
В общем, потрепали нам наши бывшие супруги нервы, ну вот мы и решили уехать ото всех куда подальше. И оказались в Биробиджане. Вот уже двадцать с лишним лет там. Нормально живем. Я, правда, простым механиком работаю, Светка кадровичкой у нас же в базе. Квартиру успели там получить и приватизировать, дачей обзавелись - там же все растет, климат замечательный. Светка мне и сына родила, хороший парень вырос, сейчас в армии, по контракту остался…
- А там как у вас?.. - осторожно спросил я, когда в нашем разговоре опять возникла пауза.
- Да вроде ничего, - тут же отозвался Вадим Сергеевич. - Я о дочери никогда не забывал, да и как забудешь, когда вот этот ее последний взгляд преследовал меня всю жизнь. Чувство вины так и не оставляло меня за то, что я ее, так любившую меня, бросил на чужого дядю. Зинка-то моя потом вышла замуж за этого самого соседа моего, Валерку, представляете. И доча, как выяснилось потом, так и не стала его называть папой - только дядей Валерой. Мы переписывались, созванивались. Я ей честно выплачивал алименты, да сверх того, когда мог, деньги посылал. Учебу ей оплатил в колледже, потом на лечение денег посылал, когда она в аварию попала. На свадьбу денег дал…
Вадим Сергеевич как будто отчитывался передо мной об исполнении своих отцовских обязанностей по отношению к оставленной дочери, и я понимал, почему это он делает - его по-прежнему точила совесть, и он таким вот образом очищался перед незнакомым ему человеком. Хотя, что особенного было в том, что он сделал? Миллионы разводятся и оставляют своих детей. Этот-то хоть материально помогал дочери, а большинство-то, я вот читал недавно, находится в бегах, лишь бы не платить и копейки на содержание собственных детей. Так что по сравнению с другими отцами Вадим Сергеевич практически безгрешен. Эх, знал бы он!..
- Вот впервые еду туда, к ней, - вдруг неожиданно потеплевшим голосом прервал ход моих мыслей Вадим Сергеевич. - Жена отпустила - внук у меня родился! Доча позвала, чтобы увидел!..
И столько радости было в его голосе, что я ему невольно позавидовал.
- Ну, а вы-то что все отмалчиваетесь? - спросил неожиданно Вадим Сергеевич, отхлебнул пива и поморщился. - Совсем теплое стало.
И он вопрошающим взглядом уставился на меня. То ли предлагая и мне пооткровенничать, то ли сходить за пивом. Я выбрал второе. Хотя если принесу не пива, а чего-нибудь покрепче, может быть, тоже поделюсь с попутчиком, что и меня самого гложет. Я ведь тоже бросил своего ребенка. Сына. Ему было уже двенадцать, когда я вот также сорвался, очертя голову, за другой женщиной.
Мы, правда, никуда не уехали, а продолжали жить в одном городе. И сын меня не простил. Он требовал, чтобы жена, то есть мама его, не принимала от меня никаких денег, заявив, что они и сами прокормятся, не шел ни на какие контакты со мной. Жена воспитывала его одна, поскольку замуж так больше не выходила. И довоспитывалась - сын сел за ограбление. Через полгода я разузнал, где он сидит, и поехал к нему на свидание. И вот возвращаюсь, что называется, не солоно хлебавши. Не вышел сын ко мне. За что же он так меня? Ведь не чужие вроде…

Богомолов получил зарплату. Не то чтобы много, но и не так мало для холостяка. Он сел и раскидал на бумажке предстоящие расходы.
Это за свет и тепло в его однокомнатной берлоге. Это - на обеды в буфете мехмастерской, где он и получает периодически свою инженерскую зарплату. Это на домашнее пропитание, включая «вискасы» для пожилого, но все еще прожорливого кота Черкизона.
Ну, что-то можно отложить и на культурные мероприятия. Ах, да, долг надо вернуть Амалии Петровне из планового. Возврат долгов - это святое. С этого и надо было начинать верстку сметы расходов.
А что, неплохо Богомолов зарабатывает - уже когда все скрупулезно разложил по полочкам, у него еще оставались свободные деньги. Так что можно даже обновить гардероб. Купить рубашку там, пару носков…
И тут у Богомолова зазвонил телефон («Вот, надо еще и за него заплатить, а то ведь отключат, не спрашивая!»).
- Да, - сказал Богомолов. - Слушаю вас, кто это?
- Витька, старый ты холостяк, совсем уже замшел в своей берлоге, раз перестал узнавать своих друзей! - весело прокричали на том конце провода.
«Черт, зачем только я поднял трубку! - с сожалением подумал Богомолов. - Это же Жорка Саакашьянц. Сейчас припрется, вытащит меня в город, опять напьемся, опять с кем-нибудь подеремся. Причем, морда, как всегда, почему-то будет бита только у меня!»
Вслух же сказал, причем очень озабоченно:
- А, Жорик, привет! Слушай, старина, я, конечно, рад тебя слышать. Еще больше был бы рад увидеть. Но я ухожу, у меня срочные дела! Через пять минут меня уже не будет.
- Через пять! - радостно захохотал Саакашьянц. - А я у тебя буду через минуту! Ну, иди, открывай!
И точно - тут же заверещал дверной звонок. Богомолов чертыхнулся и отпер дверь.
- Ну, и что там у тебя за срочные дела? - спросил сияющий приятель, обнимая Богомолова и похлопывая его по спине. От Жорки явно попахивало «вчерашним».
- Да так, - нехотя сказал Виктор. - Надо сходить в магазин кое-что прикупить из барахла.
И тут же прикусил язык. Но было уже поздно.
- О, да тебе меня сама судьба подбросила в такой ответственный момент! - еще больше обрадовался Саакашьянц. - В мире нет другого такого советчика в деле шопинга, как я. Ну, пошли, пошли, а то без нас все раскупят!
В магазине все рубашки, которые выбрал и пытался купить Богомолов, были гневно отвергнуты его приятелем, с обвинениями в безвкусице и мотовстве.
- Зачем тебе еще две новые рубашки, когда на тебе и эта сидит, будто ты в ней родился? - апеллировал к совести и разуму Богомолова Саакашьянц.
- Так, галстук… Какой еще галстук? - гневался он. - Ты что, чиновник, депутат? Или собрался пойти на вечер танцев «Кому за…» Ты, на которого до сих пор обращают внимание восемнадцатилетние красавицы? Вот вы, девушка, скажите, вы обратили внимание на моего молодого друга?
- А как же, как же! - заторопилась молоденькая продавщица, не теряя надежды «впарить» этой странной чете немолодых уже, значительно потрепанных временем и бурной жизнью мужичков. - Но вот насчет галстуков вы не правы! Я бы вам обоим посоветовала взять вот эти, шелковые, итальянские. Они очень модные и вам, таким импозантным господам, обязательно подойдут!
Но «господа» двигались уже дальше.
- Ну, что там у тебя еще в списке? Две пары носков? Пижон! А ну покажи, что у тебя сейчас на ногах?
Саакашьянц ловко задрал обе штанины Богомолова и открыл его носки горчичного цвета, пока еще вполне плотно охватывающие худые лодыжки.
- О, я эту модель знаю! - бессовестно заявил Жорка. - Им же износу нет. Сам уже пять лет ношу такие. Так что хватит с тебя и одной пары. Ну, расплачивайся давай, да пошли скорей!
-Куда? - с подозрением спросил Богомолов, пряча обнову в карман куртки.
- Как куда? - изумился Саакашьянц. - Или мы с тобой не русские люди? Обновку-то обмыть надо, иначе носки твои носиться не будут. Ну, пошли, пошли, не жлобься! Я что, зря на тебя, даже не похмелившись, столько времени потерял?
Богомолов, конечно же, был русским. А еще он где-то там, в глубине души, любил своего беспутного приятеля Саакашьянца. Никогда, кстати, честно не признававшегося, кто же он по национальности - армянин ли, молдаванин, грек или цыган.
Внешне он был похож на представителей всех этих четырех великих наций сразу. А по внутреннему содержанию такого русского, каким был Жорка Саакашьянц, еще надо поискать.
Ну и как же было двоим русским закадычным дружкам не обмыть такую важную покупку, как носки? И они пошли в излюбленную ими кафешку с завлекающее-угрожающим названием «А ну, загляни!».
…Проснулся Богомолов от дикой головной боли. Как оказалось, у себя дома на диване. На животе у него лежал кот Черкизон и дико урчал голодным брюхом. Или это урчало богомоловское брюхо?
Свернувшись клубочком на двух сдвинутых креслах, заливисто храпел Саакашьянц. Скомкавшиеся на его длинных ногах штанины открывали купленные давеча Богомолову носки - по всему, Богомолов подарил их Жорику как закадычному другу.
А еще Богомолов почему-то видел серое мрачное утро одним глазом хуже другого. Он подошел к зеркалу - точно, правый глаз был лиловым и запухшим. Значит, снова Саакашьянц, по подлой своей практике, затеял с кем-то драку, а отдуваться пришлось Богомолову. А ведь завтра на работу. Ну и сколько это может продолжаться?
Богомолов, после долгих раздумий, со вздохом взял телефон и, волоча за собой шнур, прошел в ванную, плотно прикрыл дверь и решительно набрал номер.
- Да, слушаю! - недовольно ответил мелодичный женский голос. - Господи, кому это не спится столь ранним воскресным утром?
- Таюша, это я, - прошептал Богомолов.
- Громче, не слышу! - потребовала Таюша.
- Да ну я, Виктор Богомолов!
- А, Витюша! Ну, здравствуй!
Таюша выжидательно замолчала.
- Тая… Таисия Павловна, скажи мне откровенно: твое предложение остается в силе?
- Какое еще предложение?
-Ну, помнишь, ты мне предлагала, чтобы я, наконец, сделал тебе предложение, иначе ты бросишь меня?
- О-о! - насмешливо протянула Таюша. - Вспомнил - когда это было-то! А почему ты уверен, что за это время кто-то другой не сделал мне такое предложение?
- Ну, Таюша, я же знаю, что ты все еще не замужем.
- Ну, не замужем! - согласилась Таюша и неожиданно всхлипнула. - Не нужен мне никто, мне и так хорошо! И ты не нужен!
- Подожди, подожди, Таюша, - заторопился Богомолов. - Ты только не бросай трубку! Так вот, я делаю тебе предложение! Делаю! Выходи за меня замуж, пожалуйста!
- Ты это серьезно, Витюша?
- Более чем!
- И ты по-прежнему любишь меня?
- Обожаю!
Трубка сомневающеся помолчала. Потом тоненьким голосом сказала:
- А почему ты именно сейчас делаешь мне предложение? Причем с утра?
- Да потому что утро вечера мудрее, милая! И еще я, кажется, по-настоящему созрел к семейной жизни. И только с тобой!
Таисия обреченно вздохнула:
- Богомолов, хотя и знаю, что ты за эти годы безнадежно испортился, но все же попытаюсь как-нибудь это поправить. Я согласна!..

В конце 50-х, осенью, мои родители почему-то сорвались с места - мы тогда только начали обживаться в Казахстане, да, видать не совсем удачно, - и уехали на северный Урал, в Краснотурьинск.
Там жили наши родственники, причем папин двоюродный брат был женат на маминой старшей сестре. У них была просторная трехкомнатная квартира в двухэтажном каменном доме сталинской постройки, в которой они нас временно и приютили. Помню, что их там самих было четверо (родители и две дочери, мои кузины), да нас столько же - у меня был еще и младший брат. Но жили, что называется, хоть и в тесноте, да не в обиде.
Приближался новый, 1959-й год. Не знаю, откуда я знал про новогоднюю елку - в своей деревенской школе на ней еще не успел побывать, потому что только начал учиться в первом классе, а здесь, в Краснотурьинске, меня в школу почему-то не устроили, так что мне была уготована участь второгодника поневоле, - но вот знал, и все тут. Скорее всего, из запавших в детскую мечтательную душу картинок букваря.
Побывать на елке в городской школе, в отличие от моих сестренок, мне не светило. Но, может, хотя бы дома наши общие родители поставят красавицу-елку и украсят ее, как полагается, всякими блестящими и разноцветными игрушками?
- Нет, - говорили мне взрослые. - Зачем? Не до елки нам. Да и никогда не ставили ее.
Я не находил поддержки ни у своих папы и мамы, приходивших с работы усталыми и раздраженными, ни у родителей кузин, тоже замороченных своими взрослыми делами. И я загрустил. Уж очень хотелось мне похороводиться вокруг разукрашенной елки со своими сестренками. А детская мечта, если кто помнит, она практически неотвязная.
Но где ее взять, эту елку, коль взрослые совершенно равнодушно отнеслись к моей идее-фикс и совершенно не горели желанием раздобыть лесную красавицу, а уж тем более взгромоздить ее посредине квартиры.
И тут я додумался, где можно раздобыть елку, причем самому. Дом наших родственников стоял почти на самой набережной водохранилища, образованного плотиной на небольшой реке Турья. А на той стороне замерзшей и заснеженной запруды, на расстоянии всего нескольких сот метров от нашего дома, на фоне белого снега четко зеленели островерхие ели. Точно такие, как на картинке в букваре, только без украшений. Дело оставалось за малым. То есть за мной.
Пока сестренки были в школе, мне разрешали гулять во дворе самому, потому что дома всегда находился кто-то из взрослых (они работали в разные смены), вот он-то и приглядывал за мной. И я заранее нашел в кладовке ножовку и припрятал ее под обувной шкафчик. А в один из последних декабрьских дней, уходя на очередную прогулку по двору, я прихватил инструмент с собой. Тогда дома «дежурил» дядя Карим, и к своим обязанностям он относился спустя рукава, считая, что парень я достаточно взрослый и сам смогу позаботиться о себе.
День этот был довольно стылый - как-никак, северный Урал, - и снег отчаянно скрипел под моими валенками, а мороз сразу принялся покусывать нос и щеки. Но это меня не пугало - я уже успел познакомиться с морозами в Казахстане, на Иртыше. И лишь поплотнее подвязал шарф, поглубже засунул руки в вязаные варежки, и, помахивая сверкающей на солнце ножовкой, бодро направился прямо к темнеющей за белым полотном замерзшего водохранилища зубчатой кайме хвойного леса.
Это белое снежное полотнище под разными углами пересекали несколько протоптанных тропинок, и по ним передвигались редкие фигурки людей - кто-то шел туда, к лесу, а кто-то уже и обратно, и можно было разглядеть, что они несут на своих плечах елки. Это меня вдохновило - значит, мой план вполне осуществим!
Я спустился с набережной и, выбрав одну из кратчайших, на мой взгляд, тропинок, пошел на ту сторону водохранилища. Несмотря на морозный день, очень скоро мне стало даже жарко; весь заиндевелый от моего горячего дыхания шарф уже сполз с носа и болтался где-то на шее, ноги стали гудеть от усталости - в валенках, да еще на размер больше, на дальние расстояния передвигаться не так-то просто.
Наконец, я пересек водохранилище, поднялся, оскальзываясь, на невысокий берег. Лес с зеленеющими соснами и елями, был совсем рядом, метрах, может быть, в десяти-пятнадцати. Россыпь одиночных следов и узенькие колеи протоптанных в снегу тропинок указывали на то, что он очень активно посещается горожанами.
Вот прямо на меня вышел большой такой дяденька в телогрейке и шапке с опущенными ушами, в мохнатых унтах. Он валко шел по тропинке мне навстречу, дымя свисающей из уголка рта папиросой. На плече у него лежала пушистая елка.
Проходя мимо, он хмыкнул, критически осматривая меня:
- Ты чё, пацан, сам, что ли, пришел сюда?
- Сам! - независимо ответил я, стараясь не шмыгать предательски хлюпающим носом - простуду уже, похоже, подхватил.
- Ну-ну, - выплюнув окурок в снег, сурово сказал дяденька. - Смотри, не околей тут. Сегодня почти тридцать мороза.
Он поправил елку на плече, и потопал себе дальше. Но мне пока еще не было холодно. И я уже наметил себе елочку - немного выше меня ростом, вся такая стройная и с кокетливыми снежными пуфиками на узеньких покатых плечах, она застенчиво выглядывала из-за голого светло-желтого ствола большой сосны, ветки на которой начинались очень высоко.
Я сошел с тропинки и тут же по колено провалился в снег, испещренный редкими следами чьих-то лап и лапок, звериных и птичьих. Идти было тяжело, но желанная елочка - вот она, совсем рядом, и я упрямо поплыл к ней по глубокому снегу.
Валенки у меня были хоть и высокие, но широкие в голенищах, и я чувствовал, что загребаю ими снег внутрь, и вот он уже начинает таять под вязаными носками, носки промокают, и подошвы мои начинают чувствовать холодную влагу. Но это ничего, главное, я уже дошел до выбранной мной пушистой красавицы!
Увидев меня, с заснеженной елочной ветви вспорхнула красногрудая птица, я еще подумал: вот бы хорошо было, если бы она осталась, какое это было бы замечательное украшение! Да, кстати, а чем же мы будем украшать мою елочку, когда я принесу ее домой? Если мои родственники ее никогда не ставили, значит и елочных игрушек у них нет? Я как-то об этом не подумал… Ну да ладно, главное, поставить елку, а украсить чем найдем! У моих двоюродных сестриц, я видел, полная коробка разноцветных фантиков, есть куклы, большие и маленькие, полно красивых бантов, так что разберемся!
Но сначала надо спилить мою красавицу. Елочка утопала в снегу, и ее нижние ветви почти лежали на белоснежном покрове. Чтобы подобраться к стволу деревца, мне пришлось руками выгрести из-под ее хвойных лап снег и утоптать для себя рабочую площадку.
И вот я, наконец, встав на коленки под елкой (она сопротивлялась и норовила заехать своими колючими ветвями мне в лицо, залезть за шиворот), стал елозить стальными зубцами ножовки по чешуйчатому стволу. Но сил моих явно не хватало, чтобы сделать запил. И я тогда второй рукой ухватился за полотно ножовки, стал надавливать на нее, и дело пошло живее. Из- под зубцов инструмента стали сыпаться белые сырые опилки. Их становилось все больше и больше, а ножовка вгрызалась в ствол все глубже.
Я сопел, пыхтел, сморкался, елозил коленками по стылой землей, останавливался, чтобы хоть с полминуты отдохнуть, и снова принимался дергать ножовку туда-сюда. И вот елка закачалась, закачалась, послышался легкий треск, и деревцо медленно свалилось на снег, оставив после себя маленький пенек с заостренной щепочкой на месте слома. И я с удивлением подумал: до чего же ствол тоненький, а я пилил его так долго, как какой-нибудь лесоруб большое толстое дерево.
Я обошел елочку вокруг и с удовлетворением отметил, что она целая, это потому, что упала в глубокий снег и ветви ее спружинили, только немножко просыпала своих маленьких зеленых колючек.
Что ж, осталось в такой же сохранности донести ее домой. Взять елку на плечи, как давешний дядька, и не помышлял - это мне по силам. Остается только волочить ее за собой. Что я и сделал: обхватил крепко конец ствола двумя руками, и поволок из леса по своим следам к утоптанной тропинке, а по ней уже спустился на наснеженный лед водохранилища, и бодро потопал к виднеющемуся на той стороне, тогда еще немногоэтажному, Краснотурьинску с сизыми дымками над крышами домов и толстыми дымными столбами из-каких-то высоких труб.
Там было тепло, уютно, там, на кухне в квартире моих родственников, всегда на столе стоит чашка с теплыми оладушками или блинами, чайник фырчит на газовой плите. Как мне захотелось в тепло! А все потому, что ноги мои и руки в сырых валенках и варежках начали коченеть. Волочащуюся за мной с негромким шуршанием елку уже трудно было удержать, и она все норовила вырваться из моих плохо гнущихся в промерзших варежках пальцев. А противоположный берег приближался очень медленно. Наверное, потому, что я шел все время то задом, то боком, по-другому тащить елку никак не получалось.
Изредка идущие навстречу или обгоняющие люди (хождение через водохранилище было довольно активным) смотрели на меня с удивлением и сочувствием, кто-то даже предлагал свою помощь. Но я упрямо мотал головой, хотя по лицу уже начали скатываться злые слезинки отчаяния, и я продолжал волочить свою елку, изредка вскидывая голову и замечая, что городская набережная, хоть и медленно, но все увеличивается в размерах, и я даже увидел свой желтый дом с балконами на втором этаже.
А когда я догадался размотать свой длинный шарф и привязать его одним концом к стволу елочки, а другой намотать на руку и тащить елочку, как собачку на поводке, дело пошло куда веселее. Но тут, когда у меня одна рука оказалась свободной, я обнаружил, что в ней чего-то не хватает. Ножовка! Я ее оставил там, где спилил елку. Дядя Карим потом, конечно, хватится своего инструмента, и выговор мне обеспечен. Но возвратиться обратно было бы свыше моих сил - набережная вот она, осталось преодолеть каких-то полста метров. А у меня уже зуб на зуб не попадал от холода. И я махнул рукой на эту пилу - потом, может, схожу за ней, если меня вообще будут выпускать из дома, - и поволок свой лесной трофей дальше, к городу.
Вскоре я вспомнил об еще одном важном деле. Вернее, оно напомнило мне о себе. Видимо, от холода меня так приспичило пописать, что аж зубы зазудели и коленка о коленку начали тереться самопроизвольно. Я сбросил варежки под ноги и попытался стащить с себя штаны - а их я, не будь дурак, в этот далекий поход натянул аж двое. Но скрюченные от холода пальцы не слушались меня, и пока я добрался до резинки штанов, чтобы стащить их вниз, почувствовал, что совершаю детский грех: по моей ноге, в и без того мокрый валенок, заструилась теплая, я бы даже сказал, горячая струйка!
Уфф! Но как же я теперь покажусь дома в мокрых штанах? Хотя бы сестренок еще со школы не было, а то ведь засмеют до слез. Впрочем, они, слезы то есть, от стыда и злости на самого себя, снова не заставили долго ждать. Но раскисать было некогда, я же мужик! Правда, очень замерзший. И, подобрав смерзшиеся рукавицы, я с содроганием натянул их на свои синие негнущиеся руки, ухватился за конец шарфа-троса и поволок привязанную к нему елку к медленно приближающейся набережной.
Когда стал взбираться наверх, поскользнулся и скатился вниз вместе с елкой и, кажется, обломал ей кое-какие ветки. Погоревал, но немного: деревцо еще вполне имело товарный вид. И снова стал упрямо карабкаться вверх - я ведь был уже почти дома.
Втащить елку в город мне все же помогли - какая-то тетенька, шедшая по своим делам вдоль набережной, увидела, как я карабкаюсь по откосу водохранилища, всплеснула руками, заохала, спустилась ко мне и, крепко взяв за руку в обледенелой варежке, потащила меня наверх.
Я не догадался даже сказать ей «спасибо», да и вряд ли смог бы произнести хоть слово - губы у меня закоченели и плохо подчинялись. Я лишь благодарно посмотрел в соболезнующее лицо своей спасительницы, и, устало переставляя валенки, поволок елку под арку, ведущую в наш двор.
Деревцо я оставил у подъезда - дверь была на пружине, и я сам не смог без повреждений втащить свою пушистую ношу к нашей лестничной площадке на первом этаже. Хотя она, бедная, и без того пострадала: нижние ветви, на которых елочка волочилась за мной на привязи, потеряла часть своих иголок.
Я постучал в дверь, но она вдруг подалась и сама открылась. Из глубины квартиры тут же вышел дядя Карим.
- Вот он, заявился! - закричал дядя Карим. За ним в прихожую вышла и мама. Она держалась за сердце.
- Ты где был? - слабым голосом сказала мама.
В тепле квартиры мои закоченевшие губы тут же отошли и смогли вымолвить:
- За елкой ходил. Она там, на улице…
- За какой еще елкой? - вытаращил глаза дядя Карим. - Куда ходил?
- В лес…
- В лес… - эхом повторила мама, и тоже округлила глаза. - В какой лес?
- Вон туда, - махнул я рукой в сторону водохранилища, стуча зубами - хотя в квартире было очень тепло, но я продрог настолько, что меня по-прежнему колотил сильный озноб. - Дя… дядя Карим, за. занесите елку, а?
Дядя Карим что-то буркнул сердито, и как был - в тапочках, вышел за дверь. Через минуту он уже затащил в прихожую и прислонил в угол мою потрепанную, немного осыпавшуюся, с двумя или тремя надломанными и безвольно повисшими ветками, но все еще красивую и стройную, елку. Иголки ее тут же начали покрываться росинками от таявшего снега, будоражуще запахло хвоей.
- Как же ты мог сам уйти? - продолжала заламывать руки моя бедная мама. - Ты понимаешь, что ты мог замерзнуть?
Отец обедал обычно на работе, да и сестренки из школы не пришли, так что более крупных разборок из-за самовольного похода за елкой и позора из-за мокрых штанов мне, пожалуй, удастся избежать. А мама что… поворчит и перестанет, на то она и мама.
- Рая, я и не думал, что он куда-нибудь со двора уйдет, - виновато сказал дядя Карим. - Ну, гуляет и гуляет, как всегда. А потом вижу, чего-то долго не возвращается. Я во двор, а его нигде нет… Я тюда-сюда - нету. А он вон куда намылился! Додумался же, а? Ну, и что нам с ней делать, с этой твоей елкой?
- Поставить ее в комнате и нарядить, - подсказал я дяде Кариму.
- Да подождите вы с елкой, надо же ребенку раздеться сначала, он уже весь мокрый от снега, - запричитала мама, и тут же, усадив меня на табуретку, стала расстегивать на мне пальтецо, стаскивать валенки…
Скоро я, выкупанный в теплой воде с горчичным порошком и докрасна растертый полотенцем, сидел на кухне и пил горячий чай с малиной. А дядя Карим хлопотал с елкой, устанавливая ее в центре самой большой комнаты.
Он, конечно, хватился ножовки, когда взялся сооружать крестовину. И даже не упрекнул меня, когда узнал, что я потерял ее в лесу («Ладно, ладно, племяш, хоть сам вернулся жив-здоров!»), а попросил инструмент у соседей.
Тут и девчонки из школы пришли. Сколько было радостного визга, когда они увидели елочку, расправившую все свои пушистые и не очень ветви (сломанные дядя Карим как-то подвязал) посреди гостиной! Они, даже не переодевшись, тут же бросились ее украшать фантиками из своей коллекции, ватными «снежинками», разноцветными лентами бантов. А пришедшая к вечеру с работы тетя Ася вытащила припрятанные к Новому году шоколадные конфеты и позволила немалую часть их также развесить на елке.
И, конечно же, в центре внимания в тот вечер была не только елка…

В субботу после обеда зазвонил домашний телефон. Вадим Петрович Сергушин сидел в «Одноклассниках» и поленился вставать. Жена его, Ольга, с кем-то трепалась по мобильнику в спальне. Телефон звонил все настойчивее. Вадим упрямо не вставал с места, справедливо решив, что тот, кому он был бы нужен, позвонил бы ему на мобильник.
- Ну чего ж ты трубку-то не берешь, а? - раздраженно упрекнула Сергушина Ольга, первой не выдержавшая настырного звонка, и торопливо прошаркала тапками в прихожую.
Сергушин лишь досадливо дернул плечом, продолжая рассматривать девичьи фотографии своей одноклассницы Верки Звонаревой.
Ольга сняла трубку и сказала:
- Алло, я слушаю!
Помолчала немного, потом слабо вскрикнула и с сухим треском бросила трубку на аппарат. Бледная, прошла в гостиную и почти упала на диван.
- Чё там такое? - торопливо «свернув» Верку Звонареву, вопросительно поднял брови Вадим Петрович.
- Федька человека задавил… - почти неслышно прошелестела Ольга.
- Человека? Какого человека? - пока еще спокойно переспросил Вадим Петрович, но из-за компьютера уже привстал. - Кто тебе сказал? Он сам, что ли, позвонил?
- Сам, - шевельнула ставшими бесцветными губами жена. - Правда, голос у него был какой-то… не такой, тусклый.
- Где задавил, когда?
- Я не дослушала, испугалась и бросила трубку, - виновато сказала Ольга.
- Так позвони ему, - сердито буркнул Сергушин. По его голосу можно было понять, что он не очень-то верит этому странному звонку. Всего пару месяцев от Федьки также приходила СМС-ка, типа: «Мама, я попал в неприятную ситуацию. Срочно скинь 500 рублей на этот телефон. Пока не звони».
Тогда Ольга также перепугалась, и уже хотела бросить деньги по указанному номеру, но ее смутило, что номер был не Федькин. Она позвонила ему на работу, а тот прошипел: «Мама, я на совещании, перезвоню позже тебе сам».
Стало понятно, что это орудуют телефонные мошенники, выжимающие таким образом денежки с особо доверчивых и впечатлительных родителей. Скорее всего, и сейчас на Ольгу насел кто-то из них.
«Вот же сволочи! - чертыхнулся про себя Вадим Петрович. - Ведь сами же чьи-то сыновья. Неужели ни грамма совести нет, так безобразно шельмовать людей!»
Ольга между тем торопливо прошла в спальню и набрала сына по мобильнику. Телефон долго не отвечал, и Ольга уже начала снова хвататься за сердце, когда в трубке, наконец, послышался недовольный голос сына.
- Ты почему трубку не берешь? - сорвалась на крик Ольга.
- Да мы же на даче у тестя, - растерянно ответил Федор. - А что такое?
- У тебя все в порядке?
- Да все у меня нормально, - уже начал раздражаться сын. - Что случилось-то?
- Уфф! - вздохнула с облегчением Ольга. - Да ничего, сына. Ты вот что… Привези-ка мне с дачи укропа, ладно?
- Ладно, привезу, - пообещал Федор.
- Ну, отдыхайте, отдыхайте.
Ольга бросила трубку на постель и пошла на кухню накапать себе корвалола.
- Ну, я же был прав? - зайдя за женой на кухню, с нотками иронии в голосе спросил Сергушин. - Это были опять они, телефонные жулики. Успокойся, эти гады терроризируют так многих. А ты же у меня умница, не повелась на их авантюру.
Он положил руки на плечи жены, притянул ее, пахнущую корвалолом к себе, поцеловал в растрепавшуюся прическу.
- И знаешь что? Иди пока отдохни, а я ужин приготовлю макароны по-флотски.
- Правда? - вымученно улыбнулась Ольга. - Я люблю макароны по-флотски! Фарш, кстати, не надо будет размораживать - я как раз хотела сегодня котлет налепить
- Ну и замечательно! А ты иди, приляг пока!
И Вадим Петрович легонько толкнул жену к двери. А сам тут же захлопотал на кухне. Выволок из шкафа сковороду «Цептер», полез в шкаф за растительным маслом. Но обычное подсолнечное закончилось. Тогда он, недолго думая, изрядно плеснул на сковороду чистейшего оливкового, накрыл ее крышкой и поставил на гладкое черное стекло новенькой импортной плиты.
На кухне, кстати, все было новенькое -Сергушины всего полгода назад провели в своей квартире грандиозный ремонт, вылившийся в кругленькую сумму. Зато теперь подруги Ольги приезжали к ним посмотреть на этот ремонт как на экскурсии, чем Ольга очень гордилась.
Чтобы во время готовки не было скучно, Вадим Петрович включил телевизор и, кося одним глазом на боевик с крушащим все вокруг себя Стивеном Сигалом, стал нарезать лук для пережарки его с фаршем, подавил и несколько зубчиков чеснока.
Увлекшись процессом, Вадим Петрович оставался спиной к нагревающейся сковороде, и еще ни разу к ней не обернулся. А зря: скоро он почуял запах горелого масла. Оглянулся и ахнул: из-под крышки Цептера вырывался густой серый дым и, обволакивая ближайшие подвесные ящики германского кухонного гарнитура и бывшее блестящим вентиляционное устройство, растекался по белоснежному потолку.
Сергушин опрометчиво сдернул крышку со сковороды и, отшатнувшись, чуть не упал со стула. Раскалившееся под крышкой и уже задымившее масло, вдохнув кислороду, тут же вспыхнуло.
Столб пламени вперемешку с черным дымом ударил вверх, стал лизать шкафы, стеклянный экран и металлический короб вентиляционного механизма заструился по потолку безобразными извивающимися хвостами и стал опускаться вниз, наполняя кухню и прихожую, а далее все квартиру удушливым чадом.
Вадим Петрович закашлялся, бестолково заметался у плиты, не зная, что делать. Потом схватил фарфоровую кружку, из которой накануне прихлебывал чай, набрал в нее воды из крана и плеснул на горящую сковороду.
Он до этого никогда не видел, чтобы вода горела. А теперь стал свидетелем того, как вода, вступив в содружество с горящим маслом, просто взорвалась огненным клубком, бахнувшим в многострадальный потолок
- Что это, что это? - услышал у себя за спиной Сергушин прерывистые восклицания. - Боже мой, мы горим!
На пороге кухни - пригнувшись, потому что над ее головой в квартиру уносились струи черного дыма, - стояла Ольга. Она держалась рукой за горло, округлив от ужаса глаза.
- Уйди отсюда! - рявкнул Вадим Петрович, и Ольга испуганно исчезла из дверного проема. Слышно было, как она с причитаниями побежала по квартире, с треском открывая все окна и выпуская дым наружу.
Сергушин наконец сообразил взять по скомканной салфетке в руки, ухватился ими за железные рукоятки этой сволочной сковороды Цептер и, уворачиваясь от пламени, зашвырнул ее в мойку и дернул рычаг крана кверху. Сковорода взорвалась снова, на этот раз паром.
-Ух, мать твою, ну и дела! - смог наконец выдохнуть с облегчением Вадим Петрович, но снова закашлялся забившим его легкие чудовищной смесью дыма и горячего пара. Он выскочил на застекленный балкон, выход на который был из кухни, свесился через открытый оконный проем и стал жадно хватать ртом с улицы не очень свежий, тоже задымленный воздух - уже который день из-за вселенской жары и суши горела тайга и город был накрыт белесой пеленой смога.
- Что ты натворил! - опять заголосила появившаяся на кухне Ольга. - Потолок весь черный. Шторки на окне вон поплавились… Совсем новые были. Боже мой: вот тут еще и шкаф обуглился! И обоям досталось…
Вадим Петрович всунулся из балконного окна обратно в квартиру и вернулся на кухню. Устроенный сквозняк уже почти очистил ее от дыма, и дышалось куда легче, чем минут пять до этого. Вадим Петрович с виноватым видом встал рядом с заламывающей руки женой и посмотрел на потолок.
Да нет, черным он был лишь наполовину. Вернее, даже серно-черным. А за люстрой, ближе к балкону, так вообще оставался белым, как и был.
- Подумаешь, беда! - сконфуженно пробормотал Вадим Петрович. Он встал на стул, провел пальцем по наиболее закопченному месту потолка. Палец оставил на черноте посветлевшую полосу, но сам стал черным.
- Вот, стирается же! - воодушевленно сказал Сергушин. - Прямо сейчас можно промыть потолок, пока сажа не въелась. А назавтра вызовем ремонтников. У тебя же есть телефон Зины, которая нам делала кухню?
- Должен быть, - не сразу ответила Ольга, стараясь не смотреть на мужа, которого она сейчас самым натуральным образом ненавидела: надо же, такое пепелище устроил!
- Ну, так звони ей прямо сейчас! - с командными нотками в голосе сказал Сергушин. - Пусть завтра приезжает - тут работы-то на час- другой. И остальное ерунда, боковинку шкаф отмоем, тем более что он и сам по себе черный. Шторы мне с самого начала не нравились, другие закажем. Главное - не сгорели сами!
Вадим Петрович осторожно привлек к себе слабо сопротивляющуюся жену, чмокнул ее в перепачканную копотью щеку.
- Ну, иди, приготовь воду с моющим раствором, а я стремянку приволоку. Сейчас же и начнем!..
Кухню от последствий возгорания они оттерли-отмыли, сменяя друг друга, за час. Потолок, конечно, белым после этого не стал, но и не выдавал того, что здесь недавно бушевало пламя. За сутки он высохнет, а там пообещала подъехать отделочница Зина, которую Ольга вызвонила в тот же злосчастный вечер.
Потом, приняв душ, Сергушин снова уселся за компьютер - немного успокоившаяся Ольга прогнала его с кухни и сама занялась ужином.
Прежде чем окунуться в «Одноклассники», Вадим Петрович пробежался по новостной ленте, чтобы узнать, что произошло в мире и стране за то время, пока он отсутствовал на кухне. И вскоре радостно закричал:
- Оленька, иди сюда, чего скажу!
- Ну, чего там еще? - недовольно сказала. подойдя через пару минут, Ольга. От нее вкусно пахло пережаренным с луком и чесноком фаршем.
- Твоего жулика поймали! - сообщил Сергушин.
- Какого еще жулика?
- Да ту скотину, которая звонит по телефону и пугает доверчивых мамаш и вымогает у них деньги!
- Да ты что? - удивленно и в то же время обрадованно воскликнула Ольга. - Так быстро? Ну-ка покажи!
И она вслух прочитала с монитора компьютера найденную мужем заметку «Ленты.РУ»:
«В Самарской области мужчина, уже отбывающий наказание в одной из исправительных колоний, получил дополнительный срок за телефонное мошенничество. Из тюремной камеры он звонил по телефону жителям Кинеля, представлялся их родственником и, сообщив о возникших проблемах, просил передать деньги для их решения. Подельники преступника, личность которых следствию установить не удалось, забирали денежные средства у родственников и перечисляли большую их часть на указанные номера сотовых телефонов. В общей сложности потерпевшим причинен ущерб в полмиллиона рублей. Суд приговорил мошенника к 6,5 годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима»
- Ну да, где этот Кинель, и где мы, - разочарованно протянула она.
- Да не в этом дело, Оленька! - страстно сказал Вадим Петрович. - Дело в тенденции. Смотри, сколько похожих информаций на эту тему…
И он стал открывать одну за одной заметки о разоблачении и осуждении телефонных мошенников в разных концах страны. Их были десятки!
- Так что, рано или поздно, попадется и твой обидчик, - убежденно сказал Сергушин. - Дело времени и техники.
- Ты так считаешь? - с сомнением спросила Ольга.
- Я стопроцентно в этом уверен! - сказал как припечатал Вадим Петрович, и даже пристукнул по столу кулаком. - Попадется он, козел, непременно попадется!
- Ну, тогда пошли ужинать, поджигатель ты мой! - чмокнула Ольга мужа в едва заметную лысинку на макушке. -
-Макароны по-флотски? - плотоядно поводя носом, спросил Сергушин.
Хотя мог бы и не спрашивать…

Николай, проснувшись утром в совхозной гостинице, потряс головой, вспоминая, где-то это он. Голова гудела после вчерашнего, тем не менее, он вспомнил, кто он и где. Он - фининспектор областной налоговой инспекции Севастьянов, находится с плановой проверкой в совхозе «Заветы Ильича».
Инспекция его длилась всего три дня и благополучно завершилась вчера. Впрочем, нам подробностей этой командировки знать совершенно не нужно, поскольку рассказ наш вовсе не об этом. А о том, что последует вот прямо сейчас.
Итак, проснувшись и вспомнив, кто он и где, Николай нехотя встал и поплелся в туалет. Нет, не в гостинице, а за гостиницей. Там он, захлопнув за собой щелястую деревянную дверь, вытащил из штанов что полагается, и стал мочиться. И вдруг ощутил при этом какой-то дискомфорт. Что-то вроде жжения и зуда, причем внутри члена. Да такого, что захотелось тут же помять его, чтобы утихомирить этот зуд.
Николай насторожился: такого с ним никогда не было. Он обернулся к двери, через щели которой в будку сортира проникал уличный свет и, убедившись, что рядом никого нет, даже слегка приоткрыл эту дверь, чтобы света было больше.
И нагнувшись, насколько можно, стал внимательно рассматривать конец беспокоившего его достоинства. И не поверил своим глазам: он покраснел и даже как будто припух. А когда заметил, как на нем вдруг образовалась какая-то мутная капелька и, растянувшись под своим весом на тоненькой сопливой ножке, булькнула ему под ноги, Николай чуть не потерял сознание от ужаса.
***
По всем приметам, которые знает каждый нормальный мужик, у него началась гонорея.
-Боже, только триппера мне не хватало! - едва не взвыл Николай. - Но где я его мог подхватить? И что мне теперь делать?
Эти животрепещущие вопросы требовали немедленного ответа и разрешения. Севастьянов пулей выскочил из сортира и устремился в гостиницу, в свой номер. С руководством совхоза он распрощался еще вчера, на маленьком миленьком банкете, билет на автобус до города ему также купили вчера и отдали на этом банкете вместе с отмеченным командировочным удостоверением.
Автобус уходил через час, можно еще было успеть позавтракать, но до этого ли было сейчас перепуганному Николаю? Он побросал личные вещи в дорожную сумку, запер номер и сдал ключ дежурной.
Автобус подбирал пассажиров у магазина, в пяти шагах от гостиницы. Там уже стояла кучка негромко разговаривающих людей, собравшихся ехать в город по всяким делам. Кто-то даже поздоровался с Севастьяновым, но он, погруженный в горестные думы, не заметил этого и даже не кивнул в ответ.
Взбив небольшое облачко пыли и скрипнув тормозами, подъехал маленький автобус-пазик. Народ споро погрузился в него. У Николая было место во втором ряду, у окна. Уставившись в него, он так и проехал до города все шестьдесят километров, не прекращая напряженного мыслительного процесса.
***
Николаю было тридцать два года, он был женат, имел дочь. Да, был далеко не святым. На данный момент у него имелась любовница, его коллега, такой же финансовый инспектор Виктория. И она тоже была замужем.
Конечно, прелюбодейство всегда порицалось моралистами всех мастей. Но человек, как известно, слаб, особенно человек мужеского полу, и особенно перед женскими чарами. Вот и Николай не устоял перед зазывными взглядами Викуси, которые она стала метать в него практически с первого дня появления в их инспекции. Видимо, дома у нее что-то не ладилось (о чем она впоследствии и рассказывала охотно Николаю, лежа у него на изгибе руки и дымя сигаретой), и она искала компенсации на стороне.
А Николай, по ее представлениям, подходил для этого: высокий, симпатичный, всегда доброжелательный, и еще так мило смущающийся под ее взглядами. Так у них сначала состоялся первый страстный поцелуй, когда они задержались на работе, но продолжению помешала не вовремя появившаяся противная уборщица тетя Глаша.
Спустя пару недель у них случился и первый секс, опять же в конторе, на дне рождения начальника отдела Любови Петровны. Они закрылись в одном из пустующих кабинетов, и пока остальные, подзахмелевшие уже, коллеги вовсю веселились в конференц-зале, они, как в каком-нибудь пошлом западном фильме, встав на колени, торопливо сорвали с себя, помогая друг другу, одежды, и затем, упав на ковровое покрытие пола, закувыркались на нем в любовном экстазе.
И с тех пор пошло-поехало. То она, то он искали среди друзей и знакомых освобождающиеся на время квартиры, чтобы встречаться там - в обеденные перерывы, после работы, а то среди рабочего дня, исчезая из-за своих служебных столов на час-полтора почти одновременно, урывали для уединения и часть выходных, вместо того, чтобы проводить их в своих семьях.
***
Жена Николая, Валентина, стала догадываться, что у мужа появилась женщина. Скрыть это у него никак не получалось. Во-первых, он стремительно начал худеть, во-вторых, приходил после «я задержусь на пару часов, у меня тут дела срочные» с осоловевшими глазами, хотя вином от него не пахло. Ну и в-третьих, и это, наверное, было самым главным, Николай охладел к жене, хотя изо всех немногих оставшихся сил пытался реабилитировать себя и в супружеской постели. И это вносило напряженность в их отношения.
Незадолго до командировки он отправил ушедшую в отпуск жену с девятилетней дочерью к теще в деревню, пообещав приехать к ним на ближайшие выходные, как только «разберется с делами». И через неделю засобирался туда.
В четверг, накануне завтрашнего отъезда, они с Викторией очень долго «прощались» на очередной съемной квартире - к себе домой приглашать ее побоялся, уж очень плохая звукоизоляция была в их панельном доме.
Пять раз Николай, уже под конец практически с высунутым языком, ублажил свою любовницу в самых разных позах - и лежа, и стоя, и спереди, и сзади. По домам они расползлись на дрожащих от усталости ногах. А на следующий день он уже был в деревне у тещи. Его ждали истопленная банька и истосковавшаяся по мужним ласкам жена.
Николай был опустошен, выбран до донышка очень охочей до секса Викторией. Тем не менее, при виде обнаженного молодого и еще гибкого тела Валентины, с распущенными по округлым плечам русыми волосами, он все же возбудился, и они стали страстно и самозабвенно совокупляться в клубах горячего пара на скользком банном полке, ежесекундно рискуя слететь на деревянный, мокрый же пол с прилипшими к нему березовыми листьями…
В город они вернулись вместе, в воскресенье, а уже в понедельник Николай уехал в командировку.
И вот ровно через неделю после последнего секса с Викторией, а потом и с женой, с Николаем случилась эта фигня. И он, трясясь в автобусе, до самого города так и не мог прийти к окончательному выводу, кто же его наградил этой постыдной болезнью? Не Виктория же? Но и, тем более, не жена. Но ведь других-то женщин в это время у него не было!
***
Приехав домой, Николай сразу бросился в ванную - жены с дочерью дома не было, может, в магазин какой ушли. Вынул виновника своих бед из штанов, и со страхом убедился еще раз - «капало». Не миновать обращения к венерологу.
Но сначала он должен окончательно разобраться: кто? Кто из двух его женщин ему изменил с каким-то больным хмырем?
Он начал с Виктории. Приехав в контору и доложившись начальству, Николай улучил момент и шепнул зардевшейся Виктории на ушко, что идет в их скверик - он был рядышком с инспекцией, - покурить, и ждет ее там.
И через пять минут после того, как он сам устроился на жесткой деревянной лавке под тенью раскидистого клена, прибежала Виктория, плюхнулась рядом и как бы ненароком поддела и без того коротенькую юбку, отчего ее длинные стройные ноги засияли во всей своей красе, ослепляя редких прохожих.
- Ну что, милый, сегодня встретимся? Я страшно соскучилась! - привалившись к Николаю теплым плечом, проворковала Виктория. И обожгла его бедро тесным прикосновением своей красивой оголенной ноги. Но Николай был непривычно серьезен. И, оглянувшись по сторонам, вполголоса рассказал о возникшей проблеме.
Виктория от неожиданности широко распахнула свои и без того большие глаза и нервно затеребила пуговку на яркой блузке.
- Ты не ошибаешься? - чужим испуганным голосом спросила она.
- Может, показать? - разозлился Николай. - Ну, тогда скажи, что ты думаешь по этому поводу.
- Ну, ты же знаешь, у меня никого не было в эти дни, кроме тебя, - укоризненно сказала Виктория. И тут же потупилась. - Ну, и еще кроме мужа… А у тебя?
- Тоже, кроме жены и тебя, никого, - эхом отозвался Николай. - Но я в жене уверен на все сто процентов!
- А во мне, значит, не уверен? - тут же вспыхнула Виктория.
- Да ну что ты, что ты, - заторопился Николай. - Но сама посуди, откуда тогда у меня эта зараза?
- А ты сам где-нибудь, не того? - подозрительно прищурилась Виктория, и даже отодвинулась от Севастьянова.
- Чем хочешь, могу поклясться, никого у меня больше не было!
Николай для вящей убедительности даже неумело перекрестился.
- Тогда у своей жены спрашивай! - непримиримо поджала губы Виктория.
- Да она в деревне была, там же все на виду, - с горячей убежденностью сказал Николай (а сам вдруг припомнил, что видел в деревне у магазина бывшего Валькиного ухажера Сергуню Шатурина, и они даже кивнули друг другу, правда, обошлось без рукопожатий). С тех пор, как Николай отбил Валентину, Сергуня возненавидел его. А в деревню он наезжал часто, так как жил рядом, в райцентре.
Но нет, не могла Валентина с ним снова схлестнуться, никак не могла. Она же его любит. Хотя, кто их, обиженных женщин, знает. А Валентина последние полгода, как он закрутил с этой Викторией, будь она неладна, дулась на него, не беспредметно подозревая в измене.
- Никак она не могла, - уже не совсем уверенно повторил Николай. А Виктория, тут же почувствовав эту неуверенность, мстительно заявила:
- Сначала с женой разберись, что она могла, а чего не могла. А уж со своим Аркашей я сама разберусь!
***
Они замолчали. И между ними как бы пролегла полоса отчуждения. Но Николай по-прежнему оставался неравнодушен к Виктории, даже при этих нелепых обстоятельствах.
- Ну ладно, ладно, - примирительно сказал он и, обняв Викторию за неподатливые плечи, притянул к себе. - С этим разберемся позже. Ты мне скажи, у тебя нет знакомого врача-венеролога? Чтобы можно было… ну, это, лечиться у него дома, а не ходить в больницу.
- Откуда? - пожала плечами Виктория, думая о чем-то своем. - Хотя попробую сегодня у одной приятельницы узнать, может, она чего подскажет.
Оглянувшись по сторонам, они торопливо поцеловались, и Виктория, постукивая каблучками, первой ушла в контору. Николай любовался ее грациозной походкой, ее ладной фигуркой, и в то же время с тоской думал: ну вот за что ему такое? В смысле, не Виктория, а внезапно настигшая его постыдная хворь, от которой избавиться, говорят, в общем-то, не сложно. Это теоретически. А на практике?
Николай тяжело вздохнул, затоптал докуренную почти до фильтра сигарету, и тоже направился в инспекцию. Никому нельзя было показывать, что у него возникли какие-то проблемы: начнутся расспросы, сочувственные взгляды, а он этого не любил. И Николай засел за отчет о командировке - шефу надо было представить результаты инспекции. И на время даже забыл о постигшем его несчастье.
Правда, рука его иногда сама, непроизвольно, тянулась к промежности, чтобы помять сквозь брюки зудящий член, что не ускользало от изумленного взгляда сидящей напротив Севастьянова за своим столом фининспекторши Татьяны Ивановны, ветерана фискальных органов…
***
Поздно вечером, когда дочь угомонилась и заснула в своей кровати, Валентина сделала робкую попытку добиться от него положенной ласки - соскучилась за неделю. Но Николай сослался на головную боль и отвернулся от оскорбленной жены, внутренне казня себя.
Он перед тем как лечь спать, в ванной внимательно рассмотрел своё заболевшее достоинство, и с горечью убедился - выздоравливать самостоятельно оно явно не собиралось, а еще больше рассопливилось…
Увы, Виктория ничем порадовать его не смогла, не было, как она сказала, среди ее знакомых таких, у кого были бы связи с венерологами. А может, и не искала вовсе. Значит, придется идти на прием к венерологу явочным порядком - дальше тянуть было нельзя.
- Там у тебя обязательно спросят, кто была твоя последняя партнерша, - озабоченно сказала Виктория, когда они встретились в знакомом скверике. - И что ты скажешь?
Николай пожал плечами:
- А как ты думаешь? Как было, так и скажу.
- Не вздумай говорить обо мне! - переполошилась Виктория. - Скажи, например, что в командировке переспал со случайной женщиной… Или в поезде с проводницей… Господи, что я говорю! В общем, соври что-нибудь, но обо мне ни слова!
- А ты уверена, что ты-то сама здорова?
- Но мне пока не на что жаловаться, - заявила Виктория, но без обычной для нее твердости в голосе. И Николай это сразу почувствовал.
- Я думаю, тебе тоже стоит провериться, - подытожил он, вставая с лавочки. - Как и моей жене. Не знаю, как я к этому ее подтолкну, под каким предлогом, но надо. У меня ребенок дома. Да и у тебя сын растет. Избавляться надо от заразы, вот такие дела. В общем, решай сама.
- Что, вот так и кончилась наша любовь? - с горечью сказала Виктория в спину уходящему первым Николаю.
Николай обернулся и грустно улыбнулся.
- Вика, мне с тобой было хорошо. Но не думаю, что это была любовь. Так, наваждение… Со всеми вытекающими.
***
В этот же день Николай отпросился с работы на пару часов и трясясь от волнения, поехал в свою поликлинику. На прием к врачу он попал, отстояв приличную очередь. К его неописуемом счастью, из негромких разговоров пациентов он понял, что сюда идут в основном на медкомиссию вновь устраивающиеся на работу. Так что никто не смотрел на Николая с презрением или насмешкой.
Врач оказалась немолодой коренастой женщиной с большой волосатой бородавкой на верхней губе.
- Что у вас? - властно спросила она, шевеля бородавкой. И Николай понял, что эта женщина в белом медицинском халате всякое повидала, и надо быть с ней как можно проще и откровенней. И он, сбиваясь и путаясь, рассказал о своей беде.
- Вон за ширму пройдите и спустите брюки, - даже не дослушав его, сказала врач. Николай повиновался. Врач поднесла и прижала к откровенно капающему выделениями обнаженному члену Николая маленькую прямоугольную стекляшку.
- Результат будет известен через пару часов, - по-прежнему сурово сказала она. - Можете завтра с утра подойти, а можете подождать здесь.
***
Николай решил дождаться сегодня. Он вышел на улицу, перешел дорогу и сел покурить на лавочку у остановки. Подошел автобус, и из него в небольшой группе пассажиров выскользнула … Виктория. Не смотря по сторонам, она быстро прошла к зданию поликлиники и исчезла за дверью. Николай только хмыкнул: «Ага, перепугалась»!
Чтобы не встречаться с Викторией, он решил зайти за результатом завтра с утра, и поехал домой. Жена выглядела какой-то потерянной.
- Ну, что еще? - раздраженно спросил Николай.
- А то, - помолчав с минуту и убедившись, что занятая в гостиной просмотром телевизора дочь их не слышит, зло сказала Валентина. - Тебя видели вчера и позавчера в сквере напротив вашей вонючей инспекции.
- И что? - перебил ее Николай, уже догадавшись о сути претензии жены. - Я туда часто выхожу покурить.
- С женщиной? - язвительно спросила Валентина. - Я так и знала, что у тебя баба появилась!
- Да какая баба, какая баба! - стал неуверенно отбиваться Николай. - Ну, может и сидел кто рядом, да я-то тут при чем? Не гнать же мне человека с общей лавочки.
- А при том, что ты ее об-ни-мал! - раздельно, с ненавистью глядя на мужа, произнесла Валентина.
- Да кто это тебе сказал? - взвился Николай.
- Какая теперь разница, - уже почти безучастно сказала ему жена. - Знакомая моя, она рядом с вами работает. Бумаги какие-то постоянно носит из своей конторы к вам мимо этого сквера. А ты так бывал увлечен этой шлюхой, что ничего вокруг не замечал… Так что давай-ка, дружочек, вали от нас с Настюхой! Мы как-нибудь и без тебя проживем. Не нужен нам бабник! Еще заразу какую в дом принесешь. Чемодан я тебе собрала, вон он, в прихожей стоит…
Николай за внезапным отчуждением жены еще чувствовал остатки тлевшего к нему чувства, и если был бы более настойчив и изворотлив, дело можно было бы поправить, свести на шутку, недоразумение. Но вот этот разлад ему был сейчас как нельзя на руку - предстоит лечение от свалившейся на него заразы, и лучше побыть на это время подальше от семьи.
Правда, он пока так и не узнал, от кого из двух женщин он заразился, но почему-то уже был уверен, что только не от Валентины. Ну, никак она не шла на роль чьей-то легкомысленной любовницы, да и любила она его, своего мужа, козла этого похотливого…
***
Николай не стал упираться, а, сказав жене укоризненно: «Смотри, не пожалей!», подхватил чемодан и под недоуменный крик оторвавшейся таки от телевизора на шум ссоры дочери «Папка, ты куда?», хлопнул дверью и скатился с лестницы.
Куда идти, он уже знал. На однокомнатную квартиру, которую он три недели назад он нашел для любовных утех с Викторией.
Квартирка принадлежала его армейскому приятелю, физруку одной из городских школ Семену Кобзаренко. В школе были летние каникулы, и он на целых полтора месяца уехал отдыхать в «ридну неньку Украину», в город Кривой Рог.
Николай споил Семену целый литр коньяка, уговаривая отдать ему ключи на эти полтора месяца. Вся беда в том, что Семен был брезгливым, и его просто передергивало от одной только мысли, что кто-то будет кувыркаться на его любимом диване и оставлять на нем следы своего пребывания. Но Николай клятвенно заверил, что будут предприняты все меры гигиены, и Виктория затем действительно приносила с собой свою простынку.
Так он на целых полтора месяца стал полновластным хозяином однокомнатной холостяцкой, но очень чистенькой и ухоженной, «берлоги». Здесь они урывками встречались с Викторией чуть ли не ежедневно, и провели три счастливых недели, пока Николая не настигла вот эта гнусная расплата за его прелюбодейство.
Николай почти не спал всю ночь, ворочаясь на скрипучем диване, почесывая время от времени зудящий член и прокручивая перед глазами все события последних дней. Да, вот это «кино» с ним случилось! Врагу такого не пожелаешь. Вместо того, чтобы быть сейчас, как добропорядочному главе семейства, дома, с любимой женой - а он с каждым часом вновь начинал любить свою Валентину все сильней и сильней, - и с обожаемой дочерью, он валяется вот здесь, один на один с триппером, изгнанный из дома как шелудивый пес. А все она, Виктория!
Ее он уже почти ненавидел, хотя яркие воспоминания об их встречах вот здесь, на этом диване, который так неутомимо скрипел под их переплетенными телами совсем недавно, все еще нет-нет, да будоражили и раздваивали его сознание, перебивая мысли о доме, о семье. О, черт, это невыносимо! Засыпая, Николай дал себе зарок больше никогда не глядеть на сторону.
***
С утра, едва отметившись на работе и выбрав удобный предлог для отлучки, он помчался в поликлинику. Удивительно, но под дверью кабинета врача-дерматовенеролога в этот раз почти никого не было, кроме двух румяных молодух - скорее, всего устраивающихся на работу. Николай хоть и сидел с независимым видом, но внутренне очень волновался: а вдруг пронесет? Не пронесло. Вчерашняя врач также сурово сказала:
- Результат ожидаемый. Будем лечиться. Но пока вы не назовете свою партнершу…
- Да она вчера была здесь, - мстительно сказал Севастьянов.
И назвал фамилию Виктории. Врач порылась у себя в бумагах, и утвердительно кивнула головой: да, была такая.
- А она… ну, как у нее? - смущаясь, спросил Николай.
- Результатов еще нет, - ответила врач. - Но если это точно ваша партнерша и других в этот период у вас не было, скорее всего, результат будет такой же.
Николай помолчал, потом тихо промямлил:
- Я это… с женой еще в тот день был, через несколько часов после любовницы. Неужели я ее заразил? Жену то есть?
Доктор сокрушенно покачала головой (о времена, о нравы!), и сказала:
- Конечно, лучше бы ей тоже показаться у нас. Но я так понимаю, что после этого на вашей семейной жизни можно будет поставить крест?
-Угу, - утвердительно мотнул головой Николай. Она уже и так висела на волоске, эта их еще не так давно бывшая идиллической супружеская жизнь.
- Ну, если вы уверены, что заразились не от своей жены, и точно назвали мне сроки ваших последних контактов, то ничего пока и не говорите ей, - вдруг сказала доктор. - Она могла еще и не заразиться от вас. Такое бывает. Ну, а если что - адрес наш вы уже знаете.
Надо же, как бывает обманчива внешность! Вот насколько сурово и выглядела эта немолодая уже женщина - врач, настолько она оказалась и неравнодушной, почти лишенной профессионального цинизма. Видимо, она понимала что перед ней не записной ходок и гулена, а попавший в любовные тенета на стороне и так жестоко пострадавший от этого обычный домашний муж. Хотя, конечно же, не одобряла его этот уход «налево», чего тоже не скрывала.
Сейчас Николай страстно, всей душой желал Виктории одного - чтобы у нее нашли эту проклятую гонорею. А если вдруг не найдут, это будет означать лишь одно - он заразился от жены. И тогда он точно не вернется к ней, просто не сможет простить ей измены, да с кем - с каким-то гонорейным уродом!
***
Николай начал принимать ежедневные болезненные уколы и пить какой-то сильнейший антибиотик, от которого у него болели голова и желудок. И уже всего через три или четыре дня он с радостью обнаружил, что зуд при мочеиспускании у него практически прекратился, перестало и «капать». Дело шло на поправку. Но вот как вернуться домой?
С Викторией при коллегах Николай продолжал себя вести как обычно, когда она пыталась встретиться с ним глазами, он поспешно отводил свой взгляд в сторону.
А спустя неделю после визита к врачу Виктория пришла на работу в темных очках. Николай понял, что дома у нее что-то произошло, и сам вызвал свою недавнюю пассию на разговор. Но не в их скверик, у которого, оказывается, есть враждебные ему глаза и уши, а на задний двор инспекции.
- Что случилось? - спросил он у Виктории, уже догадываясь - что. И точно, Виктория молча сняла очки, и Николай увидел, что правый ее глаз обрамлен синяком классического фиолетового окраса, который пробивался даже сквозь толстый слой грима.
- Аркаша, сволочь, - всхлипнула Виктория. - Я его приперла к стенке, и он признался, что переспал с какой-то пэтэушной сучонкой! Я его стала выгонять из дома, а он вон чё…
Аркаша у Виктории был милиционером, работал в дежурной части горотдела. Вот там, видимо, и трахнул на дармовщину какую-то задержанную шлюшку, да еще, скорее всего, не один.
Николай согнулся пополам от приступа истеричного смеха. Виктория с обидой смотрела на него. Отдышавшись и утерев выступившие слезы, Николай спросил:
- Ну и что, ушел?
- Ага, уйдет он, - снова всхлипнула Виктория. - Говорит, тебе надо, ты и уходи. А куда я пойду? Тут еще на эти дурацкие уколы ходить надо. И он, зараза, сейчас туда будет шляться, век бы его не видела!
Она выглядела такой несчастной, что Николай на этот раз сдержал рвущийся из него злорадный смех, и даже чуть было не проговорился, что ушел из дома и живет теперь один в так хорошо известной Вике квартире, но вовремя сдержался. Все, их «любовь» закончилась! И Вика по виду Николая это окончательно поняла и не стала даже пытаться озвучить свой замысел - предложить ему соединить их несчастные судьбы и уйти жить на ту самую квартиру, а там бы все как-нибудь устроилось.
Она пошевелила яко накрашенными губами, но так ничего больше не сказала, и пошла на автобусную остановку - приближалось время принятия противогонорейной инъекции.
***
Николай прошел десятидневный курс лечения и был уже здоров, вот-вот должен был вернуться из отпуска и Семен Кобзаренко. Надо было освобождать жилплощадь. Но примет ли его Валентина обратно? Он несколько раз звонил ей с работы, но заслышав его голос, она каждый раз бросала трубку.
И тут Николай вспомнил: да сегодня же у их дочери день рождения! Настюхе стукнуло десять лет. Какой-никакой, а юбилей! И он просто таки обязан прийти на него, пусть его и не приглашали. Сегодня в инспекции как раз выдали зарплату, да еще и премию отвалили. Так что и дочери на хороший подарок хватит, и Валентине отдаст приличную сумму!
И Николай, полный надежд и ожиданий, ушел с работы пораньше, чтобы накупить презентов и чего-нибудь вкусненького на предстоящий семейный вечер. Если, конечно, его пустят и оставят…

Акбар Мухаммад Саид
Глава пятая (Сон ставший явью)

Прозвенел звонок. Ученики ринулись к выходу из класса, а уставшая за день преподаватель английского языка присела на стул. Сегодня был очень трудный и нервный день. У одного из учеников пошла из носа кровь, которой была испачкана белая кофта педагога. Когда она пыталась остановить кровотечение, мальчик прислонился от головокружения к её груди. Теперь багровое пятно выделялось на белоснежной кофте, вызывая тревогу о былом. Она окинула взглядом класс, в котором когда-то училась. Тут прошло её детство. Она встала и подошла к парте, за которой сидела и училась. Присела на стул и тяжело вздохнула, пыталась вспомнить тёплые моменты школьной поры, но в памяти всплывали лишь трудные послевоенные годы. Печки - буржуйки в классе уже не было…
Город восстанавливали как могли. Правда до дорог пока ещё не добрались, но и их власти обещали вскоре привести в надлежащий вид. А пока, ремонтировали школы, государственные учреждения, заводы, фабрики, телефонную связь, радио, телевидение и налаживали подачу воды, так как трубы снабжающие город были взорваны, а те, которые были целы, нужно было очищать от мусора, который затруднял прохождение воды до пунктов назначения. Горожане ежедневно запасались водой во все свободные емкости, которые могли подходить для этой цели. Было сложно и с городским транспортом, но их временно заменял частный транспорт, на которых гоняли вдоль и поперёк города, поднимая пыль разрушенных дорог, водители такси. Вот по такой пыльной и разрушенной дороге ей предстояло возвращаться домой. Стемнело, нужно было торопиться…
Улица, по которой нужно было возвращаться домой, пугала её даже и днём, а сейчас была уже ночь. Горел одинокий фонарь, но его света хватало на освещение лишь небольшого участка. Дальше нужно было идти чуть ли не на ощупь. Благо, если в квартирах горел свет, и это хоть как - то могло осветить улицу. Девушка шла, и звукам её шагов вторил громкий стук сердца, который отдавался колокольным звоном в висках. Было так жутко, что хотелось закричать со всей силы, чтобы хоть на некоторое время улицы осветились. Ей было достаточно пары минут, чтобы пройти самый тёмный и страшный участок пути, где во время гражданской войны погибли её подруги, а она чудом осталась жива…
Мужчина шел по незнакомой улице и вглядывался в лица редких прохожих. Он не знал, на что или кого надеяться, ибо шел наугад. Его будто что - то манило сюда, и именно эта улица и этот переулок давали тревожную надежду на то, что он всё же дойдёт до своей цели. Было темно и безлюдно. Он остановился у единственного фонарного столба, который светил обычной бытовой лампочкой. Видно кто - то из жителей близлежащего дома протянул провод и подключил к лестничному освещению эту лампочку. Закурил сигарету и окинул взглядом дома, редкие окна которых светились в темноте. Было глупо идти сюда ночью, не зная адреса или хотя бы приблизительно местонахождение дома, который был ему нужен. Вдали послышался звук шагов, а через минуту показался силуэт человека. Это была девушка, которая шла и часто оглядывалась по сторонам. Подойдя ближе к тускло светящемуся столбу, она низко наклонила голову и пошла гораздо быстрее, а потом и вовсе побежала. Нечего было и думать остановить её и спросить о чём либо, но его сердце ёкнуло, и он решился всё же догнать её…
Дрожащими руками девушка вскрыла баночку сильнодействующих снотворных Бабушки, которые она принимала в очень редких случаях. Ещё миг, и всё содержимое могло очутиться в её желудке, ну, а потом сон, тишина, покой и избавление от всех мук, которые выпали на её долю, и которые вечно преследовали по жизни. Не успела она поднести пузырёк к губам, как зазвонил мобильный телефон. Номер почему - то показался знакомым, но она не помнила, кому он принадлежит. Отложив лекарства, она ответила на звонок.
- Да, алло…
-Здравствуйте, слушаю вас - прозвучал приятный бархатный мужской голос, который буквально за мгновенье проник ей в мозг, а потом разлился по крови и попал в сердце, которое тревожно и сладостно защемило.
-Здравствуйте. Чего? Слушаете меня? - удивилась она. Это я вас слушаю. Кто вы?
-А вы? - ответил удивлённо мужчина.
-Что за шутки? Вы позвонили мне, я вам ответила. Что вам нужно?
-Милая девушка, вы мне звонили недавно, но я был занят и не смог вам ответить, к сожалению. У меня пропущенный звонок, и мне показалось, что ваш номер мне знаком, но я никак не мог вспомнить, кому он принадлежит, и потому решил перезвонить.
-Удивительно, я вам не звонила, это во первых, а во вторых и мне ваш номер показался очень знакомым. Погодите, а это случайно не розыгрыш? Признайтесь. Кто вы? Вас кто - то попросил позвонить мне?
Боже, этот голос наполнил её светом, радостью и самой жизнью. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось прерывать разговор. Его смех, манера речи, тембр и интонации были необычными, а слова он произносил певуче. Она была заинтригована, и отчасти немного шокирована тем, что сейчас общается с совершенно незнакомым человеком, а тем более мужчиной, и это мало того что не смущало её, а наоборот, она хотела говорить с ним, и слышать его голос…
-Послушайте, милая девушка, меня ни кто не просил о чём - то таком. Я не любитель розыгрышей, и вообще не сторонник телефонных знакомств. Если я побеспокоил вас, прошу вас простить меня. Искренне…
И снова милая девушка. Да что же это такое а? - думала она про себя.
- Да нет, вы меня не побеспокоили, наоборот…
-Наоборот? Это как? - послышался приятный смех.
-Ну, я хотела сказать, что вы не помешали, а наоборот помогли… - осеклась она.
- Мне очень приятно, милая девушка, что я смог вам помочь, только вот мне жутко интересно, чем же? Буду счастлив узнать, и помочь вам ещё раз, если это нужно и в моих силах…
-… Ну, просто помогли, - промямлила она, и молилась, чтобы разговор не прервался, или не разрядилась трубка у него или у неё самой, или ещё что ни - будь. Мысли роились, она хотела говорить с ним. Долго, обо всём…
-Вам не кажется удивительным наш диалог, и вообще то, как это произошло? - спросил он её?
-Да, признаться удивлена, и не мало. Я обычно не отвечаю на незнакомые номера, или тут же отключаюсь, если ошиблись номером, или если человек мне не знаком.
-Ясно, а знаете, милая девушка, скажу вам без кокетства, я поступаю точно так же, серьёзно, - ответил он и засмеялся таким жизнерадостным смехом, что этот смех подхватила и она…
-Кто вы? Это не секрет? Можете назвать себя.
-Нет, это не секрет, могу, конечно же, но при одном условии.
-Каком? - спросила она.
-Если и вы назовёте своё имя и расскажите о себе. Хорошо? Договорились?
-Договорились, только вы первый…
Господи, минуту назад она готова была умереть, а теперь хотела Жить! Так сильно, как никогда!!! Они говорили обо всём на свете! Такого чуткого собеседника она доселе не встречала. Казалось, что он читает её будто книгу! Их мысли пересекались. Бывало так, что она начинала фразу, а он, как бы невзначай, её завершал. Он представился и рассказал о себе, она тоже, он начинал шутить, а она смеялась и отвечала шуткой ему в тон так, будто они были знакомы, по меньшей мере лет эдак 10−12. Она так и уснула, с телефоном в руке, который приложила к уху, а он шептал ей нежные стихи, которые звучали как колыбельная… Под звуки его голоса она спала безмятежным сном младенца, как спала очень давно, ещё до войны…
Собрав всю свою волю, девушка обогнула тёмный угол и вышла на более освещённую улицу. Она шла на свет тусклого фонаря. Дальше был менее опасный участок пути, да и до дома оставалось совсем немного. Вот и светлый участок, но он ей не принёс облегчения, так как под фонарём она заметила мужчину, который стоял к ней спиной.
Опять он! Да как же достал уже! До смерти! Караулит меня везде. Позорит перед соседями своими букетами и ненужными мне подарками. Хоть бы отстал от меня, - говорила про себя, думая, что это тот сосед, который вот уже несколько лет не давал ей проходу. И как такому объяснить, что любовь нельзя купить подарками?! Вот как? А никак, потому, что он ненормальный! Псих и неадекват! Будь что будет, - решила она. Закричу, даже если опозорюсь сама, но и ему достанется! Однажды, горе жених попытается её своровать. Ему это частично удастся. Её закроют в комнате и будут сторожить до прихода родственников, чтобы по древним обычаям Горцев соблюсти ритуал и получить её согласие на свадьбу. Когда откроется дверь и первым зайдёт её преследователь, она подскочит к нему и со всего размаху влепит ему такую звонкую оплеуху, что у горе женишка лопнет ушная перепонка. Никакие уговоры не смогут задержать её. Разъярённой тигрицей сметая всех на своём пути, она выбежит из дома, и понесётся домой. Зайдя в квартиру, первым делом откроет аптечку и потянется за пузырьком с лекарствами бабушки…
Низко опустив голову, она пыталась пройти мимо женишка незамеченной. Её шаги были осторожными, будто у встревоженной лани, которая в любой миг могла стрелой лететь от преследователя. Пройдя метров 10 - 15 от столба, она услышит шаги за спиной. Кровь нахлынет в виски и будет пульсировать с такой силой, что будет ощущение близкого обморока. Превозмогая страх, девушка будет продолжать путь уже бегом, молясь в душе, чтобы не случилось ничего плохого. Кто его знает, что у него на уме, если он у него есть вообще…
Нужно её догнать и задать всего лишь один вопрос, - думал про себя мужчина. Будь что будет, в самом крайнем случае убегу, если это истеричка, и если она поднимет крик. Он шел за ней с надеждой получить ответ на единственный вопрос, который не давал ему покоя со дня телефонного знакомства с той, которая сейчас может быть ждала его и надеялась на встречу. А может, и нуждалась в его помощи… Он шел на встречу к своей Принцессе. К Царице своей Души и Сердца…
Пройдя последний переулок, который отделял её от родного дома, девушка ускорила шаг. Ей оставалось совсем немного, чтобы забежать в подъезд. А там побегу со всех сил, - думала она. Шаги за спиной не прекращались, мало того, они приближались и становились громче. Было ощущение вязкого страха, который сковывал движение, и не давал развить скорость. Вот и заветная лестница. Шаг, и нога соскользнула. Она не удержала равновесие, руки не удержали перил, падение было неизбежным. Она начала падать спиной, и последней её мыслю было воспоминание о Любимом, которого она так сильно хотела сейчас увидеть, и обняв его забыть обо всём на свете…
Мужчина шел за девушкой. Когда она начала входить в подъезд, зажегся свет в окнах первого этажа, который лишь на мгновенье осветил её. Этого было достаточно, чтобы понять, что он шел по верному пути, и что зов Сердца не обманул его в очередной раз. Ускорив шаг, он последовал за девушкой…
Боже, сделай так, чтобы я ударилась затылком и мгновенно умерла - думала девушка, падая на спину. Сделай так, прошу тебя. Я не хочу достаться этому уроду! Я люблю Ангела! Только он мне и нужен! Если я не достанусь моему единственному, если ты решил мне не помогать, тогда убей меня! Боже, молю тебя, если ты меня сейчас слышишь, помоги мне! Или убей, или отдай меня Любимому! Прошу! Молю… Падение, темнота, пустота…
Стоило войти в подъезд, как он увидел картину падения девушки, которая подскользнувшись на ступеньке, не удержалась за поручни, и начала падать спиной. Мгновенно оценив ситуацию, он подбежал и успел подхватить её. Замешкайся он на несколько секунд, девушка могла бы упасть затылком на выступающую бетонную ступеньку…
-Любимая, это я… Не бойся, я рядом. Я приехал за тобой. Сердце моё, Душа моя…
-Это был сон? Или я умерла? Что происходит? Это ты?
-Да Сердце, это я. Я приехал к тебе, как и обещал. Любимая, моя девочка…
-Я не верю, такое не бывает! Не верю!
-Бывает, милая девушка, если Любишь всем Сердцем, и если ты Мужчина, - ответил он, и нежно поцеловал Любимую в брови, реснички, в закрытые глаза, а потом прильнул к шее и начал ею дышать…
-Ангел, мой Любимый. Это ты… Ты… Ты всё же приехал… Я умру сейчас, слышишь?!
-Да, Душа моя… Приехал, и прямо сейчас мы уедем. Умрёшь? А кто тебе разрешит?
-Уедем? Сейчас? Куда? Зачем?
-Уедем, ко мне, и прямо сейчас, ибо я не буду больше терпеть разлуку с тобой. Зачем? Глупыш - с ухмылкой и нежностью произнёс он, Жить…

- А это что у вас за шрамы? Что за операция была?
Идет утренний обход, и заведующий хирургическим отделением внимательно рассматривает оголенный солидный живот крупного мужика, лежащего вторым от окна. На табличке, прикрепленной к спинке его кровати, мужик значится как Владимир Петрович К. (пусть будет для краткости ВПК).
А на первой от окна койке, то есть рядом с ним, табличка обозначает присутствие на ней другого Владимир Петровича, только Ж. (ну, этот у нас будет, соответственно, ВПЖ). Но табличка есть, а ВПЖ нет.
А, вот он и идет, вернее, ковыляет мелким гусиным шагом, слегка откинувшись назад, иначе пузырь живота заставит клюнуть его носом в пол. ВПЖ уже 66 лет, у него атеросклерозом поражены артерии и более мелкие сосуды конечностей, потому ему очень трудно передвигаться. Дальше будет еще хуже, хотя он и регулярно капается в больнице два раза в год. Потому что ВПЖ не хочется отказываться от курения, а это никотин спазмирует, схлопывает сосуды, и кровь плохо поступает к тканям. Здесь недалеко и до гангрены.
ВПЖ, сдерживая дыхание, чтобы врач не уловил запаха табака, пробирается к своей кровати и с пыхтеньем усаживается на нее.
- Так что это за шрамы? - повторяет свой вопрос врач.
- Ножевые ранения были. Пять штук, - нехотя говорит ВПК.
- Ясно, - резюмирует врач. Узнав происхождение этих шрамов, теряет к ним всякий интерес. А вот я бы послушал, за что это моего сопалатника так издырявили.
Пощупав живот и вытирая руки протянутым ему медсестрой влажным полотенцем, врач говорит:
- Ну, вот и мы вам добавим шрамчик. Готовьтесь, завтра прооперируем.
ВПК угодил в нашу шестую палату (не ждите никаких аналогий с персонажами знаменитого чеховского рассказа - просто наша палата действительно шестая) с грыжей. Говорит, купили новую квартиру на Солнечном, перетаскивал мебель, тут она и вылезла.
Она и раньше была, но ВПК как-то управлялся с ней, укрощал грыжу бандажом, сам вправлял ее обратно, когда слишком выпячивалась. И продолжал бригадирствовать в своей строительной бригаде. Ему под шестьдесят, он ростом куда выше среднего и весит, по собственному признанию, 115 килограммов.
Врач между тем, повернулся теперь уже к ВПЖ.
- А вы что, Владимир Петрович, так и продолжаете курить? - укоризненно говорит он, пожимая руку ВПЖ (что означает - они хорошо знакомы).
- Да уже меньше, - конфузливо отвечает ВПЖ и отводит глаза.
Врач разочарованно машет рукой и делает пару шагов к соседней кровати.
Всего в палате их восемь - я впервые лежу в больнице при таком скоплении народа в одном помещении. До этого как-то лежал в краевой клинической, в глазном центре, так там везде в палатах было максимум по пять человек. А здесь - целая толпа!
Лечебница эта старая, ей больше сотни лет, и уже не первый год идут разговоры о ее сносе и строительстве новой, но пока, похоже, не получается. И буквально сыплющаяся больница (ее перестали ремонтировать) продолжает исправно лечить больных.
- Это хорошая больница, - неожиданно заявил ВПК после обхода. - Тут к больным как к людям относятся. А вот я после того, как меня подрезали, в тыщекоечной полежал, так там полный отпад!
Я ловлю Владимира Петровича на слове и прошу его рассказать, за что и где его подрезали. ВПК, заметив, что на него с выжидающим любопытством смотрю не только я, а, считай, вся палата, прокашлялся и совершенно будничным голосом рассказал свою историю, от которой у меня буквально волосы зашевелились на голове.
2
Дело происходило в конце 80-х, в Красноярске. ВПК, тогда еще совсем молодой парень Володя, со своим братом и еще тремя парнями после рабочего дня выпивали на берегу Енисея. На пятерых у них было такое же количество бутылок водки да пара плавленых сырков. Ну и еще сигареты.
Любовались на открывающиеся на той стороне могучей реки виды, травили анекдоты, говорили за жизнь - все как полагается в таких мужских компаниях, и быстро пьянели от выпитого. И вдруг послышался топот многих ног, ругань, и из-за ближайших деревьев к месту уединения друзей вывалила шумно дышащая, разгоряченная компания незнакомых парней. Их было человек пятнадцать-двадцать.
-А, вот они, суки!- прорычал самый здоровый из них и рыжий. Он сжимал в руке штакетину. Какими-то палками, обрезками труб и арматуринами размахивали и остальные члены этой непонятно для чего и по какой причине собравшейся банды- не банды, но очень воинственно настроенной группы.
- Мочите их, пацаны!
И «пацаны» с ревом накинулись на не успевших даже встать на ноги друзей.
Володя, получив здоровенный пинок в грудь, едва не укатился под высоченный обрыв, но успел сгруппироваться и вскочить на ноги. И повторно налетевшего на него рыжего здоровяка он встретил мощным апперкотом в челюсть - как учили в боксерском кружке, куда он как-то ходил целый год.
Рыжий даже лязгнул зубами и с откинутой головой попятился назад. Но добить его Вовка не успел - его ударили чем-то твердым сзади по затылку, и он «поплыл», а пришедший в себя здоровяк снова накинулся на него.
В руке у него в этот раз блеснул нож, и он несколько раз подряд, прямыми тычками ударил им своего обидчика в живот, а напоследок, зло ощерив редкие желтые зубы, с хеканьем полоснул лезвием поперек брюшины. Володя со стоном упал на колени…
Буквально втоптали в пожухлую осеннюю траву и его недавних приятелей-собутыльников, так некстати оказавшихся на пути разозленной оравы. Позже выяснилось, что неподалеку от этого места гуляли свадьбу. А две подружки решили уйти с нее на дискотеку. Но для начала им зачем-то понадобилось сбегать домой.
Они жили в частном секторе, и чтобы спрямить путь, пошли берегом Енисея. Девчонок на безлюдной тропинке перехватили двое каких-то пьяных отморозков, избили, сняли с них золотые серьги, отобрали и вывернули сумочки, порвали на них одежду.
Подружки еле вырвались и убежали обратно, на свадьбу. Вот оттуда-то и снарядилась карательная экспедиция и стала прочесывать берег Енисея - излюбленное место для любовных свиданий и пьянок местной молодежи. Искали по запомнившимся ограбленным девчонкам приметам своих обидчиков - на одном из отморозков была синяя рубашка, на другом зеленая.
Как назло, ни сном, ни духом не ведавшие о том, что произошло недалеко от того места, где они так хорошо сидели, Владимир и его брат Николай, были одеты в рубашки именного такого цвета - синюю и зеленую. За что и огребли по полной от жаждавшей мести толпы.
- Пацаны, кто первым очухался, говорили потом: я сидел на траве, подбирал с нее и заталкивал себе обратно в живот вывалившиеся кишки, - покашливая время от времени, продолжал свой жуткий рассказ ВПК. - Досталось и остальным: у кого-то была пробита голова, у кого рука сломана. У брательника моего полопались ребра и что-то внутри отбили. Но больше всех, конечно, досталось мне - тот здоровяк, которому я так хорошо врезал, не иначе убить меня хотел, да вот свезло мне, не до конца убил. Кто-то сбегал в поселок, вызвали милицию и скорую. И пока они ехали, я все время был в сознании, но в таком мутном, все вокруг было как в тумане. И почти не больно, от шока, наверное.
3
Вот тогда-то нас с братом и отвезли в тыщечекоечную больницу, и меня сразу положили на операционный стол. Я вообще-то должен был умереть после такого ранения. Но хирург сказал, что мне невероятно повезло: во-первых, в желудке у меня было пусто, не считая водки, во-вторых, кишки вывалились не в грязь, а в сухую траву, так что инфекции не случилось.
Но, падла, когда требуху укладывали обратно в живот, прямую кишку мне вывели в бок и прицепили снаружи этот, как его, калоприемник. Врачи сказали, что пока кишечник внутри не уляжется, как надо, мне придется походить вот так.
А какой там походить, я пошевелиться-то не мог. И вот тогда я увидел, как в этой тыщекоечной к больным относятся - как к скотам. Раны у меня плохо заживали, и меня спихнули в гнойное отделение.
У себя в палате я лежал один. Этот гребаный калоприемник время от времени надо было освобождать - говно в него плывет само по себе, хочу я срать или не хочу. Из дренажных трубок гной прет. Вонь в палате стоит - хоть нос зажимай. Вдобавок у меня еще пролежни на спине пошли- я тогда хоть и поменьше весил, чем сегодня, но центнер во мне был все равно, и никому такую колоду ворочать не хотелось.
Так что ни медсестры, ни нянечки было не дозваться, когда они нужны были. Хорошо, братишка мой быстро оклемался - он ведь тоже в хирургии лежал, вот он-то и помогал мне здорово во всем, что должен был персонал делать…
ВПК замолчал, уставившись в потолок и легонько поглаживая утянутую бандажом паховую грыжу.
- А дальше-то че было? - первым не выдержал его сосед, другой Владимир Петрович.
- Да, давай уж выкладывай свою историю до конца, - поддержал его мой сосед, ждущий операции на желчном пузыре.
- Ну, выписали меня только через пару месяцев, инвалидность временную дали, - грузно усевшись на кровати, продолжил Петрович. - А тут и суд подоспел над этими, что нас долбили в тот день, а меня чуть не убили - нашли их как-то удивительно быстро.
Судили-то, конечно, не всех, но человек восемь из них в клетке оказалось. Этому, рыжему, что меня порезал, дали шесть лет, остальным кому три, кому два, а кому вообще условно. Рыжий - я запомнил, Тимченко его фамилия, у меня прощения просил на суде за то, что они попутали нас с теми бандюками, что на их девок напали, и за то, что он так сильно порезал меня…
- И что, простил ты его? - спросил ВПЖ.
- А, рукой махнул, дескать, хрен с тобой, и ничего не сказал, - буркнул Петрович. - Больше я его не видел.
Потом он вдруг оживился:
- Но земля-то, как говорят, недаром круглая. Лет пять тому назад за драку отсидел старший сын моего брата, того самого, с которым мы попали в ту заваруху. И он потом рассказывал, что на зоне повстречал - кого бы вы думали? - того самого Тимченко.
Он сам к нему подошел, когда услышал его фамилию, и спросил, не родственник ли он мне. А племяш здорово похож на меня. Ну, и сказал, кем мне доводится. Тимченко же к тому времени, оказывается, превратился в матерого уркагана, у него то ли пятая, то ли шестая ходка уже была, и он был на зоне за смотрящего. И племяш мой потом весь свой срок проблем не знал - так Тимченко поквитался за свой должок передо мной.
Ну, что, удовлетворил я ваше любопытство, болезные? Тогда я пошел курить. А ты куда, тезка, тебе же нельзя?!
Но ВПЖ только досадливо рукой махнул, и два Владимира Петровича, торжественно выпятив свои животы, важно пошагали из палаты в курилку.
А я вытащил свой блокнот и сделал торопливые наброски к рассказу, который дописал уже дома и который вы только что прочитали…

Акбар Мухаммад Саид
Глава четвёртая (Ангел)

Утро началось ни так как всегда. Он проснулся не первым. Супруги в постели не было. Рядом лежала доченька. Её кудри разметало за ночь. С умилением смотря на малышку, Отец начал поправлять её локоны… Девочка спала тем безмятежным сном, которым спят только Ангелочки…
-Ангел, ты проснулся? Доброе утро Любимый…
О господи, стоило мне подумать о доченьке как об Ангелочке, и тут меня назвали так же, мистика - подумал он про себя и повернулся в сторону жены.
-Ангел? Я? Это ты мой Ангелок. Боже, как же я тебя Люблю! Если бы ты знала всю силу моей Любви, наверное, испугалась бы, или обозвала психом!
-Не говори так, прошу тебя Родной. Ты мой Ангел. И я Люблю тебя больше, не спорь даже. Ты не знаешь через что я прошла, хоть и молода. Ты появился в самый трудный период моей жизни…
-Милая, не хочу начинать утро с печали. Давай не будем на эту тему? Ну, хотя бы сейчас. Может, вечером поговорим?
-Хорошо, Сердце, как скажешь - ответила она.
-Или ночером - лукаво спросил супругу, и стал медленно подходить к ней.
-Как скажешь, можно и ночером - ответила она и засмеялась. - никак не привыкну к твоим словечкам, и откуда ты их берёшь? Придумщик такой, обожаю! Умывайся и пошли завтракать.
-Умоюсь сейчас быстро, а ты пока намажься кремом.
-Кремом? Я уже кремами пользовалась после душа.
-Глупыш, ты мой тортик, и я намереваюсь позавтракать тобой.
-Ангел, ну прекрати, сейчас Принцесса проснётся, ты чего?
-Фик, «ниприкрашунизаштозатоштаки» Я тя щас позавтракаю!- проговорив очередную скороговорку придуманную на ходу, он улыбнулся ей в ответ.
Быстро забежав в ванную и быстро умывшись, со шпионским видом стал рыскать в поисках жены, а та, зная его игривый характер и зная то, что ему бесполезно даже пищать в уши, смирилась с участью «тортика на завтрак», и смиренно, но с вожделением, ждала той минуты, когда он найдёт её в шкафу и начнёт её пить… Да - да, он всегда её будто пил, и всегда ею дышал. Уткнувшись в шею и нежно поглаживая всё тело, он будто упивался ею, а она дразнила его вампиром. Ну, а он же дразнил её Ведьмусей, которая околдовала его… Вот, послышались крадущиеся шаги Любимого, и она не выдержав ожидания пискнула. Услышав голосочек жены, который он с нежностью называл «мультяшным», подошел к большому плательному шкафу, и стал медленно раздвигать дверцу, сантиметр за сантиметром, очень медленно. Она же сидела съёжившись в углу с плотно прижатыми локтями по бокам, теребя от нетерпения пальцы. Не выдержав пытки ожидания, вскочила, распахнула дверцу и затащила мужа внутрь.
-Изверг - тяжело дыша, и с улыбкой в голосе произнесла она, обнимая и тесно прижимаясь к мужу.
-Ах вот так вот да? Буквально пару минут назад я был ангелом- в тон ей ответил супруг.
-Ты мой Любимый изверг, обожаю. Теперь я сама тебя съем на завтрак. Сам виноват, и только посмей мне разбудить Дочу. Укушу, ясно?
-Да Сладость, понял, я жертва, ты моя самая Прекрасная охотница, которую я ждал всю свою Жизнь… Иди же ко мне…
-А вот фик, это ты иди ко мне, я соскучилась, проголодалась, изнервничалась, люблю и убью… Ясно? Нежно, а может и нет… Будешь терпеть? А?
-Да! Буду! Теперь ты изверг, я щас умру прям тут! Ешь меня, или я за себя не ручаюсь! Слопаю тя!
Это были игры любви. Он обожал её такой. Хищницей, которая, по сути, была нежным котёнком, но в нужный момент могла быть Тигрицей. Горянка, одним словом. Огонь, жаркое пламя, и тут же нежный пух и тёплый дождь… Они и не заметили, как пролетело время. Лишь голос дочери вернул их к реальности.
-Пааапочкааа, Мамуляаа, я проснулась уже, идите ко мне.
Шпиончики быстро вывалились с громким смехом из недр шкафа и наперегонки помчались на зов доченьки.
-Проснулась моя Принцесса, проснулась Радость моя. Я соскучился по Ангелочку, очень сильно, так сильно, что хочу обнять мою дочечку и так лежать долго.
-Папа, ты такой смешной, я ведь только проснулась, а ты снова хочешь меня уложить спать?
-Нет доча, - ответила ей Мама, Папа хочет тебе сказать, что мы соскучились по тебе во время твоего сна, потому, что не видели тебя, пока ты спала. А сейчас мы оба тебя обнимем и немного так полежим. Хорошо?
- Хорошо Мамочка. А для чего?
-Для того, ответил отец, чтобы ты впитала нашу любовь с утра…
-Ну ладно, впитывайте мне любовь, я согласна…
Под общий хохот вся семья начала обниматься, а потом девочки начали бороться с Папой и победили его. Чуть позже Принцесса пошла умываться в ванную с гордо поднятой головой, которую обрамляли чудесные шелковые пряди волос будто корона.
День прошел весело. Девочки уложили Папу на диван и начали заплетать косички. Его длинные вьющиеся волосы не поддавались, и потому малышка смешно прикусив губу, старалась изо всех сил, что вызывало у Отца новую волну умиления. Он целовал ручки дочери, а она улыбалась ему в ответ. Глава семейства молча терпел даже макияж, который наносила ему супруга. … Когда косички были заплетены и наложен макияж, ему дали зеркальце, в котором он увидел своё отражение, и начал громко смеяться. Раз уж дал слово - терпи, молчи и не ворчи, - сказали ему его любимые, а он же в душе ликовал от счастья, уюта и покоя, а ещё и от того, что его Любят, что он Любит, и что вообще всё чудесно сложилось после всех невзгод, которые выпали на долю его Любимой… Про свои проблемы он даже и не вспоминал, это было не существенно по сравнению с тем горем, что выпало на долю его бедной девочки…
В Цхинвале было время хаоса. Все куда - то бежали, кричали, гремели взрывы, выстрелы доносились отовсюду. Пахло гарью и разлагающимися телами. В воздухе ощущался тошнотворный запах тления, который проникал сладковатым привкусом в лёгкие, в мозг и в кровь. Казалось, этому не будет конца, и от этого не убежать, не скрыться… Ужас, будто материализовался, было ощущение, что его можно потрогать. Танки давили мечущихся в панике жителей. Под гусеницы машины попала беременная женщина, танк проехал по ней не делая попыток остановиться. Живот лопнул, будто мыльный пузырь, а плод вылетел словно мяч на несколько метров, которого растоптали бегущие от смерти граждане. Сновали вооруженные люди и беспорядочно стреляли во всех без разбору. То тут, то там устраивали казни. Отрезали головы парням и играли головами в футбол. Собрав группу лиц мужского пола от 14 до 60 лет и выше, расстреливали без суда и следствия. Было ощущение конца света. В одну из таких расстрельных групп попала та самая девочка, которая днём раньше чудом спаслась от взрыва фугаса. Узнав в девочке дочь соседа, мужчина прикрыл её своим телом. Очередь прошлась по его груди, и последнее что он успел сделать, толкнуть её в ров, где уже лежали десятки убитых мирных граждан. Это её и спасёт от неминуемой гибели. Найдут её случайно ополченцы, которые будут перебирать тела, в надежде найти живых…
Вечер был тёплым и тихим. Супруги сидели на кресле - качалке укрывшись пледом. Было безмятежно на душе. Она любила эти вечера. О них часто мечтала ещё тогда, когда они не были вместе. Каждое мгновение нынешнего состояния было для них будто даром небес. Они не были особо религиозны, но почитали Всевышнего. Он - Мусульманин, она - Христианка. Их союз скрепило время, расстояние, разлука, боль, и, отчасти, гражданская война, которую пережили оба в разные годы и в разных странах, где и проживали.
- Ангел, помнишь вечер нашего знакомства?- спросила она вдруг.
-Конечно же помню. Часто о нём вспоминаю. А что?
-Просто - ответила она, и теснее прижалась к милому.
-Малыш, с чего это ты вдруг вспомнила?
-Мне так нравиться, когда ты меня называешь Малыш…
- Это затомуштаки, ты и есть Малыш, мой Малыш, самый Любимый, но теперь уже после Принцесски. Ты не обиделась Сердце?
-Глупый, нет, не обиделась, и даже не ревную, ну, если только совсем немножко.
-Ахааа, всё же ревнуешь да? Ну признайся? Ревнуешь? - допытывался он.
-Это не такая ревность, я не могу тебе объяснить. Понимаешь, я вроде бы хочу тебя ревновать, когда вижу, как ты любишь дочу. Как бы и не хочу, и хочу… Блин, ну я запуталась, глупая я такая! Глупая!
-Дурёха ты моя, и совсем не глупая, а капризуля. Недолюбленная… Теперь я буду тебя перелюбливать аш до психа - любовно шептал ей в ухо и целовал мочку… Это называется Счастьем, понимаешь? Аромат Счастья, Покоя и Любви…
-Да Ангел, понимаю… Люблю тебя, жутко! Ясно?
-Ясно Малыш… А я до боли Люблю! Порой хочу искусать, чтобы пищала, и чтобы я потом целовал тебя до одури! Я псих? Вот ответь? Псих я или где?
-Или тут - ответила она и повернувшись попросила губ…
-Я хотела тебе кое- что рассказать, но не решаюсь. А вдруг ты меня осудишь или хуже, разлюбишь?
-Ну вот, опять натшалооось - снова пошутил он, и добавил: Никогда, слышишь? Никогда я тебя не разлюблю и не отдам никому!!! И хватит меня злить, ясно? А то и правда уйду спать, а ты сиди тут Адна, без меня… Ясно? Рассказывай, ты ещё утром начала эту тему… Говори, жду…
- Эту историю я никому не рассказывала. Ни единая душа не знает об этом. Я вспоминаю о ней со стыдом. Мне трудно, но я решилась всё же. Только прошу тебя, не осуждай меня, хорошо?
-Обещаю Сердце. Я уверен в том, что мой Малыш не могла натворить ничего предосудительного. Облегчи свою Душу. Пусть это будет моей ношей…
Послевоенные годы были ужасными. Город прозябал в нищете. Большая часть зданий и коммуникаций были разрушены. Заводы, фабрики, цеха не работали. Кругом была разруха, голод, холод и всеобщая озлобленность. Нужно было постараться не уподабливаться тем животным, которые и были виновны во всём этом, нужно было остаться человеком, постараться… Это было очень трудно. Страдали все. Всем хотелось тепла, еды, воды, одежды и Мира в целом. Больше всех страдали дети. Им было невдомёк, за что убили их родителей, друзей, родных, соседей, разрушили дома, школы, стадионы, кинотеатры, и за что или почему они должны страдать… Даже у детей не укладывалось в голове всё это, и даже они проклинали всех убийц, которые обагрили кровью их родную землю и разрушили город…
Занятия в школе заканчивались. Шел последний урок английского языка. После урока нужно было убраться в классе. Дежурной снова вызвалась лучшая ученица, которая очень хорошо учила английский, и которая мечтала стать учительницей. Ну что ж, раз ни кто кроме неё не хочет, пусть будет так - решила учительница и передала ученице ключ от класса.
Подняв все стулья на парты, она очень быстро помыла полы, протерла учительский стол и доску. Потом спустила стулья и подошла к печке буржуйке, которая была ещё тёплой. Дрова лежали рядом. Немного согрев руки над печкой, которые озябли от холодной воды, девочка тихо подкралась к двери, открыла её и выглянула в коридор. Никого не было. Вернувшись к печке, она снова погрела руки, а потом присела и начала перебирать дрова. Образовалась небольшая кучка. Открыла свой потрёпанный портфель, который достался ей в наследство от старшей сестры, и начала укладывать в него дрова по размеру, чтобы они не выпирали и не бросались в глаза. Закончив это действие, поверх дров уложила книжки и тетради… Выйдя из класса она снова оглянулась, ни кого в коридоре не было. Закрыла дверь, ключ щелкнул в скважине, класс был заперт. С тревогой в душе пошла к выходу, и не застав сторожа очень обрадовалась! Положила ключ на стол и стремглав понеслась к выходу…
- Сегодня будет тепло ночью - говорила она про себя. Этой ночью я не буду страдать, и может быть хватит дров и на следующую ночь… Боже, сделай так, чтобы ни кто и никогда не узнал о том, что я воровка, и прости меня за это, если сможешь…
- Бедная девочка, бедный ребёночек… - первым откликнулся супруг, и привстал с кресла, а, в след за ним и супруга, которая сидела у него на коленях и проливала жгучие, горькие слёзы. Господи, как мне её жаль! Малыш, я потрясён, честно!!! Знаешь, я так хотел бы сейчас обнять ту девочку, накормить, уложить в постель рядом с Принцессой и петь колыбельную пока она не уснёт! А ещё я зол!!! Жутко зол! У неё что, не было родителей? Ты знаешь её?
-Да Ангел, знаю… Родители? Есть родители. Но, я не хочу о них. Ты, правда не осуждаешь её? Ответь?
-Малыш, ты чего? С ума сошла? За что мне осуждать это милое дитя, которая просто хотела жить! Вот за что??? Ответь? За то, что была война? Или за то, что ей было холодно??? Чушь! Я изнервничался даже! Жаль я не знаю эту девочку, и очень жаль, что не могу хоть чем - то ей помочь! Чёрт, мне нужно выпить.
- Ангел, ты знаешь эту девочку…
-Я? Знаю? Блин, да откуда же я могу её знать?
- Знаешь, и потому ты мой Ангел. Та девочка перед тобой, это была я… А в ночь нашего знакомства, я хотела отравиться. У меня в руке был флакон со снотворным, который я хотела проглотить весь без остатка. Если бы не ты в ту ночь, если бы… Если бы ты не заговорил со мной своим чудесным голосом, в который я влюбилась без ума, и который меня успокоил, сейчас меня не было бы рядом… Ты мой Ангел… Люблю тебя, больше жизни…
Мужчина стоял перед супругой с широко открытыми глазами. Он не мог произнести ни слова. Слова были излишни. Порой тишина бывает громче крика. В его душе бушевал ураган чувств. Он хотел плакать, смеяться, кричать, кружиться словно бесноватый, и потом снова смеяться. С ним творилось невесть что. ОНА была рядом, в его Сердце, Душе, и он будто осязал её боль…
-Ангелок, я заберу боль твою, только позволь мне это…
- Нет, Ангел, боли теперь уже нет. Спасибо тебе Родной. Ты мне очень помог. Будто груз с плеч свалился… Извини меня, я наверное испортила тебе вечер. Извини Родной…
-Глупышечка моя любимая… И ничего ты мне не портила. Пойдём, я уложу тебя в постель и нашепчу тебе облачных снов…
-Да Любимый, пойдём спать… Обними меня, крепко. Я хочу быть уверенной, что это не сон…
-Это не сон, это явь. И даже во сне я буду охранять тебя, обещаю. Я ведь колдун…
- Ты мой волшебник… Душа моя…
Эту ночь он не сомкнул глаз. Думал, долго и глубоко. Полёт мыслей уносил его так далеко, что он тут же встряхивал голову, чтобы ощутить реальность, ибо даже в мыслях не мог допустить отдалиться от своих Любимых…

Акбар Мухаммад Саид
Глава третья (Не уходи…)
Пока завтракали, смех не умолкал ни на минуту. Папа корчил рожицы доченьке и супруге, а они дружно смеялись над его проделками. Было и правда смешно смотреть на то, как мужчина с набитым ртом пытался говорить:
- Чур я щас шлопаю ваш. Я очень голоден. Вот прям с Принцессы и начну, а потом и Мамочку нашу тоже. Ну прям ооооочень я голоден, ну прям вот сейчас и начну - говорил он, и вытянув руки медленно подходил к ним обеим. Девочка смеялась и пыталась скрыться от Папы в объятиях Мамы с криком:
-Мамочка спаси меня, Папочка сейчас меня съест, верещала она своим нежным голосочком, и крепко обняв Маму, прятала свою голову на её груди. Шелковые волосы дочери и Любимой переплелись. Увидев это, мужчина остановился, задумался на миг, и произнёс такие строки:
Я пьян Любовью, Счастьем пьян, благодарю за это Боже!
Я пьян Душою, Сердцем пьян, благодарю за кров и ложе.
Мне водопад волос любимых вновь веют ароматом роз,
Нет в мире более счастливых, тонуть в Блаженстве том готов…
Он подошел и обнял самых дорогих ему людей в его жизни, прижал их к сердцу, и поочерёдно стал вдыхать аромат, которыми благоухали его дочь и супруга…
-У меня предложение - прошептал он губами им в уши и поднял голову.
-Какое предложение, Любимый? - спросила жена.
-Да Папочка, какое? А?- повторила вопрос дочь, и, широко открыв глаза, посмотрела на отца. Она была так мила, что мужчина схватил её за розовые щечки и поцеловал в брови.
-Джони ман, сейчас быстренько оденемся, и поедем в город к музыкальным фонтанам, купим морожку, пирожку и всякие другие вкусняшки, будем гулять до поздней ночи. Потом заедем куда ни - будь покушать. Ну что, согласны? Я тут сам всё уберу, а вы, если не против, бегом собираться. Хорошо?
Мать и дочь радостно закивали головами и тут же побежали приводить себя в порядок.
-Да, кстати - крикнул им вдогонку Папа, если будете возиться больше часа, поеду один!
-Неееет, Папочка!- ответила Принцесса. Мы быстро же! Да Мама? Мы быстро, правда?- обратилась она к матери, скорчив печальное личико.
-Да Сердце, мы быстро, обещаю - ответила Мама улыбаясь.
-Тогда и я хочу пахнуть как ты.
-Только совсем чуть - чуть. Хорошо? Папа любит твой естественный запах и будет ворчать - ответила она дочери, и слегка надушила её за мочками ушей, локти и запястья. Малышка была довольной, и радостно побежала одеваться в свои наряды.
Они стояли у фонтана в ожидании начала водно - музыкальной фейерии. Вот начались первые вкрадчивые звуки музыки, на которые начали реагировать струйки воды. В зависимости от силы звука менялся цвет и напор, который то взмывал вверх, то на мгновение замирал, а потом стекал в свободном падении. За всем этим чудом наблюдала девочка с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом. Представление достигло своей кульминации, когда громко зазвучала музыка и струи фонтана взмыли в небо. Они переливались всеми цветами радуги, раскачивались из стороны в сторону, и завораживали взгляд наблюдающих за представлением людей. Мужчина посмотрел на супругу, которая неотрывно наблюдала за водным шоу. Он наклонился к дочери и прошептал:
-Сердце, а давай играть в прятки? Спрячемся, и пусть нас поищет Мама? Девочка согласилась, и пара заговорщиков тихо и быстро скрылись за высоким бортом фонтана, откуда можно было наблюдать за всеми посетителями…
Женщина смотрела на радугу воды, слушала музыку и унеслась мысленно во времена, когда она казалась себе никому ненужной, несчастной и потерянной. Это были послевоенные годы голода, холода и всеобщей озлобленности. Не было хлеба, воды, электричества, город был почти полностью разрушен. В школах топили печки - буржуйки. Дрова носили и ученики, и родители, и руководство школы. Стёкол на окнах не было, их заменяли куски фанеры или целлофан. Стены были в следах от пуль и осколков гранат, полы зияли дырами. Было жутко и холодно. Самой страшной была трагедия, которая произошла по дороге домой. Группа девочек шли весело беседуя и шутя, они и не подозревали о том, что их ожидает. Вернее, ничего уже было ждать и надеяться от этой жизни, потому, что это был их путь в никуда…
Взрыв был такой силы, что обрушились соседние дома, обрушились крыши, посыпались стёкла. Был кромешный ад и жуткий грохот! По центру когда - то бывшей улицы стоял одиноко оглушенный ребёнок… Люди начали стекаться на крики людей молящих о помощи и застали жуткую картину взрыва: Девочка стояла с широко открытым ртом и глазами. Она была вся в крови, и в том, что осталось от её подруг, с которыми минуту назад она весело болтала, смеялась, и надеялась на лучшую жизнь, которая их ждёт в будущем. Их не было, они исчезли… Исчезли разом, все… То что от них осталось, было на ней. Куски плоти, кровь, мозги и внутренности. Когда её, чудом выжившую, привели домой, мать начнёт избивать в истерике. Это оставит неизгладимый след в её душе и глубокую обиду, которую лишь один человек на земле сможет понять, и сможет облегчить её боль. Только О Н мог так успокоить, Любить, быть Нежным и отзывчивым, и потому только ему она будет всецело доверять и отдаст своё израненное Сердце… Но, это будет через много лет, когда он найдёт её. А сейчас предстояло дожить до той счастливой ночи…
Придя в себя от воспоминаний и не найдя дочь и супруга рядом, жуткий страх накроет молодую женщину! Вдруг всплывут в памяти все былые страхи, война, смерть, голод, разруха и РАЗЛУКА!!! Трясущими губами она попытается позвать своих Родных:
-Сердце, доча, где вы? Откликнитесь… Ну где же вы?- крикнула она, а слёзы потоком лились из её больших и тёмных как сама ночь глаз. Я сейчас умру! Где вы?! Её начало трясти и она покачнулась. Ноги ослабли и не держали, голова закружилась и она начала падать в тёмную бездну небытия…
Папа с дочей присели на корточки и время от времени выглядывали из укрытия, чтобы в нужный момент появиться разом и удивить Маму. Малышка прикрывала рот ручёнками и от нетерпения перебирала ножками. От умиления увиденной картиной, Папа прижал её к себе и стал целовать в брови. Потом они решили выглянуть, чтобы узнать, что же делает Мама. Мужчина выглянул первым и вовремя. Его супруга покачнётся и начнёт медленно приседать, будто теряя сознание. Взяв дочь на руки, он метнётся к супруге и подхватит её обессиленное тело…
-Любимая, прости меня глупого, прошу тебя, прости. Я больше никогда не буду так делать - говорил он обнимая супругу, а маленькая дочь целовала мать и окропляла её своими слезами.
-Мамочка, это я виновата, не ругай Папочку, мы больше так не будем, честное слово. И не нужно мне ничего на свете кроме тебя и Папы. Мы хотели поиграть в прятки, чтобы ты нас поискала. Ну, Мама, не обижайся. Мне даже духи твои не нужны - говорила она в ухо матери.
От последних слов улыбнулись оба родителя. Женщина обняла дочь, посмотрела в глазе ей, потом взглянула на мужа, и произнесла:
-Никогда так больше не делай. Если я потеряю вас из виду больше чем на несколько минут, я умру. Помни об этом и поклянись мне в том, что такое никогда больше не повторится…
-Да Родная, даю тебе слово, мы тебе даём слово, никогда больше не будем так делать. Прости меня, прошу тебя…
-Я устала, поехали домой - прошептала она огорчённому мужу, который осознал свою вину за происшедшее…
-Хорошо Милая, поехали домой. Только по пути купим чего ни - будь поесть, а то проголодались.
-Может не нужно? Дома приготовим, продуктов полный холодильник.
-Нет, Сердце, я обещал Принцессе морожку, пирожку, вкусняшки, и вообще мы хотели поужинать не дома. Ну, раз так, тогда покушаем дома, но готовить сами не будем. Ещё раз прошу тебя простить меня, дурака…
-Перестань, я тебя не ругаю. Просто… Я жутко испугалась… Думала никогда больше не увижу тебя и дочу…
-Я рядом Любимая, и всегда буду. Клянусь тебе своей Жизнью…
По пути домой заехали в один из ресторанов купить ужин. Рядом в супермаркете был кондитерский отдел. Решили заглянуть и в него. Доча восседала в тележке и показывала что брать. Закупив все нужные лакомства, семья пошла к машине, которая ожидала их на дороге. Когда водитель остановился у подъезда, первой выскочила Принцесса с пакетом полным вкусняшек, а за нею Папа, который подал руку Любимой, помогая ей выйти из машины. Дружно поблагодарили водителя, и обнявшись пошли открывать двери квартиры…
От громких криков супруги проснулся и он, и дочь. Она была вся в поту, металась во сне и кричала:
- Не уходи!!! Родной, я не смогу без тебя!!! Прошу тебя!!! Не уходи!!!
Мгновенно обняв жену одной рукой, а другой дочь, он прижал их обеих к груди, и спокойным голосом начал шептать нежные слова, чтобы не испугалась дочь, и чтобы супруга пробудилась от очередного жуткого сна. Когда она проснётся в слезах, он поклянётся никогда не давать им повода для беспокойства и сделать всё для того, чтобы жизнь Любимой и дочери протекали тихо, мирно, нежно и уютно…
-Любимая, я рядом, никогда не уйду. Слышишь? Никогда и ни за что!!! Джони ман ту- Ты моя Душа… Только и ты мне обещай не уходить… Обещаешь?
- Называешь меня глупышкой, а сам глупый. Мне некуда идти без тебя и дочи. Не будь вас, меня давно не было бы. Не появись ты в ту ночь, сейчас ты обнимал бы не нас, а может быть другую…
-Глупыш, говорю же? Ты моя Жизнь! Вы и есть смысл моей Жизни! Ясно?! Я за тебя и сон убью!!!

Акбар Мухаммад Саид
Глава вторая (Я буду всегда рядом…)

Он очень любил просыпаться по утрам первым. Тихонько убирал руки супруги и дочери, которыми они обнимали его во сне, и так же тихо, чтобы не разбудить, вставал с постели. Пока его девочки спали, готовил завтрак, накрывал на стол, и только потом осторожно будил Любимую нежными поцелуями в брови, реснички и потом в шею. От прикосновений его губ, она проснулась, но не открывала глаза. С Нежностью смотря на своих Любимых, он прошептал:
-Как тебе спалось Любимая? Проголодалась?
-Очень сладко, Родной. Да, проголодалась, и потому я сейчас тебя укушу.
-Делай со мной всё что хочешь…
- Иди ко мне, обними меня. Родной, дай мне слово?
-Слово? Какое?
-Что никогда меня не бросишь…
-Глупышка моя, Сердце бросить нельзя… Я всегда буду рядом…
Странно, она всегда боялась разлуки. Ей часто снилось, что он её разлюбил и бросил. Крепко обняв мужа пыталась успокоиться, а он тут же просыпался от мелкой дрожи в её теле, и поняв, что ей снова приснился тот же кошмар, успокаивал её будто маленькую девочку. Гладил по волосам, нежно целовал, тихонько напевал ей в ушко и поглаживал по плечу так же, как и дочь.
-Я рядом Родная, ничего не бойся. Я всегда рядом, помни об этом. Я за тебя и сон убью! Снова приснился кошмар?
-Да Любимый, снова этот проклятый сон - ответила он с дрожью в голосе.
-Вот смотри, я положу под твою подушку острый нож. Если страшный сон приблизиться к тебе, мой нож тебя защитит. Это древняя традиция, просто верь в неё и всё будет хорошо. Договорились?
-Как скажешь Сердце. Только ты обними и не выпускай меня из объятий.
-Я самый жадный жмот на земле - отвечал он с усмешкой, ни за что на свете не выпущу тебя и Принцессу из своих объятий. Вы обе смысл моей жизни. Без вас мне незачем и жить…
-Любимый, это ты наша жизнь, это мы тебя никому и никогда не отдадим…
-Хм, а я и не собираюсь отдаваться никому. Вот если только…
-Что если только? Ты о чём это а?
-Вот если только ты меня не схрямкаешь вместо завтрака!
-Ах ты… Ну всё, сам виноват, теперь точно укушу!
-Ну ладно, я готов, «мучай» меня.
Зная о том, что он жутко боится щекоток, тут же начала пробираться пальчиком к животу, а он плотно сжав губы и глаза пытался не прыснуть со смеху, но не выдержал, и засмеявшись схватил её в охапку и зацеловал до полного пробуждения…

В 1993 году я трудился напару с уникальным типом. Юра был единственным встреченным мной богатым, что подпадал под определение «хорошего человека»
Я имею ввиду-как хороших понимают бедные. То есть щедрым, добрым, наивным, доверчивым, незлопамятным и всепрощающим. У кого можно «взять взаймы до следующей зимы и позабыть об этом». Понятное дело, прожил он недолго.
Такие дела. Деньги меняют людей-и всем сопротивляющимся этим изменениям приходится туго. Как говорит наркодилер главному герою в сериале «Во все тяжкие»
«У вас теперь есть деньги. Вам надо научиться жить богатым человеком. Быть бедными все умеют»
У Юры я служил Цербером. Злым дьяком при добром царе. Помимо производственных обязанностей я выполнял функции пугала от многочисленного воронья, что лезло к Юре за халявой. Особенно раздражали даже не попрошайки-а «проектанты». То есть не просто дай денег-а я не верну, а дай денег на бизнес, потом еще дай, потом еще-а в итоге или все наебнется или я тебя закажу на твои же бабки. Этих я просто начинал ****ить ногами, при озвучивании названия бизнес-проекта. Откуда у меня до сих пор стойкое неприятие чужих бизнес-идей. Идея может быть только моя. Точка. Есть возражения? Береги харю.
Особую жестокость избиений вызывало мое добровольное состояние «собаки на сене».
Ну не мог я кинуть Юру. Это было настолько просто, что вызывало внутренний протест. Как у робятенка мороженку отобрать. Вот швырануть толпу ассирийцев на 150 000 грина, под предлогом продажи им особняка в центре-всегда пожалуйста. Там и яйца отрезать могут, и люди злы и недоверчивы-есть над чем задуматься, а вот Юру-ни за что.
Хоть для швыряния Юры иногда не надо было делать совсем НИЧЕГО.
Пример- захожу к Юрику домой-там дым-коромыслом. Юра лается с супругой.
Я давно на положении члена семьи-меня не стесняются вовсе. Пока они орут и кидаются предметами, захожу в детскую-к их 10 летней дочке. Садимся играть в приставку. Мортал Комбат, кажется.
Ребенок успокаивается.
-Макс?
-А?
-А почему они орут?
-Эмоциональные очень.
-Ну ты же не орешь никогда.
-Это да. Мне проще в рожу дать. Ты бы хотела, что бы родители дрались?
-Тьфу-тьфу-тьфу. Это хуже.
-Хуже Кать, те, кто боится и ругани и драк. Эти могут искалечить.
-А они не разведутся?
-Не боись. Они как в этой игре-никуда с экрана не денутся.
В комнату врывается разъяренный Юра.
-Макс- ты слышал ЧТО эта сука мне сказала!!!
-Юр, мне вот делать больше нечего. Давай, мы с Катькой поедем в Парк Горького-пока вы тут лаетесь.
-В зятья метишь?
-Йураааа! Зарежь ножом скромности грязную свинью своих намеков!
Катька и Юра переглядываются и начинают ржать. Хороший знак.
Быстро собираемся, выходим за дверь, вдруг грохот, мат, на лестничной площадке Юрец. Опять жена ему что-то не то сказала.
-ВОТ! МАКС! ВЫКИНЬ ЭТО ГОВНО В ПОМОЙКУ! ТАК ЕЙ, СУКЕ, И НАДО!!!
Дверь захлопывается. Визг жены слышен даже на соседней улице, наверное.
В руке увесистый сверток из целлофана. Выхожу на улицу, прицеливаюсь в урну…
Любопытство берет верх. Разворачиваю…***сссе! Кило три ювелирки. ****ись.
Камни то какие! Тут меньше карата еще поискать надо.
Кидаю сокровище в багажник. Вечером возвращаю ребенка родителям. Ни Юра, ни Света о пакете ни слова. Типа выкинул-и *** с ним.
-Юр, ты с дуба рухнул такие деньги выбрасывать?
-А ты не выкинул?
-На, держи.
-Аааа, спасибо. А то прикинь, как бы дворник поднялся?
-Гыыы…да облимонился бы…
…
Хотя геморроя с него имел побольше чем с моих ассирийцев, узбеков, табасаранцев и прочих кровожадных покупателей воздуха.
Доходило до конфликтов с крышами попрошаек.
Не знал что делать то ли пугаться, то ли ржать. У нищих разводил-и то крыши. Цирк.
«Как в консерватории,
на пиру созвучий,
скрипачи заспорили,
чьи бандиты круче…»

Впрочем, я к тому времени уже удивляться перестал совершенно. Опять же, согласно стихам:

«Не к ночи будь помянуто - в Москве,
И не к столу будь сказано - в столице,
согласно оперданным всех милиций,
понятным всем - и пастве, и братве, -
всё проще получить по голове
и все сложней чему-то удивиться…»
Но тут Юра подсуропил мне с совершенно неожиданной стороны.
93 год. Революция застала нас за столом. К тому моменту, когда на экране появилась студенисто-трясущаяся рожа Гайдара (К оружию, граждане!) в нас сидело по литру минимум.
-О! Ты гляди, как очко-то заиграло, Юр! Как там:
«Снова, снова - громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе:
- Граждане, Отечество в опасности!
Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле! "
Не. Я Лучше за Кузьму Кузьмича выпью… нашли дураков за них под пули лезть…
-Э? Юра-ты где?
Поворачиваюсь и холодею. Из кладовки вылазит Юрец с двумя помповиками. Один швыряет мне. Еле поймал.
-Ээээ, ты ккуда?
-Как куда? Ты что-не слышал?
-Юр, ты сдурел? Там же будет бойня. Ты понимаешь-что такое гражданские с оружием на улице?
-Макс, я слишком долго прожил при совке-что бы в него возвращаться без сопротивления.
-Отлично, Юра! Ты в армии служил? Угу, понятно. На стрельбище тебе тактику городского боя преподавали?
-А что там сложного?
-Что сложного? „Левостороннее правило“ -это о чем, например?
-Нельзя „налево“ ходить во время городского боя?
-ОстрАк. Это так мне прапор говорил после моих шуточек идиотских. Перед тем, как на губу отправить. Ты знаешь-кто ты? Мясо. Смазка для штыка. Куды ты лезешь, идиотина?
Хватай дочь, жену и вали в Шарик. Адью.
-Ну нет, Макс. У меня тут родители, брат… Короче-ты не едешь? Оставайся.
-Ааааахррррр. Дебил. Поехали.
Подкатываем к памятнику Долгорукову. Ну почти. Еле уговорил во дворе запарковаться.
Так. Толпа народу, глаза горят, революционный подъем ,"но пасаран» и прочая ***ня.
Одна очередь из окна и это стадо передавит друг друга. Так. Где самое безопасное место на войне? Штаб. Надо искать штаб. Вижу растерянного ментовского подпола, что мечется среди демонстрантов.
-Где штаб?
-Что?
-Штаб где, спрашиваю?
-Ккакой штаб?
-Немазаный, сухой! Полковник-кто этим стадом командует?
-Ннне знаю.
-Вы тут старший по званию?
-Ннаверное.
-Отлично! У нас машина -БМВ с мобильным телефоном. Как вы смотрите на то, что бы устроить мобильный штаб в ней?
-Ээээ…
-Есть! Разрешите исполнять?
Голос подпола крепнет.
-Исполняйте!
-Есть!
Ловлю Юру, к счастью, идея с штабом ему нравится. Подгоняем машину. Вокруг подпола видна суета. Он уже раздает приказы ментам. Сразу видно-человек на своем месте.
Подкатываем, на нас рявкают-мол, что так долго?!
-Виноват-с.
-Давайте телефон. А то в эфире такой кавардак-ничего не понять! Все орут-никто никого не слышит.
На заднее сидение падает подпол с двумя майорами. Подпол звонит по всем знакомым номерам, наконец находит начальство.
-Кто у телефона?
-Генерал-майор N.
-Товарищ генерал! Докладывает Командир штаба самообороны Мэрии Москвы подполковник М. !
Генерал явно озадачен. Какой штаб? Какая самооборона? Я понимаю его недоумение. Я ведь сам все это полчаса назад как придумал.
-Какие будут приказания?
-Сколько у тебя людей?
-Что собрали, тащщ генерал. Со мной из отделения 35 ППС-ов. Плюс окрестные ГАИ шники. Около взвода. Плюс человек 15 оперов пришло. И солдаты ВВ -заблудились видимо. Два грузовика. В общем -около роты. Все вооружены.
-А связь откуда?
-А граждане сознательные помогли…
-Молодец, подполковник! Поступаешь в мое распоряжение.
Весь день мотались по Москве. Как и предполагал-ни разу под обстрел не попали. Но нагляделись всякого. Штурм Останкина наблюдал метров с 300. Из укрытия. Впечатлило.
События помню отрывочно…
…
Набережная запружена толпой характерных харь в кожаных куртках. Видят нас. Начинают галдеть.
-Э, начальник, когда оружие раздавать будут?
-Зачем вам оружие?
-Как, ****ь, зачем? А эту, нахуй, демократию, чем защищать?
-Своим, личным.
-*** ты угадал, начальник, маслята денег стоят. Короче, пургу не мети, где стволы дают?
-В армии. Как присягу примешь-сразу получишь. Ну-ка съебал быстро от машины, демократии защитник! Майор передергивает затвор. Толпа, недовольно ворча, расступается.
-Выдай им оружие-шипит майор, как же. Потом десять лет его искать будешь. И находить. На заказухе.
…
Пересечение Нового Арбата и Садового кольца. Вокруг постреливают снайперы. Чьи-неизвестно. Но палят во все что движется. У здания СЭВ идет бой. Толпа зевак выглядывает из угла. Время от времени зеваки ложатся на асфальт. С пулей в башке. Их места тут же занимают новые любопытные. Вокруг много мамаш с колясками. Им тоже интересно. Полный сюр.
На глобус (есть там такая приблуда метров 20ти в диаметре) лезет любопытный.
-Упс! Повисает на лестнице. Готов.
Через минут 5 туда же лезет второй. Еще один труп. Я тихо охуеваю с этого народа.
-Дура, блять! -ору на мамашу с грудничком в коляске. Еле выволок ее из опасной зоны. Еще и вырывалась, идиотка.
-Куды ты лезешь, овца тупая! Тебя ж убьют нахуй! Себя не жалко-ребенка пожалей, марамойка ****ая!
-А там-это.
Смотрю в ее абсолютно-бессмысленные глаза, что косят мне за спину. Одно разочарование во взоре. Ну как же. Пока я ей какую-то ***ню прогоняю-она самое интересное пропустит! Знакомым рассказать будет нечего!
М-да. Словами горю не поможешь. Передергиваю «Моссберг» и даю залп в воздух прямо рядом с ее ухом.
Наконец-то меня услышали. Мадам падает на жопу. Похоже, обоссалась.
-Где живешь, тварь!!!
-Тттут, рядом…
-Адрес, сука!!!
-Васильевская улица, дом… квартира…
-Бегом домой, падла!!!
-7 минут тебе!!! Не успеешь-ррррасстреляю!!!
-Да, да, ббббегу…
Ну да. Обоссаной под пули лезть как-то неудобно… Провожаю молодую маму пинком в жопу. Хорошо пошла… минут за 5 успеет, наверное…
…
Милиция начинает охоту за снайперами. Беготня по чердакам, стрельба. По улицам ездят БТР, лупят во все подозрительное.
Бывшая солистка Большого театра Вера Петровна (бабушка моей знакомой) 1909 г. р
услышала на улице знакомые с 8ми летнего возраста звуки. Отдернула занавесочку что бы поглядеть на революционных матросов. По занавесочке тут же влупили с ПК проезжавшие мимо на БТРе менты. Полученные в детстве навыки не подвели- Вера Петровна успела резво залечь за подоконником. Осталась невредима, только оконными стеклами старушку присыпало слегка. Но и менты молодцы! Бдительные ребята! Подавили опасную огневую точку. Действительно. Вовсе не «Тщетная предосторожность», я считаю. А вдруг балерина 84 лет отроду возьми и захуячь по ним с «Мухи» в лихом угаре? Решила, колода трухлявая, напоследок сплясать смертельную кадриль, ась? Последнюю гастролю дать?
Прям вижу вживую эту картину:
Глупые ярыжки, что при виде примы сняли фуражки и расшаркались берцами по броне, кривую усмешку на суровом лике Веры Петровны, неумолимо-верный прицел ее слегка подслеповатого глаза (-8) сквозь монокль, крепкая, едва дрожащая артритная рука танцовщицы-снайперши наводит прорезь прицела на БТР, губы шепчут молитву Аполлону-стреловержцу, покровителю всех танцоров и гранатометчиков, дымный след… вспышка…и последние мусора-балетоманы уже расплачиваются с Хароном таджикскими штрафами за просроченную регистрацию.
«Le meilleur moyen de lutter contre la tentation c’est d’y ceder» (см. 1) шепчет, шамкая вставной челюстью, олдовая террористка-«Mieux vaut tard que jamais!» (см 2), и сплевывает на дымящийся остов бронетранспортера.
Нет, нам такие «Половецкие пляски «ни к чему. Тут те не постановка «Пламя Парижа» в ГАБТе.

Так что когда я слышу вой про «Все пропало! «или -«не пора ль кого-то вешать?» я с усмешкой вспоминаю те денечки. Ха! Не дождетесь. Кстати, в основном темы-а не пора ли мол, бучу затеять и авось и мне чего обломится в общей кутерьме-затевают те, кто в 93 м еще каляками-маляками стены разукрашивал. Кто пороху никогда не нюхал-в буквальном смысле.
Вас бы туда-поглядеть как ваших сомысленников грузовиками вывозили. Внавалку. Тонн по пять правдоискателей на одну машину. Авось бы поняли чего-то. Хотя-вряд ли. В некоторые мозги свет разума проникает только через пулевое отверстие в черепе.
Аминь

Акбар Мухаммад Саид
Глава - 1(Я заберу боль твою…)

- Паапоочкаааа, где ты… Мне боольнооо…
Боже, этот голосочек он мог узнать даже во сне. Средь миллионов других, во время урагана или шторма, горных обвалов или схода лавины. Так могла звать его к себе только ОНА, его Принцесса…
Он бежал на зов… Нет, не бежал, а будто летел! Его длинные, вьющиеся волосы развевались на ветру как грива льва, и это создавало эффект парения. Сейчас он и был похож на главу прайда, который спешил на помощь попавшему в беду львёнку.
Подбежав к своей маленькой дочери, которую обнимала молодая и очень красивая, стройная брюнетка с огромными чёрными глазами, и цвета вороного крыла волосами, мужчина присел на колени, и очень спокойным голосом, который давался ему с трудом, произнёс:
- Джони ман, что с тобой случилось? Почему же плачет Душа моя?
Малышка, утирая ручками слёзы, и всхлипывая, произнесла:
-Я упала, мне больно Папочка. Очень больно. Подуй мне на коленки, пусть боль уйдёт…
- Иди ко мне Сердце моё, иди ко мне моя Нежность. Я заберу боль твою…
Девочка протянула ручки в сторону Отца. Мужчина очень осторожно взял дочь на руки, и стал нежно дуть на ссадины. Обнимая дочь, он как бы наполнялся нежностью, теплом и покоем, и делился всем этим с ней. Их связь была на столько сильной, что даже мама не могла не позавидовать этому. Ревность, порой, как бы толкала её отнять дочь у отца, и прижать к груди, которой она её и вскормила, но, зная их духовную связь с Отцом, и зная о том, что сейчас лучше не мешать супругу, молодая мать сдержалась. Она кусала губы от переживаний, и, не знала, какой будет после реакция её Любимого…
Придя домой, умыв личико дочери прохладной водой, мужчина понёс её в спальню. Уложив малышку на кровать, он лёг рядом с ней, поправил её иссиня - чёрные волосы на подушке, накрыл одеяльцем, и стал тихонечко напевать ей на ушко. Вскоре малышка уснула безмятежным сном, но руку отца не выпускала из цепких пальчиков. Осторожно, чтобы не разбудить уснувшую Принцессу, он поцеловал поочерёдно её брови, коснулся губами ресничек, поцеловал пальчики, и так же осторожно освободил руку и вышел из комнаты.
- Сердце, как же ты не уследила за Принцессой? Я же всегда прошу быть тебя внимательнее?
- Любимый, я лишь на мгновенье отвернулась, как она вдруг побежала за воробушком, и упала,
произнесла Она самым нежным голосочком на земле, который напоминал журчанье ручейка. Огромные глаза Любимой наполнились слезами. Она роняла слёзы за то, что не уследила за дочерью, за то, что малышке больно, и ещё за то, что ОН переживал, но сдерживается и не подаёт виду, чтобы она не переживала тоже… Так, Любимые, берегли свои Чувства…
- Джони ман, не нужно плакать, глупыш. Ты чего? Дети падают часто, что ж тут поделаешь? Они сейчас в таком возрасте, когда за ними нужен глаз да глаз. Иди ко мне моя Нежность, иди в мои объятия. Дай мне осушить губами слёзы твои. Я, не ругаю тебя, Сердце, я лишь даю тебе совет.
Обняв Любимую, он стал нежно целовать её в шею, от чего она стала успокаиваться, и тесно прижавшись к мужу, стала просить его губ, а он только и ждал этого мгновенья, чтобы насладиться коралловыми устами, и пить из родника Счастья и Блаженства…