Нет ничего трагичнее, чем встретить задыхающегося от усталости человека, заблудившегося в лабиринте жизни.
Добивать падших - занятие утомительное. Нужно слишком низко нагибаться.
Избавиться от воспоминаний - все равно, что обокрасть себя. Порою воспоминания - это все, что у нас есть.
Зачем мне принц… когда я люблю своё Чудовище.
Мне Дьявол предложил крутую сделку.
Мол, душу мне продай, а я в ответ
Всю боль твою запру в четыре стенки
И память запечатаю в конверт!
«Те чувства, от которых погибаешь
Я до последней капли соберу
И в ад… В костёр… Пускай сгорают!
Сгорят - развею пепел по миру!
Ты всё забудешь. всё пройдёт, клянусь!
Он больше не придёт к тебе во сне!
Не сможет в сердце поселиться грусть!
Я уничтожу каждый его след!"
Я слушала, душа моя кричала:
«Продай меня, я больше не могу…
Я до смерти от этих чувств устала.
Продай! Я буду у тебя в долгу!»
Не выдержав напора с двух сторон,
Шептала я: «Бери… Я хоть вздохну…»
И он коснулся рук моих хвостом.
Душа исчезла. Демон упорхнул.
Проходит время - изменений нет.
Всё также сердце стонет и болит.
И где для памяти обещанный конверт?
Из-под земли явился Чёрт и говорит:
«Я расторгаю договор, прости.
Я там с твоей душою пропаду!
Одну деталь я в спешке упустил…
Ведь вам в стократ здесь хуже, чем в аду!»
Я лишь одно хочу стихом сказать,
О том, что неподвластно никому:
Сам Дьявол не сумеет отобрать
Ту душу, что принадлежит ЕМУ…
…Чего достойны Женщины? Мы достойны Счастья. В это слово каждая вложит свой смысл. Кто - то ищет Счастье в самом начале жизненного пути, а кому - то придётся идти к нему всю Жизнь. Помните одно, сколько бы не продолжалась Ваша дорога к Счастью - Вы его достойны. Не пренебрегайте своими принципами, не ставьте свои мечты на второй план, не жертвуйте собой ради того, что не вызывает у вас улыбку. Цените себя и свои стремления, и Счастье само найдёт Вас тогда, когда Вы будете готовы впустить его в свой мир
Он сказал ей - слушай, а можно я тебя немножко полюблю? Глупость конечно так сказать… А еще большая глупость так подумать… Просить у неё немножко её… Или даже нет, не просить, ведь то что просят еще не имеют, а здесь, если ты так сказал, это уже не просьба, а кража… Ведь после этого она автоматически будет какое-то время о тебе думать… Украсть у неё - немножко её! Немножко её мыслей о тебе, немножко её времени посвященного тебе… Глупость и кража… Ты никогда не думал - что мы получаем - обладая, и что такое обладание? Вот смотри, она думает о тебе, без разницы что, без разницы с какой интонацией, плохое или хорошее, но вот прямо сейчас, она думает о тебе, в этот момент, ты обладаешь ей? Смотри - море, ты идешь по берегу и смотришь на него, ты думаешь о том что ты видишь - море, и вот в этот момент - море обладает тобой? Или для того чтобы обладать тобой море должно обязательно поглотить тебя целиком, забрать тебя на свое дно в кубрике какой-нибудь яхты, в трюме какого-нибудь парохода, или просто сбросив тебя волной с надувного матраса и ухватив тебя за лодыжки судорогами? То есть, что такое обладание другим человеком? Достаточно ли для обладания другим человеком обладания его мыслями, или необходимо что-то еще? Наскучивший брак, или проститутка, ты лежишь на ней, а она в своих мыслях лежит под кем-то другим, или вообще идет мысленно в домоуправление и платит за просроченную коммуналку, за детский садик, за кроссовки Reebok, рассчитывается теми деньгами которыми ты с ней рассчитаешься за секс, ты обладаешь ей? Или ей обладают те вещи о которых она сейчас думает? Что такое обладание, где оно начинается, как море, где оно заканчивается, как берег другой песчаной страны, в которой ты будешь помнить о море только по просоленным бокам преодолевающих пустыню верблюдов… Странно, да, как люди пытаются обладать символами вещей, забывая о самих вещах… Странно, что люди забывают о том, что тактильные ощущения в определенных местах тела могут загружаться в голову того человеком, с которым происходят тактильные ощущения, а могут и не загружаться… Как, к примеру, не загружается в свидетельстве о собственности на автомобиль фамилия того водителя который может управлять этим шикарным представительским автомобилем всю свою водительскую жизнь… Свидетельству на автомобиль глубоко фиолетово, и его руки на колесе управления, и его попа на водительском сидении… Странно, что мы думаем что обладаем теми женщинами, которые могут видеть и запоминать, в конечном итоге, не твои мысли о них, не твоё сердце, не твой член, и даже не твои ладони с купюрами, а те банальны вещи о которых они думают во время секса с тобой.
Насилие - последнее прибежище некомпетентности.
Запись пятая. Медвежья кровь
Александр Осташевский
Запись пятая.
Медвежья кровь.
…реальный медведь в ней,
эгоистичный, дикий, по-
этому тупой, грубый и жестокий…
«Медведи».
1
Ну вот, кажется, я разгадал «медвежью» тайну, но от этого она не стала менее угрожающей и мистической.
Однажды, после возни в кабинете и обеда, я зашел в библиотеку, которая (вполне разумно) находилась в общежитии, недалеко от моей гостиницы. Здесь я увидел библиотекаршу Кисуеву и Марью Петровну.
- Здравствуйте, Александр Алексеевич! - расплылась в чудесной, открытой улыбке Клара Викторовна, и глаза ее засияли. - Ну, как у вас настроение, как уроки? Присаживайтесь!
Когтелапкина тоже сладко улыбалась и многозначительно смотрела на меня.
Кисуева была одной из женщин, которых Марья Петровна полушутя рекомендовала мне в будущие жены: «Она разбирается в литературе и политике, часто проводит беседы с учащимися, у нее чудесная фигура». Кисуева была лет на восемь старше меня, но выглядела молодо, свежо; лицо ее русское, широкое, с немного выдающимися бугорками скул под глазами, что придавало ему азиатские черты.
- Спасибо, настроение хорошее, ребята работают, особенно сегодня, когда разбирали взгляды Базарова, - ответил я Кисуевой. - Все-таки анализ текста - главное в литературоведении: он и увлекает, и дает точные знания о произведении.
- Вам бы не здесь работать, Александр Алексеевич, - сказала Кисуева, - вы такой знающий специалист. Почему вы не хотите в вуз: там, мне кажется, контингент как раз достоин вашей эрудиции.
- Знаете, - я взглянул на Когтелапкину, которая все так же сладко улыбалась, - может быть, наоборот, мне нужно работать именно здесь, со слабыми ребятами, ведь они ничего не читают, где еще они знания получат. А в вузе студенты - люди посерьезнее: они и преподавателя слушают, и книги читают.
- Да, надо кому-то и здесь работать, - вставила Когтелапкина и собралась уходить.
- А каково ваше мнение о наших ребятах, вы еще не разочаровались в них? - допытывалась Кисуева, и глаза ее еще больше разгорались.
- Нет. Они, конечно, не подарок, знаний у них мало, большинство почти безграмотно, но жалко их: это не их вина. А мозги у них свежие, восприимчивые, души тоже малозапятнанные, мыслят быстро, запоминают хорошо - мне с ними интересно.
- Я рада за вас, но посмотрим, что вы скажете через год.
- Не знаю, не зарекаюсь: поживем - увидим.
Когтелапкина вышла, пожелав «молодым людям» приятной беседы. Кисуева заулыбалась еще больше и доверительно спросила:
- Ну, как вы живете? Одному-то ведь трудно.
- Хорошо живу, спасибо, Клара Викторовна.
- А как с одиночеством справляетесь?.. Извините… семью заводить не думаете?
- Нет. У меня уже был печальный опыт, больше не хочу.
- Ну, а как же одному-то: не поговорить, не поделиться?
- А я и не один, Клара Викторовна: у меня ребята, почти 200 человек, с ними не соскучишься. Да и начальство, сотрудники скучать не дают.
- Да я не об этом: своих детей ведь вам нужно заводить, уже пора. От той семьи у вас детей не осталось? Я слышала, вроде у вас был ребенок?..
Мне становилось все противнее, даже страшно слушать ее, я чувствовал себя как на допросе, но не отвечать, оборвать не мог: боялся показать свою несостоятельность. Энергия ее вопросов подгоняла меня, как плетка коня, толкала на откровенность, ведь так долго я ни с кем не говорил о своей жизни.
- Нет, ребенка не было. Детей завести нетрудно, «кому ума недоставало», вопрос в том: от кого? От любимой, любящей, единственной женщины - вот от кого детей хочется.
- Да, да… конечно…
- А такой у меня нет, да и вряд ли когда-нибудь будет.
- Ну, это вы зря. Появится еще в вашей жизни та, единственная, и вы будете счастливы.
- Вашими устами бы мед пить, Клара Викторовна, только я в это не верю: жизнь отучила.
- Да, конечно, вы много пережили.
Она зажгла настольную лампу, как бы создавая более интимную обстановку, и я будто очнулся: с удивлением заметил, что за окном почти стемнело, а в библиотеке здорово похолодало. Смотрел на ее красивое, но суховатое лицо, на искрящиеся глаза и думал: чего она хочет? Женить меня на себе - не на того напала. Добра ли мне хочет или только устроить свою жизнь, воспользовавшись моим одиноким, бездомным положением? Скорее всего, второе. Знала бы она, каково со мной жить - сразу бы отказалась.
- Ну, а Стародубова Любовь Корнеевна, вам не нравится? - Кисуева спросила об учительнице химии, молодой, крупной, симпатичной женщине с озорным лицом.
Ишь как подъезжает, подумал я.
- Прекрасный специалист, умница, красавица, ее у нас очень уважают. Дом свой, много комнат, огород, сад… правда, она еще сына воспитывает, от первого брака.
- Вы, Клара Викторовна, ее, как морковь на базаре, продаете.
И тут мне по-настоящему стало страшно. По лицу библиотекарши пробежало что-то темное, и я увидел в этой тьме, на миг, белизну хищных, острых, голодных зубов, сверканье желтых кошачьих глаз с вертикальной щелкой зрачка. На этот миг ее рука, лежащая передо мной на письменном столе, покрылась темно-коричневой шерстью и выпустила кривые, острые когти. Крик замер у меня в горле, но Кисуева, умела держать себя в руках: опять стала прежней и продолжала, отвечая на мои слова:
- Я просто хочу вам добра, мне вас жалко, - и простодушно улыбнулась.
Я, насколько мог, взял себя в руки, хотя, наверное, выглядел жалко. Потом сказал через силу, твердым, сухим, но сдавленным, переходящим в хрип голосом:
- Я не люблю, когда меня жалеют. Я ведь к вам вот зачем пришел: мне нужен словарь литературоведческих терминов.
Но словаря в библиотеке не оказалось, и я ушел в свою гостиницу, лег и закурил.
Итак, парадоксально, но в тот миг, в набежавшей на лицо библиотекарши тени, я увидел… ее истинную сущность. Она… хищница… осторожная, бесшумная, как… кошка, пантера, но… человек… бестактный, грубый, как медведь. Но так же… директор в столовой нахамил, швырнул банку с краской - проявил свою «медвежью» натуру, свою «медвежью» сущность - вот на краске я и увидел его, истинный, след - медвежий. Ребята изуродовали книги, надругались над ними и надо мной, то есть проявили медвежье варварство, звериную дикость - вот и оставили следы медвежьих когтей на учебнике эстетики - следы того, кем они на самом деле были. Особенно ясно это было видно в раздаточной столовой, когда я увидел в Берлогине не человека, а реального медвежонка… потому что он и был им на самом деле: алчный обжора, эгоист, дикарь.
Итак, передо мной начинает вырисовываться медвежий угол, где живут люди с медвежьей кровью хамства, эгоизма, алчности, варварства и хищничества.
Поэтому мои человеческие качества интересовали директора и его окружение только в том смысле, насколько я мог быть для них полезен и удобен. Эта логика действовала и в отношениях преподавателей к учащимся, которые были для них, как я понял, только местом исполнения своих должностных обязанностей, как и сами они были только местом исполнения директив Управления профтехобразования. Во «исполнение» подобных обязанностей и директив в Медведееве варварски вырубают леса, равнодушно относятся к сельскохозяйственной технике, которая кормит всех его жителей, а вместо настоящего обучения и воспитания будущих хлеборобов занимаются приписками и очковтирательством. Человек в этом большом медвежьем углу забыт навсегда, ему нет здесь места.
2
В воскресение, после завтрака, я отправился гулять в окрестные поля. Я всегда любил деревню, природу, среди которой она жила, и хотел снова насладиться красотой родных равнин и лесов, памятных мне с детства. После того, как я увидел в буре около училища медвежий призрак, мне захотелось увидеть и понять в природе что-то новое, наверное, страшное, чего я раньше не представлял.
Оставив позади последние дома, я вышел на пригорок: передо мной расстилались безбрежные серо-желтые поля. Вдали, на горизонте, чернел лес, а справа, прямо к нему, шла широкая дорога из белого песка. Я вышел на нее и двинулся к лесу по обочине, тропинке из слежавшейся, выжженной, серой травы. Как-то особенно жадно всматривался в блеклые травинки перед собой, в насекомых, пересекающих мне дорогу. Медленно приближался лес, становясь шире и чернее, все больше преграждая мне дорогу.
А вокруг было столько простора, столько воздуха и сияющего солнца, что уходили мысли о зле, таящемся впереди, в будущем, подчиняясь бодрящему, всеохватывающему чувству воли, свободы, безбрежности и безграничности жизни. Да, блеклые, серые, поникшие травы и кусты говорили об умирании одного поколения природы, но справа, чуть дальше, ярко зеленели всходы озимых. Весной, когда прогреется земля, они дадут свежие, сочные злаки пшеницы. А за ними родится и окрестная трава, и поросли кустов, а там появятся цветы, запоют птицы, и жизнь возродится вновь.
Но не будет никогда в этом возродившемся мире, в этих бескрайних раскинувшихся полях и лесах буйства и пылкой пышности кавказской природы, которую я любил не меньше, чем русскую. Нет, русская природа всегда грустна, особенно задушевна, поэтому и русские песни, искусство тоже всегда грустны и задушевны. Отчего? Не грусть ли это богатыря, затерявшегося в безбрежных просторах своей родины и не находящего в них своего места, своей цели? Или сами просторы грустят от своей беспредельности и заброшенности, одиночества и величия?
Осень - наиболее подходящее время года для такой природы: увядание подчеркивает ее печаль и выражается в образах простых и чистых:
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет.
Вон, слева, две березки стоят: хотя и ярко солнце, сине небо, а они опустили ветви с полуоблетевшей желтой листвой, почти закрывая свои белые стволы, как платьем, и полны девичьей чистой грусти, тихие, покорные и одинокие среди бескрайнего поля. Но я шагал к царству деревьев, к мрачно чернеющему, уже близкому лесу и немного боялся, что вновь увижу призрака медведя.
Я вошел в тень огромных деревьев, и они окружили меня прохладой, мудрой тишиной, изредка нарушаемой задумчивым шелестом увядающих листьев и посвистом птиц. Чем дальше я двигался, тем больше открывался мне лес, пронизанный колоннами солнечных лучей, пламенели, переливаясь золотыми, багряными мазками, пышные кроны деревьев. Под ногами шуршали волны листьев, громче и чаще посвистывали птицы, и все это вместе двигалось навстречу мне, превращая лес в дивный дворец гармонии света, цвета и музыки. Это была прощальная грустно-радостная симфония жизни и смерти: приближение смерти заставляло уходящую жизнь максимально выразить себя, создать такую красоту:
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса -
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса…
Я углублялся в лес и не видел ни одной вырубки, ни одного поваленного дерева. Здесь потому так хорошо, думал я, что нет человека, охваченного жаждой наживы: этот лес он еще не заметил или просто пренебрег им. Я сел на пенек, закрыл глаза и весь растворился в мудром шуме листвы его деревьев, в мелодичном и нежном посвистывании птиц. Душа с болезненной сладостью вспомнила мир моего детства: я почувствовал себя ребенком, который лежал среди шумящих трав и лесов, и видел белую бабочку, сидящую перед ним на голубом васильке и медленно помахивающую крыльями, слышал трели поющего жаворонка в небе.
И еще лес шумел о великом и вечном, что недоступно человеческому пониманию, а только его душе. Он говорил о вселенной, о бесконечном космосе, который можно почувствовать только в звуках, в голосе природы, в шуме этих высоких деревьев. Но странно: в этой космической музыке, которой разговаривал со мною лес, я ощущал нечто очень свое, заветное, единое со мной и вселенной, что-то будущее, светлое, радостное.
Я встал, прошел еще немного - лес расступился, и передо мной открылся новый простор. Блестели серо-желтые поля, а среди них затерялись искрящееся озеро и стадо коричневых и белых коров, дальше, на самом горизонте, темнели полосы лесов. Все это было частью моей души еще с детства и зазвучало во мне сокровенно родной, широко разливающейся мелодией симфонического оркестра и вторящего ему фортепиано.
И вот такой, напоенный светом, природой и музыкой, я подходил к первым домам Медведеева и не мог не заметить, насколько органично они вписываются в окружающий пейзаж. Шел вдоль изб и видел, что они так же милы и безыскусственны, как окружающие их поля и леса, а знакомые мне с детства резные наличники на окнах, фигурные столбики с навесами над крыльцами говорили о любви людей к своему дому, к своим близким. За заборами лежали горы овощей и фруктов, выращенных теплыми, человеческими руками. Неужели в Медведеве живут только люди с медвежьей кровью? Не верится!
Да и какое право я имею судить о людях, жизнь которых мне, в сущности, неизвестна? Ведь в каждой семье как-то заботятся друг о друге, растят детей - сколько труда и любви на это положено, сколько слез пролито! Болезни, смерти, рождение… А я… я хоть воспитал одного ребенка, посадил и вырастил хоть одно дерево? Да они мне в лицо посмеются, когда я буду говорить об их «медвежьей» сущности, и правильно сделают.
А между тем из них едва ли есть один,
Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременных добравшийся морщин
Без преступленья иль утраты!..
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор
С своим напевом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным…
Нет, не о «медвежьей» сущности здесь надо говорить, а о сложнейшей противоречивости человека, окружающих меня людей.
Неужели библиотекарша только хищница, с повадками пантеры или медведя? Нет, она проводит с ребятами беседы, хочет научить их чему-то доброму, светлому. И только ли личный расчет руководил ей в разговоре со мной? Нет, страдая от своего одиночества, бессемейности, она смогла понять и искренне посочувствовать мне, обремененному подобными проблемами. Грубо она это делала, факт, но это не значит, что в ней нет ничего человеческого, что она только хищник.
Разве Берлогин только «медвежонок», непроходимый обжора, тупица, лишенный человеческого будущего? А ты, хоть раз, поговорил с ним по-человечески, поинтересовался серьезно, чем живет этот затюканный мальчик, только вступающий в жизнь, ведь не одной же жратвой? Наверняка, дома у него тяжелая, затхлая атмосфера, раз он не получил элементарного развития, может, живет без родителей. А ведь это твоя прямая, человеческая обязанность, тем более, что он в твоей группе.
Я шел между избами, от которых пахло чем-то вкусным и теплым, домашним, от которого я давно отвык, и новое солнце сияло передо мной совсем близко, но не слепило, а как бы просвещало насквозь мою душу и тело новыми мыслями и чувствами. И тут опять, как совсем недавно, но уже во всей душе моей, во всем теле моем зазвучал этот чудесный, светлый мужской голос:
«И кто напоит одного из малых сих
только чашею холодной воды…»
во имя Любви к нему, во имя Любви…".
Да, да, чудесный мой друг, я хочу помочь этому мальчику, этой библиотекарше!.. Но как… как?!
«…только чашею холодной воды…»
во имя Любви к нему, во имя Любви…".
Да, да, я обязательно поговорю с этим мальчиком, постараюсь чем-нибудь помочь ему, особенно в училище, где его не любят: ведь я же его классный руководитель, его учитель! Буду защищать его как смогу. И с библиотекаршей буду поласковей, полюбезней, почеловечнее…
Но кто же ты, мой добрый друг, как имя твое? Как мне тебя постоянно не хватает: твоего ласкового голоса, мудрых слов! И где искать тебя?..
Вдруг две идущие навстречу мне незнакомые женщины поздоровались со мной. Как бы в ответ на мои мысли… Это они могут быть моими друзьями? А почему бы и нет: может быть, их дети или родственники учатся в училище, даже в моей группе? Как бы там ни было, но меня уже знают в Медведеве как учителя, значит, я что-то значу в их жизни.
Но кто же ты, мой добрый друг? И где искать тебя?.. Или ты живешь во мне? Может быть, ты - это я сам, лучшее во мне?.. Но он молчал. Долго я так шел и думал.
Когда уже подходил к общежитию, вдруг увидел Берлогина, косолапо шагающего мне навстречу. Дико взглянув на меня, он опустил голову, приподнял широкие плечи и прошел мимо, не поздоровавшись.
«…во имя Любви к нему, во имя Любви…», -
еще светлее, еще настойчивее зазвучал во мне голос друга. Я обернулся и позвал Гришу. Он остановился и нехотя повернулся ко мне. Я подошел к нему:
- Гриша, ты чего проходишь мимо и не здороваешься?
Голова его еще больше ушла в плечи, он еще больше насупился и проворчал про себя:
- Здравствуй.
- Как тебе живется, Гриша? Плохо?
Он все больше зарывался в себя, топтался на месте, и оба мы чувствовали, что наш разговор не нужен, никчемен, что нам от него только плохо. Гриша снова пробормотал что-то, повернулся и пошел дальше.
Как же мне любить его, такого «медвежонка», как полюбить?! Скажи мне, друг мой!
После обеда я много читал, а когда стало темнеть, настроение мое резко ухудшилось. Я смотрел в окно, и мне вдруг показалось, что там медленно угасает жизнь. Серели, темнея, знакомые избы и дорога перед ними, пошел мелкий, унылый дождь, понемногу смывающий все следы. Молнией взорвалась мысль: я никчемен и не могу серьезно работать, да у меня и не получится это в училище - настоящего следа я здесь не оставлю. Я разучился любить, а без любви я не учитель. Я даже поговорить со своим учеником не могу как следует. Меня охватило физическое, тоскливое предощущение конца, стало жутковато. Все, что совершилось и совершается в училище со мной или без меня предстало несерьезным, даже комичным, а от этого еще более трагичным. Избы, грязь, размытая дорога, моросящий дождь за окном воплощали вековечную косность окружающей меня жизни, которую не разрушишь ни гениальной мыслью, ни гениальным действием.
Долго так я сидел и курил, глядя в окно, но пришло время опять идти к ребятам: Хасаныч, наверное, уже собрал их на мой литературно-музыкальный кружок «Орфей», который проводился еженедельно. Директор гордился им, обещал придти, послушать, но так и не сделал этого. Я и Клара Викторовна читали ребятам произведения А. Конан-Дойля, Н. Островского, М. Горького по программе внеклассного чтения. Здесь я меньше беседовал с ребятами: хотел, чтобы они больше слушали сам художественный текст, увлеклись им и почувствовали красоту, силу слова. Сначала им было неинтересно, но вопросы заставляли их думать, и постепенно они увлекались событиями и характерами. В конце каждого чтения я просил ребят высказать свое мнение о прочитанном.
Так получилось и сегодня: я вернулся в гостиницу бодрый, свежий, хотя и уставший. За окном уже было темно, я покурил и пошел на ужин: опять к ребятам, избавителям моим.
3
Сегодня, как обычно, в понедельник, директор устроил педсовет. Восемь часов: до начала занятий час. Расселись преподаватели, потом стали входить мастера. Деловой походкой, с черной папкой в руках к учительскому столу прошел директор. Серьезно, уважительно поздоровался со всеми.
Начали отчитываться мастера. Дошла очередь и до Павла Семеновича, мастера моей группы.
- Почему у вас столько учащихся отсутствует? - спросил директор.
Павел Семенович стоял перед ним с каменным выражением лица и заученно ответил:
- Пять больных, четверо отсутствуют по неизвестным причинам.
- Да, но ведь у вас не один, не два, а четверо человек отсутствуют по неизвестным причинам всю неделю! В чем дело, а, Павел Семенович?
- К Сомкову я ездил, Николай Федорович, но дома не застал. А Елкин и Петров обещали сегодня приехать, с родителями говорил. Остальные болеют.
- Так, девять минус три - шесть человек болеют?
- Да, шесть, - не моргнув глазом, ответил Павел Семенович, - справки обещали представить.
По поведению ребят во всех группах я уже чувствовал, что уроки им все более надоедают. Я их понимаю: попробуй, высиди 6−7 часов каждый день в скуке и тоске, когда неинтересно, потому что предыдущих знаний нет, потому что лень что-нибудь делать, даже слушать, потому что не знаешь, зачем это, и учитель порой только читает скучную, малопонятную лекцию. Вот они и бегут от такого «учения» все чаще и дальше. А как им без явки тройку поставишь? Вот и становится проблема обучения проблемой явки, отсидки на уроках: если не хочешь и не можешь учиться головой, то учись задним местом. А самое главное - страх училища перед инспекторами из Казани: их мало интересует, как добываются и оцениваются знания, для них тоже самое важное - явка, средство, а не цель, ведь так легче, формально - «по-медвежьи». Поэтому каждый день это слово на устах у всех: явка и, еще раз, явка.
Директор, опросив ряд мастеров и преподавателей, встал:
- Ну, что же с явкой будем делать, товарищи? А? Ведь таким образом дело дальше не пойдет, ведь скоро проверка… Вот я тебе, Павел Семенович, сколько раз говорил: съезди пораньше, узнай, а ты…
- Я же ездил, и не раз - дома никого нет, - оправдывался мой мастер.
- Все равно, надо опять ехать… ночевать там… через председателя сельсовета, колхоза добиться!.. Я что ли за вас поеду?!
- Когда ехать-то, времени нет, - раздался голос другого мастера, зычный и грубый.
- Время у вас есть, Николай Егорович: уборочная кончается, вы находитесь здесь… вы ведь за ребят отвечаете, понимаете, о-тве-ча-е-те!
- Я технику на хранение ставлю, когда мне?
- Вы прежде всего мастер!.. Кстати, почему вождение не даете? Вот к вам ребята и не ходят. Вы это понимаете?! Им неинтересно к вам ходить!
- Я давал…
- Один раз, а надо двадцать, тридцать… Учить надо, заинтересовывать, вы мастер! Почему старший мастер этого не видит?
- Я вижу, так они же не подчиняются, - раздался голос Тупорылова.
Прослушав его отчет, директор обратился к преподавателю истории и обществоведения:
- Галина Федоровна, почему окна в кабинете до сих пор не заклеили, вы что, ребят поморозить хотите: не сегодня- завтра холода грянут?
- Замазка кончилась, Николай Федорович, пластилина нет нигде, так чем клеить?
- Вы как маленькая, Галина Федоровна, как маленькая! Ну разве, разве можно так… Вы что, раньше об этом подумать не могли?!
- А когда же думать: я только недавно узнала, что замазку привезли, все сразу расхватали.
- Так, значит… - директор хлопнул ладонью по столу, - к вам лично должны прибежать, сообщить, на белом блюдечке с голубой каемочкой принести!.. Где же ваша инициатива, ваше неравнодушие, черт возьми?!
«Спектакль» начался, с тоской подумал я, ожидая своей очереди.
- Вы сколько зарплату получаете?
- Сколько есть - все мои, - уже со злобой проговорила пожилая учительница.
- Нет, вы извините, Галина Федоровна… Ну-ка, Марья Петровна, дай-ка список! Вот… Шишкина… Галина… Федоровна… двести сорок рублей в месяц. Дальше смотрим: Колесова - 250, Иванов - 190, Стародубова - 232, Оленевский - 190, Лохматов - 270, Безлапов - даже 290. Отпуск у вас, товарищи преподаватели, два месяца, как у пожарников, а отдача? Где отдача? Учащиеся на занятия не ходят, вождение не даете, кабинеты не оборудуете - плевали вы на учащихся! А кушать - все кушаете? Так ведь надо работать - отрабатывать свой хлеб! Ваш «хлеб» - учащиеся!.. Нет, я не могу… Марья Петровна! Почему я должен за всех отвечать… Почему… меня позавчера в райкоме Дубинский… из души в душу… как пацана…
Директор схватил лежащую перед ним пачку классных журналов и изо всей силы грохнул ею по столу, прямо перед лицом Галины Федоровны. Она вскрикнула, и все вздрогнули.
Так передо мной вновь появился медведь, вместо директора: он стоял на задних лапах, с оскаленной пастью, почти одного с ним роста, с рыжей, свалявшейся шерстью. Как подстреленный, он отчаянно рычал, визжал, раскачивался и размахивал передними лапами, большими и волосатыми. Но этого медведя я уже не так боялся: было в нем что-то жалкое, забитое, отчаявшееся. Да, да, директор в данный момент не мог не быть медведем, раз позволил себе так обращаться с пожилой женщиной, учителем, раз позволил себе так унижать и других учителей, ради спасения собственной шкуры. Но опять никто, кроме меня, этого медведя в директоре не видел, хотя все продолжали мрачно смотреть на него.
- Не могу-у я бо-ольше… - ревел медведь-директор, качаясь, брызгая слюной и пеной, размахивая лапами. - Ну-у, придет вме-есто меня-а дру-го-ой… тигр… может, лу-учше бу-удет!.. Ког-да-а вы нау -учитесь по-настоя-ащему-у рабо-отать?! Мне надое-ело с мо-ордой в г. не-е ходи-ить, вы-ы только все-е чи-истенькие-е, а я-а за что-о му-учаюсь, ма-ать ва-ашу?!
Он замолк, перестал раскачиваться и замер: я чувствовал, сколько усилий стоило ему опять превратиться в человека. Медленно проявлялись на нем костюм, галстук, рубашка, и, наконец, уже не медведь, а Николай Федорович сел за учительский стол. Он помолчал, а потом оглядел сидящих перед ним и заговорил, подавляя надрывы:
- Гы-главный в-вопрос у нас остается… товарищи, - это яв-вка… и еще раз явка!.. Мы, н-наверное, так сделаем… М-марья П-петровна… М-михаил Васильевич (старший мастер - А. О): каждый… день… после третьего у-урока, в каждой группе… будем от-тчитываться о… явке. Нет человека - немедленно е-ехать за ним, достать его… х-хоть со дна морского. Мы-ы учебное заведение, об этом, товарищи, забывать нельзя.
Люди немного оживились. Директор еще больше успокоился, немного улыбнулся и развернул голубой журнал.
- Вот недавно в журнале «Профтехобразование» я прочел статью об одном мастере… - он надел очки и вгляделся в текст, - мастере Заботове… Иване Ивановиче… Так вот, это человек, который постоянно находится рядом с ребятами, - дальше директор начал читать:
«Однажды к Ивану Ивановичу подошел курсант и попросил отпустить его домой. «У меня мать тяжело болеет, присмотреть некому, - сказал он. Иван Иванович согласился, но, когда курсант исчез за дверью, он открыл ее и крикнул ему: «Володя! Подожди!.. Я тоже иду на улицу Нариманова, нам по дороге». Курсант остановился и опустил голову. Они пошли вместе, и Иван Иванович расспросил его о семье, близких, а потом задал вопрос: «Что с мамой? Давно болеет? Может, помочь чем-нибудь?». Курсант ничего не ответил и еще ниже опустил голову. Когда они подошли к его дому, Иван Иванович попросил: «Володя, может, разрешишь поговорить с твоей мамой, я ведь давно ее не видел, к тому же она тяжело больна? Володя совсем сник и открыл перед ним дверь. Их встретила жизнерадостная, улыбающаяся Володина мама и пригласила за стол. Иван Иванович ни ей, никому не сказал о проступке Володи, но после этого случая Володя перестал обманывать старших и стал учиться усерднее.
Так воспитывает Иван Иванович своих учеников: ненавязчиво, не читает морали, а делом, примером доказывает им порочность плохого поступка и человеческую ценность хорошего».
- Ну как? - директор поднял глаза на людей. - Что скажете? Конечно, нам далеко еще до такого мастера, нам еще за собой вон сколько грязи убирать надо, но стремиться к этому мы обязаны.
Педсовет кончился, все стали расходиться.
- И так каждый понедельник: соберет перед работой, изругает на всю неделю, а сам уедет водку пить, - говорили между собой мастера и преподаватели. - Испортит настроение, а как потом работать? И так работа нервная, собачья.
Вот каков бывает результат воздействия гуманных романтических идей, если их пропагандируют в «медвежьей» форме насилия и грубости.
________________________________________
Только по-настоящему понимающий человек всегда поймёт когда тебе вдруг станет плохо и покажется, что весь мир отвернулся от тебя и ты остался один среди чужой толпы… Только по-настоящему искренний человек никогда не скроет от тебя правды и прежде чем сделать выводы на выдвинутых общественных мнениях, обдумает и взвесит все «за» и «против». Только по-настоящему честный и сильный человек, не позволит тебя никогда обидеть и предать на построенной чужой неправде. Только по-настоящему добрый и щедрый человек, всегда протянет тебе руку помощи в трудную минуту и взамен попросит твою улыбку. Только по-настоящему любящий человек, сказавший тебе однажды: «Давай грустить вместе?», будет всегда разделять с тобой и радость и печаль и только по-настоящему ценящий это человек является настоящим другом, живущим в его сердце.
Собаки были одними из самых почитаемых животных в Древнем Египте. Их изображения и скульптуры были найдены археологами. Даже бог Анубис вместо человеческой головы имел голову собаки. Собака была культовым животным у египтян, и если это домашнее животное погибало или умирало от старости или болезни, все члены семьи предавались скорби. Собаку хоронили по всем правилам, так же как и человека,
В Древней Греции тоже существовал культ этого домашнего животного. В Древнегреческих легендах собака была хранительницей душ умерших людей. В древнегреческих мифах эту собаку называли Цербер.
В Древнем Риме у легионеров были собаки особой породы - ротвейлеры. До сих пор, можно видеть их изображения на серебряных и золотых украшениях, а также на монетах той эпохи.
В те времена в Риме и Греции наибольшей популярностью пользовались болонки и гладкошерстные гончие.
- Это интересно -
В США умерла самая старая кошка в мире
Как сообщается на сайте Книги рекордов Гиннеса, Тиффани II умерла, когда ей было 27 лет, два месяца и 20 дней.
В 1988 году Шерон Форхейс решила купить котенка черепахового окраса. Питомец обошелся ей в 10 долларов. Спустя много лет она призналась, что это была лучшая трата денег в ее жизни:
«Она никого и ничего не боялась и всегда спокойно продолжала гулять, даже если рядом появлялись собаки!», - рассказывает Шерон.
Как рассказывает Форхейс, у ее кошки не было особых проблем со здоровьем, лишь повышенное кровяное давление.
Однако, как сообщают составители Книги рекордов Гиннеса, были в истории кошки, которым удалось прожить больше 27-и лет.
К примеру, в 2005 году в возрасте 38 лет и 3 дней умерла самая долгоживущая кошка по имени Крим Пафф.
Жила-была хорошая девочка Олечка. И любила она хорошего мальчика, причём Миша отвечал ей взаимностью.
Тут наша история могла бы и закончиться, но хэппи энд в ней не предусмотрен.
Пришел однажды Миша к Олечке, и, нежно целуя, сказал:
- Любимая, прости, нам нужно расстаться. Я раньше встречался с Катей, она беременна, и я вынужден на ней жениться…
Олечка переживала, горько плакала в подушку, и однажды пришла за советом к старшей подруге. Та уже много лет была замужем, имела опыт семейной жизни. И она сказала:
- Милая Олечка, радуйся и благодари судьбу, что это Катя, а не ты, беременна, что Катя, а не ты выходишь за него. Ибо, если он, встречаясь с Катей, начал встречаться с тобой, а встречаясь с тобой - не расстался с ней, где гарантия, что, женившись, он станет верным? И кто может поручиться, что у него вас только двое? Радуйся и не гневи Бога.
Помпео Джироламо Батони
В творчестве итальянского художника XVIII века Помпео Джироламо Батони (1708−1787) на редкость органично слились различные стилевые тенденции и направления эпохи: еще не изжитые, порою едва заметные, отголоски позднего барокко, легкие игривые формы рококо, веяния нового течения - неоклассицизма, основные эстетические принципы которого были провозглашены в 1763 году немецким ученым, жившим в Риме, Иоганном Иоахимом Винкельманом. Все это вместе придало искусству Батони своеобразие, но одновременно явилось причиной Некоторой расплывчатости и вялости стиля.
Батони родился в Лукке, в семье золотых дел мастера и первые художественные навыки получил у своего отца. Возможно, именно уроки отцовского ремесла сказались в столь последовательной приверженности Батони к ювелирной отточенности и изяществу формы. Девятнадцатилетним юношей Батони переезжает в Рим и остается здесь до конца своей жизни. Вначале, на очень короткий срок, он становится учеником Агостино Мазуччи и Себастьяно Конка. Но вскоре Батони встает на путь самостоятельных занятий, пристально изучая и копируя картины Рафаэля и Аннибале Карраччи, а также неустанно зарисовывая античные статуи, наполнявшие тогдашний Рим. Эти рисунки стали хорошей школой для мастера. Уже к началу 1730-х годов относятся первые произведения и в общих чертах оформляется стиль Батони, который на протяжении последующих десятилетий лишь так или иначе модифицировался в соответствии с изменением художественных привязанностей мастера.
Судьба Батони сложилась удачно. Успех сопутствовал ему в Риме. Он не имел недостатка в заказах на алтарные образы и аллегорические картины. Слава портретиста привлекала в его мастерскую высшую аристократическую знать. Искусство Батони не знало конфликтов с общественным вкусом и находило неизменное признание у современников.
Помпео Батони не был мастером-монументалистом. Основное его призвание - небольшие алтарные образы, картины на мифологические и аллегорические темы и портреты. Его кисти принадлежат такие произведения, как «Падение Симона-мага» (Церковь Санта Мария дельи Анджели в Риме), «Ахилл среди дочерей Ликомеда» (Флоренция, Уффици), «Возвращение блудного сына» (Турин), «Кающаяся Магдалина» (Дрезденская картинная галерея), «Святое семейство», «Геркулес на распутье», «Великодушие Сципиона Африканского» (Государственный Эрмитаж), портреты императора Иосифа II и его брата Леопольда Тосканского (Вена, Художественно-исторический музей), Джона Стейпла (собрание Систиери, Рим) и другие.
В его ранних работах сказались традиции барокко, отразившиеся в перегруженности композиции, в беспокойном ритме форм и цветовых контрастов («Падение Симона-мага»). Однако изучение Рафаэля и идеи неоклассицизма вскоре изменили его творчество. Все чаще художник стал обращаться к сюжетам с аллегорическим подтекстом, в которых немаловажное значение приобретает идея доблести, победы долга над личными привязанностями. Меняется и формальный строй его работ. Художественный язык становится ясным, строгим, форма обозримой, классические мотивы легко узнаются в позах, в трактовке лиц, рисунке обнаженных тел. В композиционных решениях рассудочный, рациональный характер получает преимущество над эмоционально-непосредственным выражением. Однако неоклассицистический строй его работ нередко носит поверхностный характер, классические элементы стиля порою облегчаются легкой игривой линией, невесомостью и изяществом формы, сглаженной, почти миниатюрной манерой письма.
К характерным работам мастера относится его картина «Геркулес на распутье между Добродетелью и Пороком» (Государственный Эрмитаж). К этому сюжету Батони обращался уже в своем раннем творчестве. В эрмитажном полотне замысел художника прозвучал более отчетливо, хотя и здесь авторская позиция выражена недостаточно ясно. Художник изобразил Геракла, находящегося в глубоком раздумье, выбирающего между долгом, представленным в образе мужественной Афины, и наслаждением, воплощенным фигурой Афродиты. Художник объединяет в единую группу Геракла и Афродиту, заключая их фигуры в классический треугольник, вертикаль же стоящей слева Афины противопоставлена им. Сцена изображена на фоне условного пейзажа с легкими контурами виднеющегося вдали античного храма и классического фонтана. Память о величии и достоинстве искусства Рафаэля сочетается здесь с чисто рокайльной игривостью складок одежд Афродиты, трактовки ее фигуры.
В искусстве Батони не могли не сказаться и реалистические тенденции, характерные для итальянской живописи XVIII века. Но и в этом аспекте позиция художника оставалась двойственной, нередко в одном произведении проявлялись весьма разнородные симпатии мастера. Например, в «Святом семействе» (Государственный Эрмитаж) композиция делится на две стилистически различные части. Группа Богоматери с младенцем Христом на руках и с Иоанном Крестителем, помещенная слева, изображена в условном неоклассическом духе. Иосиф, на мгновение оторвавшийся от чтения книги, чтобы взглянуть на играющего Христа, и протягивающая к младенцу руки святая Анна, данные слева, изображены как конкретные персонажи, с простонародными чертами лиц.
Наиболее цельное и полное выражение реалистические тенденции искусства Батони нашли в портретном жанре, где живопись всегда следует за действительностью. Лучшие портреты кисти Батони написаны серьезно, вдумчиво, с глубоким проникновением в характер изображаемого человека. Батони стоит у истоков парадного репрезентативного неоклассического портрета. Его модели обычно расположены на фоне античных ваз, саркофагов, статуй, колонн, хотя в ранних работах преобладает нейтральный фон. Чаще всего художник писал знатных лиц. Несмотря на яркость психологической характеристики портретируемых, им всегда присуще и нечто общее: аристократическое достоинство, эмоциональность, но вместе с тем и особое, «размышляющее» состояние.
К одной из лучших портретных работ раннего периода творчества Батони относится портрет кардинала Колонна ди Шарра, написанный около 1750 года. Величественная, полная достоинства фигура кардинала четким силуэтом вырисовывается на темном, почти нейтральном фоне. Художнику удалось соблюсти меру между подробностью прорисовки деталей одежды, рук, костюма и классической ясностью, лаконизмом художественного языка. Индивидуальная характеристика сочетается с классицизирующим идеалом, словно накладывающимся на живую натуру, нейтрализующим ее случайные проявления. Этот метод «пропускания» живого восприятия действительности сквозь призму идеала характерен не только для искусства Батони-портретиста, но и для его творчества в целом и знаменует начало нового направления европейского стиля - классицизма конца XVIII столетия.
Всегда быть рядом не могут люди: сказка с печальным концом …
«Всегда быть рядом не могут люди» - эту яркую и трагическую песню зрители впервые услышали в новогоднюю ночь 1979 года. Фильм «31 июня» мелькнул на телеэкранах, ошарашил звездным составом и… пропал на долгих 10 лет, переломав по пути несколько судеб…
История любви современного художника Сэма Пенти и средневековой принцессы Мелисенты могла бы стать первым советским мюзиклом - не зря ведь за его постановку взялся режиссер Леонид Квинихидзе, известный благодаря кинохитам «Небесные ласточки», «Соломенная шляпка», «Мэри Поппинс, до свидания».
Увы. Многие из тех, кто работал над этим безумно красивым музыкальным фильмом, называют его роковым. И не зря.
ПРИНЦЕССУ ВЗЯЛИ ЗА ГЛАЗА
Сниматься в новой ленте по пьесе популярного в СССР драматурга Джеймса Пристли пригласили созвездие знаменитых актеров - Владимира Этуша, Любовь Полищук, Игоря Ясуловича…
На главные роли тоже предполагались звезды. Гордой леди Нинет должна была стать либо Ирина Понаровская, либо Алла Пугачева. Трубадура Лемисона хотел сыграть Андрей Миронов. Претендентки на роль принцессы Мелисенты выстроились в очередь - Ирина Алферова, Елена Шанина… Но режиссер Леонид Квинихидзе предпочел знаменитым красавицам никому не известную балерину Наталью Трубникову.
«Посмотрите, какие у нее неземные глаза! Как у настоящей средневековой принцессы», - так обосновал мэтр свой выбор. Однако дело было не только в Наташиных глазах…
ЕРМЕНКО: ПРОСТО КРАСАВЕЦ
Леонид Квинихидзе был помешан на балете. Даже в качестве спутниц жизни режиссер выбирал исключительно балерин. И на главных ролях в своем фильме «31 июня» жаждал видеть танцоров балета.
- Это был смелый шаг, - вспоминает сценаристка Нина Фомина. - «Балетные» считались неблагонадежными. Уже эмигрировали Михаил Барышников и Рудольф Нуреев. Пять фильмов по моим сценариям запретили, потому что герои удрали на Запад. Я боялась, что с фильмом «31 июня» произойдет то же.
Однако Квинихидзе настоял на своем. Ключевых персонажей, помимо принцессы, тоже исполнили «балетные»: роли леди Нинет и трубадура Лемисона режиссер отдал супругам-танцорам Людмиле Власовой и Александру Годунову.
Единственным нетанцующим главным героем стал Николай Еременко - Квинихидзе нужен был красавец.
- Я понимал, что роль будет держаться только на моей внешности, - вспоминал Еременко. - Хотел отказаться, но услышал мелодии к этому фильму и… Они были потрясающими! У меня язык не повернулся сказать «Нет». Так я оказался в ленте единственным не поющим и не танцующим героем.
ГОДУНОВ И ВЛАСОВА СЫГРАЛИ СЕБЯ
Женщины, посмотревшие фильм «31 июня», влюблялись в Николая Еременко: мол, вот это актер - сыграл историю любви без единого поцелуя! Но в том была вовсе не его заслуга: на невинной лав стори настояла Наташа Трубникова, отказавшаяся не то что целоваться, но даже прикасаться к партнеру. Зато в другой паре пылали жаркие страсти.
Легендарный танцор Александр Годунов играл самую трагичную роль в фильме - музыканта Лемисона. Его жена, прима Большого театра Людмила Власова, была своенравной леди Нинет, отвергшей его любовь. Эти двое во многом повторили сюжет картины.
Людмила тоже долго отвергала Александра. Когда они встретились, ей было 25, она была солисткой балета Большого и состояла в браке. А он, никому не известный 18-летний мальчик, только-только приехал покорять Москву из Риги. И в первый же день, увидев танцующую Милу, поклялся: «Если я чего-нибудь добьюсь, то добьюсь и ее!».
Годунов искал взаимности Власовой несколько лет. И добившись своего, став звездой Большого, не замечал никого, кроме обожаемой жены. По утрам, убегая на репетиции, Александр оставлял на подушке признания в любви. Власова хранит их до сих пор…
В фильме «31 июня» есть эпизод, когда Лемисон признается в любви леди Нинет. Та издевается над ним. И вдруг, предчувствуя трагедию, опускается на колени. Но Лемисон отворачивается и исчезает в темном коридоре. - В их жизни все произошло, как в кино, - вспоминает Трубникова.
ВЫБРАЛА РОДИНУ
Спустя полгода после премьеры фильма «31 июня» Александр Годунов во время гастролей попросил политического убежища в США. Людмила Власова, прождав его три дня в самолете (на взлетной полосе, окруженной сотнями американских полицейских, в салоне, охраняемом десятком представителей советских спецслужб), приняла решение вернуться в СССР. Одна.
«Мила, не улетай, я умру без тебя!» - кричал вслед исчезающей точке в небе Годунов.
- Вы забыли, ЧТО тогда значило эмигрировать, - много лет спустя оправдывалась Власова. - Это значило НАВСЕГДА. А я выбрала Родину: и Москву, в которой я выросла, и Большой театр, и моего брата Алика, и маму! Я знаю, что мама не упрекнула бы меня, останься я с Сашей. Но она бы тихо угасла… Я бы не смогла с этим жить.
ОНИ ВСТРЕТЯТСЯ И ПРОСТЯТ?
«Все эти люди давно умерли. Умерли не своей смертью», - говорит в финале фильма герой Этуша - хранитель древнего музея, созданного на руинах замка Перадор. И кивает в сторону скульптуры музыканта Лемисона…
…Годунов и Власова больше не виделись. Мила вышла замуж за оперного певца, Саша тоже нашел себе женщину… Кинозвезда Жаклин Биссетт распахнула перед ним двери Голливуда, помогла стать богатым. Но не сделала счастливым.
В мае 1995 Годунова нашли мертвым в собственной квартире. Ему было всего 45. Обстоятельства его смерти до сих пор покрыты тайной.
Наталья Трубникова, ставшая суперпопулярной в новогоднюю ночь 1979-го, больше не сыграла ни одной значимой роли. «В кино я превратилась в „актрису кинопроб“, - жаловалась она. - Меня смотрели, но не утверждали. Считали, что после бегства Годунова я тоже могу уехать за границу».
Побег звезды Большого театра воплотил в жизнь и страхи сценаристки Нины Фоминой: фильм «31 июня» после единственного показа положили на полку на долгих десять лет.
Этот факт рассорил режиссера Квинихидзе с композитором Александром Зацепиным: последний не мог простить, что вместе с фильмом оказалась похоронена и его музыка. «Я не буду больше с вами работать. Никогда!» - категорически заявил обиженный Зацепин.
Прекрасная музыкальная сказка закончилась хеппи-эндом только на экране. Ее создателям осталось лишь надеяться, что они встретятся и простят друг друга где-нибудь на Млечном пути, в несуществующий лунный день 31 июня.
ЛЮБОПЫТНЫЕ ФАКТЫ О ФИЛЬМЕ «31 ИЮНЯ!
Две серии фильма были сняты за рекордно короткий срок - полтора месяца (ровно столько длились отпуска главных героев). Артисты снимались ежедневно, с семи утра и до десяти вечера.
Музыку к песне «Всегда быть вместе не могут люди» композитор Александр Зацепин написал специально для Пугачевой. Но Примадонна в фильме так и не засветилась. Голосом принцессы стала 23-летняя солистка ансамбля «Музыки» Таня Анциферова. Она исполнила песню лишь один раз и тут же умчалась на гастроли. Эта черновая запись и вошла в итоге в картину.
На съемочной площадке постоянно звучала музыка. «Режиссер видел, что нам, балетным актерам, трудно играть драматические сцены, - вспоминает Наталья Трубникова. - Он понимал: когда звучит музыка, открывается наша душа, и все время включал нам гениальную музыку Зацепина. Под нее мы играли. Если присмотреться, видно, что мы двигаемся плавно, пластично даже в тех сценах, где нет танцев».