Я же знал что когда-нибудь ты устанешь любить меня.
Что когда-нибудь ты заметишь что я был мертв.
Что простреленного виска, утаить, как в горсти огня
Невозможно. Я этим огнём в порошок истёрт.
Мы с тобой заигрались в войну и попали в ад.
Я и рад бы капитулировать, но убит.
Чем больнее слова твои, тем беспомощнее твой взгляд.
Я молчу снаружи, кричу глубоко внутри…
Защищающийся стремится за камень стен,
Но чугун твоих слов тяжелее бетонных плит.
Ты крушишь мою жизнь даже азартней чем
Я когда-то сам… И тело моё хрустит.
Я устал как собака. Я стар, сед, ношу очки,
Ненавижу юнцов, что моложе хотя б на год.
И мою роговицу кромсают твои зрачки.
Но признайся сама, ты же счастлива что я мёртв?
Я не помню распутья в котором свернул не там.
Ты заметила? Я же разваливаюсь на части
Как разбитое зеркало, колотая беда.
Я все пальцы поисколол собирая осколки счастья
На ладони. Шагаю с балкона. Шипит под ногами смог.
Проклинаешь меня, кусаешь меня словами,
Держишь, тянешь наверх, бьёшь на выдох, целуешь-вдох.
И взрывается мой позвоночник двумя крылами…
Сажать деревья смотреть как они растут.
Сажать в гнездо птенцов выпавших из гнезда.
Но знать, что я сам навсегда безнадежно пуст.
Как звук струны натянутой на костях.
Ходить кругами. Выть изнутри молчать…
И запятую ставить не там, где я сам хочу.
Щеками помнить тёплые языки волчат,
В лицо которым от страха сейчас рычу.
И я смотрю как они на меня идут.
И как врастают в бумагу строчки моих смертей.
И улыбаются. Я ядовит как ртуть.
И я ужасно боюсь детей. Я. Боюсь. Детей.
Ни болезни тебе, ни здравия.
Ни улыбки тебе, ни горечи.
Ни забвенья тебе, ни яви бы.
Ни вреда тебе, да ни помощи.
Ни жены тебе, ни любовницы.
Ни отца тебе, и ни матери.
Ни сумы, ни тюрьмы, ни вольницы.
Ни доверия, ни признания.
Ни веселья тебе, ни радости.
Ни дороги тебе, ни пропасти.
Ни уныния, и ни ярости.
Ни стыда тебе, да ни совести.
Так ни дна тебе, ни покрышки бы.
Быть тебе пустотой помеченым.
Ни воды испить, ни огня добыть.
Будь ты проклят на веки вечные.
На войне всё просто. Вот ты, а вон там враги. Территория танцев смерти, свинцовых ливней.
И ладони в красном, а рядом твой друг хрипит, и прощения просит зрачками своими синими.
А вокруг автоматный кашель, фугасный свист, хруст земли на зубах, кровь запёкшаяся под ногтями.
Он затих, лежит и не дышит уже почти. Ты кричишь… и дальше помнишь уже частями.
Вот сержант, на кулак намотавший свои кишки, что б в атаку идти не мешали, путаясь под ногами,
Держит связку гранат, матерится, его штормит… Понимает, что если присядет - уже не встанет.
Вот седой мальчишка, дерущийся будто рысь, словно в нём воплотился неистовый грозный Шива,
Разорвав тельняшку и взглядом царапнув высь, исчезает под танком в багровом цветке разрыва.
Вас всё меньше и меньше, но те, кто ещё стоит, парни - крепче гранита, прочнее каленой стали.
Автомат заклинило, чёрт с ним, хватаешь штык, а сломается штык, станешь грызть и топтать ногами.
Голова как вата, в ушах колокольный звон, ты ползёшь вперёд и не чувствуешь что контужен.
Атеисты тоже крестятся под огнём… В землю падает мясо, к небу взлетают души.
Мой Бог, ты слышишь, мне здесь так тесно что стены вздулись.
Мой Бог, ты знаешь, я каждый вечер смотрю на небо,
Прошу, пошли мне заряд картечи, медвежью пулю…
Мой Бог, ответь мне, но только честно. Тебя ведь… нету?
Я - гобелен на седом кирпиче стены. Ты - моя красная нить, его основной узор, ангел, удобно сидящий на острие иглы, не подлежащий обжалованию приговор. Чёрт побери, мне кажется я горю. Нечем дышать, не могу отвести глаза. Вместо души добела раскаленный прут. Я не хочу, не могу, я не стану смотреть назад! Пламя волос намотанных на кулак, тело - струной попавшей во власть смычка, я - твой вернейший пёс, я - твой злейший враг, пальцы дрожащие на спусковых крючках! Где твои крылья? Расправь их, малышка-Рысь… Просто закрой глаза и скользи на звук, ветром баюкающим в ладонях парящий лист… наши пути расходятся там, внизу.
Не задерживая взгляда на одном и том же месте
Вижу даль, и то что рядом, вижу врозь и вижу вместе.
Вижу дно в пустом стакане, шарик перекати-поля,
Облака под сапогами и звезду на небосклоне.
Тёплый бриз над синим морем, лёгкий ласковый и нежный,
Свежий, пахнущий простором, кораблями и надеждой.
Вижу нас. Мы в этом лете, захлебнулись чудесами.
Я дарил тебе рассветы, возносил на пьедесталы.
И восторженно, до дрожи, жадно пил тебя глазами.
Это время не вернёшь, но мы же этого не знали.
Вижу, робких, скороспелых, суетливыми губами,
Поцелуев неумелых под фонарными столбами
Беззастенчивую жадность. Вижу, как касаясь в танце,
Две души в одну сплетались, словно скрещенные пальцы.
Как торжественно и честно, быть клялись навечно рядом.
На одном и том же месте не задерживая взгляда.
Как друг в друге утопали, без остатка растворяясь,
Исчезали. Исчезали. Просыпались. Просыпались…
Я танцую под дождём
Обречённо-неуклюже.
И кричало в мутных лужах
Отражение моё.
Я не добрый и не злой,
Сердце настежь, маски прочь! и.
Ненадолго этой ночью
Дайте мне побыть собой!
Но в молчании немом,
И в веселии угрюмом,
Заменю шаманский бубен
Я тяжёлым топором!
Небо с вспоротым нутром,
Заметалось хаотично.
Дайте мне бензин и спички,
Я залью его огнём!!!
Я танцую под дождём.
Раз к моей безумной пляске
Все живые безучастны.
Значит мёртвые-подъём!!!
Нет меня и не было никогда.
Соль-слеза на вкус горька как полынь-трава.
Зеркала слепы, видишь, нет меня в зеркалах!
Если нет меня, кто попомнит мои слова?
Мне бы вспять, да насмерть спутаны берега.
Время-ручеек, море-окиян, время-путь-река.
Не оставит след, не увязнет в песке нога.
Я б и дальше плыл. Только утонул. Сам не знаю как.
Кто тебя видит когда ты приходишь ночью?
В час предрассветный, который зовется волчьим,
Вязким туманом прохладным, густым, молочным,
Ломящим зубы как свежая кровь берёзы.
Кто тебя слышит когда ты поёшь мне песню?
Шёпотом серебристым, льдистым и бестелесным,
Дятел-желна, этот звонкий лесной маэстро,
Снова испортил нам песню, да ну и чёрт с ним…
Ты никогда не входишь без приглашения,
Не надеваешь серебряных украшений,
И почему-то боится тебя священник
Слышавший всё же как пела ты мне и звёздам.
Чувствую теменем мрамор твоих коленей,
Тень моя пахнет как губы твои, сиренью.
Ты черепашьим, русалочьим частым гребнем
Волосы мне расчешешь, теряю воздух…
И безнадежно запутавшись в серых буднях,
Было совсем не трудно-поверить в чудо.
Только один оставшись я снова буду
Просто сгоревший бессмысленно, мёртвый порох.
Скоро рассвет, я держу тебя что есть мочи.
Я под ногами не чувствую твёрдой почвы.
Не уходи, я люблю тебя очень-очень.
Если пущу, знаю, станешь одной из многих…
Мне чуть-чуть не хватило собственного огня,
Чтобы вспыхнуть порохом и всё здесь к чертям спалить,
У глубокой раны сложнее стянуть края,
И совсем нереально её без следа зашить.
Лабиринт этих улиц, на чём свет стоит, кляня,
Покатившись с ног, получивши удар под дых,
Поднимаясь с колен и упрямо голову наклоня,
Понимаешь, сильнее всего бьют всегда своих.
И за шторы век, смотришь будто в себя, назад,
Видишь яркий лучистый и тёплый далёкий свет,
Но не можешь о нём ни единой душе сказать,
Потому что сейчас есть пламя, а света нет.
Можно, скомкав страничку, набело переписать,
И одну за другой горы дров ломать сгоряча.
Можно крылья картонные ножницами искромсать,
Научившись рубить Гордия узлы, сплеча.
Видишь жалкую тень, так похожую на меня,
И на дом саламандры? Трепещущий как свеча.
Зачерпни ладонями эту плоть от плоти огня,
Забери себе часть. Иначе сгорю к чертям.
Рыжий ангел, с глазами и крыльями цвета небес в грозу,
Хорошо что теперь между нами тысячи грёбаных километров,
Ты летаешь, ласкаешься с ветром, смеёшься, я-кровью истёк внизу,
И скорее всего, я, как всякая нечисть, сгорю под лучом рассвета…
Помнишь, ты прошептала «изыди» губами оттенка Шато Д’Эсклан?
И прижалась так сильно и крепко, казалось, куда уж ближе…
А потом… от тебя я, по самую гарду, в лопатку словил кинжал!
Понимаешь теперь, почему я вас, ангелов, ненавижу?
Я распахнул настежь все
двери,
Расколотил камнем все
окна,
В подвале я заложил
бомбу,
Вот только сам не успел
выйти…
Чужую маску я напрасно
примерил.
Теперь вот прячу душу за очков
стёкла.
Но ставят, ставят на неё
пробу
Я, скажем прямо, так себе
критик,
Под треск свободы рвущейся
в клочья
Вдвойне наивней, за спиной картон
крыльев,
Когда живёшь ты в основном
ночью,
А на ладонях почему-то нет
линий,
Когда в стакане душу
полощешь,
Насквозь пропитанную чужой
пылью.
В подвале бомба.
Хочешь-не хочешь.
Но эта сказка рвётся стать
былью…
Заплети в мою косу бусы рассветных дрём,
Я позволю твоим губам, из моих глазниц,
Выпить звёзды насухо, допьяна, а потом
Птичий клин, обезумевшей тетивой, нас подкинет ввысь.
Мы срастемся крыльями, воздух хватая ртом,
Ты обнимешь меня, мой нежный душитель-сфинкс,
Обнаженного сердца трепещущий, хрупкий ком
Я, не дрогнув, подставлю стрелам твоих ресниц.
Эти плечи наощупь, тончайшая зыбь песков,
Эти губы на вкус-долгожданный и свежий бриз.
Я, твой голос узнаю из тысячи голосов,
Я на запах твоих волос, как щенок на свист,
И зажмурившись, неуклюже, к тебе, к тебе!!!
Я готов умереть, но ползти за тобой след в след,
Что б в глазах твоих раствориться как соль в воде,
Я живу тобой! Без тебя меня просто нет…
Порвётся там, где изначально непрочно.
Кто слышал как поют ангелы?
Сквозь запах мяты и дождя, ночью,
Я наблюдал как вниз они падали.
С овчинку небо, там, видать, тесно.
И рай закрыт, и может так статься,
Что раз уж ангелам там нет места,
Тогда и нам нет смысла ввысь рваться.
Они тонули в крике и пламени,
Окрест себя усыпав всё пеплом,
Они ломали крылья о камни,
А небо было глухо и слепо.
И стать святым сегодня ночью несложно.
Но не пристало, мне, язычнику, каяться,
Обременять себя ещё одной ложью,
Коль не приучен измала кланяться.
Под ломкий ритм своего пульса,
Танцую вальс, а может быть танго?
Нет цвета у дождя и нет вкуса,
И был отвергнут небом мой ангел.
На дне стакана боль моя спрятана,
Душа суровой нитью проштопана.
Ветха материя сердечного клапана,
Как старый коврик, сапогами истоптанный.
Но пьяным хрипом из груди рвались
Слова простые, что острей бритвы.
Стиралась, таяла истончаясь,
Грань меж проклятием и молитвой.
И мне уже, увы, не стать прежним.
И совесть пыльную не оттереть щёлоком,
В дугу согнут моей души стержень,
Я за собой его тащу волоком.
Сложив покорно за спиной крылья,
Сквозь ночь сияя как шальной факел.
Легенда, ставшая на миг былью.
Один средь многих, падал мой ангел.