нет, я совершенно не с теми кто верит в «последний раз»,
я из тех сумасшедших, что дают очередной шанс,
я из тех несуразно влюблённых в ключицу, взгляд, заводной смех,
я из самых что ни наесть обречённых,
и если птенец вывалился из гнезда, то я из тех
кто поднимает его, кладёт обратно, целует в покатый лоб,
сплетает руки в нервный дрожащий клубок,
и ждёт…
чего-то всё время ждёт.
я из породы дворняжек, самых простых и честных,
они знают всю боль увечий телесных,
они помнят как тот кто любит - ну или делает вид -
может ударить, прижать, сдавить.
я душевно больной инвалид,
и меня это часто злит.
[но мой укус смертелен и ядовит]
у меня острый недостаток времени,
я не успеваю продумать свой последующий ход.
кажется, это зовётся цейтнот.
со мной постоянно много хлопот,
и если вся жизнь - кино.
то я - самый запоминающийся эпизод.
нет, я не с теми кто предал, ушёл и сдался,
я так не делала даже когда мне было пятнадцать
и казалось /так глупо казалось/
что ни черта уже не дождаться.
что стоит только сорваться,
заплакать, показать слабину,
к кому-то живому прижаться -
тебя тут же сожрут, а остатки растащат бродячие псы.
нет, я давно не с теми, кто складывает минуты в часы.
прикосновения - в акты бесполезного «продолжения рода»,
я, наверное, из тех каноничных уродов,
которые, получив по носу тысячи раз подряд,
будут верить что кто-то их ждёт и рад,
их видеть, слушать и обнимать.
я из той породы дворняжек, которых даже если и пнули -
они продолжают ждать…
Я - гобелен на седом кирпиче стены. Ты - моя красная нить, его основной узор, ангел, удобно сидящий на острие иглы, не подлежащий обжалованию приговор. Чёрт побери, мне кажется я горю. Нечем дышать, не могу отвести глаза. Вместо души добела раскаленный прут. Я не хочу, не могу, я не стану смотреть назад! Пламя волос намотанных на кулак, тело - струной попавшей во власть смычка, я - твой вернейший пёс, я - твой злейший враг, пальцы дрожащие на спусковых крючках! Где твои крылья? Расправь их, малышка-Рысь… Просто закрой глаза и скользи на звук, ветром баюкающим в ладонях парящий лист… наши пути расходятся там, внизу.
Я танцую под дождём
Обречённо-неуклюже.
И кричало в мутных лужах
Отражение моё.
Я не добрый и не злой,
Сердце настежь, маски прочь! и.
Ненадолго этой ночью
Дайте мне побыть собой!
Но в молчании немом,
И в веселии угрюмом,
Заменю шаманский бубен
Я тяжёлым топором!
Небо с вспоротым нутром,
Заметалось хаотично.
Дайте мне бензин и спички,
Я залью его огнём!!!
Я танцую под дождём.
Раз к моей безумной пляске
Все живые безучастны.
Значит мёртвые-подъём!!!
Нет меня и не было никогда.
Соль-слеза на вкус горька как полынь-трава.
Зеркала слепы, видишь, нет меня в зеркалах!
Если нет меня, кто попомнит мои слова?
Мне бы вспять, да насмерть спутаны берега.
Время-ручеек, море-окиян, время-путь-река.
Не оставит след, не увязнет в песке нога.
Я б и дальше плыл. Только утонул. Сам не знаю как.
Кто тебя видит когда ты приходишь ночью?
В час предрассветный, который зовется волчьим,
Вязким туманом прохладным, густым, молочным,
Ломящим зубы как свежая кровь берёзы.
Кто тебя слышит когда ты поёшь мне песню?
Шёпотом серебристым, льдистым и бестелесным,
Дятел-желна, этот звонкий лесной маэстро,
Снова испортил нам песню, да ну и чёрт с ним…
Ты никогда не входишь без приглашения,
Не надеваешь серебряных украшений,
И почему-то боится тебя священник
Слышавший всё же как пела ты мне и звёздам.
Чувствую теменем мрамор твоих коленей,
Тень моя пахнет как губы твои, сиренью.
Ты черепашьим, русалочьим частым гребнем
Волосы мне расчешешь, теряю воздух…
И безнадежно запутавшись в серых буднях,
Было совсем не трудно-поверить в чудо.
Только один оставшись я снова буду
Просто сгоревший бессмысленно, мёртвый порох.
Скоро рассвет, я держу тебя что есть мочи.
Я под ногами не чувствую твёрдой почвы.
Не уходи, я люблю тебя очень-очень.
Если пущу, знаю, станешь одной из многих…
Мне чуть-чуть не хватило собственного огня,
Чтобы вспыхнуть порохом и всё здесь к чертям спалить,
У глубокой раны сложнее стянуть края,
И совсем нереально её без следа зашить.
Лабиринт этих улиц, на чём свет стоит, кляня,
Покатившись с ног, получивши удар под дых,
Поднимаясь с колен и упрямо голову наклоня,
Понимаешь, сильнее всего бьют всегда своих.
И за шторы век, смотришь будто в себя, назад,
Видишь яркий лучистый и тёплый далёкий свет,
Но не можешь о нём ни единой душе сказать,
Потому что сейчас есть пламя, а света нет.
Можно, скомкав страничку, набело переписать,
И одну за другой горы дров ломать сгоряча.
Можно крылья картонные ножницами искромсать,
Научившись рубить Гордия узлы, сплеча.
Видишь жалкую тень, так похожую на меня,
И на дом саламандры? Трепещущий как свеча.
Зачерпни ладонями эту плоть от плоти огня,
Забери себе часть. Иначе сгорю к чертям.
Я распахнул настежь все
двери,
Расколотил камнем все
окна,
В подвале я заложил
бомбу,
Вот только сам не успел
выйти…
Чужую маску я напрасно
примерил.
Теперь вот прячу душу за очков
стёкла.
Но ставят, ставят на неё
пробу
Я, скажем прямо, так себе
критик,
Под треск свободы рвущейся
в клочья
Вдвойне наивней, за спиной картон
крыльев,
Когда живёшь ты в основном
ночью,
А на ладонях почему-то нет
линий,
Когда в стакане душу
полощешь,
Насквозь пропитанную чужой
пылью.
В подвале бомба.
Хочешь-не хочешь.
Но эта сказка рвётся стать
былью…
Порвётся там, где изначально непрочно.
Кто слышал как поют ангелы?
Сквозь запах мяты и дождя, ночью,
Я наблюдал как вниз они падали.
С овчинку небо, там, видать, тесно.
И рай закрыт, и может так статься,
Что раз уж ангелам там нет места,
Тогда и нам нет смысла ввысь рваться.
Они тонули в крике и пламени,
Окрест себя усыпав всё пеплом,
Они ломали крылья о камни,
А небо было глухо и слепо.
И стать святым сегодня ночью несложно.
Но не пристало, мне, язычнику, каяться,
Обременять себя ещё одной ложью,
Коль не приучен измала кланяться.
Под ломкий ритм своего пульса,
Танцую вальс, а может быть танго?
Нет цвета у дождя и нет вкуса,
И был отвергнут небом мой ангел.
На дне стакана боль моя спрятана,
Душа суровой нитью проштопана.
Ветха материя сердечного клапана,
Как старый коврик, сапогами истоптанный.
Но пьяным хрипом из груди рвались
Слова простые, что острей бритвы.
Стиралась, таяла истончаясь,
Грань меж проклятием и молитвой.
И мне уже, увы, не стать прежним.
И совесть пыльную не оттереть щёлоком,
В дугу согнут моей души стержень,
Я за собой его тащу волоком.
Сложив покорно за спиной крылья,
Сквозь ночь сияя как шальной факел.
Легенда, ставшая на миг былью.
Один средь многих, падал мой ангел.
Я распят на кушетке стреноженной белкой-летягой
В храме войлочных стен и железных оконных решёток,
Ты, воздушные замки мои позакутала в белые флаги.
Но меня не обманет отныне твой вкрадчивый шёпот.
Ты вцепившись мне в душу клыкастым бойцовым терьером,
Так настойчиво рвёшь из меня эту психофрению, и Если б мог я, давно бы разбил себе темя об стену.
В тот же самый момент как дошло что ты сделала с крыльями!
Ну? Зови санитаров! Сожги мне извилины током!
Или дай передышку моим излохмаченным нервам…
Отключи провода, обещаю не прыгать из окон,
Хочешь, я поклянусь что вчерашний прыжок был последним?
Это ты мне внушила что я слишком тяжек и грузен,
Что б взлетать с подоконника в стылую вьюжную зиму!
Это ты завязала мне крылья в смирительный узел!
И нутро мне травила проказой ветров Хиросимы.
Не смотри мне в глаза! Наши взгляды как тушь и бумага,
На которых резвился свихнувшийся дядюшка Роршах…
Я маячу в окне обезумевшей белкой-летягой,
В храме войлочных стен и железных оконных решёток …
Думаешь, легко не щурясь, молча, ожидать выстрела,
Когда колотит дрожь, а спину заливает ледяным потом?
Пять, четыре, три,-служивый, ты ведь тоже из рабов чисел?
Носишь крестик, богу молишься, а ходишь на поклон к чёрту.
Ты меня своим аршином лезешь по себе мерить?
Волк не станет по команде, за тарелку щей, лаять.
Небо, из моих зрачков, рычит и скалится седым зверем,
Но оно тебя не видит и не отражает.
Два, один-Огонь!-ты знаешь, твой огонь-ветер.
Он такой же быстрый, но вдобавок обжигает.
Тень, танцуя умирает в белом, не-живом, свете,
Кажется, что падаю, а чувствую что взлетаю.
Там внизу, теперь пустая оболочка. Этот
Нервничает, быстро курит, много суетится.
И меня не видит, все они в конце всегда слепнут.
Кружит стая тех, кто, без пяти минут, как я-птицы.
Я наверное умер и это по ходу ад.
Я ведь к этому шёл через бездну бесцветных дней.
Принимая как данность впитавшийся в душу яд,
Добываемый мной из текущих по венам змей.
Я наверное умер и это по ходу ад…
Я один, а вокруг только ветер и бесконечный дождь.
Я стакан за стаканом, тринадцатый день подряд
Пью, пытаясь на время унять нутряную дрожь!
Я наверное умер и это по ходу ад…
Сзади, в липком тумане, тоскливо чадят мосты.
Только нету котлов здесь, и грешники не кричат.
И с чертями своими я как-то давно на «ты».
Я наверное умер и это по ходу ад.
Здесь реальны закрытые двери, запястий боль,
И сквозь горло толкаемый сиплый, бессильный мат.
И висок, с желтой пулей венчающий старый кольт.
У меня есть луна и цепь. Есть луна. И цепь. Восемнадцать шагов по кругу если идти внатяг.
Есть забор за которым я чую и лес, и степь, и детей, что-то знающих о летящих в меня камнях.
У меня есть Бог! Бог даёт мне еду и кров. И ошейник, до шкуры протёрший густую шерсть.
И свободы периметр-трижды по шесть шагов… на цепи. Возле будки. Где толком ни лечь, ни сесть,
Сквозь кинжальный булат желтоватой кости клыков, с переливистым лаем, унылая волчья песнь
Рвётся в небо ночами, мою будоражит кровь… Но мой бог не выносит песен…
Так что меня держит здесь?!
Цепь? забор? Или вздорные детские голоса от которых мурашки по коже и горлом рык.
Я, свернувшись клубком, притворяюсь мёртвым, закрыв глаза, и молюсь что бы мне не попался никто из них.
Я виляю хвостом… Эй, смотрите, это идёт мой Бог! Так срастался, возможно, с карающей дланью разящий меч.
У меня есть долг. У меня есть священный долг. Защищать и хранить. Не пытаясь. Себя. Сберечь.
Воздух дикого озера пьян и тих, даже слышно, как бьётся в сосудах кровь,
В глубине, что прозрачнее, чем стекло, вызревают икринки полярных звёзд,
Позабыв про жажду и нервный тик, я шепчу-Глубина, глубина, я-твой!
И она целует меня в висок, и рычит, и пронзает меня насквозь.
Этот берег не знал языков костра, и песок не касался открытых ран.
Я истратил весь воздух, пока достиг глубины, где все мысли сплелись в одно,
Забери себе и любовь, и страх, дай взамен покоя и серебра!
Я и рад бы всплыть, да не хватит сил. И мне кажется, я уже вижу дно.
Я - реликт. Мой плен - тишина и лёд. Мне плевать и на холод, и на тепло.
Уроборос не в силах сомкнуть кольца и никак не ухватит себя за хвост,
Время смёрзлось, застыло и не течёт, если взять эту догму за эталон,
То навряд ли теперь моего лица оцарапать колючкам полярных звёзд…
Было холодно, было тихо…
Крыльев цвета каленой стали
мы зрачками ловили блики,
безраздельно сплетясь корнями.
Плохо - это еще не «лихо».
Двое - это еще не «стая»,
в небе лютом, седом и диком,
и усеянном сплошь камнями…
Мне ль ты хохотом скоморошьим
или звоном кандальным станешь?
Может, это мне только снится?
Можно ль вечно сквозь небо падать?
Если нужен я хоть на грошик -
бросишь?
Скопишь?
Подашь?
Подаришь?..
Я дышу на твои ресницы.
Снег на них не желает таять…
Если хочешь, открою тебе секрет, сядь удобнее и повторяй за мной!
Впрочем, ты ведь знала всегда о том, только вслух сказать не могла никак,
Ни тебя, ни меня, и в помине нет! Что ж теперь, крест накрест трясти рукой?
Темноты боишься? Так стань огнем! Пламя-лучший способ рассеять мрак.
Слишком мало правды в моих словах? В чём же дело? Давай, загляни за дверь!
Что тянуть? Сомневаясь, ждать пока черновик сгорит? Не смеши меня!
Что ни слово-дым, что ни слово-прах. Ты мне верила? Значит и ныне верь!
Тени прясть несложно свечой в руках. Бог простит, мы ведь всё же ему родня.
Очень хрупкое небо. Ты помнишь, как томно хрустело оно на моих плечах?
Я и сам понимаю, всё дело в нём. Наших звёзд не заставить сиять анфас!
Нас не держат стены, нам было домом любое место где есть очаг.
Но запомни, леди, мы все живём слишком поздно, чтоб в сказку суметь попасть.
Но откуда такая тоска в глазах? Погоди, не плачь! Не рыдай взахлёб!
Кто тебе сказал, что такой как я может жить всерьёз? Что ещё за дурь?
Видишь, я не справляюсь сам. Мы несёмся вскачь. Словно пуля в лоб.
Ноги, вот, связал… раз! и нет меня! Поджигай запал! я. ещё. вернусь.