— Валентина Даниловна, вы же меня не любили. Вы же мне сами звонили, говорили, что Рома Дашку заберет, если я квартиру не соглашусь разделить, — не сдержалась и напомнила Лиза.
— Ох, много ты в любви то понимаешь! Любишь — не любишь, плюнешь, поцелуешь! Дашку напугала! Девчонка вон в лице переменилась! Да разве я могу в стороне стоять? Ты же мать! Мужик нужен? Так ешь давай! Кто на твои кости позарится? Ни груди, ни жопы.
— Валентина Даниловна, скажите мне, я не понимаю. Зачем вы приехали? Вы же всегда на стороне Ромы были. Сейчас ведь все, как вы хотели. От меня избавились, Рома квартиру разделил, у него новая жизнь…
— Я тебе так скажу. Ромка мне хоть и сын, но и ты мне не чужая. Да разве бы я позволила мужику так с собой поступить? Он у тебя квартирку то отхряпал? Отхряпал. Проблядушку себе завел? Завел. А ты чего? Легла, и нате вам. Помирай — не хочу. Ты же баба. Да я бы своему мужику глотку за такое перегрызла. Один раз сковородой бы маханула, другой бы раз он подумал, как на меня рот разевать раскрывать. Я тебе так скажу — квартирку свою и дачу я на Дашку записала. Документики у меня лежат, новенькие. Вот как надо с мужиками. Он тебе раз, а ты ему два.
— Вы же сами говорили, что Рома найдет себе новую жену и у него будут другие дети, ваши внуки. Я не понимаю…
— Ну вот, сегодня уже получше, — радовалась свекровь, решительно раздвигая занавески в Лизиной комнате и заставляя ее встать. — Дашка уже не с трупом ходячим живет, а всего лишь со скелетом. Скоро ты у меня в магазин начнешь ходить. Ох, я б тебя забрала к себе. Щас, у Дашки каникулы будут, так поедем. На даче быстро выправишься. В огороде покопаешься, так и аппетит придет. А земля всю хворь через руки заберет. Зря ты цветы не любишь. Это ж тоже лечение — тут перекопаешь, тут пересадишь и радуешься, когда росточек пробивается. Ты ж меня напугала, как Сусанин немцев! Я ж пуганая, а и то за сердце схватилась, когда тебя увидела. — Валентина Даниловна сидела напротив Лизы и смотрела, как та ест сырники.
— Поляков, поляков, Валентина Даниловна, — поправила Лиза и не смогла сдержать улыбки. — Сырники очень вкусные, кстати.
— Да хоть французов! — радовалась свекровь. — Ты это чё удумала? Дашку сиротой оставить? Жрать она перестала. Посмотри на себя — покойники и то краше выглядят. Я ж думала, ты фифа, а ты тряпка, тьфу. Нашла из-за чего убиваться! Из-за мужика! Да растереть и выплюнуть! У тебя ж ребенок есть, какого рожна тебе еще нужно? Да ради ребенка на переломанных ногах побежишь поползешь! А ты нате примите — легла и помирает. Самое простое выбрала. Не, мил моя, я тебе через Дашку все равно свекровка, хоть и бывшая, так что уважь и не корчись. Ты у меня козой будешь сказать!
…Валентина Даниловна поселилась в их квартире, и тут же все стало так, как прежде. Валентина Даниловна стирала, гладила, снова стирала. Из кухни пахло свежеприготовленной едой. Все подоконники оказались уставлены горшками, тазиками и поддонами с рассадой. На кухне под столом громоздились две здоровенных пятилитровые канистры с водой для полива. В ванной пирамидкой выстроились ковшики, а на кухне — новые кастрюли и сковородки. Дашка стала рано приходить из школы, улыбаться, лепить с бабушкой пельмени, рассказывать о школе. Лиза под присмотром свекрови завтракала, обедала и ужинала. Покорно соглашалась выпить какие то вонючие настойки и вырезать чашкой кружки из теста на пельмени. Они стали часто собираться на кухне — Валентина Даниловна раскатывала тесто, Лиза вырезала кружочки, Дашка раскладывала начинку и лепила. Пельмени, пирожки, слойки, ватрушки. Потом свекровь разрешала Лизе пойти в комнату и отдохнуть. В квартире все время пахло печеным, и Лизе постоянно нестерпимо хотелось есть. Свекровь поселилась в Дашиной комнате, куда поставила старую раскладушку. Лиза бы не удивилась, если б узнала, что Валентина Даниловна привезла ее из Заокска.
Иногда Лиза слышала, как свекровь разговаривает с Ромой — раздраженно, сердито. Лиза только диву давалась. Она не спрашивала, надолго ли приехала свекровь и с чем связана ее забота о ней, невестке, которую она терпеть не могла и только мечтала от нее избавиться. Лиза вообще решила ничего не спрашивать, чтобы ничего не знать…
— Ты мне чего девку то пугаешь? — весело спросила свекровь, тыкая в сковородку ножом. Лиза с ужасом и восторгом подумала, что свекровь положила в яичницу еще колбасы и помидоров, отчего нестерпимо стал болеть желудок, требуя горячей еды. — Когда мне Дашка позвонила, я мигом собралась подпоясалась. В пять утра, на первом автобусе прикатила! Сначала к Ромке заскочила — сумку закинула, а потом сразу к тебе. Так, давай, ешь наворачивай. Чтобы все съела, я смотреть буду. — Свекровь шмякнула на тарелку яичницу.
Лиза начала есть, ее не пришлось уговаривать. Валентина Даниловна намешала ей в кружке чаю — крепкого, сладкого — и проследила, чтобы Лиза выпила.
— Вот и молодца! А то говорят, что ты не жрешь ничего! Да когда кто-нибудь приготовит, подаст, да еще и посуду после помоет, так чего ж не съесть? Правильно я говорю?
После сытного завтрака Лиза начала оплывать, оседать и, если бы не свекровь, свалилась бы под стол. Желудок продолжал болеть — теперь уже не от голода, а от непривычного чувства сытости. Опять подступила тошнота, Лиза стала шумно дышать носом.
— Ну мать перемать, ну ты устроила. — Свекровь дотащила ее до кровати и уложила. — Ядрена кочерыжка, — причитала она, — да что мне с тобой делать то? Я ж не поверила сначала, думала, ты дурку включила…
— Спасибо, Валентина Даниловна, — пролепетала Лиза.
— За что спасибо то? Я тебе чё, денег дала? — хмыкнула свекровь.
Лиза уснула. Теперь уже спокойно, как спят после сытного обеда…
…Когда Лиза открыла глаза, ей показалось, что она умерла. Или дрема длилась так долго, что уже не проснешься. Никогда. Лиза делала вид, что еще спит, пытаясь определить по звукам и свету, есть ли кто дома и какое сейчас время суток. И вдруг она увидела то, чего раньше не было. На подоконнике стоял цветок в небольшой кадке. Алоэ — развесистое, уверенное, не цветок, а загляденье. Лиза точно помнила, что ни одного комнатного растения в ее квартире не было. Откуда взялся этот цветок? Неужели Дашка настолько пошла в ту породу, что решила заняться разведением комнатных растений? Лиза закрыла глаза, надеясь, что цветок испарится, открыла снова — тот стоял на месте. Лиза скосила взгляд на тумбочку — там, под чашкой, появилась вязаная салфетка. Лиза уже поняла, что означает появление в доме алоэ и салфетки, но надеялась, что это сон, дурной сон. Когда из кухни запахло яичницей, Лиза не выдержала. Встала и пошла на кухню.
— Ну, ешь твою вошь! Я ж говорила, что на меня ты точно среагируешь! — Валентина Даниловна подошла к Лизе, ткнула ее в бок, сжала, изображая объятия, и усадила за стол. Лиза подчинилась, все еще надеясь на то, что бывшая свекровь ей снится. И сейчас она во сне съест яичницу, о которой так долго мечтала, а потом проснется и никого в квартире не будет. Или уже наконец умрет, и в том месте, куда она попадет после смерти, Валентины Даниловны точно не будет…
…Лиза плохо помнила, как устраивалась на новой квартире. Мебель собрали абы как, на скорую руку, — дверцы в шкафах отваливались, кровать едва поместилась в комнате. Все как-то впихивали, вставляли, приделывали, прилаживали. Роскошная кованая мебель никак не вписывалась в новые квадратные метры. Лизе было плевать. Полина и та больше переживала, что-то просила передвинуть, переставить.
В коридоре громоздились неразобранные коробки. Каждый вечер Лиза давала себе слово встать рано утром и разобрать вещи. Но утром у нее не было никаких сил. Она даже не помнила Дашку в то время. Наверное, она все-таки ходила в школу, но где ела, что делала после уроков, Лиза не знала. Она не готовила. Оставляла на тумбочке деньги, чтобы Дашка могла купить себе еды. Не звонила, не знала, сколько у Дашки уроков, есть ли дополнительные. Лиза просыпалась утром, пила кофе, смотрела телевизор, читала. Ближе к двенадцати принимала душ, переодевалась, мыла накопившиеся чашки, снова пила кофе. В три ложилась и спала до пяти. Каждый день. Ничего не могла с собой поделать — в три часа она даже стоять на ногах не могла, ее шатало, и кружилась голова. До сна она вяло поглядывала сериал и почти начала разбираться в сюжете. В пять Лиза просыпалась от голода — делала себе бутерброд, жарила яичницу, выползала в магазин за молоком, опять смотрела телевизор, пыталась что-то погладить, запускала стиральную машинку. В десять она отчаянно хотела спать. Следующий день был похож на предыдущий. Просыпалась рано, часов в шесть, — читала, пила кофе, а в семь полвосьмого засыпала и уже не слышала, как Дашка вставала и уходила в школу.
Лиза все ждала, что дочь объявит, что хочет жить с папой. Но Дашка молчала, стойко перенося переезд и развод родителей. Даже если она и переживала, с матерью не делилась своими мыслями. А Лиза и не лезла ей в душу.
— Поговори с ней, — убеждала подругу Полина.
— Зачем? Это бессмысленно. Она говорит или «да», или «нет», или молчит, — отвечала Лиза. — А еще сидит все время в наушниках. Мне хочется только одного — подойти, сорвать с ее головы наушники, разбить компьютер и забрать телефон.
— Она подросток. Это нормально.
— Это ненормально. Как и все, что происходит. Все стало ненормальным, когда я вышла замуж за Рому.
— Время лечит. Тебе нужно выйти на работу.
— Если ты еще раз произнесешь какую нибудь банальность, я перестану с тобой общаться…
…Наконец нашёлся подходящий размен. Роме квартира очень понравилась-большой метраж, можно сделать даже двушку из неё. Лизе досталась квартира с комнатами, похожими на пенал. Почему они такие длинные? Риелтор что-то говорила о том, что комнаты можно переделать, но Лиза «собаку съела» на дизайне при оформлении квартиры, понимала, что ничего сделать нельзя. Зачем? Дашке все равно, в какой конуре жить. И ей, по всей видимости, тоже. Она согласилась. Начались сбор и упаковка вещей.
Лиза позвонила Полине:
— Помоги, я сама ничего не могу решить.
Полина приехала. Она же заказала коробки, упаковочную пленку, скотч, мусорные пакеты, все, что требуется для переезда, и все, о чем даже не подумала Лиза.
— Мне это нужно? — спросила Лиза, сидя над раскрытыми фотоальбомами.
— Конечно. Смотри, здесь Дашка маленькая, здесь ты очень красивая.
— Может, мне вырезать Рому со всех фотографий? Кажется, так делают после развода?
— Ты шутишь? Лучше упаковывай посуду. Иначе мы за месяц ничего не соберем.
— А мне нужна эта посуда или купить новую?
— Давай заберем пока эту, а там видно будет. Захочешь, купишь новую.
— Я не знаю, что делать с книгами.
— А Рома? Он их хочет забрать?
— Не знаю. Он сказал, что я могу брать все, что захочу.
— Тогда книги забираем.
— Надо обязательно забрать коврик из ванной. Он мне нравится.
— Да, как скажешь.
Пока Полина руководила грузчиками — выносили кухню, холодильник, стиральную машинку и шкафы, Лиза упаковывала мелочи — коврики, шкатулки, подносы, блюда для фруктов и корзинки для мелочей.
Рома попросил разрешения забрать диван из гостиной и телевизор…
…Рома, прежде равнодушный к квартирным делам — всем всегда занималась Лиза, — всех замучил. Ему не нравились предложенные варианты — одна квартира выходила на дорогу, было шумно, другая была отвергнута по причине маленькой кухни. Он измучил всех риелторов бесконечными уточнениями: «А если окна открыты, то дорогу слышно? Насколько сильно слышно? Если окна выходят на одну сторону, то душно? Насколько душно? И все-таки — при открытых окнах слышен шум трассы?» Лиза поставила только одно условие — остаться в этом районе. Дашке удобно добираться до школы, да и ей привычно. Но Рома, как выяснилось, тоже не собирался переезжать на другой конец города.
— Мы будем жить на соседних улицах? — съязвила Лиза.
— Что? Почему? — не понял Рома. — Если тебе не нравится, можем в другом районе поискать для вас с Дашкой.
— Дашка учится здесь. В другой район должен ехать ты.
— Я не хочу. Тогда мы будем редко видеться с Дашкой. А если рядом, то она всегда сможет ко мне зайти.
Лиза устала от людей, от хождений, просмотров, от Ромы, от коробок с вещами, сборов, от себя, наконец. И была согласна на все, лишь бы этот ад кончился. В тот период у нее и появились мысли о суициде или тяжелой болезни. Лиза мечтала о больнице, где было бы тихо, спокойно, где она смогла бы выспаться и не думать ни о каком разводе. Ей даже пришло на ум, что Рома не стал бы разводиться, если бы она тяжело заболела. Она представляла себя лодкой, которую несет по течению. Ненависти она уже не испытывала, только дикую усталость, глубокую обиду и жалость к себе. Ей очень хотелось, чтобы ее кто-нибудь пожалел…
…Лиза нажала отбой. Вдруг ей стало страшно. Ведь Дашка и вправду могла выбрать отца. Остаться с ним. Назло ей. Отомстить, как могут мстить подростки — жестоко, необдуманно, неосознанно.
Лиза подошла к Дашиной двери, но в последний момент остановилась. Спросить, чтобы услышать от Дашки подтверждение слов свекрови? Нет.
Когда вечером пришел Рома, Лиза ему сказала:
— Я согласна на раздел имущества. Надеюсь, ты сможешь после этого спать.
Рома если и был удивлен ее согласию, то виду не подал.
— Я буду тебе помогать. И Даше, конечно. Я ведь смогу ее видеть в любое время?
— Конечно.
— И ты будешь ее отпускать… к бабушке?
— Да. Это все требования?
— Спасибо.
Лиза медленно, но исступленно начала ненавидеть мужа. До дрожи в руках. Когда она подписывала документы, ее трясло от слепой ярости. И она жалела только об одном: что раньше не бросила Рому, сохраняя видимость семьи. Задним умом все умные.
Пока оформлялись бумаги, нанимался риелтор для раздела имущества, Лиза жила как прежде. Ничего не изменилось. Она вяло варила суп для Дашки, перебирала бумаги, разбирала шкафы. Надо было половину выбросить. Вечером приходил Рома — из супружеской спальни он перебрался на диван в гостиной. Включал телевизор и смотрел футбол. Дашка сидела в своей комнате, не высовывая носа. Лиза даже втайне начала надеяться, что случится чудо — они не смогут разменять квартиру, не найдется вариантов, и она останется жить в своей квартире. Но вскоре начали появляться люди — смотрели жилье. Она должна была ехать и тоже что-то смотреть…
…Лиза хлопнула дверью в комнату. Она слышала, как Рома ушел и как из школы вернулась Дашка. Протопала на кухню и сразу к себе в комнату. Лиза сидела в спальне и разглядывала обои. Эти обои ей особенно нравились — сложный цвет. Серо оливковый. Интересно, а эта коллекция еще продается? Надо будет поискать такие же. Неужели это правда? Неужели Рома лишит ее дома? Ее и Дашку? А если он заберет у нее и Дашку?
Зазвонил телефон. Лиза взяла трубку, не посмотрев, кто звонит.
— Если ты не отдашь Роме квартиру, мы заберем у тебя Дашу! — услышала она истошный крик свекрови.
— Мы — это кто? — У Лизы раскалывалась голова, и ее начало подташнивать.
— Мы — это наша семья! — объявила Валентина Даниловна.
— И как вы собираетесь забрать Дашу? Как тумбочку?
— Я все узнала. Не думай, что ты самая умная. И поумнее тебя найдутся. Даше уже четырнадцать, и она может сама решать, с кем ей жить. И если ее спросят, она выберет отца. Или ты думаешь, что она останется с тобой? Да я лично приеду и поклянусь, что ты была отвратительной матерью и не исполняла родительские обязанности. Так что отдай квартиру по хорошему. И скажи спасибо, что Рома ее делить хочет. Я считаю, что он тебя должен за дверь выставить! Не будет тебе мирового соглашения! Пусть суд решает, кому что достанется!
— До свидания, Валентина Даниловна.
— Я тебе еще не все сказала! Ты такая же сумасшедшая, как твоя мать. Я не отдам тебе Дашку! Поняла? Сколько ты измывалась над моим сыном? Тебе все мало? Да если хочешь знать, он давно тебя хотел бросить, только жалел. А я ему сразу сказала, что ты ему в подметки не годишься. Да он себе завтра нормальную женщину найдет. На кого пальцем покажет, с той и будет жить. Поняла? У тебя даже работы нет. Скажи спасибо, что Рома такой благородный и будет давать тебе деньги. Только если ты хоть копейку потратишь на себя, я узнаю. Если ты хоть помаду или колготки себе купишь из Дашкиных денег, я узнаю. И Роме все скажу. Как есть скажу…
…И тут произошло то, чего Лиза не ожидала совсем. Рома заявил о разделе имущества. Как совместно нажитого. Квартира огромная, никто не будет обделен.
— Мне же нужно где-то жить. Квартира большая. Мы можем удачно разменяться: тебе с Дашей — большую двухкомнатную, а мне — однушку. Ты же знаешь, что в этой квартире все мои деньги, — объявил он утром.
— И моя квартира тоже, если ты помнишь.
— Ты предлагаешь мне снимать угол?
— А ты считаешь нормальным лишать дочь жилья?
— Я никого ничего не лишаю. У вас будет двухкомнатная. У тебя еще есть квартира матери.
— Ты хоть слышишь себя? Понимаешь, что говоришь? Я тебя ненавижу! Даже не думала, что так сильно! Ты мерзкий, отвратительный! И всегда был таким! Как твоя мамаша… Видеть тебя не могу. Надо было заключать брачный контракт. Мерзавец. Подлый. Насквозь подлый. Ты совершаешь предательство и даже этого не понимаешь, — бесновалась Лиза.
— Я никого не предаю. Я буду содержать Дашу. Просто прошу разменять квартиру. Я тоже имею на нее право.
— Даже слышать тебя не могу. Меня тошнит от тебя. Поверить не могу, что ты опустился до такого — делить с женщинами имущество. Тебе не стыдно? Совсем? Ты ж не мужик даже. Отребье. Мерзкое, отвратительное отребье. Да если б не я — ты бы до сих пор чужие кактусы поливал. Жил бы в говне, как тебе привычнее. Это я тебя вытащила, я помогла тебе сделать карьеру. И ты имеешь наглость делить со мной квадратные метры?
— Тебе нравится жить в свинарнике? Почему нельзя все аккуратно сложить?
Даша молчала.
— Завтра же убери в комнате.
Даша покорно ждала, когда мать выпустит пар и уйдет. Она косилась на компьютер. Телефон постоянно брякал — приходили сообщения. На тумбочке валялся планшет.
— Ты должна читать. Иначе я выброшу все твои гаджеты. Ты прочла Ремарка?
— Начала…
— Если ты не будешь читать, мне не о чем будет с тобой разговаривать. Ты сама себе станешь неинтересна. И наведи порядок в комнате.
Лиза встала и вышла, краем глаза отметив, что Даша схватилась за телефон.
На кухне Рома домывал посуду.
— Как Ольга Борисовна? — спросил он.
— Рома, я хочу развестись. Я больше так не могу.
— Хорошо, — ответил Рома, продолжая мыть тарелки.
— Поскольку Даша — несовершеннолетняя, нам придется разводиться или через суд, или заключать мировое соглашение, — сказала Лиза.
— Как скажешь. Сделаем так, как ты захочешь. Только чтобы я мог видеть Дашку в любое время.
— Ром, сядь, поговори со мной, — сделала последнюю попытку объясниться Лиза.
— Хорошо, о чем? Если ты про алименты, то не волнуйся, я буду Дашку содержать, — с готовностью пообещал Рома.
— Ром, пожалей меня…
— А?
Лиза ушла спать, окончательно убедившись, что все делает правильно. Она начнет новую жизнь, у нее будет второй шанс. Шанс, которого она, несомненно, заслуживает. Найдет себе новую работу, увлечение, возможно, другого мужчину. Она будет жить с дочерью в этой квартире, где все сделано ее руками, куда вложена вся ее страсть. И у нее все будет хорошо. А Рома — пусть живет как хочет. Завтра же она позвонит в какую нибудь адвокатскую контору и составит мировое соглашение. Все пройдет тихо, мирно и быстро. Как это называется? Интеллигентный развод?
-- Ты плохо себя чувствуешь? — спросил Рома, когда Лиза вышла из ванной.
— Мне нужно с тобой поговорить, — ответила она.
Даша мгновенно скрылась в своей комнате. Лиза, не удержавшись, пошла за дочерью.
— Как у тебя дела? Как в школе?
— Все нормально.
— Никаких новостей? Как твое сочинение?
— Какое сочинение?
Лиза не помнила, какое именно.
— Ты не хочешь спросить, как бабушка?
— Как бабушка?
— А чуть больший интерес проявить можно? Хотя бы сделать вид? Это твоя бабушка. И она болеет.
— Как бабушка? — Даша старательно изобразила интерес.
— Если ты отвлечешься от компьютера хотя бы на время нашего разговора, то я тебе расскажу. Я не хочу разговаривать с твоей спиной. В конце концов, это невежливо. Ты не находишь?
Даша послушно отвернулась от компьютера и посмотрела на мать. Лиза отметила, что Даше давно следует помыть голову — нельзя же ходить с сальными патлами. И прыщи по всему лицу. Неужели нельзя за собой следить и протирать специальным средством?
— Протри лицо лосьоном. И помой сегодня же голову.
Даша скорчилась, как от боли.
Лиза присела на кровать и принялась разглядывать так называемую детскую. Когда-то здесь были другие обои — облака и одуванчики, которые теряют пушинки, и те взлетают к облакам. Лиза прекрасно помнила, как ей нравилось обустраивать детскую. Она расставляла на полу замки для принцесс, домики для зайцев и могла часами в одиночестве сидеть на толстом, настоящем шерстяном ковре. Позже, когда Дашка подросла, Лиза заказала для дочери кровать и сделала комнату в стиле прованс — с занавесками, туалетным столиком, изящным, но вместительным шкафом. Обои были дорогущие, текстильные, пастельные. Цветы в горшках давно завяли — Даша терпеть не могла поливать, — и на полках стояли пустые горшки, которые Лиза собиралась убрать, да руки не доходили. Лиза открыла шкаф — из него вывалилась Дашина одежда…
…Дома уже на лестничной клетке стоял запах жареной картошки. Лиза была чувствительна к запахам еды. Одна из консьержек часто варила рыбный суп. Лиза однажды не выдержала и сказала:
— Пахнет отвратительно, на весь подъезд. Почему жильцы должны терпеть ваши кулинарные предпочтения?
Консьержка обиделась. Лизе было плевать.
А тут запах — на ее собственной площадке, из ее квартиры.
Лиза открыла дверь, прошла на кухню — ее никто не ждал, никто не встречал. Рома с Дашей жарили картошку. Наверное, именно в тот момент Лиза и решила, что будет разводиться. Если она не нужна матери, не нужна мужу и дочери, то будет жить для себя. Так, как хочет. И если ее тошнит от запаха картошки, значит, надо сделать так, чтобы источника этого запаха рядом с ней не было вовсе.
— Ой, мам, ты вернулась? — Дашка среагировала первой.
— Вы хоть двери запирайте, — недовольно попеняла ей Лиза.
— А ты чё вернулась?
— Не чё, а что. Вернулась, потому что так решила.
Лиза увидела дочь другими глазами. Вероятно, то, что Ольга Борисовна приняла ее за социальную работницу, стало той самой пресловутой последней каплей. И сейчас Лиза видела, что Даша опять растолстела, стала еще больше похожа на свою бабку, Валентину Даниловну, — что в голове, то и на языке. Никакого воспитания. За жареную картошку с чесноком жизнь готова отдать. Рома стал совсем чужим. Он и был чужим, откровенно говоря, но сейчас — будто совсем посторонний, не самый приятный мужчина. Лиза смотрела на него и не понимала, как можно жить с ним в одной квартире. Живот был натянут, как барабан, масло с картошки растеклось по губам. От него пахло потом. Подступила тошнота, и Лиза убежала в ванную — ее вырвало. Она сидела на полу рядом с унитазом и думала, что ей нравится коврик, который она подобрала для ванной. Нравятся плитка и занавеска, сделанная по спецзаказу, — закругленная, со специальным карнизом, который дважды ломался, но Лиза настаивала — нужен непременно полукруглый. Ей нравился унитаз с деревянным сиденьем. Но неужели стоит жить ради этого унитаза?
…Однажды Лиза, идя из душа, услышала, как мать громко говорит по телефону:
— Маша! Маша! Приходи завтра утром! Да, непременно рано утром! Нет, эта девушка не лучше, чем предыдущая, она мне внушает подозрение, даже пугает. Она выносит мои вещи. Да, она ставит вместо них новые, но это ведь странно. Почему она вынесла мою кровать? Зачем ей кровать? Она поставила новую, но я не знаю, как на это реагировать! Она думает, что я не заметила подмены? Ничего не понимаю. Зачем ей моя старая кровать? На всякий случай я перепрятала деньги. Запомни, деньги теперь лежат в старой сахарнице, которая стоит в серванте, ну ты знаешь. Ты можешь позвонить и попросить прикрепить ко мне старую социальную работницу? Не помню, как ее звали. Кажется, Полина. Очень хорошая женщина, внимательная. Да да, Полина. У нее еще двое детей. Маша, эта работница мне совсем не по нраву. Она все время в квартире, никуда не выходит. Если у нее нет семьи, это же подозрительно? Она даже спит здесь. Почему она со мной ночует? Разве она не должна уходить? Если она вынесла кровать, то что она украдет в другой раз? Маша, приходи непременно рано утром!
Утром Лиза собрала вещи. Ольга Борисовна вышла в коридор, поблагодарила за помощь и протянула двести рублей.
Лиза взяла двести рублей и ушла. Около подъезда столкнулась с Марией Васильевной.
— Ты что, слышала? — Мария Васильевна сразу все поняла.
— Слышала.
— Как она?
— Дала мне двести рублей. Не стоило мне приезжать.
— Это болезнь, не она, а болезнь.
— Но вас то она узнает.