…Девочка вернулась круглым ребенком, с увесистой попой и щеками, раскормленной до размеров рождественского поросенка. Она послушно ходила на горшок, отказывалась от соски в пользу горбушки или баранки, хватала конфеты.
— У нее все время что-то во рту, — рассказывала Лиза Полине, — свекровь ее приучила. У нее развит только жевательный рефлекс.
Но самым большим потрясением для Лизы стал танец в исполнении дочери. Услышав по телевизору какую то разухабистую мелодию, Даша начала приседать и крутить попой. Лиза стояла, не зная, как реагировать. Даша не узнала маму и пряталась за спину бабушки.
— Я хочу привезти Дашу к маме, — позвонила Лиза Полине.
— Я ей говорила, что ты родила дочь, — ответила Полина, — но ты же понимаешь… она могла забыть. Держится хорошо, но все больше в себя уходит. Но ты знаешь, бывают случаи, когда положительный стресс может вернуть память. Я честно тебе скажу, Ольге Борисовне может стать и хуже. Положительные эмоции бьют иногда сильнее.
— Я хочу, чтобы она увидела внучку. Давно надо было это сделать.
И снова в доме Ольги Борисовны устроили званый ужин. На подмогу были вызваны Полина и Мария Васильевна. Они накрошили салатов, запекли парадную курицу. Ольга Борисовна накануне сделала пышную прическу и спала на горке из подушек, чтобы не повредить укладку.
— Маша, а кто придет? — спрашивала то и дело Ольга Борисовна. — А Женя опять в командировке. А что отмечаем? Ты думаешь, курицы хватит? Посмотри в холодильнике, там банка икры должна была остаться — Женя приносил. Неужели съели? Лиза будет? Разве она не в отъезде? Вернулась? Хорошо. Маша, а может быть, отменим? Я что-то не готова к гостям. Да и зачем? Давай Женю подождем, тогда и устроим…
…В Италию они так и не уехали — Лиза сказала, что настроения нет, а Рома не стал настаивать. Он ездил на рыбалку в свой Заокск под предлогом, что надо проверить, как там Дашка с Валентиной Даниловной, но Лизе было все безразлично. Иногда она забывала, что Рома уехал, как не помнила, когда он должен вернуться.
Даша вместо двух недель провела у бабушки два месяца. Валентина Даниловна и вовсе не хотела отпускать внучку, но Лиза настояла — в конце концов, у девочки есть родители и другая бабушка.
— Другая бабушка? — хмыкнула свекровь, но язык прикусила. Решила раньше времени не вступать в военные действия.
Лиза вынырнула из своего затянувшегося сна, медикаметозного спокойствия и приятного рутинного однообразия с новой идеей. Она решила, что Дашу нужно непременно познакомить с бабушкой. Пусть девочка знает, что не все бабушки бывают такие, как Валентина Даниловна. И вдруг случится чудо? Ольга Борисовна очнется от своей болезни, и все будет как раньше. Лиза больше не будет одна. Она взяла себя в руки, спустила оставшиеся таблетки в унитаз и взялась за тряпку. Первым делом вынесла все цветочные горшки из Дашиной комнаты, выставила на лестничную клетку тазики, бутыли с водой, контейнеры с ростками. На заднюю лестницу рядом с мусоропроводом отправились кастрюльки, ковшики, банки и склянки. Лиза мыла и выносила два дня и вернула себе свою квартиру в том виде, в котором она задумывалась. Но до конца присутствие свекрови в доме было не вымыть, не смыть. Открывая очередной шкафчик, Лиза натыкалась то на плетеную корзинку, в которой лежало дустовое мыло, то на склад пакетов под раковиной на кухне. Пакеты были сложены в один большой, а тот, в свою очередь, засунут в небольшое ведро. Лиза перекладывала вилки и ножи по тем отделениям, к которым привыкла. Выбрасывала банки, в которых хранились сода и крахмал. Она перебрала шкаф дочки и в отдельный пакет свалила все вещи, купленные свекровью. Последним решительным жестом Лиза сорвала со стены в коридоре плетеный коврик из разноцветных ленточек и объявила ошарашенному Роме, что Дашу нужно вернуть домой…
…Свекровь выскочила из детской с зареванной Дашкой на руках, собираясь сказать что-то гневное, увидела совершенно спокойную Лизу со словарем и снова скрылась в комнате.
Лиза прекрасно слышала, как Валентина Даниловна звонит сыну и кричит, что Лиза совсем сошла с ума, окончательно. Мало того, что «Светофор» испортила, сама овощи съела, так еще и со словарем сидит. Наверняка в мать пошла — тоже на голову больная.
С тех пор у Валентины Даниловны появился еще один повод для беспокойства — она переживала, что Лиза передала Даше плохую наследственность по части головы. И решила сделать все возможное, чтобы эту наследственность искоренить, вырубить, так сказать, на корню. О чем Валентина Даниловна и сообщила сыну.
Они решили, что Даше будет полезно побыть немного на свежем воздухе: уехать с бабушкой в Заокск, на дачу, и дать возможность Лизе окончательно выздороветь.
Чтобы порадовать жену, Рома предложил съездить куда нибудь вдвоем. И Лиза впервые за долгое время очнулась, загорелась идеей. Она давно мечтала о путешествии в Италию. Ездить на поездах или взять машину напрокат, каждый день видеть новый город. Останавливаться в маленьких отелях, есть в деревенских тавернах на два три столика, гулять, ходить в музеи, сидеть на площади и пить кофе. Рома не любил активный отдых, он предпочитал упасть у бассейна и лежать без движения. А Лизе хотелось ходить, смотреть, двигаться. Несколько дней она сидела перед компьютером и разрабатывала маршрут. Ей казалось, что она уже там, в Италии, и покупает для дочки красивое платье в крошечном магазинчике, пропахшем цветами и солнцем. Больше всего на свете Лизе хотелось налить на огромную белую тарелку оливкового масла, посыпать солью и макать в это масло хлеб. Ей хотелось сидеть на вокзале и ждать поезд — куда бы он ни вез. И пить кофе, настоящий, на полглотка.
— Это хорошо, что вы поедете, — радовалась свекровь, — Ромке полезно будет. А то работа — дом, дом — работа. Передых нужен. Пять звезд возьмете? Шведский стол?
— Нет, Валентина Даниловна, — ликовала Лиза, которой даже со свекровью хотелось поделиться своей мечтой, — мы поедем сами, будем путешествовать по городкам, жить в разных отелях, есть где захотим.
— Едрена вошь, вот ведь счастье, зашибись — чемодан каждый день собирать!
Свекровь добавила еще что-то хлесткое, не стеснялась в выражениях. Лиза потухла и ушла плакать в комнату.
— Ром, ну чё я опять сказала то? — взвыла Валентина Даниловна. — Чё опять не так? Толкусь тут целыми днями, колготусь, как собака на цепляке, а ей опять не так. Я ж чё думаю, то и говорю. А чё, молчать должна? Так я не могу молчать — мало того, что ты здесь из-за руля не вылазишь, так еще и в отпуске ни выпить, ни закусить? Я ж как лучше хочу…
…Свекровь возвращалась с дачи перепуганная, счастливая, возбужденная. И каждый раз удивлялась, когда находила внучку в добром здравии и вполне сытую, даже не похудевшую, а квартиру — в чистоте и порядке. На невестку она смотрела с подозрением, но Лиза давала полный отчет — что ели, как спали, как гуляли. Конечно, Лиза была в состоянии накормить и искупать ребенка. Она могла проследить, чтобы Дашка не упала и не засунула в рот мелкую игрушку. Она могла убрать квартиру, погладить белье. Иногда она даже могла заставить себя выйти гулять с коляской. Но на большее — быть счастливой мамой — оказалась не способна.
Валентина Даниловна делала попытки наладить с невесткой хоть какие то бытовые отношения, но все оборачивалось скандалом. Как-то свекровь привезла перцы и очень гордилась урожаем — вывалила на стол, не могла налюбоваться.
— Даже резать жалко. Но надо сделать салат «Светофор».
— Это как? — уточнила Лиза без особенного восторга и интереса.
— Ты что, «Светофор» не умеешь делать?
Свекровь быстро накрошила в миску перцы разных цветов — зеленые, красные и желтые, залила майонезом и посыпала зеленью.
— Красота какая! — радовалась она.
Лиза положила на тарелку ложку салата и, отскребывая вилкой майонез, проглотила несколько кружков.
На следующий день Валентина Даниловна поручила Лизе сделать салат к обеду. Лиза нарезала огурцов, помидоров, добавила перец, залила оливковым маслом, чуть присолила.
Свекровь была оскорблена до глубины души. Как Лиза могла смешать ее прекрасные перцы с огурцами и помидорами? Да еще маслом залить вонючим?
— Кто это есть будет?
— Я буду. — Лиза взяла ложку и прямо из миски начала есть салат.
Валентина Даниловна не выдержала.
— Жри! Жри мои перцы! — закричала она и бросилась в детскую. Даша почувствовала настроение бабушки и стала плакать.
Лиза в одиночку доела салат, думая о том, что стоит сказать свекрови, чтобы она не говорила «мысочка». Миска, тарелка, как угодно, но не «мысочка». И не «попысала». Откуда там «ы»? А как, кстати, правильно, «пописила», «пописала»? Лиза уселась на диван со словарем Ожегова…
…Лиза помнила, что в то время ей по прежнему вообще было все равно. Врач, вызванная по настоянию Полины, прописала таблетки. Лиза от них была как под водой. Когда свекровь с мужем уезжали, оставляя ее с дочерью, Лиза даже не гуляла с Дашкой. Она сидела и смотрела, как ребенок возится в кроватке с игрушками. Или доставала ее из кроватки и пускала на ковер. Снимала с дивана подушки и закладывала так, чтобы образовывался бортик. Дашка, правда, была очень спокойной и не по годам сознательной девочкой — за заграждение не лезла, могла подолгу возиться с пирамидкой или кубиками, не просилась к матери на ручки, не требовала внимания. Лиза сидела на диване и смотрела на дочь. Потом опять укладывала ее в кровать и снова садилась на диван. Если Дашка плакала, Лиза ее кормила — дочка сразу успокаивалась.
— Как у вас дела? — спрашивал Рома, когда звонил.
— Все хорошо, — отвечала Лиза.
— Что делаете?
— Играем.
Лиза не могла заставить себя сползти с дивана и хотя бы лечь рядом с Дашкой — помочь ей сложить пирамидку или раскрутить юлу. Юлу, старую, из Роминого детства, Валентина Даниловна привезла из Заокска. Уж где она ее нашла… Дашка как завороженная смотрела на эту юлу. У Лизы начиналась головная боль от любых звуков, но юла ее доводила до истерики. Дашка же требовала крутить снова и снова. Если Лиза прятала игрушку, Дашка плакала и не могла успокоиться, пока мать не выдавала ей юлу. Иногда, тайно от свекрови и мужа, Лиза вызывала на помощь Полину.
— Я не могу. Понимаешь? Я не знаю, что с ней делать, — жаловалась Лиза.
Полина приезжала, забирала Дашку, уходила с ней гулять или уносила в другую комнату, где делала массаж, гимнастику, звенела погремушками.
Лиза ложилась спать и проваливалась в глубокий сон. Могла проспать восемнадцать часов и уснуть снова. Так она никогда не спала, когда дома были свекровь и муж.
— Тебе со мной спокойнее, — улыбалась Полина, — ты мне доверяешь, потому и спишь.
— Это ненормально. — Лиза переживала. — Я же должна заниматься собственным ребенком. Я же должна с ней что-то делать. Почему я не могу?
— Не знаю. Ты не умеешь получать от ребенка удовольствия. Попробуй, поиграй с ней, потанцуй, попой. Делай то, что тебе нравится. Да хоть йогой с ней занимайся.
— Полин, она мне не нравится, понимаешь? Она не моя. Я ее не чувствую. Она толстая и совсем некрасивая. Ты же видишь.
— Дети все красивые, — пыталась убедить подругу Полина.
Лиза уходила и ложилась спать…
…Раз в две недели Валентина Даниловна уезжала на дачу. Там было хозяйство, которое она не могла бросить. Пока она находилась в отъезде, за домом и огородом присматривала соседка, отвечавшая за георгины, и соседкин сын, который занимался огородом — поливал, перекапывал грядки, полол и следил за парником. Но Валентина Даниловна, которая платила и соседке, и соседкиному сыну за пригляд, все равно волновалась. Лучше, чем она, никто землю не знает. Да и георгины ее ждут. Рома отвозил маму на дачу и возвращался с набитым багажником. Валентина Даниловна везла морковь, болгарские перцы разных цветов, свеклу, зелень. То, что морковь была размером с мизинец, а свекла — с детский кулачок, свекровь не огорчало. Она гордилась урожаем и рассказывала, как Рома заказал еще землю — почва то хоть и хорошая, но присыпать надо постоянно. Уже у всех соседей газон и цветочки, только у нее — огород. Да, овощи мелкие, зато экологически чистые, свои, родные. Вот кабачок — просто загляденье. А патиссоны! Это ж просто картина, а не патиссоны! И ведь никто не оценит. Никто! Роме проще на рынок съездить и все купить, на Лизу вообще никакой надежды. А если бы невестка землю любила, так она была бы спокойна — есть кому огород оставить. Да, картошка мелкая, да и той радоваться надо. Рома купил на рынке — за пятьдесят рублей аж — то ли египетскую, то ли еще какую. Чистенькую, клубень к клубню, противно. Это что нужно с картохой делать, чтобы она такая ровная уродилась? Наверняка пестицидами поливали!..
…Даже засохшие, наполовину сгнившие и почерневшие зерна кукурузы, которые свекровь заготовила с осени на зиму, чтобы варить внучке кукурузную кашу, она не смогла выбросить. Сидела на кухне и причитала. Лиза ушла спать. Утром она вышла на кухню и остолбенела. На стене, на самом видном месте появился портрет, который Валентина Даниловна за ночь выложила из кукурузных зерен. На Лизу смотрел толстый страшный кукурузный ребенок из фильма ужасов.
— Правда, похожа? Это лучшая моя работа, — с гордостью прокомментировала кукурузное творение Валентина Даниловна.
— Кто похожа? — не поняла Лиза.
— Это Даша! — обиделась Валентина Даниловна.
— А ему обязательно здесь висеть? Может, вы себе увезете? На дачу, — предложила Лиза.
И свекровь снова обиделась.
— Вот поэтому у тебя фикус чахнет, странно, что еще не сдох, — огрызнулась она. — Цветок врать не будет!
Кукурузный шедевр она все же увезла в Заокск…
…Рома заработанные деньги стал оставлять на хозяйство матери, а не Лизе. Если он оставлял пять тысяч, Валентина Даниловна шла и тратила все пять — на всякую ерунду, на то, что сгниет, пропадет и будет выброшено. Она покупала впрок гречку, муку, крахмал, соль, мыло. Это называлось «наскуплялась». Если же Рома оставлял, например, тысячу, то Валентина Даниловна тратила ровно тысячу. Несмотря на тяжелую жизнь, она вдруг разучилась откладывать, экономить — затаривалась так, будто завтра денег не будет. И послезавтра тоже. При этом искала, где дешевле. И не брезговала просроченными продуктами. Из просроченного кефира жарила оладьи, из творога — сырники. Валентина Даниловна была убеждена, что-то, что пожарено, — безопасно. Она могла себе позволить купить самый лучший творог на рынке, самый свежий кефир, но все равно охотилась за «просрочкой». Радовалась:
— Только сегодня срок годности истек. Так на завтра блины будут!
— Валентина Даниловна, это же выброшенные деньги, — удивлялась Лиза, — лучше купить меньше, но качественное.
— Я ж не свои деньги трачу! А твои! — шутила свекровь. — Ты меня еще куском хлеба попрекни!
Ничего удивительного, что в шкафу, в котором дверца не закрывалась от припасов, спустя короткое время завелись жучки, которые поели всю крупу.
— Надо все выбросить и помыть шкаф, — сказала Лиза.
— Тебе лишь бы выбросить, — буркнула свекровь и полночи пересыпала крупы, раскладывала по пакетам, искала жучков и просеивала муку. Жучки снова заводились, и она снова пересыпала, перебирала…
…Эта продуктовая математика никак не клеилась с внезапно проявившейся расточительностью, даже транжирством Валентины Даниловны. Когда свекровь переехала к ним, Рома стал Не забывала Валентина Даниловна и о сыне — пекла, парила, жарила. Рома не хуже Даши на глазах стал округляться, забросил спортзал, ложился на диван и уминал пирожки. Лиза надеялась, что свекровь скоро устанет. Невозможно столько времени стоять у плиты, каждый день варить обеды и ужины. Невозможно кормить младенца и здорового мужика. Да еще успевать бегать с коляской за продуктами, на рынок, тащить на себе пакеты, снова вставать к плите. Лиза отдавала себе отчет в том, что она бы так не смогла, не выдержала. Да и зачем? Ради чего? Можно ведь дать Дашке магазинную банку, а Рома пусть поест на работе. Ради чего так убиваться? Но Валентина Даниловна оказалась не двужильной, а трехжильной. Она не уставала, не жаловалась. Вставала раньше всех, ложилась позже всех. Позволяла себе вздремнуть в середине дня, когда спала Дашка. Но полчаса, сорок минут, не больше, и снова тягала, двигала, поливала цветы, таскала Дашку, раскатывала тесто — духовка, как и стиральная машинка, работали на износ, не остывали.
Самое удивительное, что свекровь тщательно все подсчитывала: сколько пельменей налепила, сколько съел Рома, сколько съела она и сколько Лиза. Лучшие куски мяса свекровь готовила для Ромы, потом шел кусочек для Даши, оставшиеся обрезки она оставляла для себя. Лиза в расчет вообще не принималась — она доедала то, что не доели Рома с Дашей. Лизе было все равно, что есть — к еде она потеряла всякий интерес и даже вкуса не чувствовала. Ела, потому что так было нужно, положено, чтобы свекровь опять не начала приставать с разговорами про ее худобу. Но Лиза не могла понять этих скрупулезных подсчетов — пирожков с капустой столько то, с повидлом столько то, Рома съел три, хотя на тарелке было четыре…
…Не забывала Валентина Даниловна и о сыне — пекла, парила, жарила. Рома не хуже Даши на глазах стал округляться, забросил спортзал, ложился на диван и уминал пирожки. Лиза надеялась, что свекровь скоро устанет. Невозможно столько времени стоять у плиты, каждый день варить обеды и ужины. Невозможно кормить младенца и здорового мужика. Да еще успевать бегать с коляской за продуктами, на рынок, тащить на себе пакеты, снова вставать к плите. Лиза отдавала себе отчет в том, что она бы так не смогла, не выдержала. Да и зачем? Ради чего? Можно ведь дать Дашке магазинную банку, а Рома пусть поест на работе. Ради чего так убиваться? Но Валентина Даниловна оказалась не двужильной, а трехжильной. Она не уставала, не жаловалась. Вставала раньше всех, ложилась позже всех. Позволяла себе вздремнуть в середине дня, когда спала Дашка. Но полчаса, сорок минут, не больше, и снова тягала, двигала, поливала цветы, таскала Дашку, раскатывала тесто — духовка, как и стиральная машинка, работали на износ, не остывали.
Самое удивительное, что свекровь тщательно все подсчитывала: сколько пельменей налепила, сколько съел Рома, сколько съела она и сколько Лиза. Лучшие куски мяса свекровь готовила для Ромы, потом шел кусочек для Даши, оставшиеся обрезки она оставляла для себя. Лиза в расчет вообще не принималась — она доедала то, что не доели Рома с Дашей. Лизе было все равно, что есть — к еде она потеряла всякий интерес и даже вкуса не чувствовала. Ела, потому что так было нужно, положено, чтобы свекровь опять не начала приставать с разговорами про ее худобу. Но Лиза не могла понять этих скрупулезных подсчетов — пирожков с капустой столько то, с повидлом столько то, Рома съел три, хотя на тарелке было четыре…
…Лиза с нескрываемым ужасом смотрела, как дочь, которую она родила, превращалась в точную копию Валентины Даниловны. И тоже удивлялась — ну ничего, ничегошеньки от нее нет. Хоть и вяло, она пыталась подать голос.
— Зачем вы ее перекармливаете? — укоряла она Валентину Даниловну, которая плевать хотела на график прикорма и решительно выбросила готовые смеси.
— Это ж сколько денег переводить! — возмущалась она.
Свекровь варила жидкую манку и бухала в нее здоровенную ложку сливочного масла.
— Да что б ты понимала! — возмущалась свекровь. — На тебя то смотреть страшно, так хоть дите нормальное будет. Кушай, Дашенька, кушай.
— Она уже на шарпея похожа, а не на ребенка.
Лиза морщилась, глядя, как дочь тянется за ложкой, стоит бабушке замешкаться. Но Рома встал на сторону матери: бабушка лучше знает, как воспитывать внучку. Мать потеряла право слова.
Когда к году Даша превосходила своими размерами двухлетних детей, Лиза вызвала Полину.
— Скажи ей, ты же врач, она тебя послушает, — попросила она.
Но Полина, хоть и приехала, хоть и объяснила Валентине Даниловне, что питание, безусловно, должно быть сытным, но не таким калорийным, что девочке нужна разумная диета, с овощами, фруктами, говорила в никуда. Валентина Даниловна молча выслушала Полину, вытерла руки фартуком и тут же, показательно, выдала Даше горбушку с толстым слоем масла…
— Так он сегодня к другой подкатывал. Ну такая лахудра! А он вокруг нее и так рассекает, и так, и сяк, и под руку норовит взять. По ушам ездит, что аж противно. Экскурсию ей проводил — посмотрите направо, тут у нас дуб вековой, посмотрите налево, тут береза, а эта дура уши то развесила, закокетничала, гимназистка сраная, сумочку прижимает, пальчиками наманикюренными волосы поправляет. Я за тем дубом стояла и все слышала. Ну, думаю, не подвело меня чутье — козел и есть. Ему ж все равно, к кому подкатывать! И к молодым, главное, не лезет, престарелых выискивает. Которые уже и ждать отчаялись, а тут он — в ботиночках своих начищенных. Жених! Ну прогулял он ту мадаму по дорожке и назад вернулся. Я на лавочке сидела — ноги вытянула, сижу, балдею. И вот ведь глаза наглые, он ко мне присоседился на лавочке как ни в чем не бывало. Я ему прямо в рожу сказала, что он старый для меня, что ищу любовника помоложе. Показала ему на наш дом, мол, деревня деревней, а тоже не из мусорки вылезла, тот аж залоснился весь, засалился, ножульками своими начал сучить, вскочил, что-то про судьбу пошел заливать. Я ему говорю: уйди уже, ловелас ты плешивый, у тебя небось и не стоит давно, если языком много мелешь, то другим местом давно не работаешь, а с него как с гуся вода. Заявляет мне: «Старый конь борозды не испортит» — и смотрит так маслеными глазенками.
— И что вы ему ответили?
— Сказала, что не испортит, конечно, но и глубоко не вспашет! Знаешь, он прямо побледнел. Тут же как ветром сдуло. Обидчивый…
…Однажды Валентина Даниловна вернулась с прогулки, полыхая, как роза. Раскраснелась, задыхалась, роняла перчатки.
— Что-то случилось? — спросила Лиза.
— Да пристал один, — отмахнулась свекровь, но было видно, что ее распирает. — И парк у вас ненормальный. Маньяки ходят. У нас такого себе не позволяют.
За Валентиной Даниловной уже неделю ходил один тип. Просто преследовал. Куда она свернет, туда и он. В кепочке, в шарфике, ничего особенного, но бодренький мужичонка, франт этакий. Лет шестидесяти с гаком, а все туда же.
— И как только наглости хватило? Я ж с дитем хожу! — оправдывалась свекровь. — Вот, телефон сегодня оставил, — она достала из кармана смятую бумажку, — в церковь предложил вместе сходить или в кафе.
— А вы?
— Конечно, отказалась! Плешивого мужика мне еще не хватало. Такой чистенький, ботиночки сверкают, надушенный, аж на весь парк воняет. Подсел и шур шур, мур мур. Интеллигентный такой, начитанный. Про парк этот ваш начал рассказывать: какие тут деревья, какая усадьба раньше была. И все ближе присаживается, все теснее жмется. Ну я его сразу по всем пунктам опросила. Где живет, женат — не женат, дети. Соседом оказался — тут наискосок у него квартирка. Вроде бы разведен, но я ж в его паспорт лезть не буду. Дети, мол, взрослые. И вот ведь бесстыжий, спросил, дочка у меня или внучка? Я ему говорю: «Ты это своим городским заливай про дочек внучек, а со мной такой номер не пройдет». И что ты думаешь? Нет, ну наглый! Объявил, что он всегда мечтал о такой, как я, простой, доброй, настоящей, из глубинки.
Ну я ему по нашему, по глубински, все и высказала. Это ж надо! Деревней меня обозвал! А сам то хорош! Хамло, тоже мне жених — небось квартирка то его давно на детей записана. А ищет он себе не жену, а прислугу — приди, подай, полы помой, еду сготовь, в постель с ним ляг приляг, а как он скопытится, так его детишки быстро за дверь жену сожительницу выставят.
— Зря вы так. Почему вы сразу о людях плохо думаете? Может, вы ему понравились. Почему обязательно прислуга? Надо было согласиться на свидание. Это же вас ни к чему не обязывает, — сказала Лиза.
— Это тебя муж и ребенок ни к чему не обязывают! А я не такая! Да и он козлом оказался, как все мужики! — вспыхнула Валентина Даниловна.
— Почему?
…Свекровь поселилась в детской, чтобы неотлучно находиться при внучке и при ростках. Лиза так и не научилась носить дочь на руках — болела спина, живот, руки, а Валентина Даниловна была тому и рада. Сгребала Дашку, прижимала, выкладывала на свою необъятную грудь, как на подушку, и носила. Кормила, купала, протирала складочки маслом, вычесывала колтун в волосиках, кутала, гуляла по три часа, завернув в пять одеял. И в сквере ей все говорили: внучка — копия бабушка, ну просто одно лицо.
— Это она на моего сына похожа, — радовалась Валентина Даниловна, — а крепенькая да, в нашу породу. Мать? Нет, болеет, никак не восстановится. Хилая. Да и бабка, которая с другой стороны, тоже не сильно здорова. С головой плохо. Никого не узнает, память совсем потеряла. Бог услышал мои молитвы — в нас девочка пошла, спит по ночам, а уж как ест, так одна радость, как ест! Булочка моя сладкая! Так бы и съела! Лучше бы ее в деревню, подальше из города, но тут как сын решит.
Дома же свекровь подробно пересказывала Лизе, что услышала в парке: кто чем кормит, кто чем поит, чем попы мажут, в каких травах купают. Так же подробно свекровь делилась собственными физиологическими ощущениями от прогулки:
— Слушай, я так в туалет захотела! А что делать? Хоть бы один сортир на весь парк поставили! Думаю, домой точно не добегу. Отойти никак — я ж Дашку в коляске не брошу! Ну и что мне оставалось? Тут отряд октябрят, тут пенсионеры, ну, а я присела пописать. Не в штаны же дуть! Слушай, мне нужно штаны купить новые — эти уже совсем прошоркались. Так обидно! Впереди и сзади как новенькие, а между ногами все светится. Говорят, джинсы есть на подкладке, очень удобные. Надо мне в магазин съездить — купить сразу пары три, чтоб на гулянки хватило. Сын то у меня теперь богатый, я ж могу себе штанов набрать?..
Лиза остановилась у окна.
—Чё стоишь? — спросила Валентина Даниловна.
— Смотрю в окно, — ответила Лиза.
— А чё ты там не видела? — не понимала свекровь.
— Красиво, вид из окна называется, — огрызнулась Лиза.
— От безделья у тебя вид из окна. Мне вот некогда голову поднять. Чё красивого то? Вон, стройка, гаражи эти гадские, откуда у людей столько деньжищ, ты мне скажи. А там чё выглядывать? Какашки собачьи? Тьфу. Делом займись, в окно то некогда будет смотреть. Вон, белья скопилось. Включи себе сериал и сиди наглаживай. Сидя то ты можешь? Глядишь, и твоя депрессия пройдет. Мы то и слова такого не знали раньше. Придумали тоже. Послеродовая еще.
Когда Валентина Даниловна сняла на кухне любимые Лизой кружевные занавески кафешки, на белых карнизиках, от середины окна до подоконника, Лиза не выдержала.
— Зачем вы сняли занавески? — спросила она свекровь.
— Так пылесборник же! Зачем они на кухне то сдались? Только гарь собирать! Не настираешься! Я на лоджии повесила пока пеленки, надо шторы будет купить.
Лиза заглянула на лоджию и увидела, что свекровь прибила к рамам гвоздики и натянула на них любимую Лизину простыню из самого дорогого постельного комплекта. В Дашиной комнате Валентина Даниловна с молчаливого согласия Ромы все переставила по собственному усмотрению. Кровать была сдвинута в дальний угол от сквозняков, на подоконнике расцвели пышным цветом бегонии, фиалки и пеперонии, над которыми свекровь особенно тряслась.
— Это ж санитар воздуха! — заявляла она. — Бактерии убивает.
Тут же в горшочках пробивались ростки хлорофитума, которые, как говорила Валентина Даниловна, «давали чистый кислород». Пол в детской был заставлен тазиками, ведерками и прочими емкостями, в которых что-то зрело и пробивалось. Лизе иногда хотелось спросить, для кого свекровь оставляет ночник — для цветов или для внучки?..