…На площади перед вокзалом, рядом с церковью, сидел мужчина в отрепьях. Он играл на баяне и пел, приветствуя вновь прибывших. Мужчина зарос до такой степени, что было непонятно, сколько ему лет. Но играл бодро, стоя, пританцовывая. Лиза остановилась, прислушиваясь. Мелодия знакомая, слова песни знакомые, но что-то было не так. Непривычно. И лишь минут через пять до нее дошло — нищий музыкант играл веселые песни, но с таким внутренним надрывом, что они звучали как минорные, трагичные.
«Если б я был султан, я б имел трех жен», — пел нищий, и это звучало не как счастье, а как кара небесная. Трагедия одного человека. «И тройной красотой был бы окружен», — продолжал выводить музыкант, достаточно чисто, голос был сильный и поставленный, чего нельзя было не отметить. Шуточная песенка с каждым аккордом все больше говорила о несчастной судьбе и личном горе. Еще более трагично звучала веселая песенка про студента «Тихо плещется вода, голубая лента, вспоминайте иногда вашего студента! Много зим и много лет прожили мы вместе…» Лизе казалось, что студент, напевая эту песню, шел топиться.
— Раньше тут Макар стоял. Макара я хорошо знал, — стал рассказывать Рома, — он играл на гитаре. Пел Высоцкого и Визбора. Очень хорошо, кстати, пел. У него даже коробки для мелочи не было. Он считал себя просветителем. Пел, чтобы люди слышали, помнили, узнавали. От денег всегда отказывался. Умер он несколько лет назад. Потом этот появился — Гриша. Он и на аккордеоне может. Только все равно ему до Макара далеко. И деньги он берет. Макар если и брал когда, то на струны новые, очень он свою гитару любил. Гриша никому не нравится, но его, так говорят, сам Макар выбрал. Тут такое место — только один нищий может петь. Других никогда не было. Вроде бы такие порядки сто лет назад сложились. Только после того, как нищий умрет, следующий может занять его место. И, по традиции, нищий сам выбирает себе преемника. Не знаю, правда это или нет, но все знают — был Макар, теперь Гриша. И Гриша выберет того, кто будет следующим. Макара из Москвы на машинах приезжали слушать. Особенно по выходным. К Грише никто так не ездит, хотя у него, по слухам, консерватория за плечами, он и в хоре церковном пел. Так рассказывают.
— Голос хороший, тембр красивый, — согласилась Лиза.
— Это ты Макара не слышала. Вот он так пел, что толпу собирал. Хороший мужик был. У него даже концертная программа собственная была — сначала Высоцкий, Визбор в конце. Люди плакали. Макар и меня учил играть — мы с мальчишками часто здесь болтались. Ну и смотрели. Макар занимался со всеми, кто хотел. Но мы то думали, он нам три блатных аккорда — и вперед, а он учил классической гитаре. Вот так. Гриша не учит…
…Час в автобусе. Лиза задремала. Спина начала болеть. В автобусе было душно. Она проснулась от своего храпа — голова завалилась между сиденьем и стеклом. Шея затекла. Рома спал.
Лиза смотрела в окно — деревянные домики с резными наличниками и аккуратными ставенками. Огороды, лавочки перед каждым забором, где новые, где похуже, покрашенные. Вдоль дороги — стихийными островками — торговля: продавали в основном банки для закрутки, носки шерстяные, грибы сушеные, ягоды. Контролерша поправляла съезжавший берет, дремала, что-то писала в бумажках, ставила галочки на билетах тех, кто входил на остановках. Бабульки волокли за собой тележки, с трудом взбираясь по ступенькам. Новый автобус ругали.
— Старые то лучше были. Удобнее. Две ступеньки. А сюда пока залезешь, так преставиться проще. Сумку некуда деть. В старых места для сумок больше было. Цены опять поднялись, что дальше то будет? Как на пенсию прожить? Хорошо, если есть огород — огурцами можно торговать, а если нет? Некоторые на огурцах дворцы построили — брали у соседей и продавали как луховицкие. А мы то местные, всех луховицких знаем. Те, у кого дворцы сейчас, не наши. Наши вон, на трассе стоят. Памятник еще поставили огурцу. Где это видано то? Раньше Ленин стоял на площади, потом Сталин, а теперь — огурец. Тьфу, позорище. Хоть ложись да помирай. Здесь, на станции, сметана дешевле, а за крупой ехать надо на другую. Там дешевле. Здесь нитки можно купить на вязку, а там — ткань. Вот и мотаешься от станции к станции, как огурец по бочке. Про мясо то уже забыть можно. Вот курицу соседка зарезала, половину отдала. А так и не подойдешь. Суповой набор, и тот уже не по карману. Треску раньше кошкам покупали, а сейчас сами едим. А ее разморозишь, половина остается от веса. Запечешь и думаешь — съесть и отравиться или выбросить?
Через час добрались до городка.
Лиза опять захотела в туалет. До истерики.
— Здесь вроде нет, — пожал плечами Рома.
— А тебе не надо?
— Нет. Меня мама научила. Мы с ней часто ездили. Электрички, автобусы. Один раз я так в туалет захотел, что сил не было. Мать бы убила, если бы я описался. Пришлось стоять между вагонами. Я забыл тебя предупредить, чтобы ты не пила воду.
— Кошмар какой то. Сколько идти до дома?
— Минут пятнадцать.
— Я не дойду.
— Ладно, пойдем, тут вроде кафе рядом было.
Они вышли на улицу…
…Пока Рома покупал билеты, Лиза направилась в туалет — за десять рублей она могла отмотать от рулона серой бумаги и справить нужду, придерживая дверь со сбитой щеколдой. Смыв не работал. Лиза вышла и подошла к раковине — мыла, естественно, не было.
— А смывать — я буду? — гаркнула на нее женщина, сидевшая в окошке и принимавшая медяки.
— Там не работает, — ответила Лиза.
— У всех работает, а у тебя не работает! Нажать надо посильнее. Что, рука отвалится, если нажмешь? А я тут ходи, убирай за вами. Еще городские, воспитанные. Привыкли, что за вами даже воду спускать надо. Найдутся желающие. Деньги зашибаете, а мы тут за три копейки корячимся. Приедут, загадят, а мы сиди в дерьме ихнем. Вернись и смой!
— Слушайте, женщина, у вас туалет платный! Так вы хотя бы дверь почините и мусор из корзин выбросьте, потом рот открывайте! — не сдержалась Лиза.
— Чё, больно наглая нашлась? Языком чесать умеешь? Так я на тебя управу найду. Тебе здесь не в твоей Москве. Прежде чем рот раскрывать, так ты подумай, что тебе за это будет. Смотри, как бы хайло не начистили.
— Я сейчас вызову полицию, — пригрозила Лиза.
— Ой, ну ты больная. А я с тобой связалась. Полицию она вызовет. Леха! Тут коза одна хочет тебя вызвать! За собой не спустила, так еще права качает. А бумаги отмотала, как будто срать собралась! Ей руки, видишь ли, вытереть. А другим подтираться чем? Леха! Леха!
— Отвали. Голова и так трещит. Еще ты вопишь, — ответил мужской голос из глубины подсобки.
— Леха! Меня тут шалавы на место ставят, а ты сидишь! Жопу оторви с дивана!
— Отвали, сказал.
— Да что б я тебе, козлу, еще хоть раз дала! Да я лучше Саньку водиле дам, чем тебе. Говно ты, а не мужик!
Лиза выскочила из туалета, будто за ней гнались. Ей стало страшно, что Леха, кем бы он ни был, выйдет из подсобки и изобьет ее. И никому не будет никакого дела. Скажут, сама упала. Туалет старый, полы скользкие, унитазов нет — на корточках надо.
— Скорее уже! — Рома просил контролера не отпускать автобус. — Ты что там застряла?
— Ничего, — ответила Лиза…
— Давай поедем, очень тебя прошу, — уговаривала Лиза Рому. — Поверь, хуже ситуации, чем с Ольгой Борисовной, быть не может. Я постараюсь стать хорошей невесткой. Мне тоже нужны родные люди. Семья.
— Да, спасибо. — Рома был благодарен Лизе за то, что она делала первый шаг.
За день до запланированного визита у Ромы сломалась машина. Причем так, что ремонт занял бы минимум три дня. Рома опять впал в панику, сочтя поломку плохим знаком и поводом не ехать. Но Лиза уже настроилась и заявила, что готова отправиться в Заокск на электричке. В конце концов, все так ездят.
Дорога далась ей тяжело. Выехали рано, чтобы попасть на вокзал. Два с половиной часа на электричке. Там даже было весело — шла бурная торговля. Продавали чудо щетки для плит, очешники, мороженое, цветные карандаши, фартуки, халаты, тряпки для пыли, стельки для обуви. Напротив сидела женщина, которая ехала к родственникам и скупала все — шнурки для очков пять штук, три коробки карандашей, несколько упаковок чудо тряпок и чудо щеток.
— В подарок везу, — поясняла она доверительно Лизе.
От конечной станции пришлось бежать к автовокзалу по ухабам и ямам — автобус должен был отправиться через семь минут…
…Лиза говорила искренне. В тот момент, во всяком случае. Ей было важно Ромино признание, что она для него не такая, как все. Да, они с Ромой разные, но это не значит, что она, лично она, Лиза, не имеет права на счастье, семейное счастье. Такое, как у Полины, например. Обычное бытовое счастье, спокойствие. Наверняка у любой пары бывают проблемы, когда они начинают жить вместе. Но ведь как-то это решается, преодолевается. Вадим, муж Полины, тоже не идеальный мужчина. Кисель, а не мужчина. Рыба размороженная. Но ведь Полина с ним счастлива. Значит, и она будет счастлива с Ромой. Ей, в конце концов, тоже хочется иметь семью — обычную, нормальную семью. Чтобы был муж, свекровь, которой нужно понравиться. Дом, праздники совместные и что там еще бывает… Чтобы у нее все было стабильно, спокойно.
Лиза скучала по отцу. Отец всегда был для нее важнее матери, ближе, понятнее. Да, мальчики тянутся к матерям, а девочки к отцам. Ничего удивительного. Нет, Лизу не мучили угрызения совести, что она не была на похоронах, не проводила отца в последний путь, не поддержала маму. Папа для нее остался живым. Просто уехал. Но когда-нибудь вернется. Она жила с этой мыслью, которой не решилась бы поделиться даже с Полиной. А мать для Лизы умерла. Она не понимала, как можно забыть собственную дочь. Можно забыть, как зовут соседку, как звали кошку, но не дочь. Иногда Лизе казалось, что мама специально делает вид, что не помнит ее. Мстит ей за то, что не была на похоронах отца. Но Лиза ту поездку считала спасением. Она бы не смогла прийти, увидеть отца — в гробу. Если Ольга Борисовна рассталась с собственной памятью и будущим, упорхнув, нырнув в прошлое, то Лиза не могла себе этого позволить. Она бы все равно не пришла на похороны, даже если бы была в Москве…
— Ну и в чем проблема? — Она пыталась докопаться до истины. — Ты меня стыдишься? Почему мы не можем поехать?
— Ну, мама, она, понимаешь, в общем, она считала, что я должен жениться на местной, а не на москвичке, — признался наконец Рома.
— А ты ей скажи, что тебе на москвичке очень выгодно, — рассмеялась Лиза, решив, что страхи Ромы надуманные.
— Да, именно это она и решит. Что я за квартиру и прописку женился, — согласился Рома.
— А разве не так? Разве не поэтому? — в свою очередь удивилась Лиза.
— Не поэтому. Не только из-за квартиры, — не согласился Рома. — Я, в общем, у меня никогда такой, как ты, не было. А мама — не успокоится. Она, понимаешь, немного другая. Не такая, как Ольга Борисовна.
— Ну, раз она не такая, как Ольга Борисовна, значит, она тебя узнает и меня запомнит. Я очень хочу познакомиться с Валентиной Даниловной. Ты же знаешь, у меня никого нет. Родная мать не узнает, других родственников нет. Мне мамы очень не хватает. А так — будет свекровь. Только не обещаю, что буду называть ее мамой.
…Рома продолжал нервничать.
Запланированная поездка все время срывалась. То нужно было сдавать отчеты, то Лизина командировка, то Ромина.
Валентина Даниловна — так звали Ромину маму — тоже нервничала. Она убирала квартиру, готовила как на Маланьину свадьбу, а сын с барышней, типа невестой, опять не приехал. Она звонила Роме каждый день. Лиза слышала их разговоры.
— Я не типа невеста, — заметила она однажды, — нет слова «типа».
Рома выскочил на кухню, будто ошпаренный, зажимая трубку рукой.
— Мам, ну прости, — оправдывался он, — на работе совсем завал. Мы же хотели на неделю. Но то мне отпуск не дают, то Лизе.
— На неделю? — спросила Лиза.
— Да, на неделю, — выдохнул Рома.
— Ничего, что я не в курсе? Я думала, мы едем на сутки, максимум — двое.
— Мама не поймет. Она… в общем…
Рома выглядел жалко. Лиза даже умилилась такой сыновней привязанности, страху — необъяснимому, утробному — перед матерью. И подумала, что у нее никогда не было такой любви к своей маме. Да, говорят, что мальчики больше привязаны к матерям, но не до такой же степени! Лиза чувствовала, что Рома специально откладывает поездку под любым предлогом…
— Вообще то мне все это надоело, — объявила Лиза. — Ты очень изменился после свадьбы. Мне надоели твои грязные носки в моей бельевой корзине. Надоело так жить. Ты понимаешь?
— Нет, не понимаю. — Рома перепугался. — Что я не так сделал? Я тебя чем-то обидел? Почему ты так говоришь? Мы же договорились. Прости. Я все сделаю, как ты хочешь. Только это… не надо развод… Я хочу, чтобы у нас было все хорошо.
— Слушай, а ты меня хоть любишь? Ну, хотя бы влюблен? Или у нас только расчет?
— Конечно, люблю. Да, очень. Почему ты спрашиваешь? — Рома пошел пятнами и не знал, что делать. Лизе даже стало его жаль. Конечно, она не поверила в слова про любовь, но лучше услышать ложь про чувства, чем-то, что сказал ей Дима: «Я вообще не понял, что это было».
— Хорошо, давай съездим, сходим в ресторан и погуляем. В вашем прекрасном городе есть рестораны? — согласилась Лиза. — И пообещай мне покупать сыр и хлеб и для меня тоже. И, умоляю, выключай телевизор, когда ложишься спать. Не скреби по моей сковородке.
— Конечно, не буду… то есть буду. Так мы поедем? Точно? Ресторан там есть, один.
— Вот и отлично. Устроим торжественный ужин…
…К удивлению Лизы, Рома перестал мыть посуду, пылесосить и скапливал свои рубашки и носки в корзине для грязного белья. Он наливал чай себе, забывая предложить Лизе. Она запускала машинку, развешивала белье и мыла посуду. Рома гладил свои рубашки и тщательно отглаживал стрелки на брюках, но постельное белье оставлял, давая понять, что его должна погладить Лиза. Даже в магазин он ходил для себя — покупал то, что привык есть утром. Колбасу, яйца, йогурт.
— Почему ты не купил мне сыр? — спросила однажды Лиза.
— Ты не просила.
— А ты сам не мог догадаться? Ты же знаешь, что я по утрам ем сыр. Вполне конкретный сыр. И ты знаешь какой. Если ты купил себе хлеб, почему не купил мне тот хлеб, который ем я?
Рома молчал.
Их жизнь и вправду была странной. Рома занял правую сторону кровати, там, где стояла тумбочка и настольная лампа. Лиза привыкла читать по вечерам, а Роме мешал свет. Он мог оставить включенным телевизор, и тот гудел ровным фоном. Лиза же давно не смотрела телевизор.
Рома скреб по ее любимой и единственной сковородке ножом, когда жарил яичницу, — Лизу аж трясло.
— Ты можешь не портить мою сковородку? — вспыхивала она.
— Что ты злишься? — не понимал Рома.
Чем больше она закипала, тем более спокойным и улыбчивым становился Рома. Да, он не ловил ее намеков, не читал книг, не смотрел те фильмы, которые она любила. Они были разными. Очень разными. А чего она хотела? Разве она этого не знала? Как мама говорила? Чашка из другого сервиза?.
— А если она начнет забывать закрыть воду, выключить плиту?
— Нет, в быту она очень организованна.
— Но почему она меня не узнала? Разве я для нее не важна?
— Лиз, я не знаю, правда. Она тут предложила забрать твои детские платья. Помнишь, я всегда за тобой донашивала — ростом была ниже.
— Помню. Мне было жалко отдавать тебе свои платья.
— Да? А я радовалась. Ольга Борисовна смотрит на меня и видит девочку, подружку своей дочери. Она сказала, что ты опять вытянулась и нужно перебрать гардероб — выбрать платья, которые мне подойдут.
— И что мне делать?
— Не знаю. Мама говорит, что это может длиться годами, а может закончиться неожиданно. Зависит от сердца. Сердце у Ольги Борисовны, слава богу, здоровое.
— Ты считаешь, что жить так — это слава богу? Не узнавать собственную дочь — это слава богу? Не знать, не слышать, что я вышла замуж, — это ты называешь слава богу? И узнавать чужого человека — это слава богу? — Лиза расплакалась. — Как ты думаешь, она перестала меня узнавать из-за того, что я не была на папиных похоронах?
— Не знаю, Лиза, я правда не знаю.
— Ты считаешь, что, если бы я тогда приехала, мама бы не заболела?
Полина не ответила.
Так Лиза осталась совсем одна. У нее был только Рома, который был ей мужем, но чужим человеком. С которым было удобно жить — по расчету.
Когда Рома переехал в ее квартиру, Лиза поначалу удивлялась. Он спрашивал разрешения сходить в душ, включить телевизор. Он спрашивал, где стоят кастрюли и где хранятся мешки для мусора. Он не осмеливался залезать в ящики стола и чувствовал себя как в гостях.
— Ты странный, — заметила Лиза, — в чужих домах ты был хозяином, и мне это в тебе нравилось…
…Ольга Борисовна церемонно прощалась, желала Роме всяческих успехов, дописать диссертацию и стать достойным своего учителя молодым ученым. С Лизой она простилась вежливо, сдержанно и слегка удивленно.
Полина вышла их проводить.
— Она меня не узнала или мне так показалось? — уточнила Лиза у подруги.
— Скорее всего, не узнала. Она только маму узнает сразу. Меня иногда с тобой путает, — ответила честно Полина.
— Дальше будет хуже?
— Думаю, да. Она пьет препараты, но сама понимаешь — потрясение, возраст.
— Как же она работает?
— Давно не работает. Но думает, что работает. Собирается, делает прическу, выходит из дома и забывает, куда шла. Возвращается домой и думает, что была в институте.
— Может быть, ей нужно сказать? Что у нее провалы в памяти?
— Мама ей говорила, но Ольга Борисовна забыла. Понимаешь, она живет прошлым, в том времени, когда была счастлива. Рассказывает, как мы были маленькими, как ходили в садик, как они с Евгением Геннадьевичем ездили в Гурзуф летом. Она все помнит, в мельчайших подробностях — как проходили через будку, делали отметку в медкнижке, брали лежаки. Она помнит, какого цвета у нее был купальник и как Евгений Геннадьевич далеко заплывал, а она волновалась. Помнит пирожки с вишней, которые покупали каждый день на набережной. Вишни тогда было много, пирожки растекались, она съедала сразу два и волновалась за фигуру. Кстати, она очень интересно рассказывает — как покупали домашнее вино, катались на катере, жили в крошечной комнатушке и были счастливы. Просто удивительно, какая у нее память на детали — она помнит толстую медсестру, которая отмечала в курортных книжках проход на пляж, и даже помнит, что у той была помада морковного цвета, почти такого же морковного цвета волосы, и она расстегивала халат почти до пупка от жары. И отдыхающие мужчины краснели и бледнели, глядя в ее внушительное декольте. А эта медсестра не собиралась никого завлекать своими формами, просто ей было жарко. Они еще шутили, что Евгений Геннадьевич чересчур долго сдает их книжки, а Ольга Борисовна делала вид, что ревнует его. Мама говорит, что Ольге Борисовне так проще — помнить то, что ей дорого, что казалось важным. Знаешь, она вспоминала, как купила тебе сарафан. И как ты радовалась обновке. Иногда она думает, что Евгений Геннадьевич уехал в командировку — читать лекции, и ждет его возвращения…
…Сойдясь странно и, можно сказать, противоестественно — без особого желания и чувств, — Рома с Лизой поженились. Они все же заехали к Ольге Борисовне. Та приняла Рому хорошо — разливала чай, беспокоилась по поводу торта. Мария Васильевна намешала салатов, Полина была вызвана для подстраховки, чтобы поддержать беседу. Рома вел себя тихо, спокойно, починил кран в ванной, который давно капал, оставляя ржавую борозду на белом кафеле. Ольга Борисовна утверждала, что кран вовсе не капает, просто нужно не до конца завинчивать вентиль. Но Рома был рад приложить руки к привычному делу.
Мария Васильевна если и была удивлена выбором Лизы, то виду не подала. Полина искренне радовалась за подругу. Рома ей нравился домовитостью и сдержанностью. Да, они были совершенно разные, но, может, именно такой мужчина и нужен Лизе?
В конце вечера, когда Рома с Лизой, собираясь, толкались в прихожей, Ольга Борисовна вдруг разразилась пламенной речью в адрес покойного супруга. Она рассказывала, каким он был замечательным ученым, прекрасным человеком, раз у него такие достойные ученики, которые не забывают, помнят и приходят проведать ее, вдову.
Мария Васильевна переглянулась с Полиной. Лиза замерла. Так она узнала, что у ее матери начались проблемы не только с ближней памятью и днями недели. Рому она приняла за одного из учеников и подопечных покойного мужа. А новость про свадьбу забыла, едва услышав. Она не готова была принять мужа дочери, и ее несчастный мозг поставил защиту на подобную информацию…
…Рома позвонил неожиданно.
— Я внизу, — доложил он, — откроешь?
Лиза опешила и нажала кнопку домофона. Ей было неприятно, что Рома увидит ее квартиру, нарушит ее личное пространство. Но прогнать его она не могла. Голос у Ромы был странный.
— Мне нужно с тобой поговорить, — начал он, стоя в дверях, не решаясь пройти. Это был другой человек. Никогда раньше Лиза не видела его таким… не хозяином в чужом доме.
— Что-то случилось?
Рома прошел на кухню, притулился на табуретке. И сделал ей предложение. Даже достал красную бархатную коробочку, в которой лежало грубое и пошлое кольцо. Лиза сморщилась.
— Да, я знал, что тебе не понравится. — Рома засунул коробку в карман.
И дальше говорил так, будто они сидели в офисе, в переговорной комнате. У него открываются возможности, повышение, деньги. Но ему нужна прописка, регистрация. Он то прописан в Заокске. А с московской будет проще. Меньше проблем. Если Лиза пропишет его у себя, он обещает купить квартиру. Через два года. Если они продадут потом Лизину квартиру и добавят то, что заработает Рома, то у них будет лучшее жилье в городе. Не в центре, но в хорошем районе.
— То есть ты мне предлагаешь сделку? — уточнила Лиза.
— Почему сделку? Нет, — разволновался Рома.
— А брачный контракт мы будем заключать?
— Что? Нет. Зачем? Если ты хочешь. Я подумал… но если ты против, то я…
— И ты мне гарантируешь, что через два года ты заработаешь на новую большую квартиру?
— Да, гарантирую, — серьезно ответил Рома.
— Хорошо, я согласна, — ответила Лиза, — а что мне терять? Мне же давно пора замуж, разве нет? А то стали ходить слухи, что я тебя недостойна. — У нее начался нервный смех…
…Кошка улеглась на коленях у Ромы и начинала шипеть и дергать хвостом, если к ним приближалась Лиза или если Рома хотел спустить ее с колен.
— Ром, я не люблю животных, ненавижу комнатные растения, не умею готовить, — перечислила Лиза.
Рома пожал плечами. Он всегда ей улыбался, отвозил домой и ехал присматривать за очередным домом, где прорвало трубу, где нужно покормить собаку и погулять с ней, проведать больную бабушку. Лиза не верила в то, что Рома помогает всем бескорыстно — не до такой же степени он идиот. Но спрашивать не хотела. Лиза не смотрела на Рому как на жениха до тех пор, пока на работе не пошли слухи. Коллеги были удивлены их союзом. Одни считали, что Рома ей не подходит — она птица другого полета. Другие утверждали, что она не пара Роме. За что только ей такой мужик достался? Особенно страдала секретарша, которая была убеждена, что Рома ухаживает за ней. Лиза допускала, что у Ромы были другие женщины, которых он так же возил по дачам и квартирам, но выяснять подробности считала ниже своего достоинства. Лиза, конечно же, была в курсе слухов и чувств секретарши, но не собиралась ни подтверждать, ни опровергать сплетни. Рома был для нее просто Ромой — случайно затянувшейся связью. Лиза не испытывала к нему никаких чувств, кроме дружеских…
…Точно так же Мария Васильевна давила для Ольги Борисовны таблетки, которые ей сложно было проглотить, — между двумя ложками. Лиза однажды заехала к матери и наблюдала весь процесс. Тогда ей стало страшно. Она посидела для приличия полчаса на кухне и уехала. Мать ей ни слова не сказала.
Ольга Борисовна вдруг разучилась глотать. Пищу она проглотить могла, а таблетки нет. Давилась и задыхалась. Раньше такого не наблюдалось. Верная Мария Васильевна толкла ей лекарства на неделю вперед, заворачивала каждую порцию в пакетик из пергаментной бумаги и раскладывала в специальный контейнер с обозначенными днями недели. Ольга Борисовна высыпала содержимое пакетика и запивала водой. Лиза тогда подумала, что это она должна была толочь таблетки, нарезать пергаментную бумагу на квадратики и заворачивать в каждую порошок. На ее месте, на стуле в углу, сидела Полина и аккуратно вертела пакетики. Лиза выложила на стол деньги и уехала…