А Русь молчит…
Хот- дог, хинкали, шаурма,
А Русь молчит, дают… глотаем!
И где он, борщ и каравай,
Уже почти не вспоминаем.
С утра лишь гон и суета,
Без слов — «Присядем на дорожку»
Мы ждем по задницам кнута!
Чтоб ими двигать хоть немножко.
Каков он нынешний мужик?
Табак, закуска и поллитра
И жизнь его — из зада пшик…
Природный газ и он без фильтра!
До смерти захотелось дошираку. Классически. Две штуки. Из второй коробки только приправа. Красная. Лютая.
Известно, что доширак у понимающих не еда. Это тяга к жизни. Бесконечное любование существованием и ненависть к себе. Две приправы в одну лапшу. А в конце взболтать водичку, чтобы вся химия поднялась со дна и выпить. Зажмуриться. Выдохнуть и от жара дыхания прикурить сигарету.
Когда делаешь последний глоток этой жижи как никто другой понимаешь, что имел в виду Будда, когда говорил: «Жизнь есть страдание».
Захотел. Захотел! Только в магазине не оказалось красного доширака. Зато есть «Ла паста». Новинка. «Ла паста» плять. На упаковке написано — для нового поколения.
Минут пятнадцать вертел в руках. Ну какое из меня новое поколение? Давно ведь живу. Мне надо чтобы от доширака днище вырывало. Чтобы больше никогда его не хотелось. А тут «Ла паста».
Прихватил банку тушенки. Ее пока для нового поколения не делают. В хорошей тушенке все по прежнему: ностальгия, мечты, бычьи хвосты и лаврушка. Мешать ее ни с чем не надо. Разогрей на сковородке, возьми хлебушек и будь смелей. Макай в туды хлебушек. Макай.
Доширак оказался сладеньким. Нежненьким. Подумал о том, как далеко шагнула химия. Какие п@здовыверты придумывают, но все не то. Не хочется после этого доширака пересмотреть свою жизнь. Не хочется оценить прошлое, задуматься о грядущем. Как бывает после красного. Никакого смысла в таком дошираке.
Повертел в руках баночку тушенки. Сказал себе спасибо, что предусмотрел. Закинул склизкий, липкий кусок консервированного мяса на сковородку. Зашипела. Зашкворчала. Брызнула жиром. Взял хлебушек. Макнул и кааак откусил.
Доел и подумал, что чего-то не хватает. Взял пустую банку. В подъезде приделал ее к перилам, загнув крышку. Не знаю зачем. Курю же на балконе. Но все как-то устаканилось. Как-то все во внутрях успокоилось.
Ну какое из меня новое поколение? «Ла паста» плять.
Между мной и тобой нить незримая---
Песня первой нашей любви.
Ничего, что ее не допели мы,
Память мы о ней сберегли.
Память добрая, нежная, светлая,
Годы вихрем над ней кружат…
И на розах не капли-дождинки,
А слезинки мои блестят.
Но слезинки эти не горькие,
Радость в сердце жива еще
Оттого, что ты счастлив и весел,
И что все у тебя хорошо!
Нашей жизни стоп-кадр не сделать
Без оглядки мчится вперед.
Погулять по тропинкам юности
Нас теперь только память зовет.
Только память хранит навечно
Каждый прожитый день, каждый миг
Танцплощадку в саду, летний вечер
Мы делили с тобой на двоих.
Память прошлое ветром колышет,
Кто же в юности не был влюблен?
Через толщу времен снова слышу
В нашем старом саду саксофон…
Чем дольше я живу на свете,
Тем больше хочется туда,
Где у колодца вишня в цвете
И в вёдрах с ковшиком вода.
Где молока стакан на завтрак
И ждёт на улице дружок.
Где побегу я в школу завтра,
Тропой знакомой на урок.
Чем реже вижусь я с друзьями,
Тем чаще снится по ночам,
Мне дворик детства с пацанами
И в играх спор по пустякам.
Где жду ещё я дни рожденья
И жизнь вся только — впереди.
Любви прекрасные мгновенья
И слово горькое — «прости».
Чем дольше я живу на свете,
Тем больше хочется туда,
Где моё детство на портрете
И дом не скрыла лебеда…
Забыты пароли, закрыты страницы,
Уже перестали друг другу мы сниться.
Совсем не считаем минуты до встречи,
С другими проводим и утро, и вечер.
Неважно уже, что сказал и сказала,
И ревность не колет отравленным жалом.
Забыт аромат и духов, и парфюма,
И песня знакомая… Нет, не кольнуло.
Другие мелодии душу тревожат,
Мурашки не те пробегают по коже,
Дожди по-другому в окно барабанят,
Иные надежды, мечты и желанья.
Бывает, шепнёт «позвони» скверный чёртик,
Но нет номеров, все давно уже стёрты,
И только ночами бывает приснится
Забытый пароль от ненужной страницы.
Посвящается Жене Белоусову, группе «Ласковый май», всем, кто проводил лето в деревне, днём на корточках полол морковку, а вечером шёл на деревенскую дискотеку. Кровь-любовь-морковь и все такое прочее.
А молодёжь нынче не та!))
На коленях, будто сливы,
Синяки,
А в глазах горят приливом
Васильки,
Как ожог, беспутный ветер
На щеке,
Солнце слепит, как монета,
На песке.
Тих и зелен пруд стоячий,
Я в него,
Опрокину день горячий
С головой,
Под водой скользит лодыжка
Девичья,
Не поймал тебя мальчишка,
Ты ничья.
Словно войлок, глушат звуки
Камыши,
Ты мои отводишь руки
Тссс… и шшш… Твоему стрижёт макушку
Армия,
Он вернётся будет мужем,
А не я.
Ну, а мне сегодня-завтра
В институт,
Вымрет, словно динозавры,
Этот пруд,
Пролетит так много-мало
Юных лет,
В камышах на век остался
Наш секрет.
Август катился к исходу, заканчивались мои бакинские каникулы у бабушки, а город как раз принимал одну из групп Чемпионата мира по футболу среди юношеских команд. Решил сходить на матч Англия — Китай, но к стадиону имени Ленина приехал рановато. На улице пекло, занять себя особо нечем и я увидел большую пивную, занявшую весь первый этаж жилого дома. Внутри свежо, прохладно, но очередь раззмеилась минут на двадцать. Пристраиваюсь в конец и начинаю ловить на себе улыбчивые взгляды жаждущих. Ну да, для Баку я выглядел странно. Джинсы варёнки, сетчатая майка Rangers с двенадцатым номером на спине, груди и рукавах, высокие белые кроссовки, волосы длинные. В общем, как-то выбивался я своим внешним видом из группы товарищей, облачённых в джинсы Jordans с мемориальными табличками на жопе, нависающими над остроносыми туфлями с высокими скошенными каблуками. И тут один сознательный человек, в белой полупрозрачной тенниске с выделяющейся пачкой Marlboro в кармане и узенькими усиками, выходит на середину зала и с гордостью произносит:
— Товарищи! — указывает он на меня вытянутыми ладонями. — Кажется сиреди нас, пирисутствует игрок юношеской сборная Парагвая. Ну не стоять же ему в очередь за пивом. Пжалуйста! Очень пирошу, пижалуйста! — указала мне товарищ жестами к стойке.
Улыбаясь я подхожу к бармену, вытирающему влажные руки о белоснежный халат и жестом показываю, что в принципе осилю и три поллитровых кружки. Сияет бармен, сияет очередь, и даже вентилятор под потолком, начинает гонять мух веселее и энергичнее. Бармен отказывается брать деньги с дорогого гостя, но я всё равно кладу на блюдце нужную сумму, и уверовав что я не игрок юношеской команды рижского «Динамо», а и вправду член сборной Парагвая по футболу, громко произношу: «Спасибо вам большое, товарищи!» Только не на испанском, а на русском. После короткой паузы, пивная громыхнула смехом и были слышны возгласы: «Ай, малатэс, пилять… Ара, не растерялся, э…» А вы говорите аргентинские армяне с китаянкой и видеокамерой…
Дедовский дом
Я не стану плакать по былому.
Ты меня в былое не зови:
Уж давно по дедовскому дому
Откричали в осень журавли.
Уж давно той песней журавлиной
Отзвенела мне степная даль.
Лишь осталась горечью полынной
О прошедшем вечная печаль.
Дом из детства, у спокойной речки,
Где все лето пели соловьи…
Тополей, под сорок метров свечки,
Да с бугра — степные ковыли.
Как любил я, по закату солнца,
В доме оставаться ночевать!
В спальне, с занавеской на оконце,
Сном манила старая кровать.
Да вот только, далеко от дома
Увела бродягу даль степей…
Лишь во сне, до одури знакомом,
Он зовёт хлыстами тополей.
Copyright: Виталий Роев, 2018
Со временем ностальгия по былым денькам становится всё сильнее и прежде, чем ты это поймёшь… Она превратится в воспоминания, которые останутся в сердце.
Отшумели сады лепестковую белой метелью,
Первоцветов головки уснули до новой весны.
Снова спать не дают соловьиные звонкие трели,
И кукушка кукует, провожая весенние дни…
На пороге уже разноцветное лето смеется.
Так и манят к себе: и лесок, и речушка, и луг.
Пробегу по траве — на мгновение юность вернется,
Это чудное время и встреч, и щемящих разлук.
В летнем теплом дожде я услышу души твоей струны,
От меня — до тебя ты увидишь из радуги мост,
И почудится мне, что с тобой мы по-прежнему юны,
И вдвоем, летней ночью, наблюдаем мерцание звезд…
Грустно! Небо седое с просинью.
Душу рвёт осенняя тишь.
У крестов, поваленных горестью
Ты со мной на погосте стоишь.
Ты - такая юная, чистая
Дышишь в ухо неслышным холодом…
Здравствуй, ЮНОСТЬ моя забытая!
А под ложечкой чувство голода…
Чувство голода по ушедшему,
По потерянным дням и верности.
Здравствуй, Юность моя сумасшедшая!
Где теперь живут твои прелести?
Где исчезли, когда растаяли?
Как дошли со мной до погоста?
А в ответ плачет небо с просинью:
«Очень просто всё, очень просто…»
Плакала долго…
Плакала долго… и безутешно…
Где ж ты мой милый,
мой сильный, мой нежный?
Тело моё изнывает от жажды…
Может мы зря повстречались однажды?
Где ж твои руки, твой голос, дыхание…
В мыслях моих -только воспоминание
Наших объятий и страсти безумия…
Мы загорались, как пламя Везувия…
Ласки твои -словно лава кипящая…
Я с тобой - женщина…
Я - настоящая…
Тело моё изнывает от жажды…
Может мы зря повстречались однажды…
Нет больше сил, безутешно пророчество,
Закоченела от одиночества…
Может мы зря повстречались однажды?
Тело моё умирает от жажды…
Научи меня жить без тебя, научи…
Подскажи, дай совет…
хоть звучит это странно… нелепо…
Мой родной…
Для меня
стал как будто пустым
целый свет…
Научи.Как мне жить?
В моём сердце пока нет ответа…
Научи меня жить без тебя… научи …
Научи снова видеть рассветы
и чудо-закаты…
Научи слышать пение птиц…
как журчат под снегами ручьи…
Научи… как мне жить?
Я сама - не смогу
снова жить,
как когда-то…
Вернуться из никуда!
Латаю «девятку», не днище… а сито!
Давно собирался свезти её в хлам.
Канючит супруга: - Не вздумай Никита!
И эту купили с грехом пополам!
Достала своей вездесущей натурой.
Папашка директор, карьеру сулил,
А вместо карьеры - набитая дура
И фото на память от той, что любил.
От той, что внимала словам на вокзале:
Вернусь обязательно, только дождись!
Теперь календарно припомню едва ли
Свою суетливую, гадкую жизнь.
Медали за труд на фронтах пятилеток,
От них и от славы светилось лицо.
Я выбрал одну из серебряных клеток
И был окольцован семейным венцом.
Но память вернулась видением зыбким,
Влетела забытою совестью в сон
И я трепетал перед грустной улыбкой.
И вскрикнув проснулся, звонил телефон.
Мой тесть и начальник, сквалыга полнейший,
Расхныкался в трубку, мол дело то дрянь!
Сказал: - Собирайся в дорогу милейший,
Свезешь накладные в старушку-Рязань.
Судьба уготовила, будто в отместку,
Картинки из юности, полные грез
И я как на плаху собрался в поездку,
В края незабудок и стройных берез.
В домах на аллее висит штукатурка,
С копченых от дыма, осевших трущоб,
А в памяти вертятся: салки и жмурки,
И ночи с гитарой, и песни взахлеб!
Зияет глазницами выбитых стекол
Заросший лишайником, брошенный клуб.
Я помню кино и подобие тока
От нежных, никем нецелованных губ!
А так же весельем наполненный вечер,
Где ты убегая кричала: - Лови!
Попытки объятий и эхо затрещин -
Все так говорило о первой любви!
Я ветром бы стал, чтоб тобой любоваться!
Сейчас, понимая, что «поезд ушел»,
Хочу как тогда с озорством целоваться
И вместе плескаться в реке нагишом!
Хочу четверть века вернуть на истоки,
Чтоб сдать тот злосчастный билет в никуда!
И вычеркнуть в прошлом шальные дороги,
А в юности вместе транжирить года!
Вот наша скамейка под буйной ракитой.
Досадно, там дама бальзаковских лет,
А с нею мужчина, он тоже Никита
И так же как я неприметно одет.
В нем молодость, сила, а дама степенна,
Мамаша с сыночком на лавке сидят…
И тут, я ловлю на себе ошаленно
Её удивленный, пленительный взгляд!
От сытости с ленью напасти и беды!
Лежать бы с деньгами на теплой печи…
Я ей о предательстве сходу поведал,
Она, улыбнувшись сказала: - Молчи!
Молчи и послушай, все будет как прежде,
А сказка твоя - со счастливым концом.
Затем поглядела на сына с надеждой:
Ступай же сынок, познакомься с отцом!
Я знаю, что мало хорошего сделал
И знаю, что много сейчас говорю,
Но вновь уезжаю, так сердце велело,
Теперь навсегда, потому что люблю!
Хоть тесть мой начальник сулящий карьеру,
Прожить не смогу, абы с кем, словно пьянь.
Вперед же к любимой! Долой полумеры!
Куда уезжаю? Конечно в Рязань!