Географическое положение деревни Макаево располагало к созерцательности и осмотрительности. Ибо положение это было сугубо пограничным.
Волею сил высших, чем могли представить селяне, Макаево разместилось на границе между городом и деревней, равниной и овражиной, рекой и озером, лесом и степью, атеизмом и теизмом, колхозом и безхозом, социализмом и капитализмом, русскими и россиянами.
Если продолжить линию пограничного состояния деревеньки Макаево из трех измерений в четвертое, то и тут мы получим сугубо рубежную картину. Правда, причина этого не в промысле высших сил, а исключительно в причуде автора. Ибо это автор расставил по разным рубежам первую половину восьмидесятых и вторую половину девяностых годов прошлого века.
Дабы не ввергать предполагаемого читателя в утомительные раздумья, давайте расшифруем все сваленные в кучу единства и противоположности, и нарисуем более ясную диспозицию театра наших действий. Тем более, что, как на всякой границе, в каждый конкретный момент времени Макаевские парадигмы находились то в шатком равновесии, то одна превалировала над другой.
Итак.
Макаево стояло всего в десяти километрах от города-миллионника, но при этом долго считалось деревней глухой и заброшенной, потому что от города его отделяла водная преграда, проходимая либо по льду, либо на пароме. Регулярное сообщение с городом наладилось только в конце восьмидесятых после строительства соответствующего моста. Разрушение сельского хозяйства активировало процесс смычки города и Макаево, но и в девяностые годы процесс этот, хоть и состоял в самой буйной стадии, был еще далек от завершения.
Таким образом, долгое время житие в Макаево оставалось патриархальным, с укладом сугубо сельским, сезонным и буколическим. Удачная роза ветров берегла село от дымов большого города, а широкая река защищала от нашествия садоводов.
Кто придумал основать деревню прямо посреди куста оврагов, когда вокруг полно ровного места, и чем этот основатель руководствовался, сказать сложно. Хотя наверняка резоны у него все же имелись. Например, в оврагах находилось множество родников, что снимало вопросы с водоснабжением. И опять же угодья оставались свободными под распашку и не занимались дворами и подворьями. Но зато огороды у жителей оказались покатыми и часто упирались задами в самую овражную низь, заросшую ивняком и заболоченную.
Воды действительно водилось много. На каждой улице стояло по нескольку колодцев, а со временем и подходящие овраги оказались запружены и под завязку наполнены водами земляными и небесными. В прудах самопроизвольно завелся различный карась и залетные чайки. А однажды в этих водоемах даже разводили карпов. Но происходило это давно, во времена мифические, когда макаевский колхоз числился миллионером по прибыли, а не по долгам, при легендарном председателе, который потом вошел в фольклор как Стреляющий Конь, олицетворение небесных созидательных сил природы, и вечная жертва другого председателя хтонического разрушителя Зубатого Зубра.
Деревню широким неровным полукругом охватывала уже означенная река. Она то приближалась к Макаево на три километра, то уходила от него километров на десять, отмеряя тем самым площади макаевских угодий. В округе были разбросаны еще разные пруды, и в лесу лежало тонкое и длинное очень чистое и таинственное озеро.
Как наглядная иллюстрация антагонизмов река называлась Белой, а озеро Черным.
За колхозными полями к северу и западу от Макаево до самого города (считай, реки) стояли леса. Леса стояли не то что сильно дремучие и большие, но все-таки в них водились и строевые деревья, сохатый лось, серый волк, длинношерстый заяц и масляный гриб, а в один год говорили, что видели даже семейство рысей. Так что в чащобах для ведения лесного хозяйства стояла пара кордонов в несколько домов, где проживали лесники, егеря и прочие лесные трудяги. На реке и на озере устроили по ведомственной турбазе, куда приезжали отдыхать горожане и приходили деревенские и кордонские этот отдых портить.
Сохранность макаевских лесов от массовой вырубки, распашки или застройки обеспечивала все та же река. А на самом деле — острая необходимость в охотугодьях под боком у тех лиц, кто мог себе позволить этими угодьями пользоваться.
К югу и востоку лежала распаханная и перерезанная проселками лесостепь. Поля чередовались с островками дубрав и березняков и посаженными вдоль дорог тополиными посадками. Где-то там, за горизонтом, за который ни один макаевец так и не удосужился заглянуть, лежали еще деревни, еще поля, еще лески и посадки. Про те места говорили, что там живут татары.
Что касаемо теизма и атеизма, то в Бога макаевцы не верили, но почти в каждом доме стояла божница, а показанные как-то раз на родительском вечере в школе химические опыты, разоблачающие чудеса Христа, вызвали у макаевцев резкое неприятие вплоть до битья отпрысков.
В Макаево всю дорогу до коммунизма цвел колхоз. В нем разводили потребные и доступные для наших широт культуры, крупный рогатый скот, а также зеленых пиявок, коих откармливали на гусях. Продуктивность коллективного хозяйства зависела исключительно от председателя. Если председатель воровал много, то производительность падала, если не много, то оставалась на прежнем уровне, а если пил и был с похмелья зол — росла. Говорят, что упомянутый ранее Стреляющий Конь и не пил, и не воровал вовсе. В глазах практичных макаевцев это извинялось только тем, что в его годы за воровство с пьянкой могли и расстрелять.
Когда дорога к коммунизму уперлась в пятнистую плешь, колхоз расформировали. Городу резко понадобилась земля для высоких дач, коттеджей и прочих хором. На общем собрании крестьяне единогласно проголосовали за передачу земли буржуям, а сами остались с двадцатью сотками, которые потом благодарные буржуи урезали до десяти и разницу прирезали к себе. Внешне это выразилось в том, что колхоз заменили сначала совхозом, а потом и вовсе не понятно чем — присоединили к городу и обозвали абстрактной административной единицей. С абстрактной единицы все, кто имел возможность, поимели конкретные гешефты согласно статуса.
В Макаево испокон жили русские. Откуда они там взялись — неизвестно, вероятнее всего, родились самопроизвольно, как карась в первичном бульоне. До макаевцев в тех краях кочевали башкирцы, пугачевцы, адмиральцы, чапаевцы и другие южноуральские народы. Впрочем, чапаевцев и адмиральцев в Макаево помнят, что говорит о древности и исконности этногенеза его населения. Сами макаевцы о своей генеалогии не задумывались — жили себе и жили. Башкир на своей памяти они рядом не видели, потому как те давно переселились в город и поступили в нефтяной институт и в университет на факультет башкирской филологии, и, стало быть, макаевцы с башкирами никогда не враждовали.
Враждовали макаевцы только с присылаемыми из города на разные управляющие и культурно-партийные должности татарами да южными шабашниками, и то лишь при социализме, когда и тех и других насчитывалось меньше, чем аборигенов.
Вот собственно и вся рекогносцировка пространства и времени.
Жили себе макаевцы в своей деревне, казавшейся им бесконечной и во времени и в пространстве, и даже не тужили об этом. Снизу — овражистый глинозем с суглинком, в натуге рожающий как слониха-альбинос раз в двадцать четыре месяца пашеничку с рожью да картошку с жуком. Сверху — мирное небо, общее с городом, занимающим пятое место в списке ядерного удара НАТО. А вокруг необъятная малая родина.