А земля после дождя пахнет сладко —
Черным хлебом и весенним теплом.
Ждут на дачах заскучавшие грядки,
Ждет рассада на полу, под столом.
Выходные — это дело святое!
Взять лопату, всё вскопать раза два…
Чтобы влажные пласты перегноя
Не рассохлись, как сухая трава.
А потом почти сакральное действо:
В землю рыхлую бросать семена.
Запах вскопанной земли — запах детства,
Самый лучший и на все времена!
Коломбина весь день убирает, готовит, стирает, —
Но всегда недовольна служанкой её госпожа.
Лишь чуть-чуть отдохнуть — вот о чём Коломбина мечтает,
Коломбина не знает, насколько она хороша.
Вот растоплен камин, пламя воет и рвётся на волю, —
Коломбина о воле не думает, лишь иногда
Вспоминает о доме родимом, о речке и поле,
Но хозяйка зовёт — и испуганно гаснет мечта.
Коломбина добра — она кормит бродячую кошку,
Рано утром, тайком, если стелется сонная тишь.
И остатком обеда, какой-то засохшею крошкой
Угощает она за камином живущую мышь…
А палящее солнце тихонько спускается с крыш.
А палящее солнце спешит заглянуть на часок
В этот дом, в это узкое, будто бойница, оконце,
На стене замирает, любуясь девчонкой босой,
И уходит — поскольку свободы нет даже у солнца.
Поздней ночью, когда, наконец, засыпает она —
Нежный ангел спускается к ней, достаёт акварели —
И рисует портрет Коломбины в небесных тонах,
И звучит акварель на холсте, как пиано свирели.
Еще по двести, брат! Пора!
К самой Медузе в гости едем!
Там будет ложками икра
И недолюбленные леди…
Пора, мой друг! Вспушим бомонд!
Горгона ждет, пустыня внемлет,
И багровеет горизонт,
И звезды падают на землю…
Пора! Вперед, товарищ мой!
Нам не страшны любые змеи!
Лишь только тот, кто слеп душой,
Под женским взглядом каменеет!
Но неподвижен твой зрачок,
И черен нимб над головою…
За печкою скрипит сверчок,
И в дымоходе Грайи воют…
Я хочу вернуться в тот дом,
где пахнет антоновкой и пирогом.
Чтобы бабушка рядом
и солнечный свет,
и голос её, дороже которого нет.
Я хочу вернуться туда,
где потеря варежки, это беда.
где день длится, будто целая жизнь,
где мама руку протягивает: «Держись».
Чтоб от ёлки пахло
ветром, снегом, смолой,
чтоб до крышки стола
не доставать головой,
чтоб Кащея бояться, а больше совсем никого…
Тишина. Город за окнами. Рождество.
Осень выбрасывает свои потроха листьями, трудоголит.
Топчется по улицам сонного города, непогодой помеченного.
Машет веером, принцесса китайская, учит роли.
А я репетирую бег по встречной.
Мастерю крылья, прикладываю их к ветровке -
Отваливаются. Ангел-хранитель от бед - не панацея.
Вечность кольчужная присобрана в плиссировку.
А мы могли быть единым целым.
Глинтвейн престранный (многовато, пожалуй, перца),
Движенья в твой дом давно уже пере-отточены.
Зверьком одиночества искусано в дыры сердце.
Похоже на яблоко с червоточиной.
Вязну в несбыточном. Усаживаюсь на корточки.
Шарфиком удушиться, уплыть к берегам Камчатки.
Мечтала-ревела-страдала - теперь-выкину-в-форточку.
А для сердца выкрою две заплатки.
Одну на сегодня, а вторую - про запас.
Не случится ли так, что придётся прислушаться к песне сирен,
Опустить паруса, бросить якорь в Заливе Мистических Рун…
За минуту до сна кровь устанет бежать лабиринтами вен,
Остановится сердце, покорное зову невидимых струн.
За минуту до сна успокоится гладь потревоженных вод,
Мириады светил разожгут в небесах погребальный костёр,
Темнокрылые братья созвучием низких раскатистых нот
Разорвут тишину, призывая своих белокурых сестёр.
За минуту до сна хлынет память на берег ревущей волной,
Разобьётся о камни десятками лиц и забытых имён,
Взмоет яркими брызгами вверх и стечёт вниз солёной слезой,
Омывая засохшую твердь безвозвратно ушедших времён.
В красоте ритуала, в величии мига, в спокойствии вод
Осознание собственной боли мелькнёт в глубине, как блесна…
Оградившись от всех, кого знал, отправляясь в последний поход,
Не случится ли так, что я буду один за минуту до сна…
Делаешь вдох - январь, выдыхаешь - август.
Пепел сгоревших дней оседает в бронхах.
Память на ощупь, как ослеплённый Аргус,
Перебирает ветошь, объедки, крохи -
Всё, что на дне тебя от тебя осталось.
Небо, линяя, звёзды роняет чаще,
Запах созревших яблок набил оскому.
Где-то внутри хрипит музыкальный ящик,
С каждым четвёртым тактом впадая в кому:
«Милый… der liebe… Августин… furchtbar… страшно».
Вечная жизнь - смешная на деле штука.
Ты забываешь прошлое, возраст, имя,
Ярость, тоска и боль превратились в скуку,
Прежний язык давно заменён другими,
Лишь в подъязычье прячется россыпь звуков:
«Быть тебе скользкой рыбой, придонным гадом,
В илистой жиже телом змеиться длинным.
Кровью клянусь, огнём и предвечной глиной:
С этой минуты я не имею брата!»
Так и случилось - или ты ждал иного?
Перекроило, смяло, швырнуло в бездну,
Вырвало прочь и выжгло калёным словом
Всё подчистую: голос, улыбку, песни
(Даже причину ссоры не вспомнить снова).
Ну и живи, казалось бы… Да, казалось.
Тысячный август ловит тебя на жалость.
Выйдешь на берег, смутной виной ведомый,
Грея в ладони яблочный бок медовый,
Море шипит, ловя наливные звёзды…
И понимаешь - поздно.
Мир тем летом вовсе не знал забот,
Да и что за беды у малых сих?
Человеку взял и явился Бог,
Как вошло в привычку у высших сил.
Горизонт стал сразу тревожно-сер,
Грозовые тучи нагнали чернь.
Бог сказал ему, что он лучше всех,
Потому был избран создать ковчег.
«Древесины ты не бери дрянной,
Просуши подольше, упрятав в тень.
Пусть он выйдет триста локтей длиной,
Шириной почти в пятьдесят локтей.
И когда наступит последний миг,
Невозможно будет свернуть с пути,
Погрузи еду и семью возьми,
Да еще по паре зверей и птиц,
Чтоб в достатке было и стад, и свор.
И тогда всей тяжестью рухнет дождь,
Разрывая в клочья небесный свод,
Без следа смывая, что было до.
Смерть пройдет - услышать ее шагов
В перестуке капель не суждено.
И вода поднимется выше гор,
И вершины вскоре уйдут на дно.
Ты поймешь однажды: все дело в том,
Что одно лишь слово имеет вес, -
Жди, покуда голубь влетит с листом,
Принеся спасенным благую весть.
Постепенно схлынет назад вода,
И начнется с просини новый день…
От меня прими эту землю в дар,
Охраняй надежнее и владей».
Человек молчал, оглушен и нем,
И минуты бились векам о борт.
Он спросил: «А как же все те, кто не?»
Ничего ему не ответил Бог.
Северяне в чувствах неуклюжи.
Нет в них вдохновенного витийства.
Словно отзвук бесконечной стужи
В вялых излияниях угнездился.
Жалко повторяя бледным дамам
Комплиментов малахольных скуку,
Вряд ли, да добьетесь, господа, вы
Толку. Страсть искусство. Не наука.
Нестерпимо встать на холодный пол
Не обутой в кожу босой ногой.
Над бойницей - яркий звезды прокол
В плотной ткани неба. О, боже мой,
Вновь недужен месяц - и нет почти.
Так, полоски бледной скупая тень.
Пламя плошки мелко дрожит в горсти,
Бликами залив перламутр ногтей.
Снова за обед лишь, - и тьма густа.
Северного ветра тосклив скулеж.
Мир укрыла белая пустота
Пологом своим невесомым сплошь.
Мне цветущий вереск приходит в сны,
Грея пуще стеганых одеял -
Может быть, дойду до иной страны,
Где любима солнцем полдневным я.
Северяне в ненависти яры.
Долго тлеет, но - беда - займется
Пламенем вселенского пожара,
Что затмит полуденное солнце.
третий день тишина эпатирует слух, и невольно
диким зверем ловлю каждый децл ее колебаний.
я боюсь к ней привыкнуть. я - воин, родная, я - воин.
и хочу к ней привыкнуть, вернуться к тебе утром ранним
в наш хрущевский домишко с забывшим ремонты подъездом.
помнишь, как мы с тобою с соседями сверху ругались
из-за их пацанов, неуёмно скакавших? эх, если б
мне вернуться сейчас, их возню я бы слушал за радость.
ко всему привыкаешь: к разрухе, бомбежкам, обстрелам…
обрастаешь, как врач, скептицизмом к болезням и смерти.
притупляется цвет, разделившись на черный и белый,
словно спишь иль живешь на другой неизвестной планете.
я проспал больше суток. сон лечит, затянуты раны.
чем длинней тишина, тем сильнее желание крикнуть.
в ней рождаются мысли о мире, но рано. вдруг рано?
потому я боюсь к ней привыкнуть и жажду привыкнуть.
__________
РОЖДЕНИЕ
весна
Мир кровью зимней льётся
ручьём в весенний день.
В тепле лучей от солнца
увиливает тень,
не изменив предметам,
но изменив длине…
Лучи растают светом
В ручейной глубине.
ЖИЗНЬ
лето
Сок пустило, как фрукт спелый,
солнце, с ветки в траву рухнув:
у осоки остры стрелы -
ими врезал закат руны в
тёплый миг,
летний мир целый.
ЗОЛОТОЙ УКОЛ
осень
Бинтами облаков перевязало небо
свой солнечный нарыв
перетянул сентябрь жгутом осенним лето
иглу с тоской вонзив
в подгнившую систему
российских вен-берёз
туманы кайфа сменит
блестящий передоз
ЧИСТИЛИЩЕ
зима
Спрятались в темень деревья,
Звезд не увидишь в окне.
Ангельски-белые перья
Снегом кружатся во тьме.
Ты не грусти, дорогая,
Мы переждём снегопад.
Тот, кто прогнал нас из рая,
Хочет вернуть нас назад.
Питайся солнечным нектаром,
Скачи на пряный запах прерий
Тропой свободного кентавра,
Покуда путь земной не прерван.
Но даже после следуй выше
И хоть копыта сбей до крови -
Сумей на небе звёздном высечь
Свой к цели устремлённый профиль.
Кто смел поэзию судить?
Кому безделица?
Атласной гладью строчек нить
В узоры стелется.
Пока в ней ищешь сущность, суть
(Какая разница?),
Успеет Муза упорхнуть,
Грешна проказница!
Роятся рядом сто обид,
А сердце корчится,
И вот в стихе душа болит,
Рыдает творчество.
В томленьях девы день прошёл,
Свиданье вечером:
В альбом бесхитростный стишок,
С любовью венчанный.
В деревне выпьешь молока
Парного, тёплого,
А ночью свяжется строка
Легка, как облако.
Угрюмым вороном склюёшь
Росу блестящую,
Днём рифмой зрелой сыплет рожь:
Суть - настоящее.
Мечта приблизит Млечный путь,
Но в жизни трещина,
А я ищу, копаю суть…
Святая женщина!
Отбросив прочь ироний сор,
Моё вам мнение,
Что суть поэзии не вздор,
Она - безвременье!
Анна - научный старатель,
Видела множество книг,
«Истину» - к фомкиной матери
Пнула под радостный крик:
«Эврика! Эврика! Мойность
(Аффирматив!) - Неопределённость!»
Вася - знаток стеклотары,
Что собирал, как грибы,
Знал, что научные свары
Яйцеголовых - понты:
«Книжники! Лоси и лохи!
Вся квинтэссенция: Пофиг!»
Анна и Вася - в дистанции,
Им не сойтись у стола…
Граждане, бойтесь прострации!
Пусть отодвинется тьма.
«Пофиг» - уютная ниша, -
Манная каша, кисель.
«Истин» не кушают мыши.
Их своей ручкой засей.
Однажды он ей напишет письмо из Гёттингена -
«я пьян. я неимоверно устал от этих бл**ей.
скажи, что у вас там всё не так… всё не так, Лена…»
Она ответит - «а у нас отстреливают людей»
и поставит смайлик. И закроет ноут возле лафитника
и встретит сына из школы… и пожарит ему омлет…
/и подумает - на следующий День Защитника
надо будет купить гвоздики и пистолет/
Потом вернётся. Откроет. Допишет - «империя
осталась без соли. опять всё дорожает.
всё то же самое… разве что мёртв товарищ Берия
и потому реже кого сажают»
Вдруг отвлечётся… на кота, на сына с математикой,
на какой-то неяркий митинг из новостей.
Ещё больше окрепнет в решении не рожать «братика»
/отчего станет муторней и пустей…/
-
Они встретятся через полгода интернетного пьянства,
на вокзале её родины - сплошного ларька пива
и это будет самое постоянное постоянство -
ощущение неизбежнейшего разрыва.
Рассказывая о детстве, после выкрутасов в постели,
переплетая свои голые никому не нужные души,
они не захотят быть вместе дольше, чем две недели.
Это оптимальный срок ничего не рушить.
Он ей расскажет, как хотел пойти долиной смертной тени
и не убояться… только не дождался такой роли…
Потому что бл**ь у нас там в нашем Гёттингене -
завались Ленка этой соли!!!
Только по выходным нигде не купить спиртного. Это
страшнее… /она соглашалась одними
глазами… и надевала ночнушку… и стеснялась света
и сын её… засыпал между ними/
-
Делайте пожалуйста свои ставки… вам не учесть скидку.
Вам не усидеть раненым на живом месте…
Он заберёт в подарок её сердце, но оставит визитку,
на которой написано - «птица, мы всегда вместе»
Даже если я уехал, даже если я в своём Гёттингене помер!
Тоскуя по яблокам твоей такой детской ещё груди,
я сделал для тебя визитки… там есть мой номер…
ты набирай его и приходи…
Она приходит… е-мэйлом, и иногда фото
и все равно стесняется, как на первом медосмотре
/вспоминая как хрюкал седой и добрый доктор
«что тут у нас… ага…посмотрим…"/
Конечно, они потом виделись… даже завтракали в Париже…
Об этом потом напечатают в еженедельном спецкоре.
А День Защитника с каждым календарным отрывом всё ближе…
У неё задержка… /но было бы это последним горем/
-
Вот в таких вот они бывают ракурсах… эти русские шашни.
Такое воздвигается порою… на совсем расколотом.
Где утром она жарила омлет обоим. Она была домашней.
Посыпала его сверху укропом и белым золотом
щедро… как на первую встречу или на расставание,
убедившись, что пересекается параллельное -
она не боялась, что закончится соль и его пребывание,
она уже узнала цены на огнестрельное.