На сердце бью тату непуганого детства, -
я маму не забыл и, густо матерясь,
которой, кто жила с собачкой по соседству,
на щёчки ямки бью, а на ладошки грязь.
Татуировку бью непуганого детства, -
бью красных чаек крик и моря мёртвый штиль.
Хотел велосипед, достался по наследству,
но старый миокард лишь колесо вместил.
Татуировку бью непуганого детства, -
билет в кино за пять, за десять пирожок.
За двадцать, в первый ряд, билет был не по средствам,
пломбир купить карман дырявый был чуток.
С непуганого бью мальца татуировку, -
войнушку, белых горсть и красных до хера.
Ромашкам не рубил их нежные головки,
но громче всех кричал «Бей белых!» и «Ура!».
С непуганого бью мальца татуировку, -
на чёрный с маслом хлеб бью сахара песок
и десять жадных ртов, и шёпот снизу робкий,
чей оттолкнули рот, не дав лизнуть кусок.
С непуганого бью мальца татуировку, -
из носа хворь торчит, полощут грусть зрачки,
набью сердечка дрожь, с которой у торговки
таскали на углу с тележки пирожки.
Всё гуще матерюсь и муху-цокотуху
огромную, как слон, убью в ручном бою,
но детству наплевать, оно ни сном ни духом,
спит крепко далеко, спи баюшки-баю.
Когда СВЕЧА ГОРЕЛА НА СТОЛЕ…
Нет, раньше. Цвел еще ВИШНЕВЫЙ САД…
незыблемою верой на Земле
была людская вера в чудеса.
Ведь образы, поправшие века,
собой являли и туманный крест,
и светлый лик Мадонны в облаках,
и ангелов, спустившихся с небес.
Но…
разве важно, кто кому помог
разрушить сотни собственных пальмир.
Всеобщее безумье - не порок,
когда оно охватывает мир.
С пометкой «Срочно»!
Поезд?
Лайнер?
Мост?
Уже вошло в привычку. Да, беда.
Жаль, снова не расслышали прогноз -
Нас ждут дождли… вождливые года?
И не звучат вопросы дураков:
«А, может, есть у времени двойник?»
и «Почему из пазлов облаков
рука извне не складывает лик?»
Хотя сейчас чудес полным-полно:
Имеешь десять жизней. Благодать!
В кармане - во вселенную окно.
«Спустился ангел?
Слушай, дай скачать».
Когда СВЕЧА ГОРЕЛА НА СТОЛЕ…
Нет, раньше. Цвел еще ВИШНЕВЫЙ САД…
А надо ли?
По истеченье лет
сменился в доме времени
фасад.
И, год за годом двигаясь впотьмах,
уже не верят в истинность чудес
ни смертные, сошедшие с ума,
ни ангелы, сошедшие с небес.
…
Всё так: в простуженном вагоне
под насморк, кашель и зевоту,
похожая на всех овец в загоне,
спешу на славную работу.
Своих проблем унылый список
рассматриваю пол микроскопом.
Мой путь недолог и неблизок,
жаль - не добраться автостопом.
А возвращусь - увижу солнце,
вскарабкавшееся на небо,
выглядывающее сквозь оконце
на нашу быль и нашу небыль.
Бог, поставь за меня свечку.
Я один, а тебя так много.
У меня голова, сердце и печень.
У тебя железные ноги.
Поступь твоя тяжелее моих поступков.
Кто-то вовсе шагает правой.
А я не хочу, чтобы люди падали в мясорубку.
Хочу, чтобы вообще не падали.
Не гадаю, не строю планов, живу, как дышится.
Прохудились ботинки - покупаю другие.
Расскажи мне лучше, как правильно пишутся -
Переносятся жизни людские.
Кто-то льёт воду, кто-то носит её обратно.
Говорят, что… Да, люди говорят слишком много.
Бог, поставь свечку. За здравие - за меня, и за чужого брата.
Не обещаю жить. Не прошу иного.
Картины надо писать непременно Углем.
И - обязательно - только на белоснежном.
И чтоб красавицы были на них - словно куклы.
Пейзажи - наги, а натюрморты - грешны.
Круги и квадраты, или штрихи и точки -
И более ничего. Как зима средь лета.
Чтоб - суть сама, сознание без оболочки.
Тайна - так тайна. Но - никаких секретов.
Нет, надо картины писать исключительно мелом
На аспидном - будто в пещере глубокой ночью
Иней выпал. Два антипода - в целом.
Это не просто так, это - правдиво и точно.
.
Седой эстет мотора и сирени,
С мостков небес смотрю на сцену вниз,
Сплетая из порывов и смирений
Поэзосна изысканный каприз,
.
Каприз - любви и смерти вдохновенней…
Здесь раздавал антоновки Парис,
И занавес шуршал под гром весенний -
В ваш мир, смеясь, войду из-за кулис.
.
Мне весело и страшно, и рассветно,
И так мила ничтожнейшая роль -
Король хрустальных туфелек и ветра,
.
И надо бы уйти - но нет, уволь,
Я тихо горд собой, как чайник медный.
В пустом театре - ряженый король.
.
Мне ничего не потребно, друже.
Сыну бы только вот…
Даже вчерашний уже не нужен -
Осиротел киот.
Нынче молиться кому? И, право,
Проку ли в том, скажи!
Всё, что попросишь - не то: коряво,
Лживо, не от души.
Я не хочу ничего. Отбиты
Руки на полный год.
Где-то под лавкой шуршат обиды -
Мыши. Зато - есть кот.
А в остальном: всё чудесно, мило -
Так и твержу в алтарь.
Пусть это лето негодным было:
Дар это. Божий дар.
Не потеряв, не сыскать иного;
Не умерев, не жить.
Я, только я - и никто! - виновна:
Мол, неказисто сшит
Саван для плоти - широкий, грузный -
Трижды не обернуть.
Ложе Прокруста - бело и пусто:
`До свету прикорнуть.
Ну, а потом, волочьём - за рёбра -
Шлюхой пробраться в рай.
Бог - не Ермошка, он - добрый, добрый…
Рваную - собирай!
Снилось…
…В яблоневый сад налетели вороны,
Порасселись вдоль плетня, каркают беду.
А от дома, через лес, три тропинки в стороны.
По одной из них иду с Чалым в поводу.
Левая ведет в кабак где-то на околице,
Правая - к монастырю - бить кресту челом,
Только что-то нынче мне не пьется и не молится,
Знать дорога прямиком мне в казенный дом.
Конь поводья рвет из рук и косится бешено,
А кругом - гнилая топь, ржавая вода,
За болотом старый дуб с трупами повешенных,
И над дубом день и ночь - алая звезда.
Видно, сокол, отгулял ты по тракту с палицей,
Красных девок отлюбил, отмахал мечом.
Образок дрожит в руке и на землю валится,
И качается петля рядом с палачом…
…Сон растаял без следа. Пел сверчок за печкою,
Сквозь немытое окно небо все светлей,
Конь топтался у крыльца и звенел уздечкою,
Но дышалось мне с трудом - словно был в петле.
Утром выглянул во двор - помолиться впору бы -
Вспомнил руки палача, алую звезду -
За окном не видно дня, все черно от воронов,
И хрипит от страха конь, оборвав узду…
***
просто воздуха нет и закончились рваные дни
заупрямилось время и стрелки стоят на зеро
уходя промолчи никого ни за что не вини
собирай тишину и слова превращай в серебро
видно эту печаль не укрыть от назойливых глаз
будто рвётся наружу расходится тоненький шов
и летят в пустоту под усталый обветренный джаз
уносимые ветром страницы никчемных стихов
глухоту недосказанных фраз и оборванных слов
отпускаешь с ладони как бабочку в сонный полёт
развевается плащ прокуратора вечер багров
ты стоишь у окна мимо время неслышно течёт
Всё как-то рассосалось, растворилось -
В конце пути ему не говорилось -
Пришла зима, присела у крыльца,
И долго голубым зрачком глядела
На знак его Великого Предела
И голубиный прочерк у лица.
Поленницу ему б не полениться
Сложить из строчек, но его жар-птица
Так мало жара выдала листу,
Что всё обледенело, почернело,
И даже знак Великого Предела
К закату погрузился в черноту.
Был воздух, ветер, хорошо дышалось,
Но ничего не длилось, не свершалось,
А лишь сгущалось, словно молоко.
И трубы из динамиков гудели -
Ли Моргану и Майлсу в самом деле
Сойти за чёрных ангелов легко.
Он попрощался, вышел из калитки -
Спал дом в снегу, как будто на открытке,
Дымок курился, указуя путь.
Он улыбнулся - что ещё осталось,
Как не свершить теперь пустую шалость,
И чёрной птицей в небо упорхнуть.
Сжимают время (подчас до боли)
мосты и камни. Но нет интриги:
оно выходит из-под контроля
на переходе у Дома Книги.
Опять по крышам стучит анданте,
и финский ветер зонты утюжит.
Чуть иронично глядят Атланты,
как День сурка отмечают лужи.
На Невский! Там - островок-поребрик.
Носок насквозь - глубока вторая.
Собор, грифоны… Вперед по «зебре»,
пока «зелёный» еще моргает.
Все реже капли, все чаще - слева.
Но, не болит. Улыбаюсь, люди!
Откуда это? Быть может, с неба?
«Что было - будет. Что было - будет».
Повсюду шепот плащей витражных.
Гудок машины, но за спиною.
Успел! На суше! Да и не важно,
что ливень скоро опять умоет.
Смеюсь и радуюсь дню по-детски.
Неужто - солнце? Лучей щепотка!
Вот только жаль: светофор на Невском
такой короткий,
такой короткий…
…
Сколько времени пройдет - месяц… годы…
Чтоб вино перебродило от истин?
Растворяются шаги пешеходов
В календарных и осиновых листьях.
Сколько раз прийти на встречу к рассветам,
Чтоб шепнуть: «Они живут и в закатах,
Разделяя жизнь на радость и беды,
На овальные и круглые даты».
Сколько нужно отдавать незнакомцам,
Чтобы стать миллионеров богаче?
Чтоб увидеть ночью тени от солнца,
Призадумавшись: «А вдруг всё иначе?»
И понять однажды, стоя у края,
Что заветное не где-то там «где-то»,
А всего лишь - полчаса на трамвае
И тропа длиною в пол сигареты.
…
Легенда об Энле Гэй
_____________________
В дикие,
дикие,
дикие времена
в чаще дикого-дикого города
дикий маленький человек пас стада железных коней.
Он забыл, что железо - грех,
грех пред волей Энлы Гэй.
.
Глупый! -
бешеный и простой,
что хотел он - не знал и сам:
с небом мерялся высотой,
на вигвам громоздя вигвам.
Был
в мечтах
как утёс могуч,
не койотов - богов сильней,
и вскипела - огнём до туч! -
чаша гнева Энолы Гэй:
умирая,
кричал металл,
камень плакал в дым древес -
вместо неба котлом клокотал
ад Её четырёх сердец…
.
… Мы мудры.
Наш шаман поёт о безумцах былых времён.
Лёд и пепел, пепел и лёд…
Человек для смерти рождён.
Но горька,
как смиренья злость,
трубка мира в круге вождей.
Мы уйдём за скальпами звёзд! -
кинув Землю Эноле Гэй.
_________________
(31.12.2011, из цикла «Байки ядерной зимы»)
.
Века летят и кажутся минутой,
ползут минуты чередой калек,
и прошлое всё ближе почему-то,
и водевильней двадцать первый век.
.
Нелепый век, за что в тебе живу я?
- тверезво, толерантно, я - не я…
лишь с призраками памяти жируя,
как заглотившая свой хвост змея.
.
Мы половцы… А может, и - атланты.
Века гигантов были, но прошли.
Я жил в кровавом, солнечном, - двадцатом.
Я жил! А вы? - гуманные мои…
.
.
.
- Кромешное солнце смеялось,
бросив на копья утро.
Помню восхода ярость!
Прочее помню смутно.
Сзывали на гибель трубы,
крестами - ладей ветрила,
сжатые губы грубы…
.
- Сын мой, так что там было?..
.
- Татарва дрались, как черти,
тонули в кровавой прели;
люди, дома, мечети
горели, - горели! Горели.
.
- Судьба быть когда-то битым
всем, кто мечи - из ножен:
веками крепки обиды…
.
- Отче, не это гложет!
Не это.
Последней каплей -
не кровь, не чужие храмы:
малец
с деревянной саблей,
полёгший у трупа мамы.
.