Антон Палыч! Тошка! Тофель! С удовольствием прочитал твой новый сценарий. Язык у тебя, конечно, подвешен там где надо. Не то что у наших диалогистов. Ярко, насыщенно, ничего лишнего. Я бы завтра снял твою «Чайку». Но есть пара мелких замечаний. Ты понимаешь, что я ж сам не читал, а отдал нашей редакторше. Ну, помнишь эту селёдку, ты ещё на «шапке» говорил, что она редкая дура и ничего не понимает в литературе. Тут я с тобой согласен, но дура, в отличие от тебя, всё-таки, не, прости уж, докторишка какая-нибудь, а дипломированный прозаик. Она Литературный институт имени Горького закончила, чем ты, кстати, похвастать не можешь. Так вот, она вообще не поняла почему ты назвал свой сценарий комедией. Брат, это же почти формат НТВ. Можно попробовать сунуть на «Россию», но, тогда вот это кровавое месиво в конце придется убрать. Финальчик переписать немного, ну, что я тебе объясняю? Хэппи энд должен быть, если на «Россию». Пусть она к нему придёт, он всё осознает и они начнут всё заново. Счастливо, без этих заскоков. А если на НТВ, то, наоборот, братан, надо мочить всех по ходу дела. Чего этот мамашкин любовник до конца там маячит? Отрави его в середине. Как-нибудь изощрённо, чтобы он валялся, исходя пеной, а доктор пытался его спасти, хотя уже любой собаке будет понятно, что доктор сам мамашу хочет и поэтому траванул конкурента. В начале бы кого-нибудь пристрелить. Ну, чтобы сразу взять зрителя за яйца. А она у тебя там полчаса про львов, орлов и куропаток… Пусть, пока она там заливается, какой-нибудь крестьянин по пьяни подопрет дверь избы со своими женой и детишками да подпалит. А сам косой себя резанёт. И будет лежать, истекая кровью, и смотреть как горит его семейка. Вот тогда про куропаток будет в самый пупок. Они тут театрик устраивают. А рядом полная жопа и масса трупов. На контрастике поиграем, ты понимаешь меня? Ты придумай как этого пьянчугу с этими твоими интеллигентиками связать. Может, они у него отсудили трактор или что тогда было? Лошадь какую. И главный герой у тебя вялый. Сам подумай, кто у нас его играть будет? Ты лица вспомни. Там что ни минута, то кулаком в морду. А твой даже не дерётся, а с мамашей всё трёт. И с этим… драматургом её. Как-то динамичнее надо, понимаешь? Воду отжать из текста. Костику такое вообще можно не носить. Не возьмёт. Ну, куда? После шедевров про Высоцкого и Харламова, твою нуднятину кто смотреть будет? Рейтинги, Тошка, рейтинги. Они, сука, нам всю жизнь портят, но, заставляют крутиться. Короче, действуй. И попроще с языком. У нас не все понимают эти твои «извольте» и «благоволите». Да никто на хрен не понимает, если уж начистоту. Пиши простым русским языком, ты ведь можешь. Я в тебя верю. Давай, Тоха, жду. Сам понимаешь, сроки горят.
Да! Ты там про гонорар спрашивал. Я не уклоняюсь, Тош, но, ты ж понимать должен, какая в стране ситуация. Денег ни у кого нет. Каналы не платят, а на них в суд не подашь, у нас их всего раз-два и ТВ-3. И я тебе, как другу вот, как на духу: рано ты о деньгах думаешь. Материал сырой. Даже у Рената есть замечания, хотя, он только с моих слов сюжет знает. Так что, работай. Я из отпуска приеду и надеюсь увидеть уже что-то внятное, что можно показать на канале. Будь здоров, Тоша, не кашляй.
Всегда твой Вася Ряшкин-Тодорштейн.
Уважаемый Михаил Афанасьевич, наш продюсерский центр внимательно ознакомился с Вашим сценарием «Дни Турбиных». Однозначно, он выделяется среди других сценариев на такую животрепещущую тему, но у нашей редактуры возникли некоторые вопросы и пожелания (разрешите дальше на «ты», одно ведь дело делаем):
1. Миша, вот ты в своем сценарии пишешь о Киеве. Знаешь, это вызывает сомнения, ибо наверху, ну, ты понимаешь где, сейчас не рекомендовали как-то касаться ситуации на Украине. Давай перенесем действие, например, в Киргизию. А лучше даже в Калугу или Ярославль. Этим мы убьем сразу двух зайцев: снизим затраты на съемочный процесс и получим реальную возможность договориться с каналом.
2. Вот там у тебя муж героини. Тальберг или Тальберт. Он немец. А сейчас общая ситуация такая, что немцев лучше не трогать. Ну, ты понимаешь, там, ты понимаешь где, могут быть недовольны. Политическая ситуация, санкции и прочая хрень, а тут он сбегает с немецкими войсками (!) в Германию. В этом смысле лучше пусть он будет, например, бурятом и бежит в Монголию. Или еще лучше, в Китай. А ты допишешь сцену, где китайские пограничники, распознав в нем негодяя, бросившего жену, расстреливают и сбрасывают в Амур. И на фоне заходящего солнца его тело исчезает, увлекаемое течением. Это символично и в духе нынешних отношений с китайцами. Только, упаси Господь, не пиши, что это было на острове. Могут подумать, что мы им напоминаем Даманский. Просто река, трусливый муж-бурят и решительный взгляд китайского пограничника. Выстрел - и пусть себе не тонет, а плывет. Здесь нам законы физики не важны, важна атмосфера кино.
3. Михаил, опять же, если убираем Киев, то убираем Петлюру, гетмана и все вот эти рискованные пассажи об украинском языке. Тем более, не надо негативно показывать работника ЖКХ. Это может быть превратно истолковано. Давай выстроим сюжет вокруг бестолковой семьи, которая не платит коммунальные платежи и ведет себя совершенно безответственно. А работник ЖКХ пытается их вразумить, невзирая на то, что они совершенно антиобщественно пьют водку и нарушают покой граждан в ночное время суток. И всё это, как я уже писал ранее, в Калуге. Получится легко, современно и познавательно. И время… Ну, кого интересует какой-то там 19-й или 20-й год? Сейчас всё происходит. Сегодня. Мышлаевский этот у тебя прекрасно выписан или Машлаевский, я не помню. Циничный хулиган. И этот… который поёт. При живом муже совращает жену. Хороший любовный треугольник получается. Только как-то братья её вяловато на это реагируют. Они должны осуждать её, но, потом понять. Как-то так. А Лариосика убери. Лишний персонаж, тем более, из Житомира.
С надеждой на плодотворное сотрудничество продюсер Ряшкин-Тодорштейн.
Здравствуйте, Александр. Начну сразу с замечаний канала по поводу твоего сценария «Горе от ума»:
Во-первых. Саша, название надо поменять. Ни один канал не берет. Почему горе? Умный человек всегда найдет что-то радостное в жизни. А у тебя уже после названия зритель переключит на Малышеву. Подумай, Саша, название - ключ к успеху. Пока мимо.
Во-вторых. На хрена в стихах? Вернись на грешную землю, стихи это неформат. Так в жизни никто не говорит. Зритель не узнает в героях себя или своих знакомых. Давай-ка, брат, попроще. Прозой жизни, так сказать. И потом, ты всерьез думаешь, что на каналах кто-то будет это все читать? Напиши заявочку. Коротенькую, на один лист. Не больше. Это по форме. Теперь перейдем к содержанию.
В-третьих. Саша, страна должна любить главного героя. А у тебя он кто? Род занятий не определен, шлялся черт знает где, я так понимаю, в странах ЕС, а потом приехал к невесте. Внезапно. И претензии предъявляет. А где он был, когда страна жила без хамона? Пармезан жрал? Кто такому поверит? Кто посочувствует? Вот Молчалин у тебя - молодой перспективный специалист. За ним будущее, а он, словно, отрицательный персонаж какой-то. Человек работает днем и ночью. Своим трудом и усердием выбивается в люди, за что его полюбила хорошая девушка из достойной семьи. То есть, вот он, сегодняшний герой. А ты его невыразительно, без любви. Персонажей своих любить надо, Саша.
В-четвертых. Пока Соня совершенно у тебя не прописана. А ведь она влюблена. В хорошего человека и будущее нашей страны. А ты ее какой-то безмозглой куклой выставил. Если так, то почему твой разлюбезный либерал Чацкий ее полюбил? За что? Вот, Саша, ты сам об этом не думал. А напрасно. Образ Сони надо поправить. А служанку убрать. Какая служанка? Зачем она? Чтобы очернить Молчалина? Мол, он бабник? Тут ты не попал, я тебе прямо скажу. У нас бабники в почете. Мы не в Америке. У нас наличие спермы на платье - это предмет гордости, а не стыда. Пожалуй, оставь служанку. Просто сделай ее не обслуживающим персоналом, а подругой из бедной семьи. Вот тут у нас страсти между подругами и разыграются по поводу Молчалина. Одно пока непонятно: зачем нам этот Чацкий тогда нужен? Может, пусть он в начале уедет, а не в конце? Он очевидно утяжеляет конструкцию сюжета.
Ну, и в-пятых. Саша! Александр Сергеевич! Что это у нас за образы армии и чиновников? Ты издеваешься? Скалозуб - образ «вежливого человека»? Не пойдет категорически. Про армию сейчас или хорошо, или никак. Скалозуба переделать полностью, фамилию сменить. Про Фамусова даже говорить не хочу. Видный деятель, наверняка член «Единой России», скорее всего, даже в Политсовет входит, а ты что творишь? Пусть он думает о том, как построить для народа физкультурно-оздоровительный комплекс. А денег нет. И надо уговорить местный бизнес. Вот его сверхзадача. Современно, злободневно, ярко.
Да, Саша, тут прошел слух, что тебя убили в Персии. Я этому не очень верю. Во-первых, как-то это слишком эксцентрично даже для тебя. А, во-вторых, я специально смотрел политическую карту и страны с таким названием не нашел. Поэтому, не надо фантазировать. Если не хочешь продолжать сотрудничество, так и напиши, мы найдем другого автора, который все поправит. Само собой, сумма гонорара уменьшится. Жду ответа, твой Василий Ряшкин-Тодорштейн.
В Тбилиси проходила конференция на тему «Оптимизм советской литературы». Было множество выступающих. В том числе - Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы. Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед Кемоклидзе:
- Вопрос предыдущему оратору:
- Пожалуйста.
- Я относительно Байрона. Он был молодой?
- Что? - удивился Наровчатов. - Байрон? Джордж Байрон? Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что?
- Ничего особенного. Еще один вопрос про Байрона. Он был красивый?
- Кто, Байрон? Да, Байрон, как известно, обладал весьма эффектной наружностью. А что? В чем дело?
- Да, так. Еще один вопрос. Он был зажиточный?
- Кто, Байрон? Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно.
- И последний вопрос. Он был талантливый?
- Байрон? Джордж Байрон? Байрон - величайший поэт Англии! Я не понимаю в чем дело?!
- Сейчас поймешь. Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. Он был - пессимист! А ты - старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты - оптимист!
Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошел по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку. Они остановились.
- Помешанный! - прошептал Ставрогин.
- Может и брежу, может и брежу! - подхватил тот скороговоркой, - но я выдумал первый шаг. Никогда Шигалеву не выдумать первый шаг. Много Шигалевых! Но один, один только человек в России изобрел первый шаг и знает, как его сделать. Этот человек я. Что вы глядите на меня? Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки.
Ставрогин стоял и пристально глядел в его безумные глаза.
- Слушайте, мы сначала пустим смуту, - торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. - Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут, да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный… Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал - свирепствовал тезис Littre, что преступление есть помешательство; приезжаю - и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. «Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!» Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал пред «дешевкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро». О, дайте, дайте, взрасти поколению. Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали! Ах как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет…
- Жаль тоже, что мы поглупели, - пробормотал Ставрогин и двинулся прежнею дорогой.
- Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете я этому рад? Когда в наши руки попадет, мы пожалуй и вылечим… если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним… Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь - вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык. Чего вы смеетесь? Я себе не противоречу. Я только филантропам и Шигалевщине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха! Жаль только, что времени мало. Я Кармазинову обещал в мае начать, а к Покрову кончить. Скоро? Ха, ха! Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял.
- Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю вас и слушаю с изумлением, - промолвил Николай Всеволодович, - вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический… честолюбец?
- Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Не даром же я у вас руку поцеловал. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубиной и бьют по своим». Эх кабы время! Одна беда - времени нет. Мы провозгласим разрушение… почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам… Ну-с, тут-та мы и пустим… Кого?
- Кого?
- Ивана-царевича.
- Кого-о?
- Ивана-царевича; вас, вас!
Ставрогин подумал с минуту.
- Самозванца? - вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступленного. - Э! так вот наконец ваш план.
Фальстаф. Ох, как бы я хотел, чтобы весь этот бесчестный мир надули и обвели вокруг пальца! Ведь меня-то не только надули, но и вздули. Что если при королевском дворе узнают, в каких я побывал передрягах, как меня полосками, катали, колотили… То-то будет смеха! Их меня вытопят всесь мой жир, каплю за каплей, и рыбаки станут мазать моим салом грубую кожу своих башмаков. Придворные острословы будут колоть меня иголками своих шуток, пока я не сморщусь, как сухая груша. Да, мне перестало везти с тех пор, как я, передернув карту, молился именем святого Джона. Ах, если бы только одышка не мешала прочесть молитвы, я бы покаялся!
Что я скажу? Когда я с вами вместе,
Я отыщу десятки слов,
В которых смысл на третьем месте,
На первом - вы и на втором - любовь.
Что я скажу? Зачем вам разбираться?
Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна,
Что это для меня всего лишь декорация,
В которой вы играете одна!
Что я скажу? Не все ли вам равно?
Слова, что говорят в подобные мгновенья,
Почти не слушают, не понимают, но…
Их ощущают, как прикосновенья.
ДОН ЖУАН
Дожил бы Дон Жуан - чести девичьей вор
До седин, и его б не забрал Командор,
И ему бы, поверьте, любое соитие
Показалось почти эпохальным событием.
Заговорили мы в одной эмигрантской компании про наших детей.
Кто-то сказал:
- Наши дети становятся американцами. Они не читают по-русски. Это ужасно. Они не читают Достоевского. Как они смогут жить без Достоевского?
И все закричали:
- Как они смогут жить без Достоевского?!
На что художник Бахчанян заметил:
- Пушкин жил, и ничего.
Не надоест никогда.
- Ты почему, Борщёв, в фонтан-то полез? Что, жарко было?
- Из-за женщины…
- Что, тонула?
- Да нет, мы шли в компании, она и сказала: «Слабо Вольдемару нырнуть?» Ну я нырнул.
- А почему ты? Вот вечно тебе, Борщёв, больше всех надо! Пусть бы Вольдемар и нырял!
- Да она меня Вольдемаром называла…
- Ах вот оно что… Всё равно нехорошо, Борщёв! Мы тебе путёвку со скидкой дали - а ты в фонтан! Нехорошо.
КЛАССИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ
«Полковник наш рождён был хватом»,
Но говорил, частенько, матом.
Несколько месяцев назад меня как независимого выдвинули кандидатом на должность губернатора великого штата Нью-Йорк. Две основные партии выставили кандидатуры мистера Джона Т. Смита и мистера Блэнка Дж. Бланка, однако я сознавал, что у меня есть важное преимущество пред этими господами, а именно: незапятнанная репутация. Стоило только просмотреть газеты, чтобы убедиться, что если они и были когда-либо порядочными людьми, то эти времена давно миновали. Было совершенно очевидно, что за последние годы они погрязли во всевозможных пороках. Я упивался своим превосходством над ними и в глубине души ликовал, но некая мысль, как мутная струйка, омрачала безмятежную гладь моего счастья: ведь мое имя будет сейчас у всех на устах вместе с именами этих прохвостов! Это стало беспокоить меня все больше и больше. В конце концов я решил посоветоваться со своей бабушкой. Старушка ответила быстро и решительно. Письмо ее гласило:
«За всю свою жизнь ты не совершил ни одного бесчестного поступка. Ни одного! Между тем взгляни только в газеты, и ты поймешь, что за люди мистер Смит и мистер Блэнк. Суди сам, можешь ли ты унизиться настолько, чтобы вступить с ними в политическую борьбу?»
Именно это и не давало мне покоя! Всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз. В конце концов я решил, что отступать уже поздно. Я взял на себя определенные обязательства и должен бороться до конца. За завтраком, небрежно просматривая газеты, я наткнулся на следующую заметку и, сказать по правде, был совершенно ошеломлен:
«Лжесвидетельство. Быть может, теперь, выступая перед пародом в качестве кандидата в губернаторы, мистер Марк Твен соизволит разъяснить, при каких обстоятельствах он был уличен в нарушении присяги тридцатью четырьмя свидетелями в городе Вакаваке (Кохинхина) в 1863 году? Лжесвидетельство было совершено с намерением оттягать у бедной вдовы-туземки и ее беззащитных детей жалкий клочок земли с несколькими банановыми деревцами - единственное, что спасало их от голода и нищеты. В своих же интересах, а также в интересах избирателей, которые будут, как надеется мистер Твен, голосовать за него, он обязан разъяснить эту историю. Решится ли он?»
У меня просто глаза на лоб полезли от изумления. Какая грубая, бессовестная клевета! Я никогда не бывал в Кохинхине! Я не имею понятия о Вакаваке! Я не мог бы отличить бананового дерева от кенгуру! Я просто не знал, что делать. Я был взбешен, но совершенно беспомощен.
Прошел целый день, а я так ничего и не предпринял. На следующее утро в той же газете появились такие строки:
«Знаменательно! Следует отметить, что мистер Марк Твен хранит многозначительное молчание по поводу своего лжесвидетельства в Кохинхине!»
(В дальнейшем, в течение всей избирательной кампании эта газета называла меня не иначе, как «Гнусный Клятвопреступник Твен».)
Затем в другой газете появилась такая заметка:
«Желательно узнать, не соблаговолит ли новый кандидат в губернаторы разъяснить тем из своих сограждан, которые отваживаются голосовать за него, одно любопытное обстоятельство: правда ли. что у его товарищей по бараку в Монтане то и дело пропадали разные мелкие вещи, которые неизменно обнаруживались либо в карманах мистера Твена, либо в его „чемодане“ (старой газете, в которую он заворачивал свои пожитки). Правда ли, что товарищи вынуждены были наконец, для собственной же пользы мистера Твена, сделать ему дружеское внушение, вымазать дегтем, вывалять в перьях и пронести по улицам верхом на шесте, а затем посоветовать поскорей очистить занимаемое им в лагере помещение и навсегда забыть туда дорогу? Что ответит на это мистер Марк Твен?»
Можно ли было выдумать что-либо гнуснее! Ведь я никогда в жизни не бывал в Монтане!
(С тех пор эта газета называла меня «Твен, Монтаиский Вор».)
Теперь я стал развертывать утреннюю газету с боязливой осторожностью, - так, наверное, приподнимает одеяло человек, подозревающий, что где-то в постели притаилась гремучая змея.
Однажды мне бросилось в глаза следующее:
«Клеветник уличен! Майкл О’Фланаган - эсквайр из Файв-Пойнтса, мистер Сиаб Рафферти и мистер Кэтти Маллиган с Уотер-стрит под присягой дали показания, свидетельствующие, что наглое утверждение мистера Твена, будто покойный дед нашего достойного кандидата мистера Блэнка был повешен за грабеж на большой дороге, является подлой и нелепой, ни на чем не основанной клеветой. Каждому порядочному человеку станет грустно на душе при виде того, как ради достижения политических успехов некоторые люди пускаются на любые гнусные уловки, оскверняют гробницы и чернят честные имена усопших. При мысли о том горе, которое эта мерзкая ложь причинила ни в чем не повинным родным и друзьям покойного, мы почти готовы посоветовать оскорбленной и разгневанной публике тотчас же учинить грозную расправу над клеветником. Впрочем, нет! Пусть терзается угрызениями совести! (Хотя, если наши сограждане, ослепленные яростью, в пылу гнева нанесут ему телесные увечья, совершенно очевидно, что никакие присяжные не решатся их обвинить и никакой суд не решится присудить к наказанию участников этого дела.)»
Ловкая заключительная фраза, видимо, произвела на публику должное впечатление: той же ночью мне пришлось поспешно вскочить с постели и убежать из дому черным ходом, а «оскорбленная и разгневанная публика» ворвалась через парадную дверь и в порыве справедливого негодования стала бить у меня окна и ломать мебель, а кстати захватила с собой кое-что из моих вещей. И все же я могу поклясться всеми святыми, что никогда не клеветал на дедушку мистера Блэнка. Мало того - я не подозревал о его существовании и никогда не слыхал его имени.
(Замечу мимоходом, что вышеупомянутая газета с тех пор стала именовать меня «Твеном, Осквернителем Гробниц».)
Вскоре мое внимание привлекла следующая статья:
«Достойный кандидат! Мистер Марк Твен, собиравшийся вчера вечером произнести громовую речь на митинге независимых, но явился туда вовремя. В телеграмме, полученной от врача мистера Твена, говорилось, что его сшиб мчавшийся во весь опор экипаж, что у него в двух местах сломана нога, что он испытывает жесточайшие муки, и тому подобный вздор. Независимые изо всех сил старались принять на веру эту жалкую оговорку и делали вид, будто не знают истинной причины отсутствия отъявленного негодяя, которого они избрали своим кандидатом. Но вчера же вечером некий мертвецки пьяный субъект на четвереньках вполз в гостиницу, где проживает мистер Марк Твен. Пусть теперь независимые попробуют доказать, что эта нализавшаяся скотина не была Марком Твеном. Попался наконец-то! Увертки не помогут! Весь народ громогласно вопрошает: «Кто был этот человек?»
Я не верил своим глазам. Не может быть, чтобы мое имя было связано с таким чудовищным подозрением! Уже целых три года я не брал в рот ни пива, ни вина и вообще никаких спиртных напитков.
(Очевидно, время брало свое, и я стал закаляться, потому что без особого огорчения прочел в следующем номере этой газеты свое новое прозвище: «Твен, Белая Горячка», хотя знал, что это прозвище останется за мной до конца избирательной кампании.)
К этому времени на мое имя стало поступать множество анонимных писем. Обычно они бывали такого содержания:
«Что скажете насчет убогой старушки, какая к вам стучалась за подаянием, а вы ее ногой пнули?
Пол Прай».
Или:
«Некоторые ваши темные делишки известны пока что одному мне. Придется вам раскошелиться на несколько долларов, иначе газеты узнают кое-что о вас от вашего покорного слуги.
Хэнди Энди».
Остальные письма были в том же духе. Я мог бы привести их здесь, но думаю, что читателю довольно и этих.
Вскоре главная газета республиканской партии «уличила» меня в подкупе избирателей, а центральный орган демократов «вывел меня на чистую воду» за преступное вымогательство денег.
(Таким образом, я получил еще два прозвища: «Твен, Грязный Плут» и «Твен, Подлый Шантажист»).
Между тем все газеты со страшными воплями стали требовать «ответа» на предъявленные мне обвинения, а руководители моей партии заявили, что дальнейшее молчание погубит мою политическую карьеру. II словно для того, чтобы доказать это и подстегнуть меня, на следующее утро в одной из газет появилась такая статья:
«Полюбуйтесь-ка на этого субъекта! Кандидат независимых продолжает упорно отмалчиваться. Конечно, он не смеет и пикнуть. Предъявленные ему обвинения оказались вполне достоверными, что еще больше подтверждается его красноречивым молчанием. Отныне он заклеймен на всю жизнь! Поглядите на своего кандидата, независимые! На этого Гнусного Клятвопреступника, на Монтанского Вора, на Осквернителя Гробниц! Посмотрите на вашу воплощенную Белую Горячку, на вашего Грязного Плута и Подлого Шантажиста! Вглядитесь в него, осмотрите со всех сторон и скажите, решитесь ли вы отдать ваши честные голоса этому негодяю, который тяжкими своими преступлениями заслужил столько отвратительных кличек и не смеет даже раскрыть рот, чтобы опровергнуть хоть одну из них».
Дальше уклоняться было уже, видимо, нельзя, и, чувствуя себя глубоко униженным, я засел за «ответ» на весь этот ворох незаслуженных грязных поклепов. Но мне так и не удалось закончить мою работу, так как на следующее утро в одной из газет появилась новая ужасная и злобная клевета: меня обвиняли в том, что я поджег сумасшедший дом со всеми его обитателями, потому что он портил вид из моих окон. Тут меня охватил ужас. Затем последовало сообщение о том, что я отравил своего дядю с целью завладеть его имуществом. Газета настойчиво требовала вскрытия трупа. Я боялся, что вот-вот сойду с ума. Но этого мало: меня обвинили в том, что, будучи попечителем приюта для подкидышей, я пристроил по протекции своих выживших из ума беззубых родственников на должность разже-вывателей пищи для питомцев. У меня голова пошла кругом. Наконец бесстыдная травля, которой подвергли меня враждебные партии, достигла наивысшей точки: по чьему-то наущению во время предвыборного собрания девять малышей всех цветов кожи и в самых разнообразных лохмотьях вскарабкались на трибуну и. цепляясь за мои ноги, стали кричать: «Папа!»
Я не выдержал. Я спустил флаг и сдался. Баллотироваться на должность губернатора штата Нью-Йорк оказалось мне не по силам. Я написал, что снимаю свою кандидатуру, и в порыве ожесточения подписался:
«С совершенным почтением ваш, когда-то честный человек, а ныне:
Гнусный Клятвопреступник, Монтанский Вор, Осквернитель Гробниц, Белая Горячка, Грязный Плут и Подлый Шантажист
Марк Твен».
Но, кем бы я ни стал, -
И всякий, если только человек он,
Ничем не будет никогда доволен
И обретет покой, лишь став ничем.
- Прежде чем ответить на ваш вопрос о смысле жизни, - сказал переводчик, - учитель желает сказать несколько слов о народном образовании в Индии. - Передайте учителю, - сообщил Остап, - что проблема народного образования волнует меня с детства
Высок полёт мысли из недр души.