Юмор, воспоминания, армия.
В 1989 г после полугода службы в учебной роте, меня молодого сержанта отправили ракетную часть. Бригада находилась в 50 км от Майкопа в лесу. Попал я в роту к одному молодому честолюбивому командиру, майору Михайленко. Ну какой солдат не мечтает стать генералом, тем более если до генеральских погон осталось пройти два звания (подполковник и полковник) в общем идеальный послужной список. А тут я (неизвестное уравнение) новичок в звании мл. сержанта из Ростова, страдающий хроническим недосыпом. После месяца службы назначил он меня дежурным в наряд по роте. Всё как полагается, проконтролировав меня и проинструктировав, майор спокойно уехал домой. Но уважаемый не знал, что я страдал не совместимой для этой службы склонностью, засыпать после 3 часов ночи, при этом в любом месте и положении. Естественно первый кто в бригаде об этом узнал был дежурный по части. Утром на офицерском построении, моего командира пропесочили. Он был зол. Сняв меня с наряда вечером поставил снова. Так продолжалось четверо суток, я засыпал, утром майора ругали, он снимал меня, а вечером снова ставил и ничего не хотел слушать. Изрядно подмочив послужной список командира, майор решил загладить свою вину перед начальством и заодно проучить меня. Как-то на совещании старших офицеров стал вопрос о проведении секретной сигнализации от дежурки в ракетные ангары. Была одна проблема, как бесхлопотно провести кабель через бетонную дорогу шириной в 15 метров. Воздушкой нельзя, долбить бетон или поднять плиты затратно. Короче решением задачи укладки кабеля под дорогой, вызвался майор Михайленко. Он заверил ком. полка, что знает дешёвый и эффективный способ.
В бараке вызвав меня, он вручил мне лом, пару лопат включая саперскую и озвучил секретную боевую задачу, прокопать туннель под дорогой. Сроки исполнения 14 дней. Отчеканив слушаюсь товарищ майор, я приняли за выполнения задания. Сама дорога шла от ракетного автопарка к КПП и была достаточно крепким сооружением так как должна была выдержать вес многотонного ракетного тягача с ракетой. Установив предупреждающие дорожные знаки я принялся за работу. Через десяток дней мышиной возни, прокапав около 11 метров ко мне пришёл сослуживец Семён. Простой украинский парень из Бердянска от природы любопытный и романтически настроенный. Он весь горел желанием посетить крысиное подземелье. Его не пугало что в туннель надо лезть ползком, а вылезать задком, и он телесно крупнее меня, что там темно и влажно. И вот Сёма как последний балбес полез в эту преисподнюю. В это время из авто. парка выруливает многотонный тягач с ракетой на спине. Лихой азиатский джигит обхватив накрепко огромный руль и не обращая внимания на дорожные знаки, с шумом прокатывает по бетонки. Я не знаю в какой части дороги был Сёма, но я в жизни никогда не видел, чтоб задним ходом, задницей в верх так быстро вылазили, я бы сказал Сёма вылетел из туннеля как джин из бутылки. С лицом бледно зелёного цвета, с огромными выпученными глазами как у лемура после двух недель голода, и вращающими зрачками словно спутники вокруг земли, с взъерошенной шевелюрой, напоминавшей советский ерш для чистки бутылок, которой он по ходу движения почистил земельку тоннеля, и по-старчески подёргивая нижней челюстью. Друган уставился на меня, я указал пальцем на подъезжающему к КПП тягачу. После сего Сёма как-то особенно втянул шею в плечи и стал похож на разъярённого медведя, который разбуженный среди зимы вылез из берлоги. Прыжками со скоростью напуганного зайца, которой позавидовал любой олимпийский чемпион по лёгкой атлетики, побежал к машине. Открыв дверь авто и матерясь на всех языках Советского Союза принялся дубасить бестолкового узбека, при этом умудряясь левой настучать по морде сидящему рядом обалдевшему прапорщику. В общем досталось всем и мне пришлось от Сёмы побегать. Позже он рассказал мне, что по тоннелю он прополз около 9 метров и вдруг услышал шум, а после в местах стыка плит на голову посыпалась бетонная крошка, плиты стали двигаться, а земля осыпаться. Я подумал, что землетрясение впал в панику, чуть не обделался от страха и вспоминая всех святых, не помня себя выскочил из туннеля.
Вот такая была интересная служба.
Еще Советская Армия. В ленинской комнате идет утренняя политинформация. Замполит роты капитан Ольшевский что-то там буровит о происках западной военщины и о необходимости держать порох сухим.
Солдаты слушают всю эту чушь в пол-уха и занимаются кто чем. Сосед Малаева рядовой Тарбазанов пишет письмо домой, за их спинами похрапывает ефрейтор Карачевцев. Малаев написал письмо домой еще на прошлой политинформации и теперь просто упражнялся в рисовании (а то - за его плечами полугодовой художественный факультатив! Правда, всего лишь в средней школе).
И хрен знает зачем, но Малаев взял и нарисовал в своей тетрадке полулежащего голого мужика. Причем он… Ну, что делают с собой мужики, особенно солдаты, когда очень хочется женщины, а ее рядом нет? Вот и этот тип, которого Малаев нарисовал, зажав кое-что очень громоздкое в кулак, занимался этим.
Сидящий рядом Тарбазанов перестал сопеть. Он уставился в малаевскую общую тетрадку. И прошипел:
- Не бывает таких! Это ж какая для него нужна бабища?
Действительно, какая ж нужна бабища такому знатному самцу? И Малаев попробовал изобразить. Сначала нарисовал красивую женскую головку. Потом посадил ее на широченные плечи с гигантскими сисями.
- Не бывает таких бабищ! - снова возмутился Тарбазанов. - Это ж какая у нее должна быть!!!
- Заткнись и не мешай, - раздраженно толкнул его Малаев сапогом под столом. И только нацелил острие шариковой ручки в центр вырисовывающейся изумительной композиции, как у него через плечо протянулась веснушчатая рука с командирскими часами на запястье и сцапала общую тетрадь с незавершенным еще шедевром.
- Ого! - только и сказал замполит Ольшевский (а это он, козел, подкрался незамеченным). - Не знал, что у нас водятся такие таланты. Покажу командиру роты, пусть порадуется!
Майор Срухов вызвал Малаева к себе в тот же день.
- Рядовой Малаев по вашему приказанию прибыл, товарищ майор! - четко отрапортовал Малаев. И даже щелкнул каблуками. Может, пронесет? Майор Срухов до сих пор командовал только ротой потому, что был горький пьяница и бабник - и в части это знали все. Как и то, что он недавно снова женился, то ли в третий, то ли в четвертый раз. Причем Срухову было уже за сорок, а новой его жене что-то в районе девятнадцати. И формы у нее - просто кустодиевские.
- А ты знаешь, сопляк, что таких в природе не бывает? - сунул рядовому Малаеву под нос его же, еще незаконченный, рисунок майор.
И черт же потянул Малаева за язык!
- Ну, таких, не таких, а я вот сантиметров на тридцать видел самолично! - ляпнул он.
- Врешь! - побагровел командир роты. - Поэтому пока три наряда вне очереди! Где видел?
И Малаев рассказал. Еще на заре своей юности, когда ему было всего пятнадцать лет, пошел он однажды в баню в достославном городе Иртышске. В моечном отделении мылось сразу с десяток мужиков, включая подростка Малаева.
И тут вошел еще один мужик. Ему было лет тридцать. Но главное его достоинство было не в этом, а в том, что основное его достоинство представляло собой что-то вроде палки колбасы!
Когда этот мужик пошел сначала за тазиком, потом с тазиком к крану, этот его гигантский агрегат раскачивался неспешно и очень солидно. А когда мужик оседлал мокрую скамью и, положив перед собой, стал любовно намыливать этот свой охрененных размеров детородный орган, в косящих в его сторону со всех сторон глазах всех клиентов бани читалось откровенно завистливое: «Мне бы такой!».
- Эх, мне бы такой! - с завистью молвил и майор Срухов, итут же загрустил. Потом тяжело вздохнул и сказал:
- Ну, ладно, верю! Бывают же такие счастливчики… А тебя, рядовой Малаев,
направляю в распоряжение замполита, ему нужен художник, стенгазету оформлять. Так что рисуй, развивай свой талант. Но без всяких там, понятно?
-Так точно, товарищ майор! - гаркнул Малаев и отправился на выполнение боевого задания.
Да так и остался при стенгазете до окончания службы. В общем, не было бы счастья, да… политинформация помогла!
- Сломай мне руку, а?
Я бросил завинчивать эту чертову гайку на этом чертовом дырчатом металлическом листе, которые мы с Борькой Литвиновым один за одним прикручивали к какой-то сложной конструкции. А их, этих конструкций, было множество в этом долбанном подземном и очень секретном бункере связи с вполне обычным для гражданки названием РУС.
- Не понял, - сказал я, еще не зная, как относиться к этой дикой просьбе Литвинова, и отложив в сторону гаечный ключ, полез в карман робы за сигаретами. Курить здесь не разрешалось, но мы с Литвиновым трудились в поте лица в самом дальнем закутке бункера, и нас не было видно ни несущему на входе в РУС вахту вооруженному автоматом ефрейтору-связисту, ни торчащему около него нашему командиру взвода Сарсенгалиеву - они были одного призыва, и с упоением предавались мечтам о недалеком весеннем дембеле. Нам же служить оставалось еще почти год, то есть до ноября.
- Ну, чего тут не понять, - оглянувшись на всякий случай, с раздражением сказал Литвинов. - Я положу руку поперек двух этих труб, ты сверху со всей силы ударишь по ней ногой. Всего делов-то!
Я опешил. От Борьки Литвинова, конечно, всего можно было ожидать - он вырос в Николаевском детдоме, а там свои жизненные законы и правила, от которых воспитывающиеся там сироты уже не могут избавиться всю последующую жизнь. Я не знаю, чего там понахватался Литвинов, но то, что он подлюга, однажды усвоил раз и навсегда.
Мы с ним не дружили, что он, что я относились друг к другу почти равнодушно. Но однажды, где-то в октябре, нас угораздило вместе попасть в увольнение в этом саратовском городишке Петровске, где дислоцировался наш доблестный военно-строительный батальон и где мы строили всякую важную хрень для авиаторов и связистов.
Как раз случилась зарплата, а нам платили не фиксировано по трояку, как это было в других войсках, а определенный процент от заработанного. Так что у меня в кармане было рублей семь, у Литвинова тоже вроде этого.
Ну и вот, а дружка моего, Витюху Тарбазанова, в тот раз лишили увольнения за пререкания со старшиной, и пропивать свою получку в немногочисленных гадюшниках Петровска мне совершенно неожиданно пришлось с этим самым Литвиновым, с которым мы и ушли вдвоем из нашей роты на воскресное «разграбление» города.
Ну, поначалу парень показался вроде как парень, не болтливый, не занудливый. Да вот только чем больше мы с ним выпивали бормотухи в какой-то первой попавшейся нам кафешке, куда занырнули в надежде не только поднять свой жизненный тонус, но, может, и девчонок каких полегкомысленнее подхватить, тем мрачнее он становился, и его квадратный подбородок стал выпячиваться вперед все задиристей и задиристей.
И вот Борька уже начал матюгаться на весь продымленный зал кафешки, на нас враждебно стали посматривать местные пацаны, пьющие бутылочное жигулевское за соседним столиком и зажевывающие его вяленой плотвой.
Пришлось срочно выдергивать Литвинова из-за стола и валить из этой кафешки куда подальше. Можно было еще успеть сходить хотя бы в кино, но Борька уже начал цепляться ко всем прохожим, да меня и самого начало развозить, и мы, посчитав, что культурная программа увольнения на этот раз досрочно исчерпана, потопали в часть. Обычно в город и обратно к себе в ВСО мы всегда ходили вдоль железнодорожных путей или прямо по ним - надо было пройти что-то около километра. А воротами в город для нас служило небольшое здание вокзала.
Дойдя до вокзала, мы с Литвиновым еще перекурили на почти безлюдной привокзальной площади, и затем, собравшись с силами, вошли в помещение, чтобы выйти с обратной стороны и по путям дотопать до части - еще можно было успеть если не на ужин, то хотя бы на вечернюю поверку. И уже на выходе из вокзала, в небольшом прокуренном тамбуре, где толпилась группа гогочущих парней человек в пять-шесть, Литвинов, которого я пропустил вперед, чтобы он не отстал от меня и не ввязался в какую-нибудь фигню, ни слова не говоря, прямо на ходу дает в челюсть одному из этих парней, второму и тут же выскакивает на улицу.
Эти - за ним, я - за этими. А Литвинов нырнул под один из вагонов стоящего на втором пути товарняка, и был таков.
- Ушел, сука! - загомонили парни. - Ну, его счастье, вояка гребаный!
И тут один из них некстати вспомнил про меня.
- Так он же не один был. А, так вот и второй! К-куда, падла? А ну, держи его, пацаны!
Я как раз собирался повторить маневр Литвинова, но не успел - кто-то из оскорбленной Литвиновым петровских парней успел схватить меня в последний момент за полу бушлата. И тут же получил каблуком сапога в живот и отлетел - я лягнул его, даже не оглядываясь. Но цепкие руки уже других жаждущих мести аборигенов вцепились в мое казенное обмундирование и выволокли меня из-под вагона на перрон.
Помню, я еще успел кого-то смазать по шапке, но тут же был сбит с ног и удары и пинки посыпались на меня со всех сторон. Больно не было - парни, торопясь выместить на мне свою злобу, мешали друг другу, и удары были несильными. А вот смешно было, и, прикрывая голову руками и ужом вертясь под ногами сопящих и матерящихся мстителей, я про себя с иронией думал: ну, ни фига себе, сходил в увольнение!
- А вот я вас сейчас всех сдам в милицию! - раздался вдруг над нашей свалкой чей-то зычный голос, а вслед за этим послышалась и трель свистка.
- Атас! - крикнул кто-то из моих палачей, и они бросились врассыпную.
- Ну, вставай, солдатик, вставай! - участливо сказал обладатель зычного голоса. - Где твоя шапка-то? А, вот!
Шапка была нахлобучена на мою безвинно пострадавшую голову, я поднялся с мокрого асфальта - моросил мелкий осенний дождь, и только тут разглядел своего спасителя. Это оказалась сухощавая, невысокого росточка пожилая женщина в железнодорожной форме.
- Ух, черненький какой! За что они тебя? - также зычно спросила тетка.
- Да так, - ответил я, поправляя бушлат под ремнем, который так и не успел снять. Успел бы - может, расклад тогда был бы совсем другой. - Я и сам толком не понял, за что. Ну, спасибо вам, лично от меня. А командование части выразит вам свою благодарность потом. Может быть.
- Иди уж! - хрипло засмеялась, закашлялась благородная железнодорожница. - Да не ходи тут больше один. Шпаны тут хватает, только и ищут, к кому бы придраться.
И я побрел по скользким шпалам к светящимся вдали редким желтым огонькам своей части, накручивая себе по дороге, что непременно убью Литвинова, как только увижу его.
Рота моя уже спала без задних ног, так что разборки по поводу моего опоздания из увольнения будут завтра. А сейчас главное - найти Литвинова, дать ему по морде, да не раз, и лечь спать. Спать действительно очень хотелось, так меня утомил этот бестолковый день.
Дневальный у тумбочки оторопело уставился на меня, открыв рот.
- Чего ты на меня пялишься, как на диверсанта? - устало спросил я рядового Кольку Петрова.
- А ты в умывалку иди, сам все поймешь, - обрел, наконец, дар речи дневальный.
Из зеркала на меня смотрел какой-то мулат, изумленно сверкая белками глаз. Вот черт! Вся морда у меня бы изгваздана о грязный асфальт. Одна радость - она, эта морда, при этом оказалась совершенно не побита, если не считать пары царапин на скуле и на подбородке!
Умывшись, я поспешил к койке Литвинова, предвкушая, как сейчас скину на пол эту гниду и с хрустом раздавлю сапогом. Борька дрых, счастливо улыбаясь во сне. Кулаки мои при виде этой безмятежной счастливой физиономии разжались сами собой, я сплюнул на пол и дал слово больше с этим козлом не связываться.
Но в армии тебя не спрашивают, с кем ты хочешь или не хочешь водиться, когда определяют кого-то тебе в напарники. Литвинова приставили ко мне, как к сварщику, слесарем, и мы три месяца вкалывали вместе и даже, можно сказать, почти сдружились. Борька повинился передо мной за тот случай, сказав, что такой дурной он бывает только по пьяни, и я его простил.
Когда мы закончили сварные работы на жилой пятиэтажке для личного состава учебной авиационной летной площадки, нас с Литвиновым, как работающих с железом, и еще человек десять из роты, перебросили вот на этот подземный бункер в степи километров за десять от Петровска, и мы крутили гайки здесь уже целый месяц. И практически охренели от этой муторной работы, от постоянной жары в бункере. И вот Литвинов, похоже, захотел устроить себе что-то вроде дезертирского самострела. Вернее, самолома.
- Не понял, - повторил я. - Зачем ты себе руку хочешь сломать, а?
- В госпиталь хочу, - честно сказал Литвинов. - Не могу я больше здесь.
- Да что такого-то? - поразился я. - Ну, скучная работа. Ну, жарко. Не траншеи же копать.
О, траншеи! Я на всю жизнь запомнил, что значит рыть траншеи. Литвинов-то попал в эту нашу часть из другой стройбатовской учебки, Калужской, где его выучили на слесаря. А меня натаскивали на сварщика в Нижнетагильской учебке.
И вот нас, еще даже не принявших присяги, в начале декабря целым батальоном кинули на штурмовое выполнение срывающегося плана сдачи ракетной площадки в пермской тайге где-то под Кунгуром. И мы на тридцатиградусном морозе железными ломами с приваренными к ним топорами выдалбливали в промерзшей земле метровой глубины траншею (она змеилась на километры и соединяла между собой пусковые шахты, командные пункты и еще черт знает что там), затем укладывали на ее дно бронированный, толщиной с кисть руки негнущийся кабель и закапывали это дело. Сущая каторга, доложу я вам!
А вот Литвинову таких траншей копать не довелось, и эта наша сегодняшняя хотя и муторная, но вполне легкая, на мой взгляд, работа, стала казаться ему каторжной.
- Давай-ка не занимайся херней, а тащи вон новый лист, прикрутим теперь его, - увещевающе сказал я Борьке. - А там и обед должны подвезти.
- Зассал, да? - презрительно сказал Литвинов. - Засса-а-л! Эх, ты!
- Кто, я зассал? - взьерепенился я. - Мне просто тебя, дурака, жалко. А вдруг рука криво зарастет, а? И будешь ты калекой, вот!
- А это уже мое дело, - оживился Борька. - Ну, давай!
И он снова уложил руку поперек труб. Самое удивительное, ни мне тогда, ни этому придурку Литвинову почему-то и в голову не приходило, что один задумал, а другой помогает ему осуществлять уголовно преследуемое злодеяние - членовредительство с целью последующего уклонения от несения воинской службы. Хотя нечто, похожее на службу, мы видели только в учебке, где нас полгода муштровали в перерывах между обучением различным специальностям. необходимым на последующем строительстве военных объектов. А в части после учебки была обычная работа, правда, зачастую очень тяжелая и малооплачиваемая.
Литвинов в этот момент думал только об одном - свалить из этой постылой части в больничку. А я… А я хотел доказать ему, что вовсе не боюсь сломать его руку. Подумаешь - руку сломать! Не шею же.
И я, встав во весь рост над Литвиновым, отвернувшим в сторону свою голову с зажмуренными глазами, высоко занес свою правую ногу и, примерившись, со всей силы опустил ее на его руку.
- Аааааа! - заорал Литвинов и, вскочив с места, затряс рукой. - А, как больно, сука!
- Ну че, сломал? - с любопытством спросил я его.
Литвинов притих и стал осторожно ощупывать пострадавшую правую руку левой.
- Вот блядь, целая! - наконец разочарованно сказал он. - Сильнее надо было! А ну, давай еще!
И он снова положил руку на трубы.
- Не, - сказал я. - Больше не буду. Бесполезно. Если бы я был в сапогах, может, и получилось бы. А так - бесполезно.
И я мягко пристукнул по трубе валенком - нашей зимней штатной обувью.
- А че это вы тут делаете, а? - голосом известного персонажа из популярной кинокомедии спросил незаметно подошедший командир взвода Сарсенгалиев. Литвинов вскочил с места, тут же оскользнулся и упал с помоста, на котором мы работали. Нога же его застряла между труб, и мы с Сарсенгалиевым явственно услышали хруст переломившейся кости. А следом по всему бункеру разнесся дикий рев Литвинова.
Он получил даже больше, чем хотел - мы уже ушли на дембель, а Борька все еще валялся в госпитале с открытым переломом голени…
- Последний мужик из нашей деревни в армию ушёл.
- А что, откосить не мог?
- Почему не мог?! Откосил - и ушёл.
&
Идёт Волк по лесу, видит - Заяц без ушей. Волк:
- Ты это чего?
- Да вот армию закосил - уши обрезал - меня и комиссовали.
- Блин, так мне тоже повестка пришла!
- Ну, серый, уши у тебя маленькие, придётся хвост обрезать.
Обрезали хвост волку, его тоже комиссовали. Сидят вдвоём празднуют отмаз от армии. Идёт Медведь:
- Чего это вы? Один без ушей, другой без хвоста?
- Так мы армию закосили!
- Э, блин, так мне тоже надо!
Посмотрели звери на медведя и говорят:
- Уши маленькие, хвост тоже, придётся яйца резать!
- Да вы что?!
- Ну, тогда, Миша, шуруй в армию!
- Ладно, режьте!
Отрезали Мишке его достоинство, пошёл он на медкомиссию. Возвращается грустный-грустный, весь в слезах. Заяц взял у него заключение и читает: «Не годен. Плоскостопие».
Почему не призовут повесткою
Меня снова в армию советскую?
Почему молчит тот военком,
Что прислал бумажку мне казенную
И назначил молодость бессонную?
Где лежит он? Под каким венком?
Где лежит страна моя огромная,
По которой от Баку до Гродно я Мог проехать и проплыть без виз?! -
Дым клубится над ее руинами,
Над ее косыми украинами -
Хохот бесов да разбойный свист.
Пусть мы были немтыри и ватники,
Но мы были в космосе и в Арктике
И своей страной гордились мы!
Пусть носил я крестик свой под тельником
И ходил в пивбар по понедельникам,
И не зарекался от тюрьмы!
Но не нами предана и продана
И с кровавой жадностью обглодана,
И раздолбана, расчленена
Наша оклеветанная Родина.
И себя винить не стоит вроде нам,
Но - терзает, но - грызет вина.
И пускай не ты один безмолствовал,
Когда всем нам не хватало воздуха,
Когда самый главный, пьяный вдрызг,
О свободе громко философствовал,
И от их глумления бесовского
Ты в тоске и муке губы грыз!
Где же был тот военком советский,
Что бы мог призвать меня повесткой?
Под каким теперь лежит венком
И уже не вспомнит ни о ком?
Армия - это единственное место, где молодой хочет стать ДЕДОМ…
Здравствуйте, вы позвонили в Горвоенкомат. С вами разговаривает автоответчик. Если вы хотите служить - нажмите звездочку… Если вы не хотите служить - нажмите решетку…
Офицер: «Товарищи солдаты, какие мысли у вас возникают при виде кирпича, который я держу в руках?» Первый солдат: «Я вспоминаю дом». Второй солдат: «А я думаю о строительном вузе». Третий солдат: «А я - о половом акте…» Все в недоумении. Офицер: «Но почему?!» Третий солдат: «А я всегда о нем думаю!»
Генерал перед строем : - Здравствуйте, товарищи солдаты!
И тут КАЖДЫЙ из солдат подумал, что если прокричать
«Пошёл ты на… й !»,
то в общем крике толпы этого будет не слышно…
В-общем, наш батальон расформировали.
Возвращается младший сын из армии. Отец со старшим братом спрашивают: - Ну, расскажи, как там в российской армии? А то мы еще в советской служили. Сын отвечает: - Да полнейший долбоебизм. Рассказывать нечего. - Ну расскажи. - Да что рассказывать, хотите, я вам лучше покажу. Вечером собираемся за столом, будем проводить совещание, распорядок дня на завтра. Собираются вечером за столом. Сын: - Так, значит завтра: в 6 утра подъем, в 8 завтрак, в 10 выезжаем за дровами. Отец назначается ответственным за транспорт - запряжешь лошадь, а старший брат назначается ответственным за инвентарь - 3 топора, 3 пилы, 3 веревки. Отец со старшим братом возмущаются: - На хуя вставать так рано? Давай в 9 встанем, в 9:30 позавтракаем, в 10 выедем. Сын: Не ебёт, в 6 подъем, в 8 завтрак, в 10 выезжаем за дровами. Ну, встали в 6, за 5 минут запрягли лошадь, собрали инвентарь, до 8-ми из угла в угол походили, позавтракали, до 10-ти ходили из угла в угол, наконец 10 часов. Смотр инвентаря. - 3 топора, 3 пилы, все на месте. Грузим инвентарь, выезжаем. Сели, поехали. Проезжают 100 метров, сын: - Стой! Проверка инвентаря. Отец с братом: - Какая проверка? Только проверяли. Сын: - Не ебёт. При последней проверке могли что-нибудь проебать. Остановились. Выложили 3 топора, 3 пилы, все на месте. Грузим инвентарь, едем дальше. И так через каждые 100 метров. Подъезжают к реке. Сын: - Так, здесь мы ебанем вброд. Отец: - Зачем? 300 метров в стороне мост, поехали через мост. Сын: - Не ебёт! Итак с вами много времени потеряли. Я сказал вброд, значит вброд. Ебанули вброд. Утопили телегу. Еле вытащили. Ближе к вечеру добрались до леса. Нарубили, напилили. Сын: - Грузим инвентарь, грузим дрова. Загрузили, поехали. Через 100 метров: - Стой! Проверка инвентаря. Отец с братом: - На хуя, он же под дровами. Сын: - Не ебёт, разгружаем. Разгрузили, проверили: 3 топора, 3 пилы, все на месте. Грузим инвентарь, грузим дрова. И так через каждые 100 метров. Подъезжают к реке. Сын: - Так, здесь мы ебанем вброд. Отец с братом: - На хуя? Поехали через мост. Сын: - Не ебёт! Вброд. Ну, ебанули. Телегу утопили, еле вытащили. Дрова по течению ушли. Кое-как добрались домой. Сын: - Так, никому не расходиться, через час совещание: подведение итогов за сегодня и уточнение задач на завтра. Собрались. Сын: - Итак, что мы сегодня за день сделали и какой результат? Отец: - Целый день проебались, результата никакого. Сын: - Правильно! Значит завтра: в 6 подъем, в 8 завтрак, в 10 выезжаем за дровами.
Вот вернулся мой сын из армии
Повзрослел, возмужал, окреп
Рассуждает о жизни правильно
И уже не читает рэп
Я смотрю на него внимательно
Стал мужчиной он из юнца
И щетина так привлекательно
Подчеркнула черты лица
Он не жаловался на жизнь мне
И о трудностях не писал
Честно он отслужил отчизне
И достойно свой долг отдал!
Был я раньше молод все хотел на свете знать
Был так любопытен все хотел я испытать
Но стал я мудрым, как старый лис
Был раньше летчик, теперь танкист.
Я жил в танке летом, осенью, зимой, весной
Что творится в мире я вообще ни в зуб ногой
Сижу я в башне захлопнув люк
Дышу соляркой, ловлю свой глюк.
Очень много в мире неприятных новостей
Слишком много в мире разрушительных идей
Они калечат души и рвут сердца
Но в моем танке броня крепка
У танкиста много дел и скука не для нас
Танк почистить, бак заполнить взять боезапас
Найти танкетку в прицел поймать
Пальнуть из пушки и можно спать
Армия моя забрал, волоса обрезал.
Красный куртка отобрал, дал какой-то черный.
Сапоги хороший дал, и ремень с железка.
Черный хлебушек кормил, говорил «полезно»
На мороз моя гонял, говорил «зарядка»
Моя сильно уставал - бегал как лошадка.
Рано утром поднимал, а моя лежала.
По спина железка дал - сразу побежала.
В госпиталь моя попал, думал, отдыхаю.
Как моя в морпех попал, как пчела летаю.
Десантнику некогда думать, поэтому ваши действия должны быть доведены до автоматизма. Ты еще не успел сообразить, а уже все сделано. Это спасет вашу жизнь. И жизнь ваших товарищей.