Я лучше буду тихим огоньком,
Я жаром никого не обожгу.
Я буду маленьким, но теплым угольком,
Чтоб согревать собою всех вокруг.
Попробуйте мне душу покажите,
Которая не хочет теплоты,
Не хочет быть услышанной, открытой
Не хочет ощутить всей полноты любви…
А впрочем, не ищите - бесполезно!
Ведь все хотят, чтоб понимали их,
Чтоб верили в их силы, совершенство
Без всяких «если…», «может быть…», «прости»
Вот потому я постараюсь стать -
Тем угольком, который, не сгорая,
Старается душою всех понять,
И кто замерз любовью согревает.
Одной души на всю планету мало,
Но для друзей в ней хватит теплоты…
Вы приходите, я вам очень рада,
Забывай добро, которое ты творишь, как и зло, причиняемое тебе - и станешь неуязвим.
Красота без доброты интересна только некрофилам.
(я про человеческую красоту конечно))
Говорят, что при помощи доброты и нежности можно добиться многого даже от самых чёрствых людей. Не знаю. Не пробовала.
На что мы тратим жизнь!
На мелочные ссоры,
На глупые слова, пустые разговоры,
На суету обид, на злобу - вновь и вновь.
На что мы тратим жизнь…
А надо б на любовь.
Сжигаем жизнь дотла всё на пустое что-то:
На нудные дела, ненужные заботы…
В угоду обществу придумываем маски…
На что мы тратим жизнь!
А надо бы на ласки.
Мы распыляем жизнь на сумрачную скуку,
На «имидж» и «престиж», ненужную науку,
На ложь и хвастовство, на дармовую службу.
На что мы тратим жизнь…
А нужно бы на дружбу.
Куда-то всё спешим… чего-то добываем.
Чего-то ищем всё, а более теряем;
Всё копим: золото, тряпьё и серебро…
На что мы тратим жизнь!
А надо б на добро.
Волнуемся, кричим по пустякам, страдаем;
С серьёзностью смешной вещички выбираем.
Но сколько не гадай - всё выберешь не ту.
На что мы тратим жизнь…
А надо б на мечту.
Боимся радости, боимся верить в сказки,
Боимся и мечты, и нежности, и ласки;
Боимся полюбить, чтоб после не тужить…
На что мы тратим жизнь?
Когда метель кричит, как зверь -
Протяжно и сердито,
Не запирайте вашу дверь,
Пусть будет дверь открыта.
И если ляжет дальний путь
Нелегкий путь, представьте,
Дверь не забудьте распахнуть,
Открытой дверь оставьте.
И, уходя в ночной тиши,
Без лишних слов решайте:
Огонь сосны с огнем души
В печи перемешайте.
Пусть будет теплою стена
И мягкою - скамейка…
Дверям закрытым - грош цена,
Замку цена - копейка!
Вблизи большого города, по широкой проезжей дороге шел старый, больной человек.
Он шатался на ходу; его исхудалые ноги, путаясь, волочась и спотыкаясь, ступали тяжко и слабо, словно чужие; одежда на нем висела лохмотьями; непокрытая голова падала на грудь… Он изнемогал.
Он присел на придорожный камень, наклонился вперед, облокотился, закрыл лицо обеими руками - и сквозь искривленные пальцы закапали слезы на сухую, седую пыль.
Он вспоминал…
Вспоминал он, как и он был некогда здоров и богат - и как он здоровье истратил, а богатство роздал другим, друзьям и недругам… И вот теперь у него нет куска хлеба - и все его покинули, друзья еще раньше врагов… Неужели ж ему унизиться до того, чтобы просить милостыню? И горько ему было на сердце и стыдно.
А слезы все капали да капали, пестря седую пыль.
Вдруг он услышал, что кто-то зовет его по имени; он поднял усталую голову - и увидал перед собою незнакомца.
Лицо спокойное и важное, но не строгое; глаза не лучистые, а светлые; взор пронзительный, но не злой.
- Ты всё свое богатство роздал, - послышался ровный голос…- Но ведь ты не жалеешь о том, что добро делал!
- Не жалею, - ответил со вздохом старик, - только вот умираю я теперь.
- И не было бы на свете нищих, которые к тебе протягивали руку, - продолжал незнакомец, - не над кем было бы тебе показать свою добродетель, не мог бы ты упражняться в ней?
Старик ничего не ответил - и задумался.
- Так и ты теперь не гордись, бедняк, - заговорил опять незнакомец, - ступай, протягивай руку, доставь и ты другим добрым людям возможность показать на деле, что они добры.
Старик встрепенулся, вскинул глазами… но незнакомец уже исчез; а вдали на дороге показался прохожий.
Старик подошел к нему - и протянул руку. Этот прохожий отвернулся с суровым видом и не дал ничего.
Но за ним шел другой - и тот подал старику малую милостыню.
И старик купил себе на данные гроши хлеба - и сладок казался ему выпрошенный кусок - и не было стыда у него на сердце, а напротив: его осенила тихая радость.
СКАЗКА О ПРИНЦЕ
У одного короля был сын. Звали его принц Фредерик. Принцу уже было 10 лет, а он до сих пор не умел себя вести. Его очень избаловали, потому что других детей у короля не было, а королева умерла. От природы у Фредерика было доброе сердце, поэтому ничего особенно плохого он не делал, но он просто не думал о других, никому не помогал, да и держать себя не умел: сидел развалясь, перебивал старших, брал горстями со стола, что ему хотелось, надменно говорил с придворными, а, если приставленный к его особе камер-лакей чем-нибудь ему не угождал, то он мог его ударить.
Вдруг король получил известие, что другой король - его сосед - созывает к себе молодых королевичей на смотр. У него нет наследника и он хочет, пока жив, выбрать жениха для своей внучки, принцессы Ильзы. Когда он выберет того, кто ему понравится своим характером, поведением и воспитанностию, то он обручит его с принцессой. «Боже мой! - вскричал король-отец. - Что нам теперь делать? До смотра осталось всего 10 дней, а принц, мой сын так дурно воспитан! Скорее созовите лучших учителей хороших манер, и пусть принц Фредерик учится с утра до вечера!»
Главный церемониймейстер двора призвал лучших учителей, и под его наблюдением они начали один за другим говорить принцу: «Нельзя так сидеть, нельзя так ходить, нельзя так кланяться, нельзя класть локти на стол, нельзя громко есть, нельзя свистеть в комнате. Нельзя, нельзя, нельзя…» У принца была плохая память. Ему и самому хотелось понравиться королю, дедушке Ильзы, но он не мог запомнить всего, что ему говорили. Ведь ему надо было выучить в десять дней то, что другие дети выучивали за десять лет. Только он запомнит, что надо спросить «можно?», входя в чужую комнату, как забудет, что надо предложить стул вошедшему. Только он запомнит и это, как ему говорят: «Нельзя так стучать ногами! Нельзя так разглядывать костюм вошедшего» («Все это неуважительно»), «Нельзя молчать, когда тебя спрашивают», «Нельзя держать руки в карманах…» И опять «нельзя…»
«Сколько же правил я должен запомнить?» - спросил принц.
«Мы их не считали, Ваше высочество, - сказали учителя, - но, наверное, их несколько тысяч».
Тогда принц страшно рассердился, затопал ногами и закричал, что больше учиться не будет. Все равно он не может запомнить столько правил.
До отъезда оставалось уже только три дня, а поведение и манеры принца по-прежнему никуда не годились. Тогда король созвал совет своих министров. На этом совете было решено обратиться к одному старому-старому мудрецу и спросить его: нельзя ли сократить число правил поведения хотя бы до 50 самых главных.
Мудрец на это ответил так: «Можно сократить число этих правил до одного. Кто знает только одно это правило, знает все остальные, хотя бы число их было сто тысяч. Я научу принца Фредерика за один час». Все были поражены.
Мудреца пригласили во дворец, и он сказал принцу: «Для того, чтобы быть не только хорошим, но и даже воспитанным, как полагается принцу, ты должен только считать, что все другие лучше тебя и потому всех надо любить и уважать. Если будешь думать прежде всего о других, а потом о себе, ты ничего не сможешь сделать плохого или неприятного, а это и будет хорошим поведением. Все правила, которые ты не смог запомнить, будут исполняться сами собой».
«Это все-таки очень трудно, - сказал принц, - как же я смогу думать, что наш шут, горбатый карлик, лучше меня? Как я могу его полюбить, когда он мне так противен? Даже моего камер-лакея с его длинным носом, который гораздо лучше карлика, я никогда не смогу полюбить».
«А ты делай вот как, - сказал мудрец, - ты помни, что карлик в действительности вовсе не карлик, а прекрасный принц, только заколдованный; когда ты будешь говорить с ним, ты не обращай внимания на его горб, говори не с карликом, а с принцем, который в нем заколдован.
«А лакей тоже заколдован?» - спросил Фредерик.
«Да, и лакей, и все другие» - отвечал мудрец.
Принц очень удивился и обещал попробовать.
«Только смотри, - прибавил мудрец, - никогда не отступай от этого правила. Оно действует не сразу. Если будешь его твердо помнить, и ничем не смущаться, то, в конце концов, с тобой будут разговаривать только принцы и принцессы вместо шутов и лакеев.
Тогда принц побежал искать карлика. По дороге он открыл дверь и дал пройти вперед министру, который шел с докладом к королю, потом поднял платок придворной даме, заметив, что она его уронила. Проходя по зале, полной придворных, он было громко запел, по своему обыкновению, но быстро спохватился, подумав, что это наверное будет неприятно другим, таким серьезным и важным людям, которые все, как сказал мудрец, лучше его. Он улыбнулся виновато и сказал: «Простите, пожалуйста, я забыл, что я не один».
«Что за чудеса! - зашептали придворные, когда за Фредериком закрылась дверь, - сколько новых правил вежливости успел выучить его Высочество за какие-нибудь полчаса. Интересно, что за способ обучения у этого мудреца? Ведь когда мы обучали принца сами, он не мог запомнить больше одного правила за урок».
А Фредерик, между тем, пройдя двадцать пять зал дворца, встретил, наконец, в двадцать шестой зале горбатого карлика и с приветливым видом сказал ему: «Здравствуйте». Раньше он никогда не говорил ему этого и часто его дразнил. Шут подумал, что Фредерик и сейчас смеется над ним. Он тряхнул бубенчиками своего колпака и стал кривляться и болтать по обыкновению всякий вздор. Он нарочно делал гримасы, прыгал и катался по полу, чтобы рассмешить Фредерика. Но Фредерику совсем не было смешно, наоборот, ему было грустно. Он старался не смотреть на лицо шута и попросил его встать. Шут продолжал кривляться. «Если правда, что это заколдованный принц, то как ему, наверное, тяжело ходить в дурацком колпаке и сносить насмешки, - подумал Фредерик, - и как ему больно делать все эти фокусы с его горбатой спиной. Попробую заговорить с этим принцем».
«Встаньте, пожалуйста, прошу Вас, - сказал Фредерик, - ведь я знаю, что в действительности Вы такой же принц, как и я. Как это ужасно, что Вам приходится быть шутом. Мне очень стыдно, что я мучил Вас. Простите меня. Я тогда ничего не понимал».
Карлик вскочил и бросил на него быстрый и умный взгляд. Он все еще не знал, шутка ли это. Но Фредерик подошел, положил ему руки на плечи и ласково посмотрел ему в лицо. И тогда лицо карлика вдруг изменилось и его глаза наполнились слезами. И глаза эти были так прекрасны, так непохожи на те, которые раньше знал Фредерик, что он увидел в нем совсем другого человека. Это были глаза заколдованного принца. Oн разговорился с карликом и с тех пор навсегда полюбил его. Больше он не позволял никому обращаться с ним жестоко. А карлик сделался самым преданным из его подданных и просто жить не мог без него. «Как я раньше не видел, какой он милый, добрый и умный», - думал Фредерик.
Через день после встречи с карликом Фредерик с пышной свитой отправился на смотр. Он уже понимал, что мудрец сказал правду. Поэтому он совсем переменил свое обращение с людьми. Все заметили, что он стал скромным, ласковым, внимательным, не говорил того, что могло обидеть, а, наоборот, старался каждому сделать что-нибудь приятное. «Как хорошо воспитан принц Фредерик», - сказала принцесса Ильза, когда познакомилась с ним. Впрочем, другие королевичи тоже были хорошо воспитаны. Они кланялись, танцевали, подносили букеты принцессе, читали ей стихи и отвечали на вопросы короля по всем правилам вежливости. Они были любезны и приятны. Друг друга, однако, они не любили, а с низшими обращались свысока. Принц же Фредерик верил, что другие принцы лучше его. Поэтому он почти не надеялся, что будет выбран. «Принцесса слишком хороша для меня!» - думал он. Он от души хвалил других когда раздавали подарки, не спешил получать самые лучшие.
Старый король все это заметил. Когда он спросил внучку, кто лучше всех, она воскликнула: «Конечно принц Фредерик! Он такой добрый, его нельзя не полюбить!»
Наверное, вы уже догадались, что думал мудрец, когда говорил, что каждый человек, даже самый невзрачный на вид и как будто неприятный, в действительности, заколдованный принц? Конечно, он думал о прекрасной душе, разумной и бессмертной, невидимо сокрытой в сынах человеческих. Как ни прекрасны небо и солнце, или любое творение Божие, но не благоволил Бог избрать себе жилищем солнце, а избрал человека, призывая к покаянию неверных и даруя обильную благодать верным и любящим Бога…
Дары волхвов.
Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра рождество.
Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.
Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: «М-р Джеймс Диллингхем Юнг» «Диллингхем» развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове «Диллингхем» потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное «Д»? Но когда мистер Джеймс Диллингхем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: «Джим!» и нежные объятия миссис Джеймс Диллингхем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.
Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Ее Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь, хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.
В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижной человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.
Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу.
Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.
Надо вам сказать, что у четы Джеймс. Диллингхем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно - золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое - волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы - специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряди и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо; всякий раз доставал бы часы из кармана - специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.
И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковер.
Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову - и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блестками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.
Вывеска, у которой она остановилась, гласила: «M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос», Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.
- Не купите ли вы мои волосы? - спросила она у мадам.
- Я покупаю волосы, - ответила мадам. - Снимите шляпу, надо посмотреть товар.
Снова заструился каштановый водопад.
- Двадцать долларов, - сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.
- Давайте скорее, - сказала Делла.
Следующие два часа пролетели на розовых крыльях - прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.
Наконец, она нашла. Без сомнения, что было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном, Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, - такими и должны быть все хорошие вещи. Ее, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела ее, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму, Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство - эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восемьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.
Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причиненные великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.
Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.
«Ну, - сказала она себе, - если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!»
В семь часов кофе был сварен, раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток
Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:
- Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась.
Дверь отворилась, Джим вошел и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелегкое дело в двадцать два года быть обремененным семьей! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мерзли без перчаток.
Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттера учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало Страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас - ни одно из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, в лицо его не меняло своего странного выражения.
Делла соскочила со стола и бросилась к нему.
- Джим, милый, - закричала она, - не смотри на меня так. Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!
- Ты остригла волосы? - спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все еще не мог осознать этот факт.
- Да, остригла и продала, - сказала Делла. - Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.
Джим недоуменно оглядел комнату.
- Так, значит, твоих кос уже нет? - спросил он с бессмысленной настойчивостью.
- Не ищи, ты их не найдешь, - сказала Делла. - Я же тебе говорю: я их продала - остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, - продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьезно, - но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?
И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займемся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше - восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намеки будут разъяснены далее.
Джим достал из кармана пальто сверток и бросил его на стол.
- Не пойми меня ложно, Делл, - сказал он. - Никакая прическа и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот сверток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.
Белые проворные пальчики рванули бечевку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же - увы! - чисто по женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.
Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней - один задний и два боковых, - которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого… Делла знала это, - и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.
Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:
- У меня очень быстро растут волосы, Джим!
Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котенок, и воскликнула:
- Ах, боже мой!
Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.
- Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.
Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лег на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.
- Делл, - сказал он, - придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.
Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.
Прочитала как беременной уступил место молодой человек, вспомнила свою историю. Ехала в трамвае, месяц был уже восьмой,
Лишь тот способен добрым быть,
Кому пришлось от злости выть.
Лишь тот узнает дружбы цену,
Кто испытал друзей измену.
И лишь тому любовь дана,
Кто ненависть познал сполна !
Множество людей попытаются причинить тебе боль за то добро, что увидят в тебе, зная, что это добро, завидуя ему и наказывая тебя за него.
Доброделью своей человечество порождает монстров которые спят в нашем сознании. Но приходит момент когда они просыпаются. И ничто их не может тогда остановить, потому-что эти монстры-мы сами, это наши желания которые равны сумашествию у которого нет границ.
«Доброта, высказанная нам каким-либо человеком, привязывает нас к нему» (Ж.-Ж. Руссо)
Если люди не верят в вашу доброту, то попробуйте применить пытки…