Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого подходящего слова… Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я-то не вне морали! Если бы меня подобрали эти подруги, вылечили и обласкали бы, приняли бы меня как своего, пожалели бы-что ж, тогда бы я, наверное, легко и естественно стал бы на сторону этого прогресса, и Колченог, и все эти деревни были бы для меня досадным пережитком, с которым слишком уж долго возятся… А может быть, и нет, может быть, это было бы не легко и не просто, я не могу, когда людей считают животными.
Вы думаете, что, если человек цитирует Зурзмансора или Гегеля, то это-о!А такой человек смотрит на вас, и видит кучу дерьма, ему вас не жалко, потому, что вы и по Гегелю дерьмо, и по Зурзмансору тоже дерьмо. Дерьмо по определению. А что за границами этого определения-его не интересует. Господин президент, по прирожденной своей ограниченности-ну, облает вас, ну, в крайнем случае, прикажет посадить, а потом к празднику амнистирует от полноты чувств и еще обедать к себе пригласит. А Зурзмансор поглядит на вас в лупу, проклассифицирует:: дерьмо собачье, никуда не годное,-и вдумчиво, от большого ума, от всеобщей философии смахнет грязной тряпкой в мусорное ведро и забудет о том, что вы когда-то были…
1) Лично я вижу в этом перст судьбы - шли по лесу и встретили программиста.
2) «А чем вы занимаетесь?» - спросил я. «Как и вся наука, - сказал горбоносый. - Счастьем человеческим».
3) По сути, задача их сводилась к анализу кривой относительного познания в области её асимптотического приближения к абсолютной истине.
4) Все мы наивные материалисты.
5) Саня Дрозд дошёл до буквы «И» в слове «передовую».
6) Всё это слишком банально, а значит далеко от истины.
7) Нужны ли мы нам?
8) - А эта бредятина откуда?
- Изречения из «Упанишад».
- А что такое «Упанишады»?
- Не знаю…
9) В ночном воздухе отчетливо пахло ма-а-аленькими бифштексами.
10) И в интересах неувеличения энтропии вселенной они не работали.
11) Лица, поименованные с номера четвертого по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом.
12) … из озера поднялась рука, мозолистая и своя, и в той руке серп и молот.
13) Это так называемая Железная Стена. …она разделяет два мира - Мир Гуманного Воображения и Мир Страха перед Будущим.
14) Мы сами знаем, что она не имеет решения. Мы хотим знать, как ее решать.
15) Бессмыслица - искать решение, если оно и так есть.
- Кричит, - сообщил старик. - Покрикивает на меня. Ни одного еще не родила, а покрикивает. Ты почему не рожаешь? Сколько с Молчуном живешь, а не рожаешь. Так поступать нельзя. А что такое «нельзя» - ты знаешь? Это значит - нежелательно, не одобряется. А поскольку не одобряется, значит, поступать так нельзя. Что можно - это еще неизвестно, а уж что нельзя, то нельзя. Это всем надлежит понимать, а тебе тем более, потому что в чужой деревне живешь, дом тебе дали, Молчуна вот в мужья пристроили. У него, может быть, голова и чужая, но телом он здоровый, и рожать тебе отказываться нельзя. Вот и получается, что «нельзя» - это самое что ни на есть нежелательное. Как еще можно понимать «нельзя»? Можно и нужно понимать так, что «нельзя» - вредно…
Он сидит в своей обычной позе, к которой я привык и которая уже не кажется мне мучительной. Некоторое время он всматривается в потухший экран во лбу старины Тома, потом поднимает глаза к небу, как будто надеется увидеть там, на двухсоткилометровой высоте, мою базу, состыкованную со спутником Странников, а за его спиной расстилается знакомый мне пейзаж запрещенной планеты Ковчег-песчаные дюны, шевелящаяся шапка тумана над горячей топью, хмурый хребет вдали, а над ним-тонкие длинные линии колоссальных, по-прежнему и, может быть, навсегда загадочных сооружений, словно гибкие, тревожно трепещущие антенны чудовищного насекомого.
Там у них сейчас весна, на кустах распустились большие, неожиданно яркие цветы, над дюнами струится теплый воздух. Малыш рассеянно озирается, пальцы его перебирают отшлифованные камешки. Он смотрит через плечо в сторону хребта, отворачивается и некоторое время сидит неподвижно, понурив голову. Потом, решившись, он протягивает руку поямо ко мне и нажимает клавишу вызова под самым носом у Тома.
-Здравствуй, Стась,-говорит он.-Ты уже поспал?
-Да,-отвечаю я. Мне смешно, хотя спать хочется ужасно.
-А хорошо было бы сейчас поиграть, Стась. Верно?
-Да,-говорю я.-Это было бы неплохо.
Лицо его общими очертаниями и цветом, а также выразительностью походило на небезызвестный первый блин, да вдобавок и не просто первый, а самый первый из всех блинов.
Особенно я ненавижу, когда вечностями швыряются. Братья навек. Вечная дружба. Навеки вместе. Вечная слава… Откуда они все это берут? Что они видят вечного?
Но ты знаешь, есть такое мнение, что для того, чтобы шагать вперёд, доброта и честность не так уж и обязательны. Для этого нужны ноги. И башмаки. Можно даже немытые ноги и нечищенные башмаки… Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности, как он был безразличен к этим понятиям до сих пор. Управлению, например, для его правильного функционирования ни честность, ни доброта не нужны. Приятно, желательно, но отнюдь не обязательно. Как латынь для банщика. Как бицепсы для бухгалтера. Как уважение к женщине у Домарощинера… Но всё зависит от того, как понимать прогресс. Можно понимать его так, что появляются эти знаменитые «зато»: алкоголик, зато отличный специалист; распутник, зато отличный проповедник; вор ведь, выжига, но зато какой администратор! Убийца, зато как дисциплинирован и предан… А можно понимать прогресс как превращение всех людей в добрых и честных. И тогда мы доживём когда-нибудь до того времени, когда будут говорить: специалист он, конечно, знающий, но грязный тип, гнать его надо…
Я животное, ты же видишь, я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись! Загляни в мою душу, я знаю, там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, - ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих слов - Счастье для всех даром ! И пусть никто не уйдет обиженный !
-- Пойдем, Нава, нас уже ждут.
-- Но я хочу, чтобы он был со мной! Как ты не понимаешь, мама, он же мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж…
-- Пойдем, пойдем,-- сказала мать Навы.-- Ты пока еще ничего не понимаешь… Он никому не нужен, он лишний, они все лишние, они -- ошибка… Да пойдем же! Ну хорошо, потом придешь к нему… если захочешь.
Существует административная работа, на которой стоит все. Работа эта возникла не сегодня и не вчера, вектор уходит своим основанием далеко в глубь времен. До сегодняшнего дня он овеществлен в существующих приказах и директивах. Но он уходит и глубоко в будущее, и там он пока еще только ждет своего овеществления.
Пусик, миленький, ты не вникай, я этого сама ничего не понимаю, но это даже хорошо, потому что вникание порождает сомнение, сомнение порождает топтание на месте, а топтание на месте -- это гибель всей административной деятельности, а следовательно, и твоя, моя и вообще… Это же азбука. Ни единого дня без Директивы, и все будет в порядке. Вот эта Директива о привнесении порядка -- она же не на пустом месте, она уже увязана с предыдущей Директивой о неубывании, а та увязана с Приказом о небеременности, а этот Приказ логически вытекает из Предписания о чрезмерной возмутимости, а оно…