Если рецепт написан разборчивым почерком — опасайтесь: перед вами не врач, а шарлатан.
Куда не заходит солнце, туда заходит врач.
Если врачи должны давать клятву Гиппократа, то ветеринары — клятву Гиппопотама.
Нет плохих врачей. Есть никудышные больные.
Сегодня в маршрутке видел такой случай: передо мной сидит мужик, у него рядом с ногами лежит здоровенная овчарка. На окружающих не реагирует, вообще, никак, когда мимо проходили люди (на остановке) немного продвинулась. В общем - головастый пёс. На той же остановке заходит мама с ребёнком лет четырёх и подругой, с которой активно трепется. Ребенок тут же тянет руки к собачьей морде. Пес, не произнося не звука, пытается отвернуться от нее, но малышка продолжает лезть. Когда хозяин попросил маму убрать ребёнка, но, видимо, в голове матери марсианин с гугл транслейт - она, как будто, услышала другое, и покрыла его: «Сам свою псину вшивую убери, а к ребёнку не лезь, быдло бл. дь!!!». После последней фразы пёс поворачивается мордой к хозяину, и вопросительно смотрит на него (ребёнок полез ему в уши). Хозяин с невозмутимым видом кивает собаке. Пёс резко встаёт на ноги и шеей отталкивает ребёнка, тот падает и раздаётся писк: «ай». Только мамаша открыла рот с фразой «ТЫ ЧЕ», как пёс с рыком подпрыгнул и щелкнул челестью у неё перед носом. От такого «заткнись» мамаша так же падает на пол автобуса. Пёс пофигистично ложится рядом с хозяином, который так же пофигистично разводит руками и говорит «Я предупреждал». К чему я это? Просто, проводя небольшую аналогию, возникает вопрос, смертность населения - это сто процентов «ВРАЧИ УБИЙЦЫ» или есть процент «у пациента в голове марсианин с гугл транслейт и он не хочет понять врача»?
Лечение - это борьба врача и болезни из - за денег.
Мне доктор подтвердил, что я больна не вами.
я так болел тобой что умер
и только в морге понял врач
что ты и в печени и в сердце
и шансов не было совсем
вы говорите время лечит
а нам с врачом не повезло
так и болеем я тобою
а ты с другим болеешь мной
в любой профессии буквально
от сталевара до врача
есть то что крепится посредством
скотча
я болен шумом пыльных улиц
и мне прописывает врач
в глаза закапать капли неба
намазать мятным солнцем лоб
и молвил врач паразитолог
наморщив складку меж бровей
не просто дама вы, а дама
червей
всю жизнь кастрировал животных
ветеринарный врач олег
а по ночам ревел в подушку
реинкарнации боясь
скажите доктор буду ль жить я спросил геннадий у врача
а врач сказал что все мы пешки
и жизнь бессмысленно пуста
«Я не могу больше полноценно работать в тех условиях, в которые поставлены мои коллеги.
Я не могу содержать своих детей на те деньги, что платит мне наше государство. А вымогать «благодарность» с пациента мне воспитание не позволяет.
Я не могу улыбаться в ответ на хамство пьяного быдла. Я не могу пропускать мимо ушей фразы «доктор, вы должны», «вы обязаны», «а если нет, то я жалобу напишу».
Я устал от беззащитности, от ситуации, когда любой ханыга может накатать на меня «телегу», от которой мне придется отписываться, тратя драгоценное рабочее время.
Я устал приходить на работу к семи утра и уходить «как закончу», а иначе я не успею справиться с бумажными делами.
Я не могу вместо лечения пациентов постоянно думать о «наполненности МЭСа», о «правильном оформлении медицинской документации», о «назначайте меньше анализов и обследований», о «в прошлом месяце отделение отработало в убыток минус восемь миллионов», о «главное - правильно заполнить историю болезни», о «назначайте меньше дорогих лекарств».
Я не могу больше так!
Я хотел быть врачом. Я хотел лечить людей, получая за это достойную зарплату. Не получилось. Страховая медицина и оптимизация превратили меня из хирурга в писаря с навыками бухгалтера. В писарчука, трясущегося над каждой запятой в истории и над каждым назначенным анализом. Никого не интересует, как я лечу людей. Всех интересует, как я оформляю историю болезни, чтобы страховая… Нет, не так!.. Чтобы СТРАХОВАЯ не наложила штраф за некачественно написанный дневник. Пациентов тоже не волнует уровень моего мастерства. Их волнует моя улыбка, цвет судна и каша в тарелке. А еще - чтобы «поменьше химии» и, обязательно, «прокапаться». Мое основное орудие труда не скальпель, и, уж конечно, не голова. Мой инструмент- ручка. Интерны, приходящие после института, поначалу этому не верят. Осознание того, в какое болото они встряли, появляется недели через три-четыре. Но пути назад уже нет…
Все… Я - писарчук! Я работаю с документами. Я готов получать за это зарплату, но, тогда, я не могу называться врачом. Девиз врача - «Светя другим сгораю сам». Я - врач, я должен исцелять. Но в реалиях современной жизни я предоставляю населению услугу медицинского характера. Я не хочу сгореть впустую, понимая, что мой труд никому не нужен, и профессия моя перекочевала из области искусства в сферу обслуживания.
Дорогие люди, человеки, пациенты! Я устал. Я ухожу… Не болейте!"
А. Слепцов. Бывший хирург Таттинской ЦРБ.
На первый взгляд профессия рентгенолога скучна, однообразна и монотонна: сидишь сам на сам в кабинете весь день, пялишься на снимки, ищешь дополнительные тени, другие патологические изменения. Ну это на первый взгляд, если у рентгенолога нет воображения и аналитического мышления. Но и то, и то у рентгенолога должно обязательно быть. Вот прибегаешь на вторую работу, тут нет интернета, да и не до него, если откровенно, за час-полтора нужно успеть описать 50−60 снимков, да ещё и скопии бывают. И вот начинаешь разглядывать снимки. О, сколько всего можно разглядеть! Вот легкие, рисунок диффузно усилен, деформирован, все признаки пнефмофиброза. Старик, наверное. Но корни нормальные, еще не фиброзные, бросаешь взгляд на дату рождения, мужику чуть больше тридцати. Круто он легкие прокурил, да и наверняка, дешевку всякую дымит. Сразу образ возникает: худощавый, работяга, побухать любит. Так, следующий снимок. Женщина, контуры молочной груди потому что видны. Ого, да еще какой! Размер четвертый, не меньше. А грудная клетка узенькая, Возраст - 25. Ну ништяк, худенькая, с большой грудью, если еще личико не подвело, то всё у ней ок. Рад за неё! Опять женщина. В молочках имплантанты, возраст чуть за сорок. Открываю архив - два года назад не было никаких имплантантов, смотрю запись терапевта: не болела, операций на молочке, в смысле, онкологических, не было. Это же целая судьба! Ну зачем в сорок вставлять имплантанты? Значит, не нашла еще свою вторую половинку. Или нашла, а он на 15 лет младше, зырит на других, сисястых. в общем, не спокойно дамочка живет, вся на нервах. А еще у легких есть своя красота. Открываешь снимок: легкие чистенькие, грудная клетка аккуратненькая, правильной формы, корни все структурненькие, сердечко такое тоже аккуратненькое, ммм, прелесть. Даме сорок пять, правильный образ жизни видно ведет, излишка мягких тканей нет. Да и дай бог ей счастья и здоровья! Вот такая у меня интересная профессия!
В 12 часов телефонный звонок:
«Приезжайте, пожалуйста, в гинекологическое отделение поселковой больницы. Женщине вскрыли живот и не знаем, что делать дальше».
Приезжаю, захожу в операционную. Сразу же узнаю, что лидер этого отделения, опытная заведующая, в трудовом отпуске. Оперируют ее ученицы. Брюшная полость вскрыта небольшим поперечным разрезом. Женщина молодая, разрез косметический, когда делали этот разрез, думали, что встретят маленькую кисту яичника, а обнаружили большую забрюшинную опухоль, которая глубоко уходит в малый таз. И вот они стоят над раскрытым животом. Зашить - совесть не позволяет, выделить опухоль - тоже боятся: зона очень опасная и совершенно им не знакомая. Ни туда, ни сюда. Тупик. И длится эта история уже 3 часа! Все напряженно смотрят на меня, ждут выхода. Я должен их успокоить и ободрить своим видом, поэтому улыбаюсь и разговариваю очень легко и раскованно. Вскрываю брюшину над опухолью и вхожу в забрюшинную область. Опухоль скверная, плотная, почти неподвижная, уходит глубоко в таз, куда глазом не проникнешь, а только на ощупь. Можно или нельзя убрать эту опухоль - сразу не скажешь, нужно начать, а там видно будет. Очень глубоко, очень тесно и очень темно. А рядом жизненно важные органы и магистральные кровеносные сосуды. Отделяю верхний полюс от общей подвздошной артерии. Самая легкая часть операции, не очень глубоко, и стенка у артерии плотная, ранить ее непросто. Получается даже красиво, элегантно, немного «на публику».
Но результат неожиданный. От зрелища пульсирующей артерии у моих ассистентов начинается истерика. Им кажется, что мы влезли в какую-то страшную яму, откуда выхода нет. Сказываются три часа предыдущего напряжения. Гинеколог стоит напротив, глаза ее расширены. Она кричит: «Хватит! Остановитесь! Сейчас будет кровотечение!». Она хватает меня за руки, выталкивает из раны. И все время кричит. Ее истерика заразительна. В операционной много народу. Врачи и сестры здесь, даже санитарки пришли. И от ее пронзительного крика они начинают закипать. Все рушится.
Меня охватывает бешенство. «Замолчи, - говорю я ей, - закрой рот! Тра-та-та-та!!!» Она действительно замолкает. Пожилая операционная сестра вдруг бормочет скороговоркой: «Слава Богу! Слава Богу! Мужчиной запахло, мужчиной запахло! Такие слова услышали, такие слова… Все хорошо, Все хорошо! Все хорошо!». И они успокоились. Поверили.
Идем дальше и глубже. Нужны длинные ножницы, но их нет, а теми коротышками, что мне дали, работать на глубине нельзя. Собственные руки заслоняют поле зрения, совсем ничего не видно. К тому же у этих ножниц бранши расходятся, кончики не соединяются. Деликатного движения не сделаешь (и это здесь, в таком тесном пространстве). Запаса крови тоже нет. Ассистенты валятся с ног и ничего не понимают. И опять говорят умоляюще, наперебой, но уже без истерики, убедительно: возьмите кусочек и уходите. Крови нет, инструментов нет, мы вам плохие помощники, вы ж видите, куда попали. А если кровотечение, если умрет?
В это время я как раз отделяю мочеточник, который плотно спаялся с нижней поверхностью опухоли. По миллиметру, по сантиметру, во тьме. Пот на лбу, на спине, по ногам, напряжение адское. Мочеточник отделен. Еще глубже опухоль припаялась к внебрюшинной части прямой кишки. Здесь только на ощупь. Ножницы нужны, нормальные ножницы! Режу погаными коротышками. Заставляю одну ассистентку надеть резиновую перчатку и засунуть палец больной в прямую кишку. Своим пальцем нащупываю со стороны брюха ее палец и режу по пальцу. И все время основаниями ножниц - широким, безобразным и опасным движением. Опухоль от прямой кишки все же отделил. Только больной хуже, скоро пять часов на столе с раскрытым животом. Давление падает, пульс частит. А крови на станции переливания НЕТ.
Почему нет крови на станции переливания крови? Я кричу куда-то в пространство, чтобы немедленно привезли, чтобы свои вены вскрыли и чтобы кровь была сей момент, немедленно! «Уже поехали», - говорят. А пока перелить нечего. Нельзя допустить кровотечения, ни в коем случае: потеряем больную. А место проклятое, кровоточивое - малый таз. Все, что было до сих пор, - не самое трудное. Вот теперь я подошел к ужасному. Опухоль впаялась в нижнюю стенку внутренней тазовой вены. Вена лежит в костном желобе, и если ее стенка надорвется - разрыв легко уйдет в глубину желоба, там не ушьешь. Впрочем, мне об этом и думать не надо. Опухоль почти у меня в руках, ассистенты успокоились, самого страшного они не видят. Тяжелый грубый булыжник висит на тонкой венозной стенке. Теперь булыжник освобожден сверху, и снизу, и сбоку. Одним случайным движением своим он может потянуть и надорвать вену. Но главная опасность - это я сам и мои поганые ножницы. Лезу пальцем впереди булыжника - в преисподнюю, во тьму, чтобы как-то выделить тупо передний полюс и чуть вытянуть опухоль на себя - из тьмы на свет. Так. Кажется, поддается, сдвигается. Что-то уже видно. И в это мгновение - жуткий хлюпающий звук: хлынула кровь из глубины малого таза. Кровотечение!!! Отчаянно кричат ассистенты, а я хватаю салфетку и туго запихиваю ее туда, в глубину, откуда течет. Давлю пальцем! Останавливаю, но это временно - пока давлю, пока салфетка там. А крови нет, заместить ее нечем.
Нужно обдумать, что делать, оценить обстановку, найти выход, какое-то решение. И тут мне становится ясно, что я в ловушке. Выхода нет никакого. Чтобы остановить кровотечение, нужно убрать опухоль, за ней ничего не видно. Откуда течет? А убрать ее невозможно. Границу между стенкой вены и проклятым булыжником не вижу. Это здесь наверху еще что-то видно. А там, глубже, во тьме? И ножницы-коротышки, и бранши не сходятся. Нежного, крошечного надреза не будет. Крах, умрет женщина.
Вихрем и воем несется в голове: «Зачем я это сделал? Куда залез?! Просили же не лезть. Доигрался, доумничался!». А кровь, хоть и не шибко, из-под зажатой салфетки подтекает. Заместить нечем, умирает молодая красивая женщина. Быстро надо найти лазейку, быстро - время уходит. Где щелка в ловушке? Какой ход шахматный? Хирургическое решение - быстрое, четкое, рискованное, любое! А его нет! НЕТ!
И тогда горячая тяжелая волна бьет изнутри в голову; подбородок запрокидывается, задирается голова через потолок - вверх, ввысь, и слова странные, незнакомые, вырываются из пораженной души: «Господи, укрепи мою руку! Дай разума мне! Дай!!!». И что-то дунуло Оттуда. Второе дыхание? Тело сухое и бодрое, мысль свежая, острая и глаза на кончиках пальцев. И абсолютная уверенность, что сейчас все сделаю, не знаю как, но я - хозяин положения, все ясно. И пошел быстро, легко. Выделяю вену из опухоли. Само идет! Гладко, чисто, как по лекалу. Все. Опухоль у меня на ладони. Кровотечение остановлено. Тут и кровь привезли. Совсем хорошо. Я им говорю: «Чего орали? Видите, все нормально кончилось». А те благоговеют. Тащат спирт (я сильно ругался, такие и пьют здорово). Только я не пью. Они опять рады.
Больная проснулась. Я наклоняюсь к ней и капаю слезами на ее лицо.
В школе за мной несколько лет ухаживал мальчик. Хвостом таскался, признавался в любви. Постоянно отшивала. Выросли, разъехались по разным городам, поступили в вузы, окончили, потеряли связь. Сегодня открываю дверь в кабинет гинеколога и вижу знакомое лицо. Затем громкий смех и фраза: «Раздевайся и раздвигай ноги. Школьные мечты сбываются. НАКОНЕЦ-ТО!»
К врачу заходит пожилой пациент.
- Доктор, я хочу проверить свое здоровье.
- Уже вижу, батенька. Явно выраженные склероз и диабет.
- Как вы догадались?
- Ширинка расстегнута, а вокруг нее пчела летает.
Оптимизм - великий лекарь и великий больной, потому что он одновременно и средство, и объект лечения.