Однажды я проснулся очень рано.
Бессонница. Включаю телевизор.
И вдруг — сюжет из «Кинопанорамы»
Показан был из прошлого сюрпризом.
Смотрел отрывки старой передачи,
И ностальгия охватила безудержно.
Ведущий там Рязанов, нет рекламы
И обнимает Фараду Абдулов нежно.
Вот Горин молодой и безбородый,
А рядом с ним — Миронов, бодр и весел.
Талантлив — в этом суть его природы!
Он так играл, что все вскочили с кресел.
Гафт с Остроумовой ещё не поженились,
Гердт много шутит и о прошлом не печётся,
И в студии все словно породнились
Большой семьёй, как в песенке поётся.
Отдельным кадром — Ширвиндт и Державин,
Их пара, как всегда, неразделима.
И восседает Табаков как добрый барин,
И Лановой проходит бодро мимо.
Хазанов в этот вечер зажигает,
Караченцов заливисто смеётся,
Ерёменко о будущем мечтает,
А Харитонов — что успех вернётся.
Никитины прошли, какая пара!
Их песни всей страною овладели:
Я помню, каждый вечер под гитару
На улице про Александру пели.
Вот гордая осанка у Миледи —
Так Терехову часто величают.
И Казаков ещё Израилем не бредит,
И Михалкова без кавычек уважают.
Высоцкого все дружно вспоминали —
Всего два года, как его не стало…
Сюжет о нём и песню показали:
Он столько сделал, хоть прожил так мало!
Вот Гурченко, ещё без изменений,
А Яковлев подтянут и любезен.
И Окуджава, безусловный гений
Спел про войну. Ну, как же он без песен!
Они для всех казались эталоном,
Мы с ними веселились и грустили…
Киношно-театральным эскадроном
Артисты весь народ с ума сводили.
Как много лет прошло! А может, мало…
И многих нет, иные уж далече,
Но вот под ложечкой тревожно засосало,
Хоть говорят о том, что время лечит…
Ушла, как в бездну целая эпоха…
И времена другие наступили,
Но иногда, когда бывает плохо,
Пою о том, как молоды мы были…
О, эта песня «Русское поле»! Из-за неё я чуть было не погиб.
Дело было давно, во времена моего студенчества. Шел заключительный концерт студенческой Театральной весны. Шел он в ДК завода Свердлова. Мы — студенты универа уже отработали свои номера, и я с Пашей Волковым сидел на третьей галерке и курил. Паша сидел в кресле, а я напротив, примостившись на парапете, спиной к залу.
Объявляют номер, музыка Яна Френкеля, слова Инны Гофф, «Русское поле». Уже это сочетание фамилий авторов и названия песни вызвало во мне веселую реакцию. Я обернулся и увидел, как на сцену выходит маленького роста толстенький человечек и начинает петь, кстати, неплохо. Но когда он дошел до слов: «…я твой тонкий колосок», — меня разобрал такой смех, что я потерял равновесие и начал валиться с парапета вниз. И упал бы, если бы Паша Волков не схватил меня за ноги и не втащил назад.
Но теперь я уже давно не молод и, слушая эту замечательную песню, тихо улыбаюсь, вспоминая и этот случай, и иные истории.
Ты говорила, розы — это пошло;
Как черные чулки и красная помада.
Прости, родная, ты застряла в прошлом;
И кроме дома и работы, тебе так мало было надо.
А Он — другой, Он не такой как все;
И жаждал ярких красок этой жизни.
Не мог сидеть на запасной скамье,
Себя осознавая третьим лишним.
Ты говорила, главное — семья,
Но лишь себя за личность принимая;
Сложна семья для Стрекозы и Муравья:
Ей лето подавай, тебе — работу без конца и края.
Ты не смогла понять, что Он — не твой;
Ему нужна другая спутница по жизни.
Ты не была его любимой, лишь женой;
Ты замки строила, вселяя миражи в них.
Ты говорила, розы — это пошло;
Не стал он спорить в сотый раз с тобой.
Открыл коньяк подаренный хороший;
И пил за то, что Он — не твой герой.
она любила с лимоном кофе… и стук в окно косого дождя…
она любила его на вдохе… выдохе… каждый миг бытия…
и рядом с ним вырастали крылья и грубый мир превращался в сад
была и женственной и всесильной, он был такой ей безумно рад…
она любила его привычки… покой и сон его берегла…
она сгорала сожженной спичкой, когда быть рядом с ним не могла…
ей так легко всегда удавалось взлетать над бытом, серостью дней…
ну, а в глазах её отражалась тайна, известная только ей
она не думала, что когда-то ей жить без него придется тут
а без него ничего не надо, крылья её больше не растут…
она любила с лимоном кофе… и стук в окно косого дождя…
она любила его на вдохе… выдохе… каждый миг бытия…
Днем — ты тень. Днем — ты воспоминанье.
Ночью — свет во мраке немом.
Ты живешь в моем тайном страданьи
И бессмертна в сердце моем.
Всюду, где я шатер свой раскрою,
Ты витаешь рядом со мной,
Легкой тенью во время дневное,
Тихим светом во мгле ночной.
Если вспомню тебя в разговоре,
Ты мне тут же весть подаешь.
Ты живешь в моем давнем горе
И в сердце моем не умрешь.
Днем — ты тень из далекой дали,
Ночью — свет во мраке немом.
Ты живешь в моей тайной печали
И бессмертна в сердце моем.
Шестидесятникам теперь за шестьдесят.
Бранит их всякий «мальчикам в забаву».
Пора оставить хрупкую их славу,
Что расцветала тридцать лет назад,
Когда победно громыхала медь,
Империя не ощущала крена,
И шла на гладиаторов глазеть
Гудящая спортивная арена.
Всё началось совсем в другие дни,
И, видимо, не в них первооснова.
Недолговечным оказалось слово,
Которое придумали они.
Пошли на суп лавровые венки,
Им не понять, беспомощным и старым,
За что их обличают смельчаки,
Свободу получившие задаром.
А я другие вижу времена,
Где молодость моя, и над Москвою
Негромкая гитарная струна
Звенит освобожденной тетивою.
И все же ты придешь на то же место
в той самой, непридуманной Одессе,
на желтый пляж, где на песке горячем
читали мы про дочку Спартака.
Среди акаций ты отыщешь две,
те, что держали старую палатку,
и землю ты потрогаешь руками,
и наши там почувствуешь следы.
Здесь мы бродили, ссорились, любили,
как будто что-то в жизни понимали,
и вспомнишь ты, как здорово нам было
и как могло быть просто хорошо.
Так выпьем ребята, за Женьку,
За Женечку пить хорошо,
Вы помните, сколько сражений,
Я с именем Женьки прошел.
И падали годы на шпалы,
И ветры неслись, шелестя,
О, сколько любимых пропало
По тем непутевым путям.
И в грохоте самосожженья,
Забыли мы их навсегда,
Но Женя, вы помните, Женя?
Я с ней приходил вот сюда,
Тогда, в девятнадцатом веке…
Ну, вспомните вы, черт возьми!
Мне двор представляется некий,
В Саратове или в Перми.
То утро вставало неброско,
Лишь отсветы на полу,
Голландкою пахло и воском,
И шторой, примерзшей к стеклу,
А вы — будто только с охоты,
Я помню такой кабинет,
И пили мы мерзкое что-то,
Похожее на «Каберне».
Но все же напились порядком,
И каждый из вас толковал:
Ах-ах, молодая дворянка,
Всю жизнь я такую искал…
Ну, вспомнили? То-то, и верно,
Ни разу с тех пор не встречал
Я женщину более верных,
И более чистых начал.
Не помню ничьих я обьятий,
Ни губ я не помню, ни рук…
— Так где ж твоя Женька, приятель,
Сюда ее, в дружеский круг!
— Да, где-то гуляет отважно,
На пляже каком-то лежит…
Но это не важно, не важно,
Я крикну, она прибежит…
— Ну, что, гражданин, ты остался один,
Закрывать нам пора.
— А он заплатил?
— Рассчитался…
— Намерен сидеть до утра?
— Да нет…, по-привычке нахмурясь,
Я вышел из прошлого прочь…,
Гостиница «Арктика». Мурманск.
Глухая полярная ночь.
Доводилось нам сниматься
И на снимках улыбаться
Перед старым аппаратом
Под названьем «Фотокор»
Чтобы наши светотени
Сквозь военные метели
В дом родимый долетели
Под родительский надзор.
Так стояли мы с друзьями
В перерывах меж боями.
Сухопутьем и морями
Шли, куда велел приказ.
Встань, фотограф, в серединку
И сними нас всех в обнимку:
Может быть, на этом снимке
Вместе мы в последний раз.
Кто-нибудь потом вглядится
В наши судьбы, в наши лица,
В ту военную страницу,
Что осталась за кормой…
И остались годы эти
В униброме, в бромпортрете,
В фотографиях на память
Для Отчизны дорогой.
..
Посмотри, посмотри, как вскипает, как пенится след!
Чайки низко над нами летят вперегонку…
Провансалец-старик надвигает на брови берет,
Смотрит вбок на сапфирный лоснящийся цвет
И в мотор наклоняет масленку.
Раздвигается порт. Вкусно пахнёт соленая даль.
За спиной над домами янтарная мгла и пылища.
На волне, отражая дрожаще-цветную спираль,
Пароходы пустые открыты до ржавого днища.
Удирает душа… Ничего на земле ей не жаль.
Паутиной стальною маячит воздушный паром.
Спят подъемные краны, амбары пустынны и резки.
Островок, как дракон, промелькнул острозубым бугром,
Мол растаял и косо отходит гранитным ребром.
Закачался наш катер… Веселые брызги и всплески!
Далеко-далеко чуть сквозит желто-серый Марсель.
Богородица — щит рыбаков — золотится над далью.
Развертелась моторная прялка — журчащая трель,
Хрусталем васильковым вспухает морская постель,
Переливчатой льется эмалью…
Повернули назад. Не навек же заплыли сюда…
Катер мал. Надо жить, и ходить, и работать, и драться.
Ты послушай, послушай, как гулко лопочет вода!
На часок из тюрьмы отпускает судьба иногда,
Час промчался… изволь возвращаться.
Вырастают седые дома, расплывается мгла.
Флаг наш вяло повис — скучно в гавани виться и хлопать…
Как гагары, качаются лодки, томительно пахнет смола.
У камней полукругом кишат-копошатся тела —
Это люди смывают марсельскую копоть…
Был берег бел, как снег. Не зря из века в век
Белил его и чистил альпийских вод разбег.
На то, как берег бел, со склона сад смотрел.
В саду был дом, а в доме, дымясь, камин горел.
Дверной скрипел навес. И сад шумел как лес,
Пока закат струился - с вершин, с высот, с небес.
По склону мгла текла. И ты туда, где мгла,
Холодными руками с собой меня влекла.
Потом опять высок и ясен был восток.
Опять прилив был звонок, опять певуч песок.
И все цветы земли, глаза раскрыв, цвели.
И Франция сияла за озером вдали.
Но гомон птичьих стай и вздохи волн меж свай
Звучали так, как будто внушали мне: «Прощай!»
И берег, бел, как мел, «прощай, прощай!» мне пел.
И ветер выл о том же, и тёмный сад шумел.
Пришлось очнуться мне и прочь отплыть в челне.
Я плыл и жизнь другую задумывал вчерне.
Свежо дышал зенит. И дочиста отмыт
Был берег тот, где ныне я начисто забыт.
Растаяла жизнь, как маленькая снежинка,
А в комнате у меня до сих пор не согреться:
Поёт её голосом маленькая пластинка,
Сейчас остановится, - и остановится сердце.
Остановится сердце…
Девочка была маленькой и мечтала о дельфинах,
Они издалека узнавали её по походке.
Подплывали и подставляли ей мокрые спины,
И не нужно было никакой лодки.
Никакой лодки…
А потом она выросла и купила билет к морю,
Волна щекотала её тонким шёлковым подолом.
Ни рыбы, ни птицы, ни водоросли не знали, какое у неё горе,
Она говорила с ними только о весёлом,
Только о весёлом…
…
А ещё она любила гулять по московским улицам,
И распивать с подружкой на кухне крепкий зелёный чай.
А ещё она пела, и все понимали, какая она умница.
Но нигде: ни в Японии, ни в Китае не нашлось ни одного врача,
Ни одного врача…
Однажды пришло лето, и она влюбилась.
И были у него такие замечательные глаза и руки.
Неожиданно зеркальце выскользнуло из рук и разбилось,
И тогда она сказала ему о предстоящей разлуке,
О скорой разлуке…
Когда она уходила, он плакал и за неё молился.
И разлетелись песни-птицы её по чёрно-белому свету.
А потом он уехал в Америку и женился.
Америка не Россия, но и там её нету.
И там её нету…
Растаяла жизнь, как маленькая снежинка,
А в комнате у меня до сих пор не согреться:
Поёт её голосом маленькая пластинка,
Сейчас остановится, - и остановится сердце.
Остановится сердце…
Остановится…
Хватит судорожно искать себя. Сядьте, успокойтесь, вспомните, где вы видели себя в последний раз. Скорее всего, вы там и сидите.
Они так непохожи друг на друга:
Беляночка из северных широт
И смуглый, кареглазый житель юга,
И было всё у них наоборот…
Она: лишь чай с молочным шоколадом,
А он без кофе дня прожить не мог
И вечерами, часто сидя рядом,
По-своему был каждый одинок.
Он ей дарил то розы, то колечки,
А ей хотелось в снежную пургу,
Топить дровами ласковую печку,
А он бежал в кафе на берегу.
Она так не любила это море…
А он всё ждал высокую волну
И та волна пришла, плеснувшись горем,
Забрав его с собою в глубину…
Холодной льдинкой замерло сердечко,
Застыло от невыплаканных слёз,
Тускнели на руках ее колечки,
Завяли все букеты нежных роз.
Летели дни, сливаясь в круговерти…
Что привело в кафе на берегу,
Где кофе аромат рванулся в сердце
И слёзы, закипая, душу жгут!
И этот запах пряного напитка,
Встревожив память, образ воскресил,
что горечью невысказанной выткан…
И боль в слезах горячих растворил.
Глоточек кофе… Поцелуй оттуда…
Слегка подсолен горькою слезой,
Как некое подаренное чудо -
Что вот он, рядом, близкий и живой…
…
Она вернется в край снегов безбрежных
И вечерами, печку растопив,
Заварит кофе, нелюбимый прежде,
И вспомнит всё, слезинку уронив…
Оставила сегодня я «припрыжку»
Как каждодневный стиль передвижения
И навестила елку в снежном парке,
Блиставшую гирляндами на ветках.
Там было все: детишки, горки, санки,
Мерцание снежка в фонарном свете…
И вдруг в душе внезапно, непривычно
На миг проснулось призрачное счастье.