ПАСТУХ КОШЕК
Кошки есть и на небе - небесные обитатели тоже любят мурлы.
Местные кошки крупнее земных - недаром иные из богинь красуются перед прочими, запрягая кошек в колесницы.
Кроме того, погибшая на Земле кошка присоединяется к небесным родичам - сперва неявной тенью, потом обретая иную плоть.
О кошках небесных печётся кошачий пастух, один на все небеса - совсем юный паренёк, из лунных волос выглядывают серебристые рожки, в руках посох, на поясе - бич, чтоб отгонять небесных волков, в рукаве - свирелька.
Кошки лакают молоко из Млечного пути, серебрится в сиянии звёздных цветов шёрстка, зелёные глаза косят лукаво: отвернёшься - вмиг разбегутся по чьим-то снам, поди отлови!
Пастушок строго стучит посохом: всё вижу, не удерёте!
Звёздные цветы тихонько звенят, падают плоды со звёздных вечноцветущих дерев.
Напившиеся звёздного молока кошки довольны; теперь бы поиграть - и цветы-звёзды снова хрустально звенят, тронутые шаловливой лапкой, срываются со стеблей и падают с небес - кто-то внизу загадывает желание.
- Вот я вас!
Звонко грозит пастушок, но кошки не боятся.
Кошки звенят цветами, гоняя лапкой сорванные звёзды, скачут, кувыркаются, будто котята.
Пусти кошку в звёздный сад!
Над Землёй - звездопад, звёзды вспыхивают, сгорая, исполняя чьи-то желания, прорастают белыми цветами, падают в людские души, зажигая в них негасимый небесный огонь.
В озере восходящей луны распускаются белые цветы - чьи-то мечты и сны.
Пастушок щёлкает бичом, прогоняя крадущегося волка, что норовит вылакать озеро, проглотить луну.
Кошки шипят, пушатся, горбят спинки, пугая волка.
А когда птица-солнце сонно расправляет крылья, поднимаясь снова в небо, уже не серые - рыжие, белые, чёрные, полосатые и пятнистые - кошки бросаются врассыпную.
Пастушок, зачарованный песней птицы-солнца, что поёт на заре, когда заново рождается мир, спохватывается, бросается вдогонку - да где там!
Рыжие и белые кошки прячутся в солнечном свете на Земле. С олнечных зайцев где-то называют котами.
Полосатые и чёрные крадутся по теням, ну, а пятнистые - и тут и там.
Собирать теперь пастушку кошек до вечерней зари!
Набегавшись за день, пастушок садится на камень, что у перекрёстка ведущих в небо троп, шмыгает носом: опять упустил…
Кошки не любят, когда кто-то грустит.
Кошки возвращаются сами, сбираются вокруг, мурлычут и бодают лбами, лезут под руки, обмахивают пушистыми хвостами - и так пока пастушок не развеселится, не засмеётся звонко и не почешет все девяносто девять пар тёплых ушек и девяносто девять пушистых горлышек.
Потом расчешет серебряным гребнем пушистые спинки и бока - из шерсти богини-пряхи спрядут потом тончайшую пряжу, протянут нити чьей-то судьбы.
Озорные кошки громко мурлычут - гром на Земле.
Когтят лохматые тучи - только дождь или снег сыплются!
И косят лукаво на запыхавшегося пастушка. Побегай за кошками!
Пастушок достаёт из рукава серебристую тростинку, сорванную на берегах Млечной реки, делает свирельку, убрав всё лишнее и подарив тростнику своё дыхание.
И играет…
Кошки приходят, ложатся вокруг, поджав передние лапки - слушают.
А свирель щебечет полевой птицей, свистит птицей лесной, убаюкивает колыбельной птицы ночной.
Серебристые кошки щурят зелёные глаза, зевают, показывая белые клыки и розовые пасти.
Свирелька в руках пастушка плетёт вязь сонных заклятий.
Кошки засыпают, свернувшись клубками.
Тут же прикорнёт уставший пастушок, положив голову на чей-то тёплый пушистый бок.
Нежно-хрустально звенят звёздные цветы.
Удивительно, в декабре ощущать весну. Днем выглянуло солнышко, неожиданно, после не стихающего дождя с утра и почти до полудня. Всего несколько часов и от луж не осталось и следа. Прозрачное небо, ласковое солнце и аромат, едва ощутимый и очень знакомый запах весны. Пару лишних часов солнечного тепла, словно напоминание:
- Заглянула ненадолго, улыбнула и ухожу не насовсем.
Ваша весна !
Думаю о тебе. Ты моя глупость, ты моя печаль, ты моя радость. Ты даришь свою нежность другой и тебя не тревожат воспоминания. Лучшее, что может быть. Мы должны простить друг друга, стремиться к счастью, идя рядом и параллельно.
Думаю о тебе. Ты моя глупость, ты моя печаль, ты моя радость. Возможно сейчас ты даришь свою нежность другой и тебя не печалит прошлое. Это лучшее, что может быть. Мы должны простить друг друга, став счастливыми или стремиться к счастью, идя рядом, но параллельно.
…Источник следующего предложения принадлежит к категории людей (увы, я не могу больше применять термин «поколение», который подразумевает некоторое
обозначение массы и единства), для которых литература всегда означала
несколько сотен имен; к людям, чьи светские таланты заставили бы содрогнуться Робинзона Крузо или даже Тарзана; к тем, кто чувствует себя
неуютно на больших сборищах, не танцует на вечеринках, стремится найти
метафизические оправдания для адюльтера и не в меру щепетилен в разговорах о политике; к людям, которые не любят себя гораздо больше, чем их хулители;
которые все еще предпочитают алкоголь и табак героину или марихуане, -- тем,
кого, по словам Одена, «мы не найдем на баррикадах и кто никогда не стреляется и не стреляет в своих возлюбленных».
Если такие люди случайно
оказываются плавающими в собственной крови на полу тюремных камер или
появляются на трибуне, это потому, что они восстают (или, точнее, возражают)
не против конкретных несправедливостей, но против мирового устройства в целом. У них нет иллюзий относительно объективности взглядов, которые они
исповедуют; напротив, они настаивают на своей непростительной субъективности
прямо с порога. Однако они действуют таким образом не с целью защитить себя
от возможных нападок: как правило, они полностью сознают уязвимость,
присущую их взглядам и позициям, которые они отстаивают. Тем не менее --
придерживаясь воззрений, до некоторой степени противоположных дарвинским, --
они считают уязвимость главной чертой живой материи. Это, я должен добавить,
не столько связано с мазохистскими тенденциями, приписываемыми сейчас
каждому литератору, сколько с их инстинктивным, отнюдь не заемным
пониманием, что крайняя субъективность, предвзятость и, в сущности,
идиосинкразия суть то, что помогает искусству избежать клише. А именно
сопротивление клише и отличает искусство от жизни.
Теперь, когда вы знаете подоплеку того, что я собираюсь сказать, я могу
это сказать: чтобы развить хороший вкус в литературе, надо читать поэзию.
Если вы думаете, что я говорю это из приверженности цеху, что я пытаюсь
продвинуть интересы собственной гильдии, вы ошибаетесь: я не член профсоюза.
Дело в том, что, будучи высшей формой человеческой речи, поэзия не только
самый сжатый, но и наиболее конденсированный способ передачи человеческого
опыта; она также предлагает наивысшие из возможных стандарты для любого
лингвистического действия -- особенно на бумаге.
Чем больше мы читаем поэзию, тем менее терпимы мы становимся к многословию любого вида, будь то в политической или философской речи, в истории, общественных науках или художественной литературе. Хороший стиль в прозе -- всегда заложник точности, ускорения и лаконичной интенсивности
поэтической речи." …
Нечаянно выронила из рук бокал. Бокал упал на кафельный пол и разделился на большие фаянсовые кусочки. Обидно и жаль. Поднимаю что осталось от бокала и разбиваю вдребезги о пол, чтобы не было мысли склеить. Можно склеить аккуратно любимую вещь, с которой жалко расставаться. Бокал радовал бы своим присутствием, но воды не напиться. Трещины протекают, оставляя мокрые следы, как напоминание о том, что когда-то было.
…До того дня, разумеется, когда вы проснетесь в своей спальне
среди новой семьи и других обоев, в другом государстве и климате, с кучей
счетов от вашего турагента и психоаналитика, но с тем же несвежим чувством
по отношению к свету дня, льющемуся через окно. Вы натягиваете ваши
кроссовки и обнаруживаете, что у них нет шнурков, за которые бы вы выдернули
себя из того, что вновь приняло столь знакомый облик. В зависимости от вашего темперамента или возраста вы либо запаникуете, либо смиритесь с привычностью этого ощущения; либо вы еще раз пройдете через мороку перемен.
Невроз и депрессия войдут в ваш лексикон; таблетки -- в вашу аптечку. В сущности, нет ничего плохого в том, чтобы превратить жизнь в постоянный
поиск альтернатив, чехарду работ, супругов, окружений
что вы можете себе позволить алименты и путаницу в воспоминаниях. Это
положение, в сущности, было достаточно воспето на экране и в романтической
поэзии. Загвоздка, однако, в том, что вскоре этот поиск превращается в основное занятие, и ваша потребность в альтернативе становиться равна
ежедневной дозе наркомана.
Однако, из этого существует еще один выход. Не лучший, возможно, с вашей точки зрения, и не обязательно безопасный, но прямой и недорогой. Те из вас, кто читал «Слугу слуг» Роберта Фроста, помнят его строчку: «Лучший
выход -- всегда насквозь». И то, что я собираюсь предложить -- вариация на эту тему.
Когда вас одолевает скука, предайтесь ей. Пусть она вас задавит;
погрузитесь, достаньте до дна. Вообще, с неприятностями правило таково: чем
скорее вы коснетесь дна, тем тем быстрее выплывете на поверхность. Идея
здесь, пользуясь словами другого великого англоязычного поэта, заключается в том, чтобы взглянуть в лицо худшему. Причина, по которой скука заслуживает
такого пристального внимания, в том, что она представляет чистое,
неразведенное время во всем его повторяющемся, избыточном, монотонном
великолепии.
Старайтесь не обращать внимания на тех, кто попытается сделать вашу
жизнь несчастной. Таких будет много -- как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если вы не можете их избежать, но как только вы избавитесь от них, забудьте о них немедленно. Прежде всего старайтесь не рассказывать историй о несправедливом обращении, которое вы от них
претерпели; избегайте этого, сколь бы сочувственной ни была ваша аудитория.
Россказни такого рода продлевают существование ваших противников: весьма
вероятно, они рассчитывают на то, что вы словоохотливы и сообщите о вашем
опыте другим. Сам по себе ни один индивидуум не стоит упражнения в несправедливости (или даже в справедливости). Отношение один к одному не оправдывает усилия: ценно только эхо. Это главный принцип любого
притеснителя, спонсируется ли он государством, или руководствуется
собственным я. Поэтому гоните или глушите эхо, не позволяйте событию, каким
бы неприятным или значительным оно ни было, занимать больше времени, чем ему
потребовалось, чтобы произойти.
То, что делают ваши неприятели, приобретает свое значение или важность
оттого, как вы на это реагируете. Поэтому промчитесь сквозь или мимо них,
как если бы они были желтым, а не красным светом. Не задерживайтесь на них
мысленно или вербально; не гордитесь тем, что вы простили или забыли их, --
на худой конец, первым делом забудьте. Так вы избавите клетки вашего мозга
от бесполезного возбуждения; так, возможно, вы даже можете спасти этих тупиц
от самих себя, ибо перспектива быть забытым короче перспективы быть
прощенным. Переключите канал: вы не можете прекратить вещание этой сети, но в ваших силах, по крайней мере, уменьшить ее рейтинг. Это решение вряд ли понравится ангелам, но оно непременно нанесет удар по демонам, а в данный
момент это самое важное.
Здесь мне лучше остановиться. Я буду рад, если вы сочтете то, что я сказал, полезным.
Рельсы, шпалы, стрелки, семафоры, вокзал, зал ожидания, поезда разъезжаются по разным маршрутам, суетливые пассажиры рассаживаются по местам - обыденное бытиё любого пункта отправления.
Картина может видоизменяться, и вместо поездов, могут быть самолёты, или быстроходные яхты, или нарты каюра, теряющиеся в безбрежном белоснежном пространстве, или иное транспортное средство, или вообще отсутствие оного. Ведь многие так никогда и не покидали место своего рождения, но и они, всё равно не сидели на месте, а куда-то шли, пусть недалеко, пусть совсем рядом, пусть очень недолго, но все равно отправлялись в путь.
Путь, вот то, что нас объединяет, а значит, все мы являемся путниками на этой дороге, которая называется жизнь. И все мы, и бедные, и богатые, и здоровые, и больные …, и даже те, которые зародились, но по какой-то причине, так и не появились на свет, все мы всего лишь путники, которых жизнь рассаживает в индивидуальные средства передвижения, и пусть разными маршрутами, но всё равно, неизбежно, и не спрашивая на то нашего согласия, привезёт к конечной остановке, и высадит из него, когда посчитает это необходимым …
Рельсы, шпалы, стрелки, семафоры, вокзал, зал ожидания, и вот уже поезда, согласно расписанию, выстраиваются у перронов, и суетливые пассажиры рассаживаются по своим местам … - обыденное бытиё любого пункта отправления, и это и есть жизнь, которая уготовила каждому из нас свои маршруты …
Маршрут.
Мелькающий пейзаж, далёкие вокзалы,
И стук колёс уносит в никуда,
И ожидания пустые залы,
Чужие страны и чужие города.
Проносятся стремительно мгновенья,
А вслед за ними пролетают и года,
И разогнавшийся по жизни скорый поезд
Обратно не вернётся никогда.
Мелькающий пейзаж, далёкие вокзалы,
Забрало время пролетевшие года,
И не свершившихся надежд пустые залы,
И завершению маршрута видится черта.
Вдохновенно мечтаю о Тебе. Долгий путь встреч, расставаний, ошибок, разочарований. Мечтаю, надеюсь, верю. Где-то Ты, родной и близкий близко мечтаешь обо мне. Мы в предвкушении счастья, неслучайной закономерности, встречи с любовью:
- Здравствуй родная !
- Здравствуй родной !
Прислушайтесь, как по-разному звучит тишина, ведь всякий раз она такая неповторимая …
Ведь у счастья есть своя тишина, она похожа на журчание весеннего ручейка, или пение возвратившийся в родные края птахи. А у горя и беды - она совершенно другая, тревожная, словно раскаты оглушающего грома. И тишина утраты тоже совсем иная, она тяжёла и надрывна, как нескончаемо-подавляющий грохот набата, парализующий безысходностью душу и сердце. И тишина одиночества тоже звучит по-своему. Нет, пожалуй, я неправ, она совсем не звучит, она абсолютно беззвучна. Ты изо всех сил напрягаешь слух, пытаясь уловить еле заметный шорох шагов, или едва различимый скрип отрывающейся двери, но ничего не происходит - одиночество поглощает все звуки, и пламя свечи, со временем. затухает в этом вакууме мрака беззвучного пространства, и вот уже последние искры начинают гаснуть в своём последнем излёте …
Но, вдруг, едва ощутимое дуновение ветерка подхватывает последнюю, ещё не успевшую упасть, искру и не даёт ей до конца потухнуть, и робкий, еле заметный огонек, прорываясь сквозь кромешную тьму, нарушает своим колеблющимся трепетом пустоту беззвучия. И оживает тишина, и начинает наполняться движением застывшее в немоте пространство, и появляются первые приглушённые шорохи, и с каждым мгновением они становятся всё громче и внятнее, и ты начинаешь различать и инициировать их …
Вот, слышишь - это ведь дуновение ветерка, который не дал затухнуть твоей свече и оживил её пламя. И там, вдалеке, слышишь, тоже раздаются звуки, они напоминают шорох шагов, не тех, которые спешащей походкой проходят мимо, нет, так звучат шаги идущего тебе навстречу. Но почему они вдруг затихли ??? Нет, не бойся, не плачь, не стоит отчаиваться, они не затихли, они остановились перед твоей дверью. Прислушайся, к тому, что ты так долго жаждал услышать! Прислушайся, сейчас раздастся скрип открывающейся к тебе двери, и этот звук, подобный первому крику появившегося на свет младенца, возвещает о зарождении новой жизни, и наполнит теплом и светом твоё сердце и душу. Прислушайся, и запомни его на всю жизнь, ведь так звучит тишина надежды. Это она не дала угаснуть твоей свече и вновь разожгла её пламя, это она оставила приоткрытой дверь, не дав тебе её до конца захлопнуть, а иначе, откуда бы взяться ветерку, раздувшему последнюю искру, и не дав ей до конца потухнуть.
Прислушайся к этой тишине и запомни её, и посели её в своём сердце, и никогда прежде времени не опускай руки, и тогда она будет с тобой всегда, до исхода дней твоих, и покинет тебя только тогда, когда в последний раз закроются твои очи, ведь надежда умирает только вместе с человеком. Прислушайся, она всегда с тобой рядом …
Тишина.
Не молчи тишина, приоткрой мне завесу,
Расскажи мне секреты своей тишины,
Расскажи о закатах твоих и рассветах,
О сиянье далёкой полярной звезды.
Расскажи о весне и растаявшем снеге,
И о том, как журчат говорливо ручьи,
Расскажи о небесном сиреневом цвете,
И о щебете птиц, так похожим на плач обнажённой струны.
Улыбнись тишина, расскажи мне о лете,
О бескрайних просторах прекрасной земли,
И о том, как сверкает роса на рассвете,
И о плеске морской набежавшей волны.
Не грусти тишина, расскажи мне про осень,
И про то, как заплачут косые дожди,
О печальной судьбе опадающих листьев,
И волшебной палитре её красоты.
Не дрожи тишина, и не мёрзни от стужи,
Расскажи о коварстве белёсой зимы,
Про бураны её расскажи, и про вьюги,
Про холодные отблески мёртвой луны.
Но молчит тишина, и не слышится нот в прозвучавшем ответе,
Не открыла она мне секреты свои,
И остались загадки на этой планете,
И развеялись грёз иллюзорные сны.
Любой женщине хочется быть красивой и привлекательной. Индустрия красоты предлагает большой выбор средств, превращающих обычную женщину в женщину красотку. «Стоит только купить и ты неотразима» -рассказывают рекомендации любой продукции, без которых женщина сама не женщина. Бренд, люкс, эконом класс и совсем у кого почти денег нет, так и манят раскошелиться и стать лучше за короткий срок и не навсегда, потому что без продолжения следует, начатое предприятие «стань красоткой» теряет смысл. «За все нужно платить и чем дороже, тем лучше» - со всех сторон пытаются убедить нас звезды рекламной индустрии. «Качество стоит дорого» - с детства этот незатейливый девиз индустрии красоты впитывают, как материнское молоко в младенчестве, представительницы прекрасного пола, как входной билет в те двери, где жизнь блеск и восхищение. Но все ли зависит от букв на этикетке и монет в кошельке?
Достаточно при выборе крема:
- подходящая цена и не портит настроение
- нравится запах
- приятная текстура
- рекомендовано то что нужно
Приятного и на здоровье.
- Прекрасное время не правда ли. За окном тихая летняя ночь. Город спит. Редкая тишина и только в это время суток. Не спится. Время романтиков. Мечтаем… Взгляни на небо. Видишь звезды? Россыпь звезд. Звезды огромные. Кажутся маленькими. Вытяни руки к небу и увидишь на кончиках своих пальцев звездочки, маленькие огоньки фонарики. На кончиках пальцев близко и так далеко. Любуйся. Дыши. Ночью воздух особенный - романтичный. Глубокий вдох - выдох. Не спешим. Наслаждаемся музыкой ночной тишины. Взгляд. Ты- я. Руки- твои - мои. Пальцы.Прикосновения.Шаги -шаги - еще - шаги - ближе - еще - ближе - и - и - монитор.
- Ты странный человек. Что дают тебе такие отношения, если вообще можно назвать отношениями. Вы абсолютно из разных миров. Надеюсь, ты хотя бы понимаешь, что без понимания и точек соприкосновения, все безнадежно бесссмысленно?
- Да, понимаю. Думай, что я слабый человек и живу своими эмоциями. И действительность такая, что я люблю вопреки здравому смыслу.
- А будущее? Как ты представляешь ваше совместное будущее? Я не вижу вас вместе.
- И я не вижу. Но я чувствую и мне хорошо. Мне хорошо от того, что я люблю. Мне бывает грустно и одиноко, и хочется рыдать, и даже кричать. Я знаю, что меня не услышат. Я не могу соприкоснуться руками, телом с моей любовью, не ощущаю даже взгляда. Я знаю, что такое пустота. Я не хочу пустоты взамен неразделенной любви… Знаешь, я часто вижу свою любовь во сне. Странные теплые сны. Никогда не могу воспроизвести о чем был сон, но просыпаюсь с ощущением встречи с моей любовью.
- Я тебя не пойму и мне тебя жаль. Мне жаль твое одиночество. Это та реальность, от которой ты не бежишь осознанно, не хочешь.
- Да, пусть так. Мне не нужно жалости и сочувствия. Мне хорошо в своем одиночестве, мое одиночество вдвоем.
- Годы идут. Лучшие годы. Что дальше?
- Не думаю, не знаю, мечтаю, свою мечту мечтаю…*я люблю тебя*… под звуки музыки релакс…
- Кому нужна твоя откровенность? Мало смешков и покручивания пальцами у виска в твой адрес. Люди отвыкли быть откровенными. Зачем прилюдно раздеваться до гола? Мало кто оценит естсественную красоту твоего тела. Найдутся те, кто будут выискивать изъяны, которые ты прячешь под одеждами. Так и с твоей душой. Кто-то поделится теплом, а кто-то одарит равнодушием, а то и плевком. Зачем тебе?
- А что изменится? Ну не увидит никто мои изъяны. Мои изъяны станут меньше? Я то знаю, что они есть и никуда не делись.
- Тем более, к чему другим знать, что не видно? Ведь, никто не просит тебя сбрасывать одежды и устраивать показ себя такой какая есть. Ты не на нудистком пляже и на сцене стрептиз клуба, где ты могла бы сорвать хотя бы аплодисменты.
- Ты же знаешь, я не бываю на нудистких пляжах и для стрептиза не подхожу. Понимаешь, оголенная душа беззащитна, так же как и голое тело. Все на виду и для колкостей есть мишени. Так лучше пусть будут знать мои мишени и то, что украшает меня, чем приняв меня не мной, кто-то испытает разочарование и меня разочарует… А кто меня не воспринимает, им не интересно, что у меня и под одеждами…
«Москва и Москвичи».Начинающие художники
Настоящих любителей, которые приняли бы участие в судьбе молодых художников, было в старой Москве мало. Они ограничивались самое большое покупкой картин для своих галерей и «галдарей», выторговывая каждый грош.
Настоящим меценатом, кроме
Беднота, гордая и неудачливая, иногда с презрением относилась к меценатам.
- Примамонтились, воротнички накрахмалили! - говорили бедняки о попавших в кружок Мамонтова.
Трудно было этой бедноте выбиваться в люди. Большинство дети неимущих родителей - крестьяне, мещане, попавшие в Училище живописи только благодаря страстному влечению к искусству. Многие, окончив курс впроголодь, люди талантливые, должны были приискивать какое - нибудь другое занятие. Многие из них стали церковными художниками, работавшими по стенной живописи в церквах. Таков был
Грибков по окончании училища много лет держал живописную мастерскую, расписывал церкви и все - таки неуклонно продолжал участвовать на выставках и не прерывал дружбы с талантливыми художниками того времени.
По происхождению - касимовский мещанин, бедняк, при окончании курса получил премию за свою картину «Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем». Имел премии позднее уже от Общества любителей художеств за исторические картины. Его большая мастерская церковной живописи была в купленном им доме у Калужских ворот.
Дом был большой, двухэтажный, населен беднотой - прачки, мастеровые, которые никогда ему не платили за квартиру, и он не только не требовал платы, но еще сам ремонтировал квартиры, а его ученики красили и белили.
В его большой мастерской было место всем. Приезжает какой - нибудь живописец из провинции и живет у него, конечно, ничего не делая, пока место найдет, пьет, ест. Потерял живописец временно место - приходит тоже, живет временно, до работы.
В учениках у него всегда было не меньше шести мальчуганов. И работали по хозяйству и на посылушках, и краску терли, и крыши красили, но каждый вечер для них ставился натурщик, и они под руководством самого Грибкова писали с натуры.
Немало вышло из учеников
Иногда на этих вечеринках рядом с ним сидели его друзья - художники, часто бывавшие у него: Неврев, Шмельков, Пукирев и другие, а известный художник Саврасов живал у него целыми месяцами.
В последние годы, когда
Это были радостные дни для Грибкова. Живет месяц, другой, а потом опять исчезает, ютится по притонам, рисуя в трактирах, по заказам буфетчиков, за водку и еду.
Всем помогал
А при жизни
- Ведь это же Дубровский, пушкинский Дубровский! Только разбойником не был, а вся его жизнь была, как у Дубровского, - и красавец, и могучий, и талантливый, и судьба его такая же!
Товарищ и друг
У
В это время к нему приехал
- Кланяйся в ноги, на колени перед ним. Ты знаешь, кто это?
- Здравствуйте, молодой художник!
Портрет Тропинина
- А - ах, продешевил, а - ах, продешевил!
- Я ухожу.
Брокар молча вынул из кармана двадцать пять рублей.
- Возьмите обратно.
Брокар молча вынул бумажник и прибавил еще пятьдесят рублей.
Нелегка была жизнь этих начинающих художников без роду, без племени, без знакомства и средств к жизни.
Легче других выбивались на дорогу, как тогда говорили, «люди в крахмальных воротничках». У таких заводились знакомства, которые нужно было поддерживать, а для этого надо было быть хорошо воспитанным и образованным.
У Жуковых, Волгушевых и других таких - имя их легион - ни того, ни другого.
Воспитание в детстве было получить негде, а образование Училище живописи не давало, программа общеобразовательных предметов была слаба, да и смотрели на образование, как на пустяки, - были уверены, что художнику нужна только кисть, а образование - вещь второстепенная.
Это ошибочное мнение укоренилось прочно, и художников образованных в то время почти не было. Чудно копирует природу, дает живые портреты - и ладно. Уменья мало - мальски прилично держать себя добыть негде. Полное презрение ко всякому приличному обществу - «крахмальным воротничкам» и вместе - к образованию. До образования ли, до наук ли таким художникам было, когда нет ни квартиры, ни платья, когда из сапог пальцы смотрят, а штаны такие, что приходится задом к стене поворачиваться. Мог ли в таком костюме пойти художник в богатый дом писать портрет, хотя мог написать лучше другого… Разве не от этих условий погибли Жуков, Волгушев? А таких были сотни, погибавших без средств и всякой поддержки.
Только немногим удавалось завоевать свое место в жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных дней попасть в кружок Антона Чехова.
Выбился в люди
Огромная несуразная комната. Холодно. Печка дымит. Посредине на подстилке какое - нибудь животное: козел, овца, собака, петух… А то - лисичка. Юркая, с веселыми глазами, сидит и оглядывается; вот ей захотелось прилечь, но ученик отрывается от мольберта, прутиком пошевелит ей ногу или мордочку, ласково погрозит, и лисичка садится в прежнюю позу. А кругом ученики пишут с нее и посреди сам
Ученики у
Этюды с этих лисичек и другие классные работы можно было встретить и на Сухаревке, и у продавцов «под воротами». Они попадали туда после просмотра их профессорами на отчетных закрытых выставках, так как их было девать некуда, а на ученические выставки классные работы не принимались, как бы хороши они ни были. За гроши продавали их ученики кому попало, а встречались иногда среди школьных этюдов вещи прекрасные.
Ученические выставки бывали раз в году - с 25 декабря по 7 января. Они возникли еще в семидесятых годах, но особенно стали популярны с начала восьмидесятых годов, когда на них уже обозначились имена И. Левитана, Архипова, братьев Коровиных, Святославского, Аладжалова, Милорадовича, Матвеева, Лебедева и Николая Чехова (брата писателя).
На выставках экспонировались летние ученические работы. Весной, по окончании занятий в Училище живописи, ученики разъезжались кто куда и писали этюды и картины для этой выставки. Оставались в Москве только те, кому уж окончательно некуда было деваться. Они ходили на этюды по окрестностям Москвы, давали уроки рисования, нанимались по церквам расписывать стены.
Это было самое прибыльное занятие, и за летнее время ученики часто обеспечивали свое существование на целую зиму. Ученики со средствами уезжали в Крым, на Кавказ, а кто и за границу, но таких было слишком мало. Все, кто не скапливал за лето каких - нибудь грошовых сбережений, надеялись только на продажу своих картин.
Ученические выставки пользовались популярностью, их посещали, о них писали, их любила Москва. И владельцы галерей, вроде Солдатенкова, и никому не ведомые москвичи приобретали дешевые картины, иногда будущих знаменитостей, которые впоследствии приобретали огромную ценность.
Это был спорт: угадать знаменитость, все равно что выиграть двести тысяч. Был один год (кажется, выставка 1897 года), когда все лучшие картины закупили московские «иностранцы»: Прове, Гутхейль, Кноп, Катуар, Брокар, Гоппер, Мориц, Шмидт - После выставки счастливцы, успевшие продать свои картины и получить деньги, переодевались, расплачивались с квартирными хозяйками и первым делом - с Моисеевной.
Во дворе дома Училища живописи во флигельке, где была скульптурная мастерская Волнухина, много лет помещалась столовка, занимавшая две сводчатые комнаты, и в каждой комнате стояли чисто - начисто вымытые простые деревянные столы с горами нарезанного черного хлеба. Кругом на скамейках сидели обедавшие.
Столовка была открыта ежедневно, кроме воскресений, от часу до трех, и всегда была полна. Раздетый, прямо из классов, наскоро прибегает сюда ученик, берет тарелку и металлическую ложку и прямо к горящей плите, где подслеповатая старушка Моисеевна и ее дочь отпускают кушанья. Садится ученик с горячим за стол, потом приходит за вторым, а потом уж платит деньги старушке и уходит. Иногда, если денег нет, просит подождать, и Моисеевна верила всем.
- Ты уж принеси… а то я забуду, - говорила она.
Обед из двух блюд с куском говядины в супе стоил семнадцать копеек, а без говядины одиннадцать копеек. На второе - то котлеты, то каша, то что - нибудь из картошки, а иногда полная тарелка клюквенного киселя и стакан молока. Клюква тогда стоила три копейки фунт, а молоко две копейки стакан.
Не было никаких кассирш, никаких билетиков. И мало было таких, кто надует Моисеевну, почти всегда платили наличными, займут у кого - нибудь одиннадцать копеек и заплатят. После выставок все расплачивались обязательно.
Бывали случаи, что является к Моисеевне какой - нибудь хорошо одетый человек и сует ей деньги.
- Это ты, батюшка, за что же?
- Должен тебе, Моисеевна, получи!
- Да ты кто будешь - то? - И всматривается в лицо подслеповатыми глазами.
Дочка узнает скорее и называет фамилию. А то сам скажется.
- Ах ты батюшки, да это, Санька, ты? А я и не узнала было… Ишь франт какой!.. Да что ты мне много даешь?
- Бери, бери, Моисеевна, мало я у тебя даром обедов - то поел.
- Ну вот и спасибо, соколик!