Боюсь тебе писать я - вдруг обижу
Боюсь тебе сказать - вдруг не поймёшь
Боюсь с тобой очнуться ночью -
От снов моих сухой как дождь…
СТРАСТЬ
Помнят еще старожилы те времена, когда у этой страны была зима, и один год сменялся другим без помех. Выпадет первый снег - и люди бросают поля под паром, идут в лес дрова рубить. А там и дня не пройдет - ползут слухи: дескать, ее видали.
Нет, не знакомая - лично с нею никто не знался, то есть ни кума она им была, ни сватья. Но имя ей придумали еще во время оно и между собой ее так называли, как мужчины о девушках обычно говорят. Прозвали ее Страсть.
И всегда рассказывали одно. Выйдет крестьянин на росчисть, костерок себе разведет для тепла - вдруг чует: дунуло на него слегка из теней под буреломом. Потом видит: два глаза небесно-серые за ним смотрят. Так она всегда и появлялась - та девушка, которую они звали Страсть. Мужики давай ее подманивать наперебой, чтобы к нему одному поближе подошла, не к другим. А она всегда поодаль держится.
Не из скромности, ясно: сама-то в чем мать родила ходит, кожу только снежком припорошит, а то и просто ледком подернет. Да и не позаигрываешь с нею особо: городские-то барышни свои изъяны скрывают тем, что ухажеров своих стравливают, и те давай друг к другу придираться, а у Страсти никаких огрехов не наблюдалось. Из-за костерков своих они ее зовут, а она будто и не знает, как им на зов ответить.
Понимала ли, чего им от нее надобно? Всякий год эхом прежнего в ушах звучал. Она же, просыпаясь в первом снегу, припоминала не то, что было с ней прежней зимой, - помнила лишь тягу, что ни к чему ее так и не привела.
Как все началось, она видела - кто ж скажет, когда, - в дремучих лесах, где жила целую вечность. Такая же девушка - груди крутые, что снежные вершины под вьюгой волос, - рука об руку вышла с мужчиной на широкий луг, они обнялись и как бы слились под единой кожей. Потом - его слова, ее слезы. Трещина, дрожь. Они баюкали друг друга, словно были друг другу ранами.
Знай Страсть такое слово, чай, назвала бы любовью. А то и ненавистью, будь та ведома ей и приди ей это слово в голову, пока она смотрела, как пара пререкается. Но слов у нее не было, язык ей - не поводырь. А стало быть, она лишь баюкала онемелую свою плоть и грезила, каково это будет…
Что? Чувствовать? Желать? Как? Кто поистине одинок, даже если никогда не один? И потом, после, каждый год, под покровом зимы замирала она на самой кромке человечности. И мужчины манили ее переступить порог.
Всю зимнюю пору они умоляли ее, пока она не выходила наконец слишком близко к огню. И когда иней на ней тек струйками, с ним таяла и она - растекалась чистой водой. А потом холодная свора зимы бросалась за ней в погоню, текла вниз по реке сквозь запретную чащу, в неведомое. Из-под снега пробивался новый весенний родник. И труд начинался сызнова - круг сева и жатвы, что поглощал всех почти круглый год. Столько работы - надо же хлеба на стол. Праздным царь лишь одному крестьянину дозволял остаться - тому, кто выманивал Страсть из-под сени леса. Такова была его награда за рвение, чтоб закончилась зима.
Каждый год мужчины все рьянее старались навязать Страсти ее судьбу. Пели ей, на скрипице или дудочке играли. Стоило лишь раз им увлечься ею - и больше не услышишь в кабаке от них сальностей про вьюгу ее волос, про груди эти крутые, что как снежные вершины. Каждый только о себе думал.
Однакож, чем сильней тужились они, тем упрямей она к ним не выходила. Царь же смотрел, как подданные его льстят и подкупают Страсть, лебезят перед нею даже больше, чем перед его величеством. Раньше-то зимою отдыхали, а теперь она стала докучливее сева - трудов много, а пожнешь что? Для всех, кроме того, кто подманивал Страсть и выводил ее, - еще девять месяцев потуг.
Гам стоял зимой такой, что ушам больно: всякий музыку играет, как умеет, пляшет, хлеб, мед и золото сулит. Страсти и не понять уже, в какую сторону смотреть, а уж кого в соблазнители себе выбрать - и подавно. Был год, когда повлеклась она к тому крестьянину, у кого рог трубил громче: приняла она, душа простая, рев этот за силу его желанья. В другую зиму пошла за тем, кто плясал так, что глаз не отвести: решила, дурочка, что эдак вот тонко он чувствует. А то была пора, когда склонилась она к тому, у кого товар лучше: понадеялась, бестолковщина, что это щедрость в нем говорит.
После она уже совсем забыла, чего желала отыскать среди людей. Зимою возвращалась - ежегодный обряд - и бушевала, ища побольше, получше… чего? Она уже не робела. Заваливала костры, хоронила селян под своими покровами снега. Люди звали ее жестокой - уже не дурочкой простодушной - и не понимали, отчего она стала так похожа на них.
Тот год зима растянулась - апрель, май, июнь, июль. К августу уже для тепла жгли дни календарей. Царь повелел: тому, кто низвергнет ее, никогда больше не придется работать. Но те, кто некогда глотки друг другу рвали, лишь бы ее подманить, теперь лишь упрашивали: только уйди. Рога и дудочки забросили, голоса слились в один: «Провались ты, Страсть! Пошла прочь! Уходи! Вон!»
Сентябрь, октябрь, ноябрь. Зима увела в другую зиму. Царские охотники расставляли на Страсть капканы. Стреляли наповал, а заряды лишь тонули в снегу. Декабрь, январь, февраль, март. Месяцы теряли смысл, годы - счет. Какие уж тут слова? Время отмерялось лишь мучительным наступленьем голода. Люди уже томились по смерти.
В конце концов у царя остался лишь сын - только его можно было отправить из дворца за дровами, разогреть царю кашку. Когда началась та нескончаемая зима, парнишка был еще молод и о Страсти слыхал только, что чудовище она ненасытное, жрет человеческую жизнь. Соображал, что ее нужно бояться - это зверь огромный, как все их царство, тело ее объемлет горы и долы; говорят, эта женщина мужей замораживает своим дыханьем. Отцу даже не пришлось его предупреждать, чтоб был осторожней.
Сапоги он надел из воловьей шкуры на меху, втрое шнуром подвязал их до бедра. Шапку и рукавицы ему стачали из той же шкуры, и сидели они так ладно, что в них и вздрогнуть было негде. А вот тулуп шубой был благородной: царю его завещал его отец, которому одеянье досталось по наследству от его отца, - традиция, говоря короче, уходила к тому поколению, после которого больше не осталось позолоты на листьях семейного древа. Но из чего был сделан тулуп этот, люди уже не помнили: из шкуры ли вымершего зверя - не дракона ли? - а то из самой земной коры. В тот день царь возложил это одеянье на своего сына.
Взяв топор и пилу, парнишка ушел в леса. Быть может - впервые за все свои шестнадцать лет остался один, если б, помстилось ему, не пара глаз, на него устремленных. Если взглянуть искоса - пасмурно-серых, но стоило посмотреть туда прямо, и они прояснились: два открытых зрака. На него смотрела девочка - он таких раньше и не видывал. Все маленькое тело заснежено, а волосы спутаны жестоким ненастьем, что изгалялось над всею ее наготой.
Сказать правду, парнишка не был особым храбрецом. Сжалься он над нею, спаси девушку от зимы, уведи под крышу - глядишь, судьба его постигла бы та же, кинься он на нее. А он подходил, ничего не желая: только подойти ближе.
Холоднее, холоднее, все холодней. Он протянул к ней руку. Снежная шуба ее была мягка, как мех. Он смахнул снег, и пока тот падал, ее голые руки встретились с плечами царского сына - снять и его оболочку.
Говорят, последним замерзающее тело чувствует всепроникающий жар. Девушка все ближе - вот изморозь уж тает у нее на грудях и бедрах, на шее напряженной, на пределе живота, - и все больше одеяний он отпускает от себя. После чего Страсть, люди бают, увела его прочь.
Зима ужалась до весны, опрометью накинулась на лето. Царь отправился искать сына. А нашел на опушке лишь тулуп, что его мальчик надевал. Ни крови на нем не было от зубов зверя. Ни косточки не осталось - и похоронить нечего. Жизнь шла своим чередом.
В тот год зима не пришла. Ни один крестьянин не видел больше Страсть. Работали весь декабрь, словом перекинуться некогда, столь неуклонно рожала земля. Процветание - отдыхать-то когда? Еще год миновал, два и три года, четыре. Погода не отступала, полям не выпадало отоспаться под снежным одеялом. Так все и шло, рабочие руки не знали покоя.
Паши да сей да жни да паши да сей да жни да паши. Редко-редко мерный этот шаг сбивался на час от раскатов далекой бури. Царь, у себя во дворце запершись, верил: это горние боги оплакивают с ним вместе потерю сына. А крестьяне знали: то почва лесная взбрыкивает, а вовсе не буря. То Страсть с любимым своим борется - с тем пареньком, что увлекся ею до того, что ощутила она себя люто - да полно, может ли быть такое? - человечицей.
* * *
Не могу сказать, когда впервые услышал о русской «снежной деве» - Снегурочке, - или кто мне рассказал эту сказку. Больше того, с тех пор мне ни разу не попадалось ничего похожего на ту версию, которую я запомнил. Надо полагать, ошибка где-то у меня в памяти: вероятно, той версии вовсе не существует. «Страсть» я написал, чтобы сохранить ту Снегурочку, что осталась со мной, пусть она и плод моего воображения.
У фольклора много слоев. Каждое изложение какого-нибудь сюжета - редакция, подогнанная под конкретные время и место. Мне хотелось бы верить, что процесс этот нескончаем - даже в обществе, которое отнесло прочь от традиции спонтанного рассказывания сказок, и оно теперь больше ценит письмо и запись. За прошедшие полтора века поставлены балет, опера и два фильма на основе русской сказки о снежной деве, а это знак того, что Снегурочка по меньшей мере выжила при переходе к носителям для записи. Она очень жива, и если даже при каждом появлении - включая и мою историю - иная, это как-то неуловимо ей к изменчивому лицу.
- Дж. К.
Ты спокойно вела разговор,
Повторяла, что жизнь бестолкова,
Хоть другая судьба не готова,
Нам пора подписать договор:
Разойтись добровольно, без зла
Дать спокойствие нервной системе,
Позабыть о возврате, замене,
Не искать отпущенья козла.
Чашка кофе взмывала к губам,
Алый след выделялся на кромке.
Люди робко сновали в сторонке,
Безмятежно кончался роман.
Я заламывал пальцы с мольбой,
Сердце птицею билось проворной…
Тёмно-синей пилюлей снотворной
Стала ночь расставанья с тобой.
Я чувствую, что ты говоришь кому-то в сторону,
Круглую дырку динамика ладонью зажав крепко.
И срываюсь на карканья хрип, подобно ворону,
Привязанному телефонным проводом к тебе цепко.
Я знаю, что ты интересуешься кем-то тайком,
Хотя делаешь вид индифферентный, гордый и грозный.
Тебя не припереть к стене, не удержать под замком,
А подозрений душащий ком вызрел очень серьёзный.
Я ощущаю порой тревогу, напрасность и стыд,
Надумываю чудовищные фантасмагории.
Я признаюсь тебе, только, пожалуйста, без обид:
С тобой связаны все сексуальные аллегории.
Я, конечно, помешанный, псих и больной человек,
Зацикленный тупо на твоём восхитительном теле…
Но что может быть лучше, если целый день или век
Ты дрожишь натянутой тетивой на самом пределе.
Впечатленье, меж рёбер зияет дыра.
Ты меня прострелила насквозь, между делом.
Я владею беспомощным собственным телом,
Из отверстия тихо струятся дела.
В голове сквозняки, в мышцах полный застой,
День понуро скользит от фужера до стопки.
Глаза - две оловянные серые кнопки
В одну точку глядят, налиты пустотой.
В животе чёрной гирей болтается страх,
Есть нельзя, пить нельзя и тошнит постоянно.
Я пытаюсь питаться тайком и обманно,
Но чугунная паника близит мой крах.
Я стал редко общаться, скопил воз проблем,
Обрастаю щетиной, потею обильно…
Ты ушла вероломно, эффектно и стильно,
Я пытаюсь понять: «В этот раз насовсем?!».
На нашем озере волненье.
В глубины брошен первый камень.
Ты приобнял мои колени
И заскользил по ним руками.
Луна лимонную дорожку
Меж берегами застелила.
Пером легла моя ладошка
На твой живот, и забурлила
В пучинах страсть. Горячий воздух
Дурманил нас. Луна сияла,
И ночь оранжевые звезды
На простынь мятую роняла.
Тела сплетались воедино,
Сплетались чувства и желанья.
Огонь безумный плавил льдины,
И я, как жертва на закланьи,
То затихала, то стонала…
А ты, как вихрь, терзая душу,
Пленял меня под одеялом,
Мои запреты страстью руша…
Какая ночь… Одна из тысяч…
Опять на озере волненье…
Искру любви несложно высечь
Одним простым прикосновеньем.
По глади озера круги. Мы -
Две утомленных бурей птицы…
Спокойной ночи, мой любимый…
Я так хочу тебе присниться…
Одеялом из роз застелю я постель,
Подарю тебе всю себя без остатка.,
От камина тепло, за окном же метель,
Но нам всё равно, нам вместе сладко!
Цунами
Прикоснусь к щеке ладонью,
Будет нежным этот вечер.
Наполняю взгляд любовью.
Посмотри…
Я - лёгкий Ветер.
***
Поцелую сладко в губы,
Шёпот в ухо: «Мой каприз».
Обжигают страстью руки.
Посмотри…
Я - моря Бриз.
***
Разум стонет от желанья,
Платье ниспадает с плеч.
В сердце огненное пламя.
Посмотри…
Я - дикий Смерч.
***
Разрывают пальцы тело.
Сантиметры между нами.
За зрачками - голод зверя!
Наслаждайся…
Я - ЦУНАМИ!
Вот оно! Найдено слово - ЦУНАМИ!
Вот что хочу испытать между нами.
Ласки, шептания - все уже было.
Хочется, чтобы волной уносило!
Чтобы об камни, об острые грани…
Чтобы кровавые раны… на память!
Чтобы швыряло, и рвАло, кружило
С грубой и все нарастающей силой!
Чтобы твое обжигало дыханье,
Чтоб ты, как зверь - ненасытен и ранен…
В клочья и платье, и тело, и душу!
Только не надо, не надо на сушу!
Чтоб, обессилев, теряя сознанье,
Знать: это - круто, вместе с ЦУНАМИ!
Две недели молчанья без писем и радостных встреч.
Вздрагиваю от звонка телефона - мощной сирены.
Я, бродя по квартире, обшарил все полки и стены.
Ожиданье известий твоих надо разом пресечь.
Сообщенья приход учащает сердечную дробь.
Я хватаюсь за трубку так, точно тону в синем море.
Во входящих реклама: «Пилюли при сильном запоре».
Вокруг шеи сжимает удавку безмолвная скорбь.
Первым делом, проснувшись, спешу посмотреть на дисплей,
Может почта посланье твоё принесла утром рано.
Чуть затянется коркой, без ласки зудящая рана,
Я опять тебя жду, безнадёжно смешной дуралей.
Ты так близок мне… Я рисую сценарии наших снов
И с жасмином духи наношу на запястья… для поцелуев
У тебя непростая…"живая" ко мне любовь
Я нигде никогда не встречала любовь такую
Ты целуешь так сладко что хочется даже таять
Ароматным ванильным мороженым с шоколадом
Ты всегда говоришь что я выдумщица
что маленькая
смешная
А я правда… мой мальчик…
Я таю с тобою рядом…
Я люблю когда мы дурачимся и танцуем
Когда пахнет «горячим сексом» у нас в постели
Когда ты сумасброден
безумен
непредсказуем
Я люблю сочинять наши «яркие» дни недели
Ты так близок мне… и я твоя родная
И я вновь пахну так как ты любишь
Жадор с жасмином
У тебя непростая любовь ко мне…
Непростая…
Ты единственный Бог
Кто умеет любить красиво…
Вкусом страсти с ромом обжигаю губы…
В омуте знакомом… будь со мною грубым…
Будь со мною дерзким… сладким кокаином…
Я по-королевски выгибаю спину…
Знаю… что волнуют тонкие изгибы…
Знаю что рискую… потерять мотивы…
Быть с тобой безумной… к чёрту все границы…
Следуй безрассудно в область поясницы…
Клеточками тела… непрерывной дрожью…
Будь со мною смелым… К чёрту осторожность…
До конца сыграем мы в игру без правил…
Полностью стирая принципы морали…
Вдоль горячих линий… тонкие маршруты…
Тёплой эйфории нежные минуты…
Вдох… считаю точно… в такт сердец стучащих…
Выдох… многоточье…
Чаще…
Чаще…
Чаще…
Юное женское тело. Невинным бутоном
Благоухаешь укутанной в шелк простыней.
Маленькой девочкой, жаждущей царской короны,
Руша условности, ты прикоснулась ко мне.
Сколько гармонии в каждом движении скрыто!
Как же легко угадать сквозь прозрачную ткань:
Ты, изнывая от жажды, навстречу открыта
Всем безрассудством влюбленного в ласки цветка.
Твой аромат непорочности жадно вдыхая,
Я прикоснусь к раскаленным твоим лепесткам.
Нежность пульсирует, нежность в тебе набухает,
Утренней радугой рвется навстречу рукам.
Девочка! Девочка! Сколько в тебе совершенства!
Как ты прекрасна, порочна, и как ты чиста!
Я задыхаюсь, срываюсь в пучину блаженства,
Страх отметая, с безумной вершины моста.
Время, смущаясь, застыло на миг на пороге,
И не решается сделать положенный шаг.
Страстно целуя то губы, то руки, то ноги,
Я наслаждаюсь тобой, забывая дышать.
Юная девочка, тайна, открытая сердцу.
Ты, мне подобная, солнечный луч на заре.
Рядом с тобой так легко всей душой отогреться,
Рядом с тобой так легко всей душою сгореть.
Когда слова тебя пересекут
и новый мир от приступа цунами
сойдет с ума, последних трёх секунд
тебе не хватит. Море было нами
и вышло из. И разошлось по швам,
сшивая наши чувства с катастрофой.
И, если я насквозь в тебя вошла,
то, ты вошёл в меня, роняя строфы.
Распорот берег, календарь убит
последней датой. Стёрт и обезглавлен
кровавым флагом сорванных обид,
и в унисон воде, молчать о главном -
такая незавидная судьба,
но слух уже не различает терций;
а забывать не легче, и едва
решишься отделить меня от сердца,
как боль придёт, и, вместо бытия:
домашнего вина и покрывала,
согревшего тоску, возникну я,
как прежде никогда не возникала.
Любуйся набегающей волной.
Сомнение её не осквернило,
и город, тот, что был когда-то мной,
испачкают разлитые чернила
и просочатся вдоль моих шагов,
держа судьбу, неверную во многом,
как стёртая с лица земли любовь,
которая не требует предлога.
Изнасиловать мужчину.
Чай со льдом. В стакан - таблетки.
Хищник дремлет под личиной
Заводной марионетки.
Улыбаюсь. Взгляд невинный.
Ты всё тише, всё покорней.
Равнодушно тают льдины.
Воля, вырванная с корнем,
Как цветок без влаги, вянет.
На кровати белоснежной
Смесь безгрешницы и дряни,
Совершенной без одежды.
Поцелуй, как мягкий ластик.
Пальцы рушат бастионы.
Наслаждаюсь полной властью
Над мужчиной покорённым.
Тонкой цепью обездвижен
Драгоценный, мирно спящий.
Губы выше, губы ниже,
По доступностям манящим.
Новой лаской обжигаю.
Подчинен желанью плоти.
С трона прошлое свергая,
Белым голубем на взлете,
Прикоснусь к тугой добыче,
Улыбнусь. Мой осаждённый,
Забывая про приличья,
Я взлечу, тобой пронзенной.
Этот миг! Сплетенье кружев.
Тайный мир над головою.
Карусель желанья кружит.
Быть наполненной тобою
До краёв. Нектаром сладким
Наслаждаясь, миг смакуя,
Растворяясь без остатка
В безответных поцелуях.
Словно свечи, сон твой тает.
Мутный взгляд. Рывок. Оковы.
Я же, грешница - святая,
Опалю губами слово,
Что готово с губ сорваться…
Всё отдам судьбе на милость.
Растворюсь в безумном танце,
Как в тебе я растворилась…
Погружение в нирвану…
Стон. Еще. Земли смещенье…
…
Мой любимый, мой желанный,
Я за всё прошу прощенья!!!
…
Ни к чему искать причины,
Расставляя их по рангам.
Изнасиловать мужчину
Можно, если он - твой ангел.
Прикоснись к моей родинке слева чуть ниже бедра,
Мы ее посчитаем за новую точку начала.
Отправление в полночь. Ты должен пройти до утра
Мимо гор и расщелин до сладкой вершины финала.
Отправление в полночь. Осталось пятнадцать минут.
Не забудь карту местности самой глубокой пещеры.
Улыбаешься мне. У тебя интересный маршрут
С зарисовкой особенных тонкостей нижнего сквера.
Отправление в полночь. Осталось лишь десять минут.
Я тебе помогу, мне привычнее эта дорога.
Когда я на привале, мой милый, нежданно засну,
Поиграй на пригорках у райской долины немного.
Я проснусь и мы снова вернемся на прежний маршрут
К самой сладкой вершине на пике земных наслаждений.
Ровно полночь. У нас впереди сотни вкусных минут,
Сотни новых открытий и новых прекрасных мгновений.