Этой грусти постоянней
только сердца тихий стук:
мы с тобой на расстояньи
двух невстретившихся рук.
Лишь усилие осталось,
дотянувшись, быть вдвоём.
Если б не твоя усталость,
не бессилие моё…
Никогда один не буду,
где бы я ни жил и как:
ты со мной всегда и всюду -
в сердце, в памяти, в стихах.
Что опять в стихотвореньи
изливать мне эту боль!..
Разве я в твоих сомненьях
постоянно не с тобой?
Разве я не каждой строчке,
что читаешь по ночам,
в каждом осени листочке,
что приник к твоим плечам,
в каждой тающей снежинке,
что со щек течет слезой,
в каждой солнечной дождинке
ясной майскою грозой!
Разве я не в этих звёздах,
что безмерно далеки!..
Нет, не верю я, что поздно
дотянуться до руки!
Наряды - бархат и шелка.
Фигура статна и легка
И дуновенье ветерка
Парик колышет…
На старой вилле летним днём,
Где солнце крыши жжёт огнём,
Как странно, вспомнила о н ё м,
Но тише, тише.
Бренчат на поясе ключи.
Задёрни шторы, свет включи,
Чтоб сердцу - бред Санта-Лючий
Забыть так быстро…
Он сам, известно, виноват,
Что был не знатен, не богат,
И уж забыть, конечно, рад
Как били искры
Туманных слов. Блестящий страз.
Сквозь грозы грёз, в который раз
Он, увязая в путах фраз
Ступил к обрыву -
Там сбиты знаки, меркнет свет
И воплощеньем всех примет,
Где наважденьем краны бед
Любовь открыла.
…Карнизы, лепка, зеркала,
Вдали звонят колокола,
Воспоминания игла
Пронзила полдень.
Хлестнула рыба под мостком,
Прогонит воля в горле ком
Да бьётся жилка над виском
В глухом аккорде.
Он вдохновенью, верно, рад.
Не ждал и не просил наград
И выполняющи обряд,
Поэт и дама
Прошли века, замкнувши круг.
Кто был врагом - сегодня друг,
А кто был друг - взгляни вокруг:
При чём здесь драма?
Недолго шли одним путём,
Неравно жребий заплетён
Под мерный шорох веретён
Седых колдуний.
Пик равноправия - тоска,
Но день песчинка - горсть песка
Отгонит память от виска,
А ветер сдунет.
Светило поднялось в зенит,
Он стал богат и знаменит
И мысль-комар в виске звенит -
Забыл, конечно.
Но странно, что в стихах чужих
Вуаль отброшена лежит:
Свои мерещатся ножи.
…И мысль о вечном.
Сгибает бархат, жгут шелка,
Фигура времени легка,
Как дуновеньем ветерка
Судьбу колышет.
На стылой вилле, летним днём,
Где душу жжёт озноб огнём
Зачем-то вспомнила о н ё м,
Но тише… тише…
Когда, небрежная, выходишь ты под звуки
Мелодий, бьющихся о низкий потолок,
И вся ты - музыка, и взор твой, полный скуки,
Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок,
Когда на бледном лбу горят лучом румяным
Вечерних люстр огни, как солнечный рассвет,
И ты, наполнив зал волнующим дурманом,
Влечешь глаза мои, как может влечь портрет, -
Я говорю себе: она еще прекрасна,
И странно - так свежа, хоть персик сердца смят,
Хоть башней царственной над ней воздвиглось властно
Все то, что прожито, чем путь любви богат.
Так что ж ты: спелый плод, налитый пьяным соком,
Иль урна, ждущая над гробом чьих-то слез,
Иль аромат цветка в оазисе далеком,
Подушка томная, корзина поздних роз?
Я знаю, есть глаза, где всей печалью мира
Мерцает влажный мрак, но нет загадок в них.
Шкатулки без кудрей, ларцы без сувенира,
В них та же пустота, что в Небесах пустых.
А может быть, и ты - всего лишь заблужденье
Ума, бегущего от истины в мечту?
Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье?
Пусть - я люблю в тебе и славлю Красоту.
Она колдует тихой ночью
У потемневшего окна
И страстно хочет, чтоб воочью
Ей тайна сделалась видна.
Как бред, мольба ее бессвязна,
Но мысль упорна и горда,
Она не ведает соблазна
И не отступит никогда.
Внизу… там дремлет город пестрый
И кто-то слушает и ждет,
Но меч, уверенный и острый,
Он тоже знает свой черед.
На мертвой площади, где серо
И сонно падает роса,
Живет неслыханная вера
В ее ночные чудеса.
Но тщетен зов ее кручины,
Земля всё та же, что была,
Вот солнце выйдет из пучины
И позолотит купола.
Ночные тени станут реже,
Прольется гул, как ропот вод,
И в сонный город ветер свежий
Прохладу моря донесет.
И меч сверкнет, и кто-то вскрикнет,
Кого-то примет тишина,
Когда усталая поникнет
У заалевшего окна.
Дождь, горячий, обильный,
Бьёт невидимой плетью,
И порой бесполезно
В жизни что-то менять.
И захочется сильно
Под отчаянный ветер,
С крыши падая в бездну,
Криком грудь надорвать…
Но зашьёт твои раны
Биология жизни,
Но поймает в полёте
Бурный её поток;
Как порою ни странно,
Хоть с желаньем капризным,
Хоть с увечьями плоти,
Нас всё милует Бог.
Когда я наведаюсь в этот потертый мир
В какой-то там раз (не рассказывай мне, в какой),
Назначь мне свидание. Будь ироничен, мил,
Люби меня так, как не смог ни один другой.
Скрывай свои чувства до времени (всё скрывай),
Держи меня за руку, делай до срока вид,
Что нет ничего - только этот манящий май,
И это волнение, и почему-то стыд,
И сны, и беспамятство… Больно тебе? Терпи:
Разбудишь былое - шагнешь в долгожданный рай.
Сорви незабудку, за лацкан её заткни
И тайны до времени общей не открывай.
И только когда я устану искать людей
В животных, крутящих извечное Колесо,
Утри мои слезы. Прижми поплотней к себе.
Дай выплакаться, как в детстве. И вспомнить всё.
Тоска, и тайна, и услада…
Как бы из зыбкой черноты
медлительного маскарада
на смутный мост явилась ты.
И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи
той черной маски профиль волчий
и губы нежные твои.
И под каштаны, вдоль канала,
прошла ты, искоса маня;
и что душа в тебе узнала,
чем волновала ты меня?
Иль в нежности твоей минутной,
в минутном повороте плеч
переживал я очерк смутный
других - неповторимых - встреч?
И романтическая жалость
тебя, быть может, привела
понять, какая задрожала
стихи пронзившая стрела?
Я ничего не знаю. Странно
трепещет стих, и в нем - стрела…
Быть может, необманной, жданной
ты, безымянная, была?
Но недоплаканная горесть
наш замутила звездный час.
Вернулась в ночь двойная прорезь
твоих - непросиявших - глаз…
Надолго ли? Навек? Далече
брожу и вслушиваюсь я в движенье звезд над нашей встречей…
И если ты - судьба моя…
Тоска, и тайна, и услада,
и словно дальняя мольба…
Еще душе скитаться надо.
Но если ты - моя судьба.
В шкатулке музыкальной, почти на самом дне,
Тихонько спят мгновенья давно ушедших дней,
Но приоткроешь крышку, и звуки первых нот
Рисуют акварельный цветной круговорот.
Легко соединяя реальность и мечты,
Мелодия рождает снежинки и цветы.
В ней тихий звон капели и завыванье вьюг,
Круженье листопада, залитый солнцем луг.
Напев, слегка забытый, то плачет, то зовёт.
Там буйство разнотравья, янтарь медовых сот,
Огромных хлопьев танец под светом фонарей,
Корабликов бумажных вращенье всё быстрей!
В малине спелой губы - пьяняще - терпкий вкус…
Украшены рябины колье из алых бус,
Душистыми цветами наполнен дивный сад,
Заветные желанья исполнит звездопад.
Всё в музыке смешалось: сомненья и успех,
Находки и потери, счастливый детский смех.
Шкатулку осторожно поставлю на комод,
А сказочная песня куда-то вдаль плывёт…
Зародившись в душе ниоткуда
Это чувство рвет сердце на части.
Я твое сумасшедшее чудо.
Ты мое бесконтрольное счастье.
Как меняет эмоции зрелость
Не стесняется больше огласки
Я твоя персональная прелесть.
Ты моя невозможная сказка.
И усыпан мечтами благими
Путь в совместную нашу обитель
Я твоя неземная богиня.
Ты мой бог… господин и спаситель
Мы едины… И полнятся смыслом
Наших будущих весен эскизы
Я твое продолжение мыслей
Ты мое откровение жизни.
У иных королев вместо шлейфа лоскутья костра
Шелестят за спиной неумеренно дерзкой и белой.
Ни придворных интриг (за отсутствием полным двора),
Ни примерных пажей не положено тем королевам,
У которых из прошлого - только походка и взгляд.
Память выжжена их, но не выжжена в генах порода.
Королевские крови до нужного времени спят,
Берегут от несведущих тайны монаршего рода.
Ни дворца, ни ларца изумрудов заснувшим таким
Не дается с небес, как медовая сладкая манна.
И лишь тот, кто полюбит и будет достоин любви
Королевы такой догадается вскоре о тайне,
Что несут в себе профиль, ресниц черно-угольных взмах,
Светотени ключиц, выступающих мрамором белым…
Кто разбудит в ней кровь, будет ею любим как монарх -
С расточительной щедростью, свойственной лишь королевам…
ты говорила
словно пела
вино церковное пила
молочное светилось тело
и тень металась у стола
тревожные как мотыльки
слова летали между нами
а я сидел
смотрел на пламя
не помню даже
до скольки -
дышала
плакала
шептала
и губы шевелились ало
и тело в полутьме мерцало
и мы так были далеки
Она лишь под вечер выходит из дома.
На пальцах - сапфир, а в ушах - бирюза.
И курит лишь тонкие с терпким ментолом,
И каждому встречному смотрит в глаза.
Боа с горностаем - небрежно на плечи.
В любимом кафе - дорогое вино.
Спокойная музыка, желтые свечи:
Красивое, но неживое кино.
Ее через час ожидает прием,
Где маски фальшивые все надоели.
А утром вернется в холодный свой дом
И снова заснет в одинокой постели…
Оставаясь в тиши этих медленных внутренних вод,
По колено в разлуке своей, по ключицы в печали,
Я тебе говорю, что и это однажды пройдёт.
Чем глазастее страх, чем немыслимей ужас вначале,
Тем неистовей свет, тем уверенней бьётся внутри
Бесконечная жизнь, ничего не оставив снаружи.
Там одна пустота, если хочешь, иди и смотри,
Как рождается мир, лишь тобою себя обнаружив.
В этом небе, где путь от звезды до звезды
Был не пройден ни разу никем до меня,
В самом центре Вселенной печалишься ты,
Потому что нет рядом такого, как я.
Как тебе удалось перепутать миры,
Все дороги галактик сплетая в одну?
Ведь нужна мне теперь лишь такая как ты,
Чтобы в сердце январь поменять на весну.
И пылающих солнц неземные костры
Нам осветят тропу от меня до тебя,
Чтоб увидеть, как мне улыбаешься ты Из пронзительной полночи лунного дня.
И как будто жар-птицу - комету за хвост
Я схвачу, чтоб подняться с ней до высоты,
Где в ладонях не колются ёжики звёзд,
Где давно обо мне чьи-то сны и мечты.
И слова твои будут тихи и просты,
Лишь коснусь я волос твоих близких рукой -
«Я так рада, что в этой Вселенной есть ты.
И еще… я так счастлива рядом с тобой…
Босиком из полутемной спальни
проскользнешь в табачный неуют -
между молотом и наковальней
мысли сердце бешеное бьют.
Прячутся в углах чужие вещи,
яблоками пахнет и зимой.
Сон вчерашний, медленный и вещий,
говорит - я не вернусь домой…
Плюшевая грустная игрушка
смотрит исподлобья мне в лицо,
и в часах заходится кукушка,
рвется ее голос с хрипотцой.
Притворяюсь внутренним монголом.
Отвернись, не надо, не смотри,
как тоска, похожая на голод
гложет мою душу изнутри,
а в груди и холодно и колко,
где так ноет, спрятавшись на дне,
бритвой острой, ледяным осколком -
ненависть, застывшая во мне.