НАСТОЯЩЕЙ ЖЕНЩИНЕ
Она идёт, загадочно мила,
И много в этой жизни ей под силу.
Её заслуга в мире не мала,
Что не под стать заумному светиле.
Всегда непредсказуема для вас,
Лишь по тому, что в полусне живёте.
Её не взять набором книжных фраз,
Не льстите себе, право, что берёте.
Естественна, как первозданный мир,
Кому-то слёзы, а кому-то счастье.
Сильнейший яд, ценнейший эликсир,
Лекарство и отрава в одночасье.
Не пробуйте обманом заманить,
Иль силой взять желаемое тело.
Её души вам неги не испить,
Хотя какое до неё вам дело.
Вы можете убить её, распять,
Смеясь отдать зверью на растерзание.
Но никогда, увы, вам не понять
Сиянья глаз её, и сердца ликование.
Она своей свободой дорожит:
Тонка, заботлива, и не всегда капризна.
В ней каждый жест, бесспорно, говорит
О праве стать хозяйкой своей жизни.
Быть рядом с ней сумеет только тот,
Кому она доверится однажды.
Душой её признает и поймёт,
Храня любовью, что для неё так важно.
Она вам вдохновением может стать,
Надёжным другом, хмурых дней отрадой.
Всем тем, что не купить и не отнять,
Судьбы подарком, истинной наградой.
Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты!
Недолюблена и недоласкана…
Словно ёжик в тумане колешься.
Понимаешь, что недосказанна…
Не бежишь уже вслед за поездом…
Да и крылья сложить успела ты…
Рановато!-кричат товарищи…
На подножку вскачу несмело я…
Может правда-не пора ещё!
Может правда ещё успею я Полюбить и побыть любимою.
Озарить этот мир улыбкою
И себя не забыть родимую…
За все годы, что издевалась я Над собою, и так безжалостно…
Попрошу я прощенья у Господа
Что себя истязала напрасно я…
Ведь Он всё подарил изначально мне-
ты бери, дорогая, и пользуйся!
Не печалься,
живи и радуйся,
Твоя радость-большая польза мне!
Ты прости меня, Господь батюшка,
Нерадивую, непутёвую…
Догоню я тот поезд мерцающий.
Перестрою я мысли по новому…
Я навсегда останусь в памяти
твоей
Любимой, нежной и желанной.
Ты сохранишь все письма
посланные мной,
Запомнишь нежность рук и вкус моей помады.
Ты будешь долго вспоминать
меня,
Забыть не сможешь ни шопот
губ моих. ни ласк,
Но все же… Я навсегда
останусь только в памяти твоей
Такой, какой была всегда с тобою.
Не сможешь ты назвать меня
своей,
Но жить ты будешь только
мною.
Птицы спрятаться догадаются… Одинокими не рождаются.
Ими после становятся…
Ветры зимние вдаль уносятся и назад возвращаются.
Почему, зачем, одиночество, ты со мной не прощаешься?
Пусть мне холодно и невесело, - все стерплю, что положено…
Одиночество - ты профессия до безумия сложная!
Ночь пустынная. Слезы затемно. Тишина безответная…
Одиночество - наказание. А за что - я не ведаю…
Ночь окончится. Боль останется. День сначала закружится…
Одинокими не рождаются. Одиночеству учатся.
Ты давно занял место на безымянном, я - твоя
без остатка до самого дна.
Мы с тобою цепочка одна, прочнее которой
нет в мире метала.
Я тебя бесконечно… /нет этого слова
чертовски мало/
В те места, где ты был счастлив,
был влюблён, здоров и молод
никогда не возвращайся,
ибо - нефиг. Даже повод
если вдруг хороший выпал:
кто-то помер в одночасье,
лучше дома - взял и выпил,
но назад - не возвращайся.
Ибо нефиг. Этот город
стал давно чужим и скучным,
едешь мимо - из вагона
не вылазь (на всякий случай).
Ибо нефиг. Не Итака.
С Эвридикою подмышкой,
ну не будь ты, как мудак-то,
не оглядывайся, слышишь…
…Пенелопа - вся в заботах,
постарела, вышла замуж,
у неё - семья, работа,
дети (ясли, школа, завуч),
приусадебный участок,
массажист и парикмахер…
Никогда не возвращайся.
Ибо нефиг.
Значит - нахер.
Упрямство с терпеньем-
Моя оборона
От мира,
Который подобье
Гудрона,
Что суетой своей
Тянет «в грязь»
Тянет «вниз»
И страхом мешает
Рвануть душе
Ввысь.
Моя оборона-
Всегда «на пределе»
Мешают сомненья
В движении к цели
С упрямством безумца
К мечте своей рвусь.
Пусть даже-
Не выйдет.
Но я хоть-
Стремлюсь.
Мы - волки,
И нас
По сравненью с собаками
Мало.
Под грохот двустволки
Год от году нас
Убывало.
Мы, как на расстреле,
На землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и живем вне закона.
Мы - волки, нас мало,
Нас можно сказать - единицы.
Мы те же собаки,
Но мы не хотели смириться.
Вам блюдо похлебки,
Нам проголодь в поле морозном,
Звериные тропки,
Сугробы в молчании звездном.
Вас в избы пускают
В январские лютые стужи,
А нас окружают
Флажки роковые все туже.
Вы смотрите в щелки,
Мы рыщем в лесу на свободе.
Вы, в сущности, - волки,
Но вы изменили породе.
Вы серыми были,
Вы смелыми были вначале.
Но вас прикормили,
И вы в сторожей измельчали.
И льстить и служить
Вы за хлебную корочку рады,
Но цепь и ошейник
Достойная ваша награда.
Дрожите в подклети,
Когда на охоту мы выйдем.
Всех больше на свете
Мы, волки, собак ненавидим.
Наконец-то встретила
Надобного - мне:
У кого-то смертная
Надоба - во мне.
Что для ока - радуга,
Злаку - чернозем -
Человеку - надоба
Человека - в нем.
Мне дожди и радуги
И руки - нужней
Человека надоба
Рук - в руке моей.
Это шире Ладоги
И горы верней -
Человека надоба
Ран - в руке моей.
И за то, что с язвою
Мне принес ладонь -
Эту руку - сразу бы За тебя в огонь!
Назвал меня кошкой, сидящей на крыше…
На крыше? Так низко? Бери ещё выше!
А, вдруг, я гуляю по лунным полянкам?
Да, нет! Ещё круче! Вдруг, я - марсианка?
Есть куча детишек на красной планете
И я - только гость, заплутавший в инете?
Мечтательно смотришь, шепча: Ты такая…
Какая такая? Уймись, я - земная!
Я - та, что с детьми, и что на работе,
И ночью и днём вся в делах и заботе!
Что в избу войдёт и коня на бегу
На тормоз поставит, и мужа в дугу,
Коль тот провинится, свернёт, если нужно!
Я - та… Что ж ты, милый, вздыхаешь натужно?
Чего ж ты дрожишь, как осиновый лист?
Молчишь? А недавно, ведь, был так речист!
Ну, что ты? Я та же, о ком ты так грезил!
Смотри… Видишь - крылья,
и ножка в разрезе… Глаза - два брильянта и голосом - фея
(Уроки сольфеджо брала у Орфея!)
Улыбка Джоконды…
В глазах ужас вижу…
Ну, кошка, так кошка…
Полезла на крышу.
Я не умею рвать за правду глотку.
Быть может, я трусливая порой…
И не умею пить на кухне водку.
Я просто не умею быть другой…
Зато - умею вальс на фортепьяно,
Любимого укрыть в ночной тиши…
И не умею различать обмана,
А также с поцелуями спешить.
…
Я не умею рвать за правду глотку.
Быть может, я трусливая порой…
Но я могу уверенной походкой,
Пройти судьбу, нехоженой тропой.
Ты меня приручал, словно дикую кошку,
Укрощал постепенно, кормил понемножку,
Расставляя приманки повсюду умело,
Завлекал в свои сети искусно и смело.
И мурлыкала я, на тебя щуря глазки,
Приближалась на зов совсем без опаски,
Умывалась довольненько лапкой пушистой,
И скрывала характер свой, ох, норовистый!!!
Но дружить с дикой кошкой - пустое занятье,
Сколько бы не старался, не сможешь ты дать ей:
Запах дичи и радость удачной охоты,
Вкус свободы, что дарят ночные походы…
Подыскал бы себе ты домашнюю Мурку,
Подавала б она тебе кофе из турки,
Но с такими тебе - ничего, кроме скуки,
А со мной - вечный стресс и в царапинах руки!
Не обижайте женщин мягких, нежных,
Не рушьте их несмелые мечты,
Они ведь как цветы в долине снежной,
А все цветы желают теплоты!
Их вера, страсть и чувства расписные,
Готовы отдаваться, что-то брать,
Подарят нам сокровища земные,
Коль их лелеять, с ними не играть.
Их темперамент бешеный, красивый,
И яркий, словно бедствия сигнал!
Уж если любят, значит, с полной силой,
И также ненавидят, кто не знал.
Их хрупкое сердечко бьется чаще,
Когда к плечу любимому прильнут,
И странствия, блужданья в дикой чаще,
Нас больше не прельщают и вернут.
В пушистой шубке, красочном бикини,
В коротком платье, дождевом плаще…
Мужчины! Эти женщины - богини!
Не обижайте женщин вообще!
Я выпустила из бутылки джина.
Должна признаться, симпатичный джин.
Такой эффектный, молодой мужчина,
И выполнить желанья предложил!
Ну, а какие у меня желанья?
Я и не очень верю в волшебство.
Но всё ж решила быть оригинальной,
И попросила ласково его:
«Ах, милый Джинни, я мудрить не буду,
Мне ни к чему рубины, серебро.
Ты лучше вытри пол, помой посуду,
Почисть палас, и вынеси ведро.
Погладь бельё, потом сходи на рынок,
Когда вернешься - приготовь обед,
И надо б разморозить холодильник,
И что-нибудь придумать на десерт».
Крутился джин, как белка в поговорке,
Разбил плафон, рассыпал порошок,
Поранил палец в кофемолке,
И утюгом штаны себе прожег.
И выдохся, упал на покрывало,
Не в силах ни творить, ни колдовать,
А я ему на ушко прошептала:
«Прими-ка душик, и пойдем в кровать».
Скривился джин и с горькою ухмылкой:
«Помилуй, Госпожа, уже нет сил!»
И вдруг полез стремительно в бутылку,
И пробочку потуже закрутил.