Для многих работа - это необходимость. Для иных - радость. Для нее она была наказанием… Конечно, никто ее не наказывал, но именно так она рассматривала свои обязанности… Ежедневные утомительные, скучные и однообразные обязанности…
Но ведь ангелы не выбирают себе занятие… И ничегошеньки она не могла изменить… Так и собирала с утра до вечера осколки разбитых сердец по всему свету…
Вечером она возвращалась и, строго по описи, передавала их на реставрацию. В мастерской Вера, Надежда и Любовь собирали сердца по малюсеньким кусочкам… Надежда подбирала осколки друг к другу, Вера складывала их вместе, а затем происходило настоящее таинство - Любовь своим дыханием оживляла его и заставляла трепетать… Ну почему бы ей не работать в этой мастерской, где ежедневно творятся такие чудеса? Однажды она спросила у Счастья, почему оно никогда не переступает порог реставрационной мастерской. Счастье фыркнуло в ответ: «Счастье и разбитое сердце??? Какая нелепость!» Она чувствовала себя такой неприкаянной теми ночами, когда из сотен собранных ею кусочков, забившиеся сердца наполняли своим стуком всю небесную лабораторию.
Но очень много осколков не складывались в сердца… То что можно было соединить - складывали и хранили в архиве… Там стояло множество баночек, шкатулочек, коробочек… Где-то не хватало всего одного кусочка, а где-то лежал всего один маленький осколок… Десятки разбитых, и не собранных сердец ждали там на полках. Ждали, что когда-то она найдет недостающие кусочки… И Любовь вдохнет в них новую жизнь.
Только одно маленькое утешение находила она в своей работе: возможность прилететь хоть на несколько мгновений, и присесть на подоконник к одному удивительному художнику. И посмотреть, как он пишет свои картины… На всех его картинах одна и та же девушка… Небесной красоты… Её черты лица настолько прозрачны, что кажется, ее можно сдуть с холста…
Она прилетела ночью. Неслышно забралась на окно. Он не повернув головы, спросил:
- Это ты? Привет…
- Откуда ты всегда знаешь, что это я???
- Чувствую…
- Люди не могут чувствовать ангелов. Ой, твоя картина почти закончена…
- Я нарисую еще одну…
- И опять эту девушку?
- Да.
- Почему?
- Она унесла с собой кусочек моего сердца…
- Если в твоем сердце не хватает кусочка, ты никогда не сможешь никого полюбить!
- И что об этом знают ангелы, малышка? На что мне любовь? Пусть так, зато я рисую ее… Каждый день… Это мой кусочек сердца в ее руках передает мне образы.
Она вздохнула и неслышно соскользнула с подоконника, растворившись в лунной дорожке, убегающей в ночь…
Выходит, вот почему некоторым сердцам так и не хватает кусочков, как не ищи!!! Люди сами раздают их налево и направо! Она сердилась. Вся ее работа, ну, или часть работы, совсем не имеет смысла, если тысячи коробочек, шкатулочек и баночек в архиве так никогда не оживут! Как можно так относиться к своему сердцу, к своей жизни!!!
Она вернулась в лабораторию очень расстроенной. Мимо проходила Любовь.
- Любовь, скажи, ты знаешь, почему некоторые сердца так и не собираются целиком?
- Конечно милая, но ты мала, и тебе совсем не надо об этом думать.
- Нет, расскажи мне.
- Это осколки от сердец, которые продолжают жить в груди людей. Они не могут любить, но они живы…
- А если мы их вернем на Землю?
- Ты что! Не смей даже думать об этом! Они-то, конечно, по стуку рано или поздно сами найдут свои сердца, но, во-первых, неизвестно, сможет ли такое сердце само, без моей помощи, полюбить вновь, во-вторых, эти сердца остаются в счастливом неведении, что любимые ими когда-то люди выкинули их частички, как ненужный сор, и они могут совсем остановиться, когда узнают про это. И третье, самое основное: того, кто это сделает, ждет страшная кара… Его низвергнут, потому что на такие действия необходимо получить предварительное разрешение. Поэтому никогда, ты слышишь, никогда не вздумай вынести из хранилища хоть один малюсенький осколочек сердца,
Следующей ночью она вновь оказалась на подоконнике, и после-следующей тоже. Только света в комнате не было. Одинокий мольберт представлял на обозрение прекрасное одухотворенное лицо… Ангелы ведь видят и в темноте… Она села на подоконник.
- Привет! Я ждал тебя.
- Ой, ты здесь? Почему темно в комнате? Почему ты больше не пишешь?
- Я перестал ее видеть. Совсем.
- Ты сидишь в темноте…
- Я ждал тебя. Ты была права. Она просто выбросила часть моего сердца, не надо было этого делать.
- Тебе больно?
- Нет, мне грустно.
Они помолчали. И вдруг он сказал: «Ты похожа на нее». И отвернулся к стене.
Ей совсем не хотелось быть похожей на женщину, так безжалостно бросившую любящий кусочек сердца. Ей совсем не хотелось быть даже просто похожей на женщину… Или хотелось???
В лаборатории было тихо. И баночки, шкатулочки, коробочки открывались с гулким стуком. Она вытряхивала их содержимое прямо вниз, за Землю, не разбираясь, один там кусочек или несколько… Жгучие слезы текли по ее щекам, но ведь ангелы не умеют плакать…
«И эта тоже… Как и все остальные, - подумал Бог печально, - Может быть, надо ставить на эту работу не ангела?»
Разверзшиеся небеса зябко поежились, когда перья ее белоснежных крыльев посыпались на землю первым снегом…
Звонок прозвучал в квартире, как выстрел. Гулкие, приближающиеся шаги рассеивали искорки страха.
- Привет! Я ждал тебя.
- Меня?
- Конечно тебя, мой ангел!
- А почему на мольберте чистый холст?
- Потому что теперь мы будем рисовать на нем вместе. Нашу новую жизнь.
- Ты разве знал, что я приду?
- Конечно знал… И я принял тебя даже без этого кусочка моего сердца, который ты держишь в руках.
- Я люблю тебя.
А говорят, что любви учатся долгие годы… Нет, ей можно научиться за одно мгновение. За один стук сердца. Особенно, если его кусочек у тебя в ладошках.
Это было самое старое зеркало… Еще то, в которое смотрела сама Ева. Было оно несказанно мудрым в виду своей древности, и обладало чудесными свойствами показывать сущность человека, а не его внешний вид. Чудесное зеркало король хранил в своей сокровищнице за семью замками. И никогда не прибегал к возможности заглянуть в него, посмотреть на окружающих… Перед смертью он рассказал о волшебном зеркале молодому наследнику, и строго-настрого повелел никогда не трогать этого зеркала, и не смотреть на отражения других.
- Но отец, - воскликнул царевич, - это же чудесно, мы могли бы смотреть на обвиняемых в преступлениях, и уже точно выносить приговор или миловать.
- Нет, сын мой, ты не прав, держи это зеркало подальше от людских глаз.
- Отец, оно помогло бы избежать многих бед, лжи и притворства!
- Нет, сын мой, послушай мой последний совет: ни при каких обстоятельствах не трогай это зеркало.
Похоронил королевич отца, и на некоторое время забыл о волшебном сокровище. Но вот пришла пора ему жениться. Объехал он в поисках невесты все окружающие королевства. Сердце его нигде не дрогнуло, и переключился он на дальние страны. Вот в одной такой далекой стране встретил он луноликую королеву, мгновенно укравшую его покой. Днями и ночами виделась ему красавица. Совсем потерял голову от чувств влюбленный королевич, и привез-таки к себе во дворец молодую жену, чужеземку, с огромными чарующими глазами… Одна только проблема возникла у него: не знал он языка, на котором говорила любимая… Но их любви это была не помеха. Они общались на языке чувств, языке душ и тел, и прекрасно понимали друг друга…
Слегка омрачали их любовь только отлучки королевича, ведь он раз в месяц уезжал на три дня на осмотр своего королевства. А королева скучала, разглядывая лунные дорожки, благо были они яркими, благодаря полнолунию.
Шли недели, месяцы, и однажды обратил внимание королевич, что любимая выглядит чересчур усталой по утрам. Задумал он проследить за нею. Ровно в полночь, когда все-все уснули, залезла молодая королева на подоконник, обернулась птицей, и улетела. До утра не сомкнул глаз королевич, мучаемый ревностью и негодованием. На рассвете чудесная гордая птица села на подоконник, и, превратившись в королевну, хотела спрыгнуть на пол, но муж схватил ее за руку, и потребовал объяснений. Испуганно и грустно смотрела на него жена, не понимавшая чужой речи, но видевшая в его глазах гнев и ярость.
Именно в этот момент вспомнил королевич про зеркало, и велел принести его немедленно в спальню.
Поставил он, ничего не понимающую жену перед зеркалом, и откинул покрывало.
Весь дворец вздрогнул от крика королевы, глянувшей в глубокую зеркальную гладь… А наутро она села на первый же корабль, отплывающий из королевства в сторону ее родины, и навсегда исчезла из жизни королевича, рожденного от могущественного короля и белой волчицы, королевича-оборотня, живущего в лесной чаще три полнолунных ночи, подальше от людских глаз… Его прекрасная королевна-лебедь не смогла забыть желтых крохотных глаз, чудовищного оскала и слюны, капающей с клыков, увиденных ею в зеркале.
Предупреждал ведь старый король непутевого своего сына. А мудрость веков, сохраненная в старинном овале, гласит: никогда не смотри на отражения других, потому что другие смогут увидеть твое отражение… И кто из нас готов открыть на обозрение всем свою собственную суть? А требовать кристальной чистоты своих возлюбленных, периодически пряча даже от самого себя волчью шерсть, это ли не лицемерие???
Все, что под елочкой вы загадали,
То, что друзья от души нажелали,
О чем, замирая, мечтает душа,
Чем жизнь многогранна и хороша,
Пусть поскорей начинает сбываться!
Светлые сказки к нам уже мчатся.
Чудные, добрые, вот же, смотри!
Сказку свою не пропусти.
Обувь может изменить твою жизнь. (спроси у Золушки)
С вертолета Шотландское нагорье похоже на волнующееся море: гребни и вершины кажутся застывшим прибоем. А впадины между волнами - это бесчисленные узкие долины, глены, с гигантскими валунами, оставленными ледником, склонами, поросшими вереском, и голубыми стеклами озер. Даже обычные березы среди этого великолепия выглядят иначе, точно на полотнах старых мастеров. Хольгер летел с единственной целью - увидеть все это, и, когда вертолет опустился, он еще мог, прикрыв глаза, представить Шотландию такой, какой она была в этот солнечный день.
Двухчасовое воздушное путешествие закончилось в городке, похожем на десятки других, и среди домов с аккуратными цветниками под окнами Хольгер в две минуты нашел знакомую вывеску.
В бар он вошел вслед за девушкой, оставившей автомобиль на другой стороне улицы, и присел к ее столику.
В девушке ему нравилось все: и короткие каштановые волосы, и глаза, и улыбка, едва заметная, осторожная. Может быть, просто сегодня такой день, подумал он и тут же поймал себя на том, что рассматривает воротник ее платья - даже этот круглый воротничок был до странного красив и строг.
Встреча с ней казалась естественной, предрешенной, и если бы она не состоялась сегодня, завтра, послезавтра, Хольгер, может быть, не отдавая себе отчета, надеялся бы на такой же солнечный день, когда хочется вместе смотреть на луч, упавший через окно в синюю пустоту воздуха.
Ей нравилось, как он говорит по-английски - переделывая слова, глотая звуки, коверкая фразы. Хольгер сказал что-то по-шведски, и она непостижимым образом поняла смысл. Это развеселило обоих.
Но можно ли смеяться долго, не боясь, что веселье сменится грустью?
Когда-то, друзья, я любил и мечтал.
И летнее солнце улыбкой встречал,
Но ранняя осень нежданно пришла
И с нею холодная мгла.
- Дан Андерссон. - Хольгер сделал нарочито трагический жест. Когда-то читал…
- Давно? - живо спросила девушка.
- Да, очень. Еще в школе.
- Еще в школе… - с шутливым разочарованием повторила она, - я думала, вы моложе. А стихи вам очень идут.
- Мы еще не успели познакомиться…
- Маргарет.
- Хольгер.
…Ее дом стоял у западной дороги недалеко от города. Когда они вышли из машины, он подумал, что вечер будет лунным, и вспомнил о замке Данвеган.
Калитка закрылась, шум, доносившийся с шоссе, пропал, смешавшись с тихим перезвоном жесткой высокой травы по краям дорожки, посыпанной круглыми зернами шлака. Чист и ясен был здесь воздух с запахом рощи после дождя, и небо над головой казалось другим - прозрачнее, глубже.
Они прошли к дому. Одна из стен была наполовину закрыта оранжевыми, зелеными и голубоватыми листьями, уживавшимися на одних и тех же стеблях. У низкого крыльца стояла большая глиняная ваза с тонким зеленым рисунком по краю, сверху в нее падала струйка воды, падала и вытекала на землю в том месте, где от вазы был отбит кусок с рисунком.
Излом был таким свежим, что Хольгер невольно поискал глазами осколок. Поднимаясь на крыльцо, он успел заглянуть в вазу, но не увидел дна. Почему-то стало ясно, что на дне осколка тоже нет.
Необъяснимо легко, от одного прикосновения ее пальцев распахнулась дверь - комната показалась продолжением сада. На розоватой каменной стене неяркой краской были очень живо набросаны те же листья трех оттенков. В углу стояла такая же ваза, что и в саду. И точно так же не хватало кусочка керамики в верхней ее части, где по всему кругу шел поясок орнамента.
Хольгер подошел к вазе и протянул руку, ловя водяную струю, сбегавшую вниз и не оставлявшую следов.
- Зеркало, - улыбнулась девушка.
И он понял, что это точно было зеркало, отражение в котором почти не отличалось от реальной вазы: так легко возникала иллюзия объема. На ладони как будто бы даже осели невидимые росинки - тоже, конечно, иллюзия.
- Это вы придумали? - спросил он.
- Что тут особенного? В доме должно быть хорошее зеркало, а куда его поместить - сразу видно. Настоящее зеркало должно оставаться невидимым, незаметным.
В комнате были и книжный шкаф, и стол, и телевизор, и легкие кресла, но эти привычные вещи сочетались тем не менее с едва уловимой новизной, необычностью.
Электрический свет не зажегся, не вспыхнул матовыми пятнами - просто засиял воздух вокруг, и оставалось непонятным, как возникло это сияние. Кресло передвинулось, повинуясь пальцам, а комната, казалось, меняла размеры, точно кто-то творил неслышимые заклинания. Изображение не умещалось в тесном квадрате телеэкрана- линии замыкались уже в пространстве, очерчивая как бы некоторый объем.
Книги… Их страницы пахли яблоками, как окна в сад. И рассказывали они о голубых лугах, где плескались волны травы, о жемчужных полях спелого овса, о грибах лесных, дождях, даримых летними грозами, - обо всем таинственном и неповторимо прекрасном. И каждая страница являлась отражением дня, ушедшего в прошлое, одного дня, который как будто забылся, растаял и снова всплыл в памяти - веткой весенней березы или горной сосны, вписавшейся под тонкий переплет с запахом яблок.
- Вы любите… об этом? - голос ее был рядом, но Хольгер понял вопрос скорее по движению губ.
- Да. У вас хорошие книги, где только вы раздобыли их?
- Эти книги о хорошем. Но есть и другие. Взгляните. - Она притронулась длинными пальцами к ядовито-зеленой обложке. Книга раскрылась. Возникли правдивые желчные слова.
«Является ли туризм экологическим фактором того же порядка, что и землетрясение, пожар или наводнение? Нет, это явление регулярное, хроническое, а не случайное, как стихийное бедствие, и похоже больше на заболевание. На альпийских перевалах автостоянки теснят луга, на туристских маршрутах в Англии и ФРГ в прошлом году сбиты десятки тысяч зайцев и косуль…»
- Это не о нас, - сказал Хольгер. - У меня нет машины. У вас она есть, но вы не турист. И потом, эти зайцы и косули искупили собой жизнь многих людей, которых сбили бы те же автомобили, пролегай их маршруты в других местах - там, где нет косуль, но зато есть люди.
- Безразличие - вот настоящий убийца. Оно настигает везде и всех, без разбору. Как-то я нашла на дороге зайца с отдавленными лапами. Только через месяц он смог бегать.
- Он живет у вас?
- Нет. Ушел к себе в лес. Иногда заходит в гости по старой памяти. Вам нравится у нас?
- Да. Сегодня я видел Шотландию…
- С вертолета? - спросила она с легкой иронией и сухо добавила: Сегодня тепло и солнечно, но и в такую погоду с вертолета многое можно не заметить.
Хольгер встретил ее строгий взгляд.
- Вам нужно побывать на Гэльских сборах, - посоветовала она. Шотландия - земля гэлов, кельтов. Гэлы… Ведь это слово скоро останется только в книгах, в сказках. И вересковые пустоши исчезнут. Будут жить только земля и камни. Что было раньше, давным-давно, когда не было Принсес-стрит и Джорджсквер, Эдинбургского замка и еще раньше?.. - она как будто спрашивала о чем-то неясном или думала вслух без надежды на ответ.
Хольгер вспомнил голубовато-серый ромб озера Лох-Ломонд, широкие волны земли с редкими рощицами, очередь у ночного клуба в Глазго, пляшущую, кричащую, извивающуюся, - длинноволосые юнцы и симпатичные девочки с бутылками виски в сумочках. И еще хмурое утреннее небо над Клайдом, паучьи лапы кранов, суету миллионного города и сутулые спины свободных от работы. Это была Шотландия, и все-таки знал он ее так, как можно узнать по моментальному снимку, не более.
- Гэльские сборы… Это, кажется, фестивали, где поют старые песни и играют в гэльский футбол. Машина времени. Единственный способ увидеть частицу прошлого.
- Не единственный. Но оставим Шотландию. Расскажите, чем вы занимаетесь у себя на родине.
- Я электрик, инженер-электрик. - Было немного жалко, что ответ на ее вопрос звучал так прозаически.
- Это интересно? - спросила она серьезно.
- Не очень, - признался Хольгер, - но если бы пришлось снова выбирать, то лучше трудно было бы что-нибудь придумать.
- Я думаю, человек дважды открывает истину, - неожиданно сказала она, - сначала в искусстве, потом в науке или технике. Можно многое уметь, не зная настоящих причин. Уметь интереснее, чем знать.
Она почему-то вздохнула.
- Вы правы, - сказал Хольгер. - Золотым коробочкам из Ирландского музея две тысячи лет, а следы сварки на них обнаружили недавно. Ирландские кельты были знакомы с холодной сваркой металлов, они умели это делать, объяснение же нашли инженеры двадцатого века.
Она не ответила, и Хольгер смутился. Янтарный свет, мягко очертивший пространство комнаты, отражался в ее глазах, готовых к улыбке снисхождения, улыбке радости, улыбке любви. И понять это было совсем нетрудно, но они говорили о книгах, о Клифе Ричарде, о кино - долго, так долго, что на небе успели смениться десять оттенков синевы, а на востоке и западе проросли звезды.
…Пролетала короткая ночь. Он поймал себя на том, что не знает названия городка. Вертолет подвернулся случайно, а ему было все равно, куда лететь.
- Инвернесс, - сказала она. - Ты прилетел в Инвернесс.
- Инвернесс, - повторил он, словно что-то припоминая. Потом, уже про себя, он повторил ее имя: Маргарет, Мэгги, Мег.
- Нет ничего правдивее легенд, молодой человек.
…Содержание первой части легенды совпадало с тем, что рассказал служитель замка. Во второй части речь шла о том, какую важную роль играло покрывало фей в жизни клана Мак-Лаудов, к которому принадлежал Малколм.
Когда молоденькая няня, повинуясь приказу Малколма, понесла ребенка в зал, где происходило пиршество, послышалось пение фей. В песне содержалось предсказание: покрывало, оказавшееся знаменем фей, спасет клан в годы бедствий. Однако развертывать его позволялось лишь в тяжелый час, отнюдь не по пустячному поводу. В противном случае на клан обрушатся несчастья: умрет наследник, будет потеряна скалистая гряда - владение замка, и в конце концов в семействе вождя не хватит даже мужчин-гребцов, чтобы переплыть залив Лок-Данвеган.
Знамя фей бережно хранилось в чугунном ларце. И ни сам Малколм, ни его сын, ни ближайшие их потомки ни разу не прибегли к его помощи.
Только много десятилетий спустя знамя развернули в первый раз. Это случилось, когда Мак-Дональды выступали против Мак-Лаудов. В самой гуще сражения взметнулось вверх зеленое знамя, и Мак-Дональдам почудилось, будто к противнику подошло подкрепление. Они дрогнули и побежали.
Позже знамя спасло от чумы скот Мак-Лаудов. И все снова убедились в его могуществе.
Но вот сто с лишним лет назад некто Бьюкенен, поступивший на службу к одному из Мак-Лаудов, решил отучить людей от суеверия, взломал ларец, извлек знамя и помахал им в воздухе на глазах у собравшихся. И сбылись постепенно все предсказания фей: прямой наследник рода погиб при взрыве военного корабля «Шарлотта», скалы «Три девы» перешли во владение Кембелла из Иснея, а слава клана скоро померкла, и в семье вождя не набралось гребцов, чтобы переплыть морской залив.
Вот что рассказывала легенда о зеленом шелке с изображением феи, может быть, самой королевы фей, ставшей женой вождя клана. Не все поддавалось объяснению. Возможно, несколько иной, более понятный смысл был вложен в первоначальный, не дошедший до нас, текст: те, кто «развернул знамя» без серьезных оснований, несомненно, могли быть только вздорными, неумными людьми и, безусловно заслуживали лишь неприятностей. «И я развернул знамя», - неожиданно подумал Хольгер.
Интерлюдия в отеле
Хольгер вернулся в отель и зашел в ресторан пообедать. Здесь он увидел Эрика Эрнфаста, с которым вместе летел из Стокгольма. В зале почти никого не было, как всегда в это время. Туристы, остановившиеся в отеле, заходили сюда обычно часом-двумя раньше, большими шумными группами рассаживаясь за столы. Потом зал пустел.
Эрнфаст приветственно взмахнул рукой:
- Где ты пропадал? Садись-ка и расскажи!
Судя по всему, он чувствовал себя здесь как дома. Не дожидаясь ответа, Эрнфаст проглотил полстакана какой-то смеси и заказал еще.
Место и в самом деле было уютное. Большие окна выходили на тихую улицу с серыми, как земля, домами; подстриженными кустами и цветниками. Из пасти мраморного льва у входа в отель озорно торчала охапка веток. В старой витрине напротив красовалась реклама «Курите папиросы «Кинг».
Хольгер втянулся в разговор. Он казался себе первооткрывателем. Совсем даже неожиданно с легкой и неприятной для себя откровенностью Хольгер рассказал Эрнфасту о поездке в Инвернесс, о Мэгги (он так и называл ее в разговоре - Мэгги). Потом с наигранной шутливостью стал говорить о феях, о старом замке, понимая, что другой тон был сейчас неприемлем.
- Не понимаю, - возражал Эрнфаст, - не люблю сказок. Да и зачем тебе фея, если ты с такой девочкой познакомился?
- Здесь есть какая-то связь… какая-то загадка.
- Загадка - это плохо. Загадок не должно быть.
- Не должно, - машинально повторил Хольгер, наблюдая, как Эрнфаст наполняет стакан.
Ему вдруг ясно вспомнилось, как Маргарет набирала кувшином воду из вазы, но только не из той, что стояла на крыльце. Она не выходила из комнаты, лишь приблизилась к зеркалу, в котором отражалась ваза, протянула кувшин - и тот погрузился в воду! Разбежались круги, с кувшина упали прозрачные капли. Он не обратил внимания на это тогда же, потому что все произошло так естественно, даже незаметно, как будто зеркальное отражение и было настоящей вазой.
Теперь же, пытаясь разубедить себя, Хольгер вновь и вновь переносился в тот вечер, слыша ее легкие шаги до головокружения отчетливо. Но нет, кувшин снова опускался рядом с зеркалом, снова позванивала в ушах и разбивалась на капли падавшая с него струйка, снова Маргарет отводила со щеки каштановые волосы… Колдовство.
Странная, почти нелепая мысль все больше овладевала им. Наверное, сказалась ночь, проведенная в замке. Потому что разве иначе пришло бы в голову, что феи могут жить рядом, сейчас, вместе со всеми. Может быть, их совсем мало осталось, но они ведь всегда жили на этой земле.
- Не стоит грустить, - голос Эрнфаста прервал его размышления. - Что с тобой, в самом деле?
Хольгер молчал. Непонятное беспокойство, какая-то неизъяснимая тревога все отчетливее переходили в вопрос: «Зачем я сижу здесь? И зачем говорю о невозможном, неповторимом с этим пьяным болваном? Но почему нельзя этого делать? Да потому, что разве не протянутся жадные, досужие руки к тайне, к хрупкой неизвестности- не сейчас, может быть, не сразу, - чтобы разрушить, смять, растерзать, расколоть ее, хотя бы из любопытства, из желания опередить других?»
- Выпьем, - потребовал Эрнфаст. - Не зря же мы прилетели в Шотландию.
- Нет. Хватит.
- Не хочешь выпить со мной… из-за какой-то шотландки, - тонкие губы Эрнфаста оформились в саркастическую улыбку.- Впрочем, теперь, кажется, считается хорошим тоном игнорировать правила хорошего тона.
- Баста, - Хольгер встал.
- А я говорю, выпьем! - Эрнфаст вдруг загремел на весь зал, раскинув на столе руки-щупальца.
- Ты с ума сошел, - тихо, но внятно сказал Хольгер, - пошли отсюда!
- Нет, останемся. Пока мы не уйдем отсюда, мы останемся здесь, понятно?
Эрнфаст поймал его за руку и покачнулся вместе со стулом. Освободив локоть, Хольгер быстро пошел к выходу, точно ему представилось вдруг, что нужно немедленно, сейчас же догнать нечто ускользавшее от него.
Посадка на вертолет уже закончилась, но он размахивал руками и, задыхаясь, на ходу кричал, чтобы его тоже взяли. Кто-то подал руку, помог подняться. Он сел в кресло и молча наблюдал, как поблескивали солнечные монетки окон в домах фермеров и густел воздух в долинах. Но далекая земля, пробегавшая внизу, была для него лишь призрачным пятном света. Потом возник в сознании неровный ромб озера, наполовину закрытый тенью и вытянувшейся в сторону Инвернесса. В ту же сторону безответными попутчиками неслись облачка дыма.
Когда после медленного падения вертолет повис в воздухе большой багряной стрекозой, Хольгер жадно припал к стеклу, стараясь угадать верную дорогу к ее дому. Там, куда он смотрел, стояло над горизонтом продолговатое облако, и по нему опускалось вниз солнце. «Вот она, западная дорога», подумал он.
Едва вертолет коснулся асфальта площадки, вернулось чувство земли. Тени стали большими и неуклюжими. Он спускался по ступенькам, и встречный воздух расправлял легкие.
Хольгер зашагал быстро, не оглядываясь, так, как будто сотни раз ходил здесь раньше. Прикрыв глаза, можно было видеть солнце - ориентир, чуть подернутое сухим облачным пеплом. Длинное облако-айсберг подвинулось в сторону, с него все реже и реже слетали багровые лучи.
Далеко впереди показалась знакомая ограда, и он заспешил к ней, поправляя ладонью волосы. Снова увидеть Маргарет - сейчас, через несколько минут… Но что он такое сочинил сегодня? С легкой усмешкой вспомнил он вдруг выдуманную им самим историю. Да, она необычная девушка. Но не более того.
Спору нет, если бы феи жили в наши дни - вышивание голограмм было бы для них старинкой бабушкиной забавой, конечно, они научились бы многому. Сотни лет… И за более короткое время все вокруг меняется до неузнаваемости.
Но кувшин, наполненный водой как бы от одного лишь соприкосновения с зеркалом, следовало объяснить иначе. Просто фокус, или не все успел заметить (что, впрочем, близко по смыслу). Кто знает, может быть, когда-нибудь физики и в самом деле откроют способ передавать со световым лучом воду, воздух, сначала отдельные атомы, ну, а позже - до краев наполнять колбы или стаканы с помощью демонстрационного зеркала, установленного где-нибудь в аудитории перед безразличными к научным чудесам студентами? Но это когда-нибудь, да и то в лучшем случае.
В общем-то, логично даже допустить, что феи совсем не исчезли. Но речь ведь шла о Маргарет. Можно ли поверить? Выходит, ей ничего не стоило, например, услышать, как он болтал с Эрнфастом? При воспоминании об Эрнфасте Хольгеру стало стыдно. Разумеется, выдуманное - вздор, непонятно даже, как такое в голову может прийти. Но рассказывать о Маргарет… Ничто не давало ему такого права, похожего на право предавать. Боясь верить себе, вспоминал Хольгер подробности разговора в отеле. Да этот Эрнфаст мог заявиться в Инвернесс с ватагой таких же, как он сам, молодчиков в любой подходящий день…
Вот о чем думал Хольгер, направляясь по залитой закатным светом дороге к знакомому дому.
Трудно было оценить все последствия совершенного, потому и другая мысль, успокаивающая, даже радужная, мажорным аккордом прозвучала в нем. Мысль эта была продолжением невероятного, невозможного, это была мысль-мечта, вызывающая то легкую улыбку, то прилив тепла к вискам и ладоням, она манила поверить во всемогущество желания, когда легкое, но точное прикосновение действует, как невидимый ураган, а взгляд мгновенно проникает в суть, в душу вещей. Разве в нем не может воскреснуть крупица тайны, бывшей когда-то достоянием многих?
Чем ближе он подходил, тем яснее становилось, что там, впереди, в том месте, с которого он глаз не спускал, произошли изменения. Погас самый низкий солнечный луч, точно струна зацепилась за верхушку дерева и лопнула. И тотчас как будто холодок спустился с неба, и возникло тревожное чувство предвестник беды. Как бы пристально ни всматривался он, взгляд не мог найти ничего знакомого, ничего похожего на ее дом.
Холодной желтой лентой тянулась дорога навстречу закату. Калитка была приоткрыта, дорожка вела к ветхому крыльцу. Два-три запыленных куста торчали из-под ржавых металлических обрезков. Рядом валялись смятые канистры и полуразбитые деревянные ящики. Из-под этих ящиков вышел большой тощий пес и лениво зевнул, показывая влажные клыки.
Хольгер обошел дом дважды, пытаясь разобраться в случившемся… «Я перепутал дорогу… Или она действительно все слышала?» Было тихо, и никто не окликнул его.
Откуда-то выскочил заяц. Казалось, он увидел что-то смертельно опасное, но у него не было сил немедленно умчаться прочь. Хольгер подошел к нему совсем близко, и тогда заяц, заметно прихрамывая, пустился наутек. Хольгер смотрел вслед, пока тот не скрылся из виду. «Ему нужно было прискакать сюда немного раньше… или позже», - подумал он.
Вечерний свет зажег пыльные кусты и черные пустые окна неровными языками закатных огней. Хольгер нагнулся: под ногами лежал какой-то предмет, привлекший его внимание. Это был глиняный черепок, и Хольгер узнал его. На потемневшей керамике еще сохранился зеленый орнамент. Черепок крошился в руках. Казалось, его откололи от вазы очень давно. Может быть, так лишь казалось.
Хольгер собрал с земли крошки и медленно пошел назад. Только раз, взобравшись на холм, он обернулся, словно еще на что-то надеясь. Но все оставалось на своих местах.
- А вот, возьму, и в такую влюблюсь! Не целуя! - с жаром воскликнул Иван-царевич, отбрасывая в сторону лук и стрелы.
И у лягушки внутри похолодело…
- И какого же рожна ей неймется, - с тоской думал Иван-царевич, наблюдая поутру, как располневшая на калорийных харчах царевна пытается влезть в лягушачью кожу…
- А если бы камень бросил, гад, убил бы, - с ужасом подумала Лягушка, зажав губами стрелу…
- Ничего, сынок, Москва тоже не сразу строилась, - успокоил держащего лягушку Ивана Царь-батюшка. - Вижу, жениться тебе еще рано, давай начнем с зооуголка…
А Иван-царевич так и жил со своей благоверной в любви и согласии, холил ее, лелеял, комаров для нее ловил. А придворная челядь, исключительно из чувства такта, даже заикнуться при нем боялась, что превращения лягушки в царевну так и не получилось…
-Легенды? А что с них взять? Сказки, мифы… Они потому так и называются, что вымышленные.- Фьер скривился и сделал добрый глоток крепкого вина что до того стояло перед ним на столе. -Знаешь, а ведь и я когда-то верил в сказки… Наверное жизнь стирает нам те воспоминания о чудесах которые видел в детстве. А ты может, видишь их? Хотелось бы так же как ты сбросить оковы.
-Что за оковы?- Спросила Жэн, заплетая косу из белых волос. Они как первый снег блестели в тусклом свете лампы. Огонь в камине едва уловимо вздрагивал, но вскоре опять вспыхивал, ломая сухие поленья.
- Мы пленники своих рассудков. Они нас заточили. -Поведал пьяница девочке. Нет, раньше он был не такой. Он смеялся, бегал с соседскими детьми, верил в чудеса и рассказывал много сказок. Он знал сказки всех материков Розарии и каждую встречу рассказывал новую, никем еще не услышанную в этих краях.
Приходит ребенок (8 лет) домой со школы и говорит:
- Мама, расскажи сказки, которые тебе твой сибиряк рассказывает.
У мамы немой вопрос в глазах, у папы в глазах просыпаются недобрые искорки.
- Сынок, но у меня в Сибири даже знакомых-то нет!
- Учительница сказала, чтобы мы принесли краткое содержание 2−3 сказок маминого сибиряка (чуть не плачет!).
И тут до родителей дошло, что сказки Мамина Сибиряка Д. Н!!!
А по моему Шахерезада-это переодетый мужик! Столько «сказок» могут только мужики рассказывать!!!)
Когда-то я работала в пионерлагере, и у нас был такой праздник - День неожиданностей. Мы, воспитатели и вожатые, ставили сказку «Царевна-лягушка», а затем выступали перед всеми отрядами. Мне досталась роль Лягушки.
В реальной жизни я - женщина рубенсовских форм, но совершенно из-за этого не волнуюсь. Любимая угроза для расшумевшихся детей всегда звучала из моих уст примерно так: «Если кто-то будет баловаться, я к нему сяду на колени!» Тишина, как правило, наступала мгновенно. Дети ведь серьёзно опасаются - с такой дамы станется, а вдруг возьмёт и правда сядет?
Тогда я была старшим воспитателем. Дисциплину в лагере держала и авторитетом, и юмором, и габаритами, и интеллектом. В общем, выкручивалась как могла.
Во время репетиции мальчик-вожатый, который играл роль младшего сына царя-батюшки, очень пугался, когда в поисках стрелы выходил на сцену, а там его поджидала сверхкрупная лягушка в моём лице. Я по-прежнему оставалась для него грозной старшей воспитательницей, и он всегда вздрагивал, когда я игриво спрашивала, держа в зубах стрелу:
- Что, Иванушка, невесел, что головушку повесил?
И тут мальчик обречённо предлагал мне стать его женой.
По замыслу нашего режиссёра вся фишка спектакля состояла в том, что я должна была «незаметно» превратиться из лягушки в царевну. То есть женился мальчик-царевич на мне, задания царя-батюшки исполняла я, но на бал вместо меня приезжала маленькая изящная воспитательница а-ля Дюймовочка.
На деле же вышло по-другому.
После выхода двух старших братьев и их невест на сцене появилась я - как и полагается, в зелёном сарафане. Подошла к краю сцены, расстелила голубоватое покрывало (моё «болото»), села на него, вздохнула, вытащила из кармана стрелу, взяла её в зубы.
Публика аж взвыла от восторга: дети поняли, что я и есть Лягушка. В зале плакали от смеха, падали на пол, толкали друг друга локтями, икали и неимоверно ржали - все, включая народ за кулисами! Мальчик-вожатый никак не мог вклиниться в этот кавардак со своим текстом и попросить меня отдать ему стрелу.
Через три-четыре минуты, когда прошла первая волна сумасшествия, мой царевич то ли от растерянности, то ли от шока сказал:
- Лягушка-лягушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!
Что случилось с залом! Умножьте первый приступ веселья примерно на два и получите то, что происходило в тот момент. Мальчик-вожатый был близок к обмороку.
Конечно, добрая воспитательница могла бы пожалеть бедного артиста, но в меня словно вселился чёрт! Иначе чем объяснить, что взрослая, неглупая тётка-воспитательница, переждав истерику в зале, кокетливо спросила у своего «царевича»:
- А зачем? Что делать будем?
Мне сложно описать, что после этого началось в зале. Смех и истерика сменились тайфуном, ураганом, цунами! Директор лагеря, суровая мадам, рыдала от смеха и просила прекратить издеваться над мальчиком-вожатым. В оставшееся время каждый выход Ивана-царевича и Лягушки сопровождался нервным смехом.
И когда вместо меня на бал приехала изящная красавица Василиса Прекрасная, то зрители буйствовали и требовали «настоящую лягушку», пока я из-за кулис не показала зрительному залу кулак.
Тогда я поняла: во мне умерла великая актриса!
Пошли мы как-то в лес с моей маленькой дочкой Стасей нарубить жердей.
А в те дни ей на ночь читали книжки про лешего и другую интеллигенцию, живущую вокруг нас.
Вот ходим мы по лесу, я жерди выбираю, а Стаська всё пытается лешего найти, но он никак не является. Нашли молодой березнячок, я делом занимаюсь, а дочка в большую нору бараночки сует и заклинания всякие шепчет.
Тут вдруг раздается треск и к нам, прямо там, где дочка колдовала, из кустов и бурелома медленно вылезает мужик. Весь тёмный, заросший, бородатый и с топором. Смотрю, а это один мой знакомый, Леонидыч, его дача неподалеку. Дочка с любопытством его рассматривает и спокойно так спрашивает:
- Ты леший, да?
Сосед зависает, а я из-за её спины делаю знаки, мол, да-да, соглашайся.
- Ну да! - говорит Леонидыч, - лешие мы, вот за порядком в лесу слежу.
Дочка просто счастлива. Угостила лешего бараночками, тот поведал ей всякие лесные секреты.
Ребенок в восторге. Спрашивает:
- Леший, а где же твоя кикимора?
Леонидыч на полном автомате отвечает, мол дома она, кикимора, на огороде всё копается.
Пообщались да и разошлись.
А через неделю гуляли мы и проходили мимо его дачи. Увидел нас Леонидыч и зазвал чайку попить. Проходим по участку. В огороде супруга Леонидыча. Увидела нас, расцвела и началось:
- Ай, какая милая девочка! Как зовут-то тебя, прелесть? А годиков нам сколько?
Но Стася отвечать не спешила. Она молча и очень внимательно стала рассматривать тётеньку со всех сторон. Затем повернулась к Леонидычу и вместе с кивком головы на его жену, громко спросила:
- Так что, это вот и есть твоя кикимора?..
Я до сих пор не знаю, что делать в таких ситуациях (:
В детстве я любил мультики про Чипполино и другие говорящие овощи.
Сейчас я люблю передачи, где выступает Медведев.
Как славно было в детстве: Хрюша со Степашкой рассказали сказку - и счастью нет предела…
А сейчас слушаешь Хрюш, смотришь на Степашек, а для счастья хочется только молока с медом
Мы будем строить шалаш на берегу тёплого моря
Каждой голодной чайке придумаем смелые клички
Будем счастливыми картинками на твоём мониторе
Запивать поцелуи вином из ягод войдёт в привычку
Как в детских пазлах - всё сложится непременно
Я все твои родинки сосчитаю сто тысяч раз
В безумной войне за свободу сдадимся в плен мы Жизнь будет шита яркими нитками, под заказ
Солнце будет вставать в нашем саду под вишней
Такое же как у других, но всегда с улыбкой
Мы будем! Есть договорённость с самим Всевышним
Как запасной вариант, Хоттабыч с золотой рыбкой
Жила-была… (начну, как в сказке)…
в посёлке девушка одна.
Она не строила всем глазки,
была учтива и скромна.
Носила платье не от Гуччи
и красный головной убор…
Но как-то раз ей выпал случай
пойти одной сквозь тёмный бор.
А лес тот славился разбоем,
владел им оборотень злой…
Казался дамам он плейбоем,
они к нему шли по одной.
Он очень рад был каждой встрече,
имел от женщин, что хотел:
любовь и деньги каждый вечер,
а ночью на луну глядел.
Он становился в полнолунье
матёрым волком, и тогда
кричали в ужасе «шалуньи»,
вдруг осознав, они - еда!
И вскоре девушки и дамы
в лес перестали заходить,
хоть путь был в город кратким самым,
их поубавилась вдруг прыть.
Но Красной Шапочке (в народе
тихоню называли так)
о волке неизвестно вроде,
не признаёт она тех врак.
На днях приходит телеграмма
от бабушки - она больна…
И дочь свою послала мама
к бабуле срочно, до темна.
Не сомневаясь ни минуты
спешит тихоня через бор
известным всем лесным маршрутом…
Вдруг видит парня… может, вор?
Достала быстро из корзины
она слезоточивый газ…
(баллончик носит без причины)
и брызнула бродяге в глаз!
Как волк, завыл несчастный этот,
поток слёз был неутолим…
Не знала девушка секрета,
что в полнолунье станет с ним.
Ей стало жаль беднягу… тут же она достала молоко
(несла бабуленьке на ужин),
промыла парню глаз легко.
Потом ему взглянула в очи…
огнём горел у парня взгляд…
Забилось сердце сильно очень,
любовь проникла в кровь, как яд.
Она невинным поцелуем
его сухих коснулась губ…
Судьбы момент непредсказуем…
Был обезврежен душегуб!
В нём закипела кровь людская,
она сжигала гены зла…
Но тут луна взошла седая…
Что сделать девушка могла?
Она увидела, как когти
рвут кожу и растут клыки,
и как из человечьей плоти
шерсть лезет, кровь течёт в зрачки.
Сначала, вроде, испугалась
девчонка этих перемен…
Потом сказала: «Что за гадость?
Таким не нравишься совсем!»
Потом погладила рукою
его взлохмаченную шерсть…
Для оборотня всё такое
в новинку… нет, её не съесть…
Уж очень девушка прекрасна
и не пуглива… как же быть?
Её лизнул он в губы страстно…
Потом ещё… и начал выть…
Он завывал… она рыдала…
Ей сердце рвал тоскливый вой…
А на рассвете всё пропало…
Стал парнем оборотень злой.
На мягком мху они в объятьях
друг друга провели весь день…
(С тех пор мамаше прятать зятя
от полнолуния не лень).
Они пришли к бабуле вместе,
её поили молоком…
Болезнь прошла… Всё честь по чести -
открыт для парня этот дом!
По выходным влюблённых пара
Спешит к бабуле на чаёк…
Лишь пёс дворовый рвёт недаром
Ошейник свой и поводок