Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.
И солнца бледный тусклый лик —
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно.
Здесь мой покой навеки взят
Предчувствием беды,
Сквозь тонкий лед еще сквозят
Вчерашние следы.
Склонился тусклый мертвый лик
К немому сну полей,
И замирает острый крик
Отсталых журавлей.
Маяковский vs Северянин
27 февраля 1918 года в Москве состоялся, как сказали бы сегодня, «поэтический баттл» за звание «короля поэтов». В поединке участвовали как многие именитые, так и никому не известные поэты. Но основное противостояние развернулось между Владимиром Маяковским и Игорем Северяниным. Звание «короля» присуждалось голосованием публики. Результат оказался неожиданным.
Игорь Северянин приехал в Москву в феврале 1918 года из эстонского посёлка Тойла, чтобы участвовать в вечере избрания «короля поэтов». Громкое событие проходило в Большой аудитории Политехнического музея. Принять в нём участие мог любой желающий. Больше всего набралось поэтов-футуристов. Главным и сильнейшим из них был Владимир Маяковский.
Ко времени выборов «Короля поэтов» Маяковский и Северянин дружили, спорили и соперничали друг с другом уже пять лет. Молодых поэтов познакомила Софья Шамардина, за которой они оба ухаживали. В 1913 году был опубликован сборник стихов «Громокипящий кубок», принесший Игорю Северянину большой успех. В этом же году Маяковский написал цикл из четырёх стихотворений «Я», уже содержащий многие лирические приёмы, которые прославят «агитатора, горлана-главаря». В ноябре того же года поэты начинают выступать вместе, отправляются в турне по российской провинции в составе футуристов. Их стихи, манера общения с публикой, поведение на сцене и даже стиль одежды резко различались. Маяковский в жёлтой кофте рубил воздух громогласными рифмами, а Северянин в смокинге и с тростью в руках мягко исполнял стихи нараспев.
По словам поэта-футуриста Василия Каменского, начальные строки поэмы Маяковского «Облако в штанах» зародились, когда её автор рассеянно смотрел в окно поезда и повторял начало северянинского стихотворения: «Это было у моря…». Вскоре Маяковский начал мрачно декламировать: «Это было, / Было в Одессе…».
Северянина Маяковский в «Облаке» вспомнил ещё раз. Весьма нелицеприятно прошёлся он по своему коллеге:
А из сигарного дыма
ликёрною рюмкой
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
Колкие фразы больно ударили по Северянину, но поэты поссорились еще до написания этих строк, во время футуристического турне. Маяковского стала раздражать самовлюбленность Северянина, его загадочное молчание и аристократические манеры. В свою очередь Северянин приходил в бешенство от хамского поведения Маяковского и его издёвок. После 1914 года каждый из них пошёл своим путём - о совместных турне не было и речи. Разрыв между двумя поэтами увеличила начавшаяся Первая мировая война, а затем и Октябрьская революция. Между ними началась заочная перепалка.
Маяковский в стихотворении «Вам»:
Если б он, приведённый на убой,
Вдруг увидел, израненный,
Как вы, измазанной в котлете губой,
Похотливо напеваете Северянина!
Северянин принял вызов и написал стихотворение «Мой ответ», где менее грубо и более тонко намекает на Маяковского:
Ещё не значит быть сатириком -
Давать озлобленный совет
Прославленным поэтам-лирикам
Искать и воинских побед…
Вечер избрания «короля поэтов» снова свёл Маяковского и Северянина на одной сцене. Большая аудитория Политехнического музея была заполнена до отказа. Из воспоминаний современника: «На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодёжь. Читающим смотрели прямо в рот».
Маяковский читал куски из поэмы «Облако в штанах», стихотворение «Наш Марш». По воспоминаниям младшей сестры Лили Брик Эльзы Триоле, он «был в абсолютном исступлении, едва не потеряв голос в своей перебранке с публикой». На подобных выступлениях Маяковский часто пытался объяснить, функцию поэзии после 1917 года. «Истинная поэзия обязана служить делу пролетарской революции, - говорил он. - Есенинские „берёзки“ хоть и хороши, но с ними на белых бандитов не пойдёшь. С изящными изделиями Северянина тоже в бой не сунешься». Публика в Политехническом открыто выражала Маяковскому свой восторг или протест, криками выносила приговоры неодобрения, улюлюкала, взрывалась аплодисментами.
Северянин никому ничего не объяснял, в споры не лез и весь вечер вёл себя абсолютно спокойно. Высокий, бледный, одетый в чёрный плащ, он выглядел отрешённым. Свои стихи из сборника «Громокипящий кубок» он читал, раскачиваясь и держа перед собой красную розу. Во время его декламации зал Политехнического замер. Когда поэт закончил, разразились долго неутихающие овации.
Сразу после выступления Северянина начался подсчёт голосов. Обожавший азарт и соперничество Маяковский не находил себе места от волнения. Многие были уверены, что победит именно он - великолепный эстрадный поэт, пламенный, острый, идущий в ногу со временем. Однако публика неожиданно выбрала музыкальную, гипнотизирующую лирику Северянина. За него проголосовало больше. Маяковский был назван «вице-королем», Константин Бальмонт занял третье место.
Вечер закончился шутливой коронацией победителя - ему вручили мантию и королевский венок. Северянин принял их так, как будто его действительно возводили в ранг светоча русской поэзии. В том же 1918 году он написал стихотворение «Рескрипт короля», заканчивающееся строчками:
Я избран королём поэтов -
Да будет подданным светло!
По воспоминаниям Северянина, Маяковский после оглашения результатов поднял в зале большой шум. Он вышел на эстраду и прокричал «Долой королей - теперь они не в моде». Поклонники Северянина протестовали, назревал скандал. «Раздражённый, я оттолкнул всех, - писал «король поэтов». - Маяковский сказал мне: «Не сердись, я их одёрнул - не тебя обидел. Не такое время, чтобы игрушками заниматься…».
В начале марта Северянин вернулся в Тойла. После заключения Брестского мира и получения Эстонией независимости поэт оказался в эмиграции. С поэтического небосклона его имя вскоре исчезнет. Он умрёт в Таллине в 1941 году. Маяковского ждала великая слава, разочарование и куда более неистовая, трагичная и надломленная судьба. С «точкой пули в своем конце».
Сквозь памяти сито просеются дни.
Зажгутся столетий минувших огни.
Заплещется призрачный месяца чёлн.
О чём я? Да, так, ни о чём…
Лежит на ладони серебряный век,
Изысканно-чопорен рифмы побег.
Знакомые лица. Судеб лабиринт.
Лампадка бессменно горит.
Кто горлышко тонко отлил соловьям?
Расплавленной негой курился кальян.
Любили. Страдали. Голгофы. Кресты.
Стихов сребротканых холсты.
Как йодисто пахнет ноябрьский рассвет.
Весь мир распылен и разъят, и раздет.
Серебряный век подставляет плечо.
О чём я? Да, так, ни о чём…
Я к ней вошёл в полночный час.
Она спала, - луна сияла
В её окно, - и одеяла
Светился спущенный атлас.
Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, -
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь её во сне.
1898
Полюбите меня, как в Серебряном Веке -
пятачок продышите в музейном окне,
чтобы мир, обнаруженный мной в человеке,
состоял из стихов, посвящаемых мне.
Чтоб не мне у окон караулить ночами
у аптеки на улице без фонаря!
Чтобы все замолчали… и чтобы в начале
было Слово, что не было сказано зря!
Чтобы мне выводить Вам чернилами письма
и почтовому голубю вкладывать в клюв!
Только волею случая не родились мы там, где значит действительно слово «люблю»
больше, чем в двадцать первом, неглаженом, бедном
веке нефти, айфонов и фабрики звезд.
где навряд ли присудят любовных побед нам
в нашей сказке, написанной Богом всерьез.
А потом, если тьма смежит сонные веки,
и ладони коснется чужая ладонь,
разлюбите меня, как в Серебряном Веке,
бросив письма в ревущий каминный огонь.
Цветы живут в людских сердцах;
Читаю тайно в их страницах
О ненамеченных границах,
О нерасцветших лепестках.
Я знаю души, как лаванда,
Я знаю девушек-мимоз,
Я знаю, как из чайных роз
В душе сплетается гирлянда.
В ветвях лаврового куста
Я вижу прорезь черных крылий,
Я знаю чаши чистых лилий
И их греховные уста.
Люблю в наивных медуницах
Немую скорбь умерших фей
И лик бесстыдных орхидей
Я ненавижу в светских лицах.
Акаций белые слова
Даны ушедшим и забытым,
А у меня, по старым плитам,
В душе растет разрыв-трава.
Прозрачная ущербная луна
Сияет неизбежностью разлуки.
Взлетает к небу музыки волна,
Тоской звенящей рассыпая звуки.
- Прощай… И скрипка падает из рук.
Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает.
Жизнь размыкает на мгновенье круг
И наново, навеки замыкает.
И снова музыка летит звеня.
Но нет! Не так как прежде, - без меня.
Над розовым морем вставала луна
Во льду зеленела бутылка вина
И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.
- Послушай. О как это было давно,
Такое же море и то же вино.
Мне кажется будто и музыка та же Послушай, послушай, - мне кажется даже.
- Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
Мы жили тогда на планете другой
И слишком устали и слишком мы стары
Для этого вальса и этой гитары.
Я свою причёску вчера утром поменяла
И фотку классную, я с мужем уже сняла.
А мужа, я менять уж никогда не буду,
С ним, я живу и жить с ним всегда буду…
Двадцать пять лет совместно с мужем живу---Я…
Муж у меня единственный,--у нас крепкая семья.
На мыло - шило люди никогда не меняют,
Мужей любимых и отцов они не оставляют.
Мой муж очень добрый отец своим детям,
Таких добрих отцов очень редко бывает на свете…
С мужем вместе, я жизнь всю свою проживу,
Поменять на другого,-- я его никогда не смогу.
Коней на переправе никогда не меняют…
Все люди умные про это так же знают.
Мужчина мне другой совсем не нужен,
Он у меня один и на всю жизнь мне сужен.
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево…
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена -
Точно лапы паучие, точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная…
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено…
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом -
Вы такая эстетная, Вы такая изящная…
Но кого же в любовники! и найдется ли пара Вам?
Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым,
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым -
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..
1911 год