Признание своей вины в самом себе, первый шаг к прощению…
Порою да, бывает так,
Что мы к чужим добрей
Чем к близким.
Но почему так? Как же так?
И для чего такие риски?
Ответы есть на сей вопрос,
Они у каждого из нас.
Признавшись в том себе поймем
Что вместе мы виновны в том,
Что нам чужой родней чем близкий…
(Бr)
24/08/2012
Я проснулась от запаха бабушкиных пирожков. И сразу почувствовала всю нелепость
происходящего: бабули уж пять лет как в живых
нет.
За окном начинало темнеть. Днём уснула.
Из-под закрытой двери пробивалась полоска
света. Пробивалась, и лежала на полу длинной
светящейся макарониной.
Я притаилась в кровати. И ждала. Сама не знаю
чего.
И дверь тихо открылась…
- Вставай, соня-засоня, - услышала я голос
бабушки, и перестала бояться, - пирожок
хочешь?
- Хочу! - быстро ответила я, и начала
выбираться из-под одеяла.
На кухне горел свет, а за столом сидел дедушка.
Которого не стало ещё в девяносто восьмом
году.
Я плюхнулась на диванчик рядом с ним, и прижала его сухое тельце к себе. Дед был
горячий и очень протестовал против того, чтоб я его так тискала:
- Обожди, - дед сказал это так, как говорил при
жизни - «обожжи», - покажи палец. Ты где так
порезалась? Лида! - это он уже бабушке кричит.
Мы с ней тёзки. Были когда-то. Лидочка-
большая, и Лидочка-маленькая. - Лида! Принеси
зелёнку!
Я прижалась к деду ещё сильнее. Столько лет
прошло - а он не изменился. Всё такой же суетливый, и всё так же неравнодушен к мелким
травмам. В детстве я постоянно от него
пряталась, когда разбивала коленки или
загоняла себе под кожу занозу. Потому что дед,
засучив рукава своей неизменной тельняшки,
моментально принимался меня лечить. Он щедро
поливал мою рану зелёнкой, и обматывал тремя
метрами бинта. А потом каждый день менял мне
повязку, и пристально следил за тем, как
затягивается порез или ссадина. Само собой,
ссадина эта заживала быстро, как зажила бы она
и без дедулиного хирургического вмешательства,
но дед очень любил приписывать себе лишние
достижения. Что меня всегда веселило и умиляло. И он, разматывая бинт, всегда
довольно кричал:
- Глянь-ка, всё зажило! Лида! Иди сюда,
посмотри, как у Лидушки всё зажило хорошо!
Вот что значит вовремя обратиться к деду!
- С ума сойти, - отвечала бабуля, моя посуду, и,
не глядя в нашу сторону, - поразительно просто!
Как новенькая стала!
Старики прожили вместе почти шестьдесят лет, и бабушка давно привыкла к дедовым заморочкам.
И сейчас дед ухватил меня за палец, который я порезала на прошлой неделе, и принялся меня
отчитывать:
- Ты вот почему сразу зелёнкой ранку не обработала? Большая уже девочка, а всё как
маленькая! Деда рядом нет - всё на самотёк
пускают! Молодёжь!
Я давала деду вдоволь пощупать мой палец, а сама смотрела на его лысину.
Розовая лысина в веснушках. Дед у меня рыжим
был. Когда-то. От него в нашей семье и пошла
традиция раз в двадцать-тридцать лет рожать
рыженьких. Я родилась, спустя тридцать три
года, после рождения своей рыжей тётки,
заполучив от деда в наследство веснушки и рыжую шевелюру. И никогда этому не радовалась. Потому что отчаянно рыжей я становилась только летом, а весной густо
покрывалась веснушками, которые с тринадцати
лет всячески выводила и отбеливала. А в остальное время года выглядела анемичной
девочкой с тускло-рыжими волосами. В пятнадцать лет я стала блондинкой, и не изменяю гидропириту уже больше десяти лет.
Дедова лысина была розовой. И в веснушках. И ещё на ней была маленькая ссадина. Полученная
им на даче в результате того, что он очень
любил стучаться головой о низкую притолоку,
когда лазил летом под дом за дровами. Сколько
себя помню - эта ссадина у деда никогда не успевала зажить до конца. Я потрогала ссадину:
- Ёкарный бабай, да? За дровами лазил?
Дед густо покраснел:
- Говорил я твоему отцу: «Слава, давай
побольше проём прорубим?» Нет! Не слушают
они, по-своему всё делают! Вот и хожу теперь
как не знаю кто!
На кухню вошла бабушка.
- Проснулась?
Я кивнула:
- Угу. Вы давно здесь?
Бабушка села рядом со мной, и провела ладонью
по столешнице:
- Мы всегда здесь. Мы тут тридцать лет
прожили, в квартире этой. Сюда тебя маленькой,
из роддома принесли. Куда ж нам деться? Мы ведь тебе не помешаем?
Отчего-то я сразу вспомнила, какой срач у меня
в маленькой комнате, и что на кресле высится
Эверест неглаженого белья, и опустила голову.
Бабуля всегда была редкостной чистюлей. Всё у неё было разложено по полочкам, расставлено
по всем правилам. Помню, когда бабушка
умерла, я впервые со дня её смерти, открыла
шкаф…
На меня оттуда пахнуло «Ленором» и запахом
мыла. Бабушка любила перекладывать стопки
чистого белья кусочками детского мыла…
Я стояла, и у меня рука не поднималась
вытащить и отнести на помойку эти аккуратно
сложенные стопочками дедовы маечки, носовые
платочки, и тряпочки.
Тряпочки меня окончательно добили.
Выглаженные с двух сторон кусочки от бабушкиного старого платья, которое я помнила,
обрывки ветхих наволочек, и маленькие
прямоугольнички материи, которые шли,
вероятно, на заплатки…
Так и оставила я полку с тряпочками. До сих пор
не трогаю. Не могу.
Там же я нашла выписку из дедушкиной
медицинской карты. Где чёрным по белому было
написано, что у пациента «рак желудка в неоперабельной стадии». Бабушка тогда
спрятала эту выписку, а врача попросила
написать другую. Что-то про гастрит. Чтоб
показать её деду…
- Мы тебе не помешаем? - повторила бабушка, и посмотрела мне в глаза.
А я заплакала.
И обняла бабушку, и к руке её прижалась. К тёплой такой руке. И всхлипываю:
- Я вам с дедушкой в маленькой комнате сейчас
кроватки постелю. У меня бельё есть, красивое
такое, тебе понравится… Я тряпочки твои
сохранила, как будто знала… Вы мне не помешаете, не говори глупости. Я очень по вам
скучала, правда. Не уходите от меня,
пожалуйста.
Я подняла голову, и посмотрела на деда.
Он улыбался, и ел пирожок.
Тогда я поцеловала бабушку в мягкую
морщинистую щёку, и.
И проснулась во второй раз.
Из-под двери не пробивалась полоска света, и в доме не пахло бабушкиными пирожками.
И лицо у меня было мокрое. И подушка.
А вот на лице почему-то улыбка. Глупая и бессмысленная. Улыбка…
Я не пью водку за здоровье МАМЫ, РОДНЫХ и БЛИЗКИХ, а ПРОСТО ЗА НИХ МОЛЮСЬ чтоб все у них было хорошо …
Не измеряйте ЖИЗНЬ - деньгами, автомобилями, домами… Все это - пустота в сравнении с ДЕТЬМИ, РОДНЫМИ и ДРУЗЬЯМИ.
Прощать мы прощаем,
И даже мы Вас понимаем.
Но вы,
Не жалеете нас.
И снова мы плачем,
Душа вся в ошметках,
И сердце в кусках.
Как не принять,
Вы наши родные.
За вас мы и в воду и в пламя,
Соседку порвем мы за ВАС!!!
Я об одном тебя молю:
О, Боже, сохрани мою семью!
Ты сбереги всех тех кого люблю!
Ты огради от бед и маяты
И защити от этой суеты!
Не обижайте родных при жизни! Потом стыдно будет! И слезы не помогут!
Не скупитесь словом «люблю» для своих родных. То, что вы их любите это и так понятно, но сказав это вы дарите еще больше счастья любимым людям.
Гораздо легче поверить в себя, когда в этой вере ты не одинок…
Бросит, кинуть, оставить жену, любимую РЕБЕНКА легко, а вот вернуть, уже очень сложно
Дорогие наши, родные и близкие, постепенно, со временем, сделав из нас циников и мизантропов, вы начинаете бояться жить рядом с нами, не понимая, что вы сами воспитали нас своим отношением.
Бывает, так кольнет сердце… Думаешь - что-то случится, важное. Сразу все мысли только об этом… Маме начинаешь звонить, взрослому сыну… Волнуешься, если сразу не отвечают… Ответили… Слава Богу, все у них хорошо! И на душе покой. Счастье…
Я вам наверняка говорю. Возможно, в этот самый момент вы негодуете или же вас посещают сентиментальные противоречия.
Отвергните их.
Родственники - такое же абсолютное зло, как сигареты. Я люблю сигареты. Некоторые - любят родственников. И те и другие могут испортить вашу жизнь. Вызвать импотенцию. Инфаркт. Инсульт.
Родственники достаются нам в наказание за будущие грехи. И они же - наше искупление. Если не убил, не ограбил и не изнасиловал ни одного родственника - ты уже праведник.
Матери. Эти любящие тебя до удушения создания. Они надевают на тебя две шапки и до конца твоих дней знают лучше всех, что тебе надо есть на завтрак (мы все понимаем, что овсянку на воде без соли).
Из другого города приехала знакомая. Сидим, уже пьяные. Все хорошо. Телефонный звонок.
- Да, мама. Нет, Катя (дочь/внучка) не звонила. Она в кино. Поэтому не берет трубку. Мама. Еще только половина одиннадцатого. Ей двадцать два! Я не кричу. Не волнуйся. Будет дома в одиннадцать. Целую.
- Катя. Позвони бабушке. Она волнуется. Я знаю. Я понимаю. Ты ее знаешь. Позвони. Целую.
- Да мама. Звонила. Сейчас она тебе позвонит. Не волнуйся. Спи.
- Катя! Занято? Это я с ней говорила.
- Мама! Я звоню уже десять минут! Катя звонила? Хорошо. Почему я звоню?! Я волнуюсь! Что?! Разбудила? Я эгоистка?! Это ты испортила мне жизнь!
Отцы. Они узнают нас в лицо только после совершеннолетия. В ресторанах их принимают за наших любовников.
- Ну, ничего. Вырастешь - переделаешь нос, - говорят они.
Их любовниц принимают за дочерей. Мы ревнуем их, пока они не станут немощными. Мы всех мужчин сравниваем с ними.
Наши отцы умирают, а нам в наследство достаются их украинские жены, о которых мы никогда не слышали. Жены ловко оттяпывают половину имущества и оставляют после себя шелуху от семечек под кроватью.
Дяди и тети. Братья и сестры.
Мы можем не слышать о них годами. Но как только у нас дела идут в гору, все эти родственники начинают болеть. Тяжело и по очереди. У всех дядьев аденомы простаты. Сестры беременеют - и, конечно, их бросают мужчины без копейки на съемной квартире. Тетям вырезают грыжи. Братья попадают в аварии.
- Моя сестра отхватила две трети наследства. Она глупая. Подлая. Наглая. Но она моя сестра. Она была первой женщиной, которая показала мне себя без трусов. Она стащила мамины золотые украшения. Я все равно люблю ее. Она моя сестра.
Еще есть бабушки и дедушки.
- Это я понимаю, что ты журналистка. А на жизнь-то ты как зарабатываешь? - неожиданно спрашивают дедушки на своем юбилее.
- С таким ростом тебя никто замуж не возьмет, - уверены бабушки. - И тощая. Как глиста.
Все родственники в заговоре. Они хотят тебя обобрать и унизить. За это они готовы дать тебе ложное чувство тыла. Возможно, в трудную минуту они тебя пригреют, накормят и напоят, но ПОТОМ (?) точно прирежут во сне, чтобы добыть проездной на метро и просроченную карту Сбербанка.
- Ты несчастливый человек, - внезапно говорят тети. - Я же все вижу.
После того как сестры первый раз бьют тебя стулом по голове, чтобы отобрать куклу, подаренную на твой день рождения, они уже никогда не меняются. Та же стратегия.
Родственников принято любить. Эхо первобытно-общинного Ужаса. Мы - Семья. Один за Всех. Все против Одного.
Мать дала жизнь. Отец тоже. Оба два превратили ее в кошмар. Нельзя. Потому что. Надень шарф. Ты курила?! Вынь руки из-под одеяла. Будешь делать то, что я говорю. Потому что я так хочу. Ты мне не дочь.
Кто эти люди?
Ладно, у нас один нос на всех. И волосы. Спасибо, густые. Спасибо, бл…, жидкие и ломкие.
Я слушаю Игги Попа. Они - Эдуарда Хиля. Нам весело вместе.
«Жениха-то не нашла?»
«И что за профессия такая - пиар?»
«Тоже мне - зацепила себе мужика в татуировках. Несерьезно это».
Критика, критика. Ни одного доброго слова. Одна суровая, как зима в Норильске, оценка.
«Мама, я хочу трахнуть тебя. Папа, я хочу тебя убить» (Джим Моррисон).
Сначала родственники воспитывают тебя. Потом ты их. Невоспитанными - недрессированными они откусят тебе голову. Их надо любить отстраненно и властно, как ротвейлера. Иначе с цепи сорвутся.
Их надо бросать, как курить, а после первого стакана портвейна любить опять. И раскаиваться в этом назавтра.
Мы думаем живем, бросая только тени,
Не двигаясь в масштабе больших звезд,
И часто так вдвоем встречаемся не с теми,
Вращаемся не там и замедляем рост.
Мы думаем поем, включая караоке -
Не слышим даже наших голосов порой,
И часто кажется проторены дороги,
А мы опять ныряем в омут с головой.
Мы думаем «потом», «само все
утрясется»,
Кидаясь равнодушно осколками из фраз,
И часто забываем, что чье-то сердце
бьется
Рядом или нет, но кто-то любит нас…
А многие слова, так и не будут сказаны,
И чья-то жизнь… УЖЕ ОБОРВАЛАСЬ
_________
Да! Судьбы у людей все совершенно
разные,
Прошу, цените тех, кто любит вас!!!
У каждого бывает в жизни миг,
Когда кулак сжимается невольно,
Есть ощущение, что точки ты достиг,
Невыносимо сердцу больно,
И разлетается внутри душа
На миллионы маленьких осколков…
Как в детстве, ноги задрожат,
И страх в груди кольнет иголкой…
Вот в этот самый жизни миг
На пульсе ощутить так важно
Горячие руки наших родных,
И вот уже свет, и вовсе не страшно…