Когда время начнет свой последний десяток страниц…
Когда время начнет свой последний десяток страниц,
Неопрятных, исписанных мелким старушечьим почерком,
Я пойму, что больна. Не спасут ни в одной из больниц.
Мой диагноз простой: я смертельно больна одиночеством.
А у серой реки… (все мне кажется, будто бы Рейн…)
Старый арочный мост безупречно и чинно нем,
Я хотела бы вместе с тобой покормить лебедей.
Я хотела бы старшего сына назвать твоим именем…
Хлебным мякишем брошу судьбу воронью на прокорм,
Забери меня вместе с собой на небесную палубу.
Бог с ним, с сыном. О нем помечтаем потом…
Мне бы птиц покормить, да хоть раз подержать тебя за руку
Делая одной женщине хорошо, другой делаешь больно…
Горько и непосильно боли в себе нести…
Сердцу невыносимо? значит оно летит.
Не разбирая броду у грозовых краёв.
Там, где живую воду ангел с ладони льет,
…Бьется тревожной птицей, просит у неба сил,
Значит оно продлится в солнечный апельсин,
дольками и навынос, радостью на пути.
Если меня ты вынес - значит легко летишь.
День анти-Сурка
Зайчик солнечный на блюде
Был к столу сегодня подан.
Зимний день застыл у цели
серебристою лисой…
Выяснять с тобой не будем,
кто мутит чужую воду,
кто обводит карусели
пограничной полосой.
Февралю закон не думан.
Он с утра не наливает.
Из карману вынет фигу
и, споткнувшись о крыло,
серебром на ранку дунет.
А бывает - убивает.
(Это в скобках, для интриги)
Между прочим - повезло.
Лоб - печать стеклу дверному.
Снег - потрепаный каракуль.
Удивительно внезапно -
Расставание взаймы.
Все случится по-иному
(интересно, кто там плакал),
день Сурка назначим завтра
и утащим у зимы.
Пусть хамсины на закате
Жгут по сердцу без опаски,
а в пустыне напоследок
сорван план у миражей.
Солнце мы вручную скатим
по осколкам битой сказки
нашинкуем за обедом
в золотую вермишель.
Что потом? Цветут химеры
в огороде - бузиною.
Поле минное знакомо
Манит картой путевой.
Затонувшие галеры
выплюнут меня весною
в мир, где добрые драконы
машут лишней головой.
Мне - пора. За чудесами,
рунным кружевом барана.
По слепым следам Ясона
целый Остров снаряжен.
Он стоит под парусами
Он пыхтит своим вулканом.
Он гудит смешно и сонно,
Горизонтом окружен.
По безумной амплитуде
корабли уходят в ярость,
к чудо-острову ревнуя
непутевую меня.
Зайчик солнечный на блюде
(то, что от него осталось)
позывные пеленгует
неопознанным теням.
Ни колами ни дворами
дорожить не буду вовсе.
Перешью себе погоду
из вчерашних парусов.
Попугай махнет крылами,
притворяясь альбатросом,
и помчится на свободу
манцениловых лесов
…посмотри! Кольцо блеснуло
В двух секундах от причала
В нем душа легко услышит
Слог, невидимый для глаз.
Море нас не обмануло.
Нет конца и нет начала.
Если мы любовью дышим -
ВСЕ ПРОХОДИТ через нас.
картина
… а сверху намалеваны гуашью
кувшин вина… два персика, бокал…
Но нет дыханья в отблеске винтажном,
нет жизни… Тронь дождем его слегка,
- и вот оно проступит… и утонешь
в глазах… Браслет старинного литья
бровь удивленным уголком… Ладони
протянутые к нам из забытья…
…Когда-нибудь, у твоего камина,
от маленького чуда на двоих -
я оживу, как подлинник картины -
как только снимешь верхние слои.
Неназванной, без рамок, без стекла…
Лишь только б краска с глаз не потекла…
зимняя считалка
может мы сошли с ума
в самой странной из историй,
или мир слетел с катушек,
или просто выпал снег.
кальвадос. ночник. ремарк.
и январь окно зашторил
каруселью белых мушек,
прилетевших на ночлег.
вот проснуться бы. и раз -
а зимы как не бывало -
земляничные поляны,
одуванчиковый хмель,
одурелая жара,
колкий шорох сеновала,
море с привкусом лимана
(раз считаем - два в уме).
вот проснуться бы… и два
башмачка упали на пол.
на столе букет азалий
в голове кружится стих.
ну, конечно, не права -
(этот вечер пастернаков)
мне б проснуться на вокзале
для потерянных двоих.
я зажмурила глаза…
три. (но джин в кувшине снова)
по какой-нибудь примете
выходи меня искать --
плохо спрятанную за сотней строчек бестолковых.
чтобы ты меня заметил,
бормочу. четыре, пять…
по-хозяйски изучив
все поля без навигаций,
как всегда, встают метели
на крыло, слепя пути…
но средь множества причин
чтобы нам не потеряться,
кто-то нас запараллелил,
а потом перекрестил.
в своей пещере
с поведения туристов
эхоевало эхо…
я жну
и сильно сомневаюсь
это ли я сеял…
Кто через беды не прошёл -
Тому не так уж хорошо,
Ведь радость ценим лишь тогда,
Когда поймём, что есть беда.
Молча
Мой добрый друг, ты мне давно как брат;
когда ты здесь - закрыты двери ада;
аттракцион неслыханных утрат
переносИм, лишь зубы стиснуть надо.
Не вспоминай про достижений рой;
дворец Побед оставим на засове…
Давай молчать. Молчание порой
намного эффективней послесловий.
Мне б научиться, засосав стакан,
жить равнодушней, злее и спокойней,
как мой знакомый мачо number one -
маэстро туш, мясник на скотобойне.
И просто пить, вцепившись в край стола,
с тобою, друг. Распутать эти сети.
И что с того, что женщина ушла.
И что с того, что лучшая на свете.
…А так хотелось думать о другом,
быть узнанным английской королевой
и не стесняться петь про степь кругом,
про степь да степь кругом, равняйсь и левой;
и, задружив с мамашею Кураж
являть везде веселье и отвагу,
и не считать за шпагу карандаш,
заточенный, чтоб закосить под шпагу.
Хотелось так настроить камертон,
чтоб гололёдом не сменялось лето,
и, словно по Анголе Ливингстон,
бродить по джунглям суверенитета;
хотелось жить вразлёт и наобум,
от птичьих песен просыпаться в девять,
и только день отдав подсчёту сумм,
раздать долги и больше их не делать.
Хотелось сделать былью волшебство
и с сердцем примирить кипящий разум;
хотелось, как и Бендеру, всего,
и чтобы на тарелочке и сразу;
и, давний выпускник СССР,
теряю силы и теряю смелость,
осознавая пропасти размер
меж тем, что есть, и тем, чего хотелось.
Что за мода - ставить имена классиков под непонятными цитатами? От этого цитаты не становятся значимее и умнее, скорее, на классиков начинаешь поглядывать косо: ну вот, вроде умный человек, классик, - а такую глупость сказал
Не помогут «крибле-крабле!», грешный опыт бытия…
Глупо сбился мой кораблик с курса кройки и шитья.
Проявив натуру сучью, жизнь явилась - и ушла.
Нидерландец мой летучий; деньги, карты, два ствола.
Всё не так и всё иначе; для других встаёт заря…
И висят по реям мачо, бунтовавшие зазря.
Перекисли разносолы, пересох надежд родник.
Роджер, некогда веселый, головёнкою поник.
Ты б, кораблик мой, свободно взял да в небо воспарил.
Говорят, что это модно - без руля и без ветрил.
Не вскрывать же, право, вены, не шептать судьбе: «Я пас…»,
если есть прикосновенный рома терпкого запас.
Годы - странная поклажа, сеть зарубок на столе…
Капитан без экипажа, в развалюхе-корабле…
Мореходу экстра-класса свято верится в одно:
хоть куда бы.
Без компаса.
Лишь бы только не на дно.
Свято место
Хоть палатку разбей у отрогов Искусства,
хоть построй там гостиницу типа «Хайатта»,
но увы - свято место по-прежнему пусто,
оттого ли, мой друг, что не так уж и свято?!
Ты, пером или кистью ворочать умея,
вдохновлен победительным чьим-то примером,
но увы - если в зеркале видеть пигмея,
очень трудно себя ощутить Гулливером.
И поди распрямись-ка в прокрустовой нише,
где касаются крыши косматые тучи,
а повсюду - затылки Забравшихся Выше
да упрямые спины Умеющих Круче.
Но козе уже больше не жить без баяна;
и звучат стимулятором множества маний
двадцать пять человек, повторяющих рьяно,
что тебя на земле нет белей и румяней.
Будь ты трижды любимым в масштабах планеты
или трижды травимым при помощи дуста -
не стучись в эту дверь и не думай про это.
Сочиняй.
Свято место по-прежнему пусто.
Дрейф
Назовём это жизнью. Хотя бы с приставкою «полу-».
Назовём миноносцем лениво плывущий «Кон-Тики».
А девица с обложки лелеет в руке «Кока-Колу»
с выраженьем оргазма на томном младенческом лике.
Никогда не поймёшь, что тебе набормотано свыше.
Дон Кихот испарился. Ты сам по себе, Санчо Панса.
Назовём это счастьем, покуда живые и дышим,
заполняя собою безмерно чужое пространство.
На летучем голландском, тобой зафрахтованном судне
все подобны тебе. Каждый кажется братом и сватом…
Но, как кадры в кино, улетают во тьму беспробудни,
а оставшимся - счет невелик. Назовём это «фатум».
Ты не вышел в герои, Атланты и первопроходцы…
Чёрно-белая скука в житейской твоей киноленте…
Если верить Некрасову, стон этот песней зовётся,
хоть писал он совсем о другом
на другом континенте.
Ты не дрейфь. Мы всего лишь дрейфуем и вовсе не тонем.
Как любые другие, мы любим, смеёмся, страдаем…
Назовём это жизнью. Поди отыщи-ка синоним
этой божеской милости в дебрях Брокгауза с Далем.