Время.
Я у тебя на слуху, на духу, на словах, всуе и в дневниках, в венах, как наркота.
А у меня - пустота. Четыре угла, два кота: пыль сметай да корми.
Стрелки ползут к семи. Мой собеседник СМИ с телеэкрана вещает вот уже час, а время не лечит нас: ни меня, ни мир. Даже не обнуляет. И мне б на работе гореть, активисткой быть, звонить не только по выходным матери и сестре, а не сидеть с беспомощным и пустым, стеречь свою клеть и не говорить.
Мы разучились петь.
Мы не умели жить.
Я распадаюсь на этажи, сплетни, мятную карамель, на лето, зиму, капель с крыш, на автобусы, проходную, на «звонишь-не звонишь», на одну старую и неплохую /единственную удачную/ фотку, где ты стоишь и смеёшься, а я в тонких колготках в минус тридцать. И такие счастливые лица, что вспомнить и зареветь.
Время - проворный стриж.
Время нам - кнут и плеть, что заставляют стареть и тлеть, тратить и дорожить.
Что мы всё обо мне?-
Лучше ты расскажи, чем дышит наш Париж.
Сколько дороге ни виться - а всё туда.
Сколько тропе ни петлять - всё равно за ним.
Я уже год не снимаю колпак шута,
года четыре с лица не смываю грим.
Здесь у меня полный зал и смертельный трюк:
только осталось сильней натянуть канат.
Если я вдруг на манеж не сорвусь к утру,
пусть обо мне как о выжившей говорят.
Мне бы к нему на секунду /такая блажь/,
мне до его переулка подать рукой.
Вот его шторы глядят на второй этаж,
ветви каштана скрывают его балкон.
Вот на окне зацветёт по весне герань,
лампа моргнёт жёлтым глазом в который раз.
Я у подъезда до вечера, словно пьянь,
буду греть руки артерией теплотрасс.
.Сердце дрожит и колотится на износ,
кнопка звонка под ладонью моей гудит.
- Слышишь, ответь мне всего на один вопрос:
как тебе, ангел, живётся в его груди?
Здесь
Не Париж здесь, и даже совсем не Рим,
Здесь слова во льду вырубаются топором,
Но зато горим как, Господи, как горим,
И здесь лечится водкой то, что не лечит ром.
И не сталь, конечно, какой-то гремучий сплав,
Да и как устоять иначе на таком ветру,
Здесь корнями врастают, какая там, к черту, лав,
Если время-пространство сходится в точке ру.
Здесь Господь прощает уже за то, что мы есть,
Если буйство такое безумное всех стихий,
Если жизнь здесь не лайф, не кайф, а просто жесть,
Не спасают от боли, но есть на крайняк стихи…
без оглядки
Полыхнуло - да так, чтоб вспомнила,
так что ахнула - это ты.
Взорвалась шаровая молния
среди пепла и темноты.
Осветило и переплавило -
поглядел на меня едва.
Прошлый мир за спиной оставила,
чтоб осталась душа жива…
Чтоб ее с нереальной силою
раскачали колокола,
чтобы многого не просила я,
просто рядом с тобой была.
Да о чем мне жалеть пропащей-то
(разве милости раздают?),
это ж ты для меня выращивал
сад диковинный на краю.
Мне не помнить теперь немыслимо,
что написано на роду.
В радость - каждая тропку выстелит.
Позови - разделить беду.
Ту, что нам на двоих отмерили.
Всполох молнии осветил -
неразрывность любви с доверием,
что бы ни было впереди.
Острый нож, притворившись месяцем,
режет облако пополам,
воронье над межою бесится,
по болотным давно - бедлам.
Но когда в темноту кромешную
загоняет глухой конвой…
…я скажу тебе что-то грешное
возле башни пороховой.
Незабудка в пустыне выжженной
до отчаянья дорога.
Если мы в этой жути выжили -
порох правильный. Зажигай.
Это страшно, когда снаружи
И внутри пустота, пока
На пожарищах наши души
Ищут тропки. К чужим рукам.
Как сломать тот виток спирали,
Где, сгибаясь, назад ползём?
Порох, вроде, в насмешку дали,
Только с искрами не везёт.
Тут и там, подрывая время,
Чтоб оно не лечило боль,
Поцелуи «не тех» не «с теми»,
Пуд за пудом - всё та же соль.
В воздух - мыслей ненужных ворох,
На исчёрканных на листках…
Обернись!!!
Так, чтоб искры - в порох!
Чтоб хватило мне - в облака
Скажи, дорогая, а так у тебя бывает,
Что жить не хочешь, ну просто не хочешь вовсе?
И вроде весна, не какая-то хмурая осень -
Цветочки, почки, ну в общем фигня такая.
И сразу скажут наши добрые люди -
Так выпей йаду, дескать, убейся ап стену
И будет мир, в котором тебя не будет,
Катиться дальше… И эту белую пену,
Залившую сад весь, я так ненавижу,
И синее небо - оно разрезает сердце.
И ты не уходишь - становишься только ближе…
Кровавая мэри, как ты говорила, с перцем,
С желтком, табаско и прочею ерундою…
Засохшим деревом жить, понимаешь, легче.
А эти цветочки, а эта встреча с тобою,
Раскрытое сердце - и это ничто не лечит.
И теплый ветер… веселое яркое солнце,
Трава зеленеет, и ласточка прется в сени…
Достали меня… глубоко …до самого донца.
Меня переехал совсем этот день весенний.
Тот,
кому ты сильно нужен,
Найдет
в горах и на дне лужи…
Судьбы вьются причудливой вязью…
Где, что и как должно быть - непонятно
Всё пронизано невидимой связью,
А как закручен сюжетец занятно…
Вот смотрю я на т. н «воспитанных» людей, и у меня складывается впечатление что их не «воспитали» родители, а привили кучу комплексов.
Одна из причин жить - наши дети.
Этот стреляный город, ученый, крученый, копченый,
Всякой краскою мазан - и красной, и белой, и черной,
И на веки веков обрученный с надеждой небесной,
Он и бездна сама, и спасительный мостик над бездной.
Здесь живут мудрецы и купцы, и глупцы и схоласты,
И мы тоже однажды явились - юны и скуласты,
И смеялся над нашим нахальством сиятельный город,
Леденящею змейкой дождя заползая за ворот.
Сколько раз мы его проклинали и снова прощали,
Сообща с ним нищали и вновь обрастали вещами,
И топтали его, горделиво задрав подбородок,
И душой прикипали к асфальту его сковородок…
Но слепая судьба по живому безжалостно режет,
И мелодии века все больше похожи на скрежет,
И все громче ночные вороны горланят картаво,
Подводя на соседнем погосте итоги квартала…
Ах, какая компания снова сошлась за рекою,
С поднебесного берега весело машет рукою…
Закупить бы «пивка для рывка» и с земными дарами
Оторваться к ушедшим друзьям проходными дворами…
Этот стреляный город бессмертен, а значит бесстрашен.
И двуглавые тени с высот государевых башен
Снисходительно смотрят, как говором дальних провинций
Прорастают в столице другие певцы и провидцы.
Я верю…
Когда все неладно, обидно и больно,
Когда незадача ломает и гнет,
Я верю наивно, что звон колокольный
Развеет дурман и беду отпугнет
И даже когда пустоты канительной
Уже не хотят отражать зеркала,
Я все-таки верю, что крестик нательный
Меня сохраняет от лиха и зла.
Я знаю: напрасно лукавит дорога,
Петляя у кромки болотной воды…
Мне желтые пятки распятого Бога
Сияют как две путеводных звезды.
Полуночный чай с лимоном
У надменной Вселенной изысканно холодны руки…
Не согреть их ни яростным звездам, ни углям Аида.
Миллиардами лет в этом мире копилась обида,
Заполняя дырявый кувшин на божественном круге.
Так на что мы надеемся, сидя на кухне за чаем,
Обнимая друг друга, и глядя в бездонную полночь,
Где кричит, заблудившись, бездомная «скорая помощь»,
И молчит телефон, на звонки больше не отвечая?..
Черным крепом задернуто небо и тьмою кисейной.
Но так хочется верить наивным пророчествам Ванги,
Что однажды с рассветом на землю опустится ангел
И оттают молочные реки и берег кисельный.
Мы не вечны, но тем и бесценны любимые руки,
И та странная ночь, и тот чай с ароматом лимона,
И то время, когда со стены мы снимаем «Кремону»
И поем про дырявый кувшин на божественном круге.
Безмятежно, как боги, взирая в бездонную полночь,
Обнимаем друг друга у самого звездного края,
Где незримые силы седыми мирами играют,
И беспомощно плачет бездомная «скорая помощь»…
Личный неудачный опыт мешает человеку правильно оценить ситуацию, человек думает, что его личное «плохо» - это норма жизни…
Хочешь чая с корицей, лимоном,
Имбирем и крупицей перца,
Коньяком, и немного, для тона,
Каплей крови разбитого сердца?
Хочешь длинной ночной дороги,
Чуть с дождем по прибитой пыли,
С воспоминаниями о многом,
Тем, что мы, так любя, забыли?
Хочешь музыки, странной, эльфийской,
Что записана древними магами,
На таинственных лунных свитках,
Только им понятными знаками?
Хочешь зим, надежных и белых,
Столько раз спасавших от горя?
Сколько раз мы дурные и смелые,
Уходили, споря с судьбою.