У нее были вечные низкие джинсы «Lee»…
У нее были вечные низкие джинсы «Lee»,
слишком длинные ноги, какой-то тайфунный ветер
в темно-рыжей башке… И глаза без команды «пли!»
расстреляли тебя, и отпели, и погребли
под обломками представлений об этом свете,
да надежно, чтоб не отрыли, не отскребли…
У нее был какой-то безумно зовущий взгляд,
хладнокровные точные пальцы, как нежный скальпель…
По таким, как она, умирают, но не тоскуют и не болят.
Перед теми, к кому они временно благоволят,
разверзаются бездны, и с радостным «опускайте!»
жертву тянут туда легионы смеющихся дьяволят.
У нее был какой-то муж… То ли ассистент,
то ли режиссер на одной из заброшенных киностудий.
Был скрипучий диван, интерьеры из голых стен,
и вакхический месяц… И темный, и вместе с тем,
неожиданно светлый, как первое утро без жара и слабости при простуде
с ощущением полной готовности всех систем…
У нее были страсти - «Gitanes» и ямайский ром,
и она, как напалм, выжигала любого постельного дзюдоиста…
И, когда на рассвете, нежданно, как зимний гром,
уходя навсегда, опершись о косяк бедром,
оглянулась и протянула «asta la vista»,
ты смотрел на нее, как смотрел на пылающий Рим Нерон.
Осколки
В высших материях нет недостойных рас.
Рылом суконным украшен калашный ряд.
Друг мой растерянный, всё решено за нас.
Красное дерево. Тутовый шелкопряд.
Выйдешь ли из дому, пьяный апостол, в ночь,
Бешеным стилусом правя на планке лист.
Чтоб не стряслось я не в силах тебе помочь.
Спи, мой неизданный, горе-евангелист.
Спи, мой неистовый. Грифель карандаша
Выбив пророчество, в горле заменит кость.
Я научусь - как и просишь ты - не дышать,
Лишь для того чтобы крепче тебе спалось.
Я научусь - как и хочешь ты - не скучать,
Камнем с души и горою с уставших плеч.
Кроме осколков печатного сургуча
Больше глаголом во мне ничего не сжечь.
Спи, мой неискренний. Ведьма опять одна.
Золотом белым покрыты её виски.
Чары иссякли. Покачиваясь у окна,
Лишь повторяет «сгинь».
Повторяет «сгинь».
***
Значит, всё подытожив, тебя не ждать.
Ave, надежда, бейся в чужую дверь.
И на прокрустовом ложе была нежна,
И на кресте ласкала меня. Теперь
Стала напраслиной. Честною и простой.
Солнцем неспящих, лишним при свете дня.
Грудью, кормящей верой и пустотой
Всякое покалеченное дитя.
***
Не исчезай, мой светоч, не будь таков.
Здесь и с тобой-то пусто, а без тебя
Старый ловец невидимых сквозняков
Враз обернется пугалом из тряпья.
Некого будет баловать и стращать.
Высохнут звуки в костлявой его горсти.
Как заскорузлый выкрик «прощай - прощай»,
И ненавистный отзыв «прости - прости».
Бисер всегда бесплоден, кому не сыпь.
Разницы нет, что свиньи, что соловьи.
Им безразличен ярый твой манускрипт,
Как безразличны речи тебе мои.
Пусто в подстрочниках, в строках и между строк.
Пусто в преданиях - скройся и не пиши.
Это такой смешной болевой порог.
Это приобретённый порок души.
Это тебя постигла моя печаль.
Время не рукопись, значит ему гореть.
Полночь в безвременье.
Тихая пастораль.
Ветер три четверти.
Жизни вторая треть.
Ловцы сквозняков
Думали жизнь, оказалось ни то, ни сё.
Камень да пепел, ножницы да зола.
Кисть не далась Шекспиру, перо - Басё.
Суть объявилась, но выхода не нашла.
Пьяный меандр тихо играл с рекой.
В плавные русла кутались берега.
Думали осень - и отцветал левкой.
Думали ночь - и плакала пустельга.
Кай собирал ледышки вечерних Герд.
Вечность жила в осколках своих основ.
Думали смерть.
И не то чтоб являлась смерть.
Просто Господь менял оболочки снов.
Болею жизнью…
Восемь лет подряд…
И не лечусь - мне нравится до жути
Жить здесь - сейчас -
По смыслу и по сути…
А годы, что упрямо лезут в ряд -
Сплетаю в сеть -
Из городов, дорог,
Морей, людей (то близких, то не очень),
Пью ветер, дождь…
Рассветами жгу ночи…
И помню, что есть Бог и есть порог…
Болею жизнью -
Повезло мне вот
Поймать такую страшную заразу…
Болею… Чёрт с ним -
Так не жил ни разу…
Седьмая жизнь…
Но не окончен счёт…
Если…
Если небо затянет свинцово-тяжёлая муть,
Если утро и вечер прошедший, как капли похожи…
Не грусти -
Просто Солнцу, как людям, порой отдохнуть
Надо, чтобы светить, согревая собою прохожих.
Если вдруг ты решишь, что тобою осиленный путь
Бесполезен и глуп был - от первого шага до края…
Не пугайся -
Бывает, что просто с него не свернуть
Многократно страшней, но мы сами свой путь выбираем.
Если вдруг отчего-то звонить стали реже друзья
И обидно и слёзы прорваться на волю готовы…
Ты не верь,
Что забыта: друзья - это та же семья
И, быть может, сейчас, торопясь, набирают твой номер…
Если что-то случиться со мной в перекрёстках дорог-
Упаду и уже не смогу, не успею подняться…
Не жалей,
Что не ты моей жизни назначила срок,
А ещё я - ты знаешь - совсем не умею прощаться…
Думаю этой планете не помешает… одна, конкретная, счастливая женщина…
спиральное
Всё проходит. без объявления,
шаг за шагом, за годом год.
Даже вечность и та со временем
в «никуда» из «сейчас» идёт.
Эфемерное «завтра» сложится
в твердокаменное «вчера».
Зарастает цинизмом-кожицей
от амурной стрелы дыра.
Тихо тает любовь, как облако,
/ей же вечность была мала!../
Всё проходит. вокруг да около.
Вот и я у тебя. прошла.
И уже не болит, не мучает
/а пылится на чердаке/
память жгучая о созвучии,
о безумном шальном пике.
Забытьём оплело вуалево
время, где мы с тобой вдвоём.
Листопадно-живое марево
стало мертвенно-белым сном.
Параллельны пусть судеб линии,
но спиралью закручен путь.
Я весною воскресну ливнями,
чтобы в лето себя вернуть.
И апатия вдоль по радуге
уведёт за собою грусть.
И беспечно, светло и радостно
я однажды опять начнусь.
чайное
…в тяжёлых чашках стынет горький чай, подёрнутый молчаньем, словно плёнкой…
сожму виски, смогу не закричать, качая боль, как спящего ребёнка…
уйдёшь? иди… пусть время утечёт под дудку Крысолова в тихий Хамельн -
украденное, глупое, ничьё, обманутое тёплыми руками…
куда уйдёшь? куда глаза глядят - в июньский зной, в нечёткий шаг прибоя,
в назойливость ослепшего дождя, в неровное дыхание ночное…
к кому уйдёшь? к той - серой и родной, неискренней, ненужной, нелюбимой?..
я не держу… мне проще быть одной - попутчики мешают пилигримам.
…я закурю, хлебну остывший чай и захочу, но не смогу заплакать.
и будет на столе гореть свеча из давних снов Бориса Пастернака.
Кэррольские мопевы
Опять надумал уходить, когда варкалось,
мол, бармаглот свирлеп и дик, грознит оскалом.
Сидел бы, дурень, поглощал семейный ужин,
а не брыскался по ночам по грязным лужам.
Но взял он меч и взял он щит, рванул в глущобу,
теперь ищи его, свищи, рыдай на глобус.
Кого пугожит бармаглот в дыре убогой?
он сам собою не найдёт сюда дорогу.
Но наш отъявленный герой попёр, как трактор.
Он причинять мечтал добро неоднократно.
Прямой и светлый, словно луч в глухомной чаще,
бескомпромилостно ко злу наносит счастье.
Пленён злопасный бармаглот, закамерован,
описан доблестный поход, прошнумерован,
герой народом восслапет, увековечен.
…а по протоптанной тропе шнырляет нечисть.
Мне приснилось, что я и Путин,
Сидим, гребем в одной лодке…
В разные стороны.
Такой у меня янь?
Такой у него инь?
Снежную королеву прикончили теплом. Злую волшебницу Бастинду - водой. Страшного дракона из сказки о трёх бананах обезвредили тем, что его просто не испугались.
Интересно получается - зло боится бесстрашия, тепла и чистоты)
Подвиг это когда ты точно знаешь, что Родина тебя предаст, но всё равно готов её защищать.
За всех утративших печаль
В храме, где под сводами звучат
отголоски отгремевших битв,
Плачет поминальная свеча
внемля всем наречиям молитв.
Обретает в пламени ее,
преданный забвению страной,
Имя позабытое свое
каждый невернувшийся домой.
Время лечит рану что болит,
и за нас, утративших печаль,
Помня все наречия молитв
плачет поминальная свеча…