А в главе, которую Пушкин исключил из окончательной редакции, знаменателен диалог между Марьей Ивановной и Гриневым, когда оба оказываются в плену у Швабрина:
«— Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей. Выпустите меня. Швабрин меня послушает!
— Ни за что, — закричал я с сердцем. — Знаете ли вы, что вас ожидает?
— Бесчестия я не переживу, — отвечала она спокойно».
А когда попытка освободиться заканчивается неудачей, раненый изменник Швабрин издает точно такой же приказ, что и верный присяге Зурин (носящий в этой главе фамилию Гринев):
«— Вешать его… и всех… кроме ее…»
Женщина у Пушкина — главная военная добыча и самое беззащитное на войне существо
Народная молва никогда не жаловала Гончарову, и среди исследователей творчества Пушкина и истории его жизни до сих пор нет однозначной оценки личности его единственной супруги. Её считали поверхностной красоткой, ничего не смыслящей в поэзии, увлечённой лишь балами и светскими приёмами, называли любовницей Николая I, вступившей чуть ли не в сговор с семьёй Дантеса, и, конечно, косвенной виновницей гибели «солнца русской поэзии»…
27 августа (8 сентября) 1812 г. родилась женщина, сыгравшая роковую роль в жизни А. С. Пушкина, — Наталья Гончарова. Ее личность и у современников, и в наше время всегда вызывала крайне противоречивые оценки: ее называли и злым гением, погубившим великого поэта, и оклеветанной жертвой.
О ней судили по тем 6-ти годам, которые она провела в браке с Пушкиным, однако последующие 27 лет ее жизни позволяют составить куда более полное и верное представление о том, какой на самом деле была одна из первых красавиц высшего света начала XIX века.
Перед смертью Александр Сергеевич ее просил: «Поезжай в деревню. Носи по мне траур два года, а потом выходи замуж, но только за порядочного человека». Она выполнила его просьбу, но замуж вышла не через два года, а через семь лет.
В 25 лет Наталья Пушкина осталась вдовой с 4 детьми. Многие считали ее виновной в смерти поэта и называли легкомысленной и пустой светской красавицей.
Через две недели после смерти Пушкина Наталья с детьми отправилась к брату Дмитрию, в их фамильное имение Полотняный Завод. Там она вела затворнический образ жизни и почти никого, кроме родственников, не принимала.
Конечно, после столичного блеска, великосветских балов и приемов эта жизнь казалась ей скучной и однообразной, но приносила внутреннее равновесие:
«Иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве, — признавалась она. — Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое раньше часто принимали за холодность и меня в ней упрекали».
К ней неоднократно сватались богатые и титулованные женихи, но все они получали отказ: никто из них не был готов принять ее четверых детей.
Ей предлагали устроить их в престижные учебные заведения подальше от дома, но она отвечала: «Кому в тягость мои дети, тот мне не муж». Через 2 года Наталья Пушкина снова приезжает в Петербург, но в свете появляется редко и занимается воспитанием детей.
Наталья вышла замуж через 7 лет после смерти Пушкина, в 1844 г. Ее избранником стал небогатый, но искренне любящий ее Петр Ланской — генерал-лейтенант, сослуживец ее брата.
На тот момент ей было 32 года, ему — 45. Церемония бракосочетания была тихой и скромной, на свадьбу пригласили только близких родственников. Ее детей он принял, как своих.
В этом браке родилось еще трое дочерей. Кроме своих семерых, Наталья нянчила еще 4-х детей родственников. «Мое призвание — быть директрисой детского приюта, — пишет она Ланскому. — Бог посылает мне детей со всех сторон …».
В последние годы жизни Наталья Николаевна часто болела. Она перестала выходить в свет и часто уезжала за границу на лечение. Она скончалась на 52-м году жизни от воспаления легких. Петр Ланской пережил супругу на 14 лет.
дантес над пушкиным склонился
прости мой друг не умирай
ну хочешь я скажу ребятам
что все эти стихи твои
Мы разучились благоговенью,
когда внезапен, не размерен,
восторг поэзией, доверенной
историей, её душой, её артерией.
-Как часть душевной инженерии.
Но верю, это в наших генах,
что снова к нам, «вернется вновь»,
как возрожденье - новая любовь.
В прошлое заглядывая хмуро,
Вспомню, забывая про дела,
Педагога, что литературу
В нашем классе некогда вела.
Тот предмет, которому учила,
Полюбила с юности она
И от этой, видимо, причины
Коротала жизнь свою одна.
Внешним видом занималась мало,
На уроках куталась в пальто
И меня от прочих отличала,
Сам уже не ведаю за что.
Но судьба любимчиков капризна
И в итоге неизменно зла.
«Пушкин однолюбом был по жизни», -
Как-то раз она произнесла.
«Пушкин был по жизни однолюбом.»
И примерный прежде ученик,
Засмеялся громко я и грубо,
Ибо знал наверное из книг
Вульфа, Вересаева и прочих,
Их прочтя с прилежностью большой,
Что не так уж был и непорочен
Африканец с русскою душой.
Помнится, имевшая огласку,
В дневнике михайловском строка:
«Я надеюсь всё же, что на Пасху…» -
Далее по тексту дневника.
Гнев её внезапный был прекрасен,
Голос по-девически высок:
«Городницкий, встаньте. Вон из класса.
Двойка за сегодняшний урок!»
И ещё ушам своим не веря,
Получивший яростный отлуп,
Снова я услышал возле двери:
«Пушкин был по жизни однолюб.
Женщин на пути его немало,
Но любовь всегда была одна.
В том, что не нашёл он идеала,
Не его, наверное, вина".
Мне её слова понятней стали
Через пятьдесят с лихвою лет.
Замечаю новые детали,
Наблюдая пушкинский портрет:
Горькие трагические губы,
Сединою тронутая бровь.
Навсегда остался однолюбом,
Жизнью заплативший за любовь.
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
Поэма «Руслан и Людмила», несмотря на её достоинства, ещё весьма мало походила на народную сказку и во многом была своеобразной литературной забавой. Но постепенно интерес Пушкина к русскому фольклору становился целенаправленным.
Он понимал: «Сказка сказкой, а язык наш сам по себе: и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке».
Всплеск интереса к русской сказке в огромной степени был связан с «подругой дней суровых» - Ариной Родионовной. В 1824−26 гг. во время ссылки в Михайловском он дни напролёт слушает сказки своей старой няни, многие из которых записывает.
Из писем А.С. Пушкина:
«Знаешь ли мои занятия? До обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»
«…Уединение мое совершенно. Соседей около меня мало, да и то вижу довольно редко… Вечером слушаю сказки моей няни… она единственная моя подруга, и с нею только мне не скучно».
Вот отрывок одной из записей: «У моря лукомория стоит дуб, а на том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот: вверх идет - сказки сказывает, вниз идет - песни поет». Поэтическая обработка этого зачина стала не только «Прологом» ко 2-му изданию «Руслана и Людмилы», источником крылатых выражений («идёт направо - песнь заводит», «там на неведомых дорожках», «там русский дух, там Русью пахнет») и пародий (ещё в детстве я слышал такую «У Лукоморья дуб срубили, кота на мясо порубили, русалку в бочку засолили…»
Сказочные сюжеты будут проявляться в творчестве Пушкина в течении всех 1820-х годов. Это и, написанная в 1825 г. на основе рассказа няни, баллада «Жених», высоко оцененная даже Белинским («Эта баллада, и со стороны формы и со стороны содержания, насквозь проникнута русским духом, и о ней в тысячу раз больше, чем о «Руслане и Людмиле», можно сказать: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»). Это и ироничный «ужастик» 1828 г. «Утопленник» («Тятя-тятя, наши сети притащили мертвеца…»).
Две сказки Пушкин так и не закончит - «Русалку» и «О Медведихе» (где поэт особенно сильно подражал фольклорному стилю).
Была и ещё одна «сказка», под названием «Царь Никита и сорок его дочерей» (1822). Она недаром названа «нескромной». Сюжет о царских дочках, лишенных причинных мест, и поисках этой «кудрявой» недостачи вполне можно было бы сравнить с пошлятиной Баркова, не будь он написан блестящим пушкинским языком.
«…Душу, сердце всё пленяло;
Одного недоставало.
Да чего же одного?
Так, безделки, ничего.
Ничего иль очень мало,
Всё равно - недоставало.
Как бы это изъяснить,
Чтоб совсем не рассердить
Богомольной важной дуры,
Слишком чопорной цензуры?
Как быть?.. Помоги мне, бог!
У царевен между ног…
Нет, уж это слишком ясно
И для скромности опасно, -
Так иначе как-нибудь:
Я люблю в Венере грудь,
Губки, ножку особливо,
Но любовное огниво,
Цель желанья моего…
Что такое?.. Ничего!..
Ничего иль очень мало…
И того-то не бывало
У царевен молодых,
Шаловливых и живых…»
Понятно, что при жизни поэта сказка в России не печаталась, зато её первые 76 стихов были опубликованы в советском собрании сочинений Пушкина 1960-х годов. Дело в том, что именно эти стихи достоверно принадлежат перу поэта. Остальная часть обычно воспроизводилась по заграничным изданиям, но насколько над ней «поработали» переписчики - неизвестно.
Впрочем, это произведение также не прошло для Пушкина даром - в нём он впервые опробует в сказочном жанре размер 4-хстопного хорея, впоследствии использованный в «Салтане», «Мёртвой царевне» и «Золотом Петушке».
Об этих трёх - более литературных - сказках, мы поговорим чуть позже. А начнём с тех сказок, где Пушкин воспроизвёл не только народные сюжеты и язык, но и фольклорные формы.
В 1831 году Гоголь восхищенно писал Данилевскому, что в Царском селе Пушкин читал ему «сказки русские народные - не то, что „Руслан и Людмила“, но совершенно русские. Одна сказка даже без размера, только с рифмами и прелесть невообразимая».
Сказкой без размера (акцентный стих) с парной рифмовкой, подражающей стилю народного «раешника» была хорошо всем известная «Сказка о попе и о работнике его Балде».
«Жил-был поп,
Толоконный лоб.
Пошел поп по базару
Посмотреть кой-какого товару.
Навстречу ему Балда
Идет, сам не зная куда…»
Практически все исследователи сходятся на том, что истоки её сюжета лежат в русской устной народной традиции. Есть конспект этой сказки и в записях Пушкина, но поэт весьма основательно над ней поработал, исключив всё, что, по его мнению, «размывало» цельность сюжета. Например, то, как Балда привёл попу медведя, или излечил одержимую бесами царскую дочь.
Кстати, в Нижегородской губернии, где был пушкинский посёлок Болдино, имя Балда значило «лесная кривулина, палица, дубина». Всякий, кто читал сказку, понимает, что в ней это имя используется безо всякой иронии. Пушкинский Балда красив, умён, сметлив, трудолюбив. Зато его работодатель поп не по должности жаден и вероломен («Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною»).
Хотя в фольклорном оригинале расправа над попом была более жестокая, нежели у Пушкина, цензура не могла пропустить в печать сатиру на духовенство (виданное ли дело, чтобы оброк для попа собирали с… чертей!).
Поэтому написанная Болдинской осенью 1830 г. «Сказка о попе…» была опубликована после смерти поэта в 1840 г., да ещё и в отредактированном Жуковским виде. Попа заменили купцом («Жил-был купец Кузьма Остолоп по прозванию осиновый лоб»), попадью - хозяйкой, а поповку и поповёнка - дочкой и сынком.
Впрочем, это чепуха по сравнению с тем, как отредактировал Жуковский знаменитый пушкинский «Памятник», заменив строфу:
«И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал»
на
«И долго буду тем народу я любезен,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что прелестью живой стихов я был полезен (какой ужас! - С.К.)
И милость к падшим призывал».
проснулся пушкин в дилижансе
вокруг пингвины мерзлота
и крик возницы барин ссылка
не та
Имя няни великого поэта Арины Родионовны известно практически каждому школьнику. Все знают и о том, что няня любила, как она говорила, своего «ангела Александра Сергеевича». Ее доброту и привязанность поэт всегда ценил.
Пушкин не раз говорил о том, что Арина Родионовна стала прототипом няни главной героини Татьяны в поэме «Евгений Онегин». Арину Родионовну он также «вывел» в ряде женских образов в трагедии «Борис Годунов», пьесе «Русалка», романе «Арап Петра Великого». Немало ей было посвящено стихотворных строк.
Однако до нас не дошла полная биография Арины Родионовны, воспоминания о ней встречаются в записях некоторых современников Пушкина, но многие из них поверхностны. Возможно, поэтому пушкинисты и по сей день ведут споры о самой Арине Родионовне и о той роли, которую она сыграла в жизни и творчестве поэта…
Арина Родионовна (1758−1827) родилась в деревне Суйда (есть и другое мнение - в д. Лампово), что в Копорском уезде Петербургской губернии. Известно, что в семье крепостного Родиона Яковлева было семь детей. Девочку дома звали Ариной, это просторечная форма имени Ирина. Поскольку крепостная крестьянка не могла иметь своей фамилии, то в метрических документах она записана как Родионова, по имени отца. В литературе она известна как Арина Родионовна, реже под фамилией Яковлева. И совсем не упоминается как Матвеева, под фамилией мужа. В тогдашнем быту для всех она была Родионовной (в старости). Кстати, сам Пушкин не называл ее по имени, для него она всегда оставалась няней.
Когда прадед великого поэта - А. П. Ганнибал, купил деревни в Копорском уезде у графа Ф. А. Апраксина, то вместе с деревнями он выкупил и крепостных, в том числе и Арину. Девочка рано познала нищету, тяготы крестьянской жизни. Известно только, что в 23 года Арина Родионовна вышла замуж и переехала жить в село Кобрино, недалеко от Гатчины. Хозяева забрали ее в няньки.
Бабушка Пушкина, М. А. Ганнибал, сначала «передала» молодой няне в руки своего племянника Алексея, сына брата, а когда в семье появилась первая ее внучка Ольга, старшая сестра поэта, Арина Родионовна стала жить в их доме почти постоянно. Вместе с ней в доме жила кормилица будущего поэта, однофамилица Арины Родионовны, Ульяна Яковлева. По некоторым данным, она и была первой няней маленького Саши.
Есть сведения и о том, что дом, в котором жила семья Арины Родионовны, М. А. Ганнибал ей подарила в благодарность за хорошую работу. Когда члены большого семейства Пушкиных стали перебираться в Москву, они продавали земли, ранее им принадлежавшие, покупали новые, - и всюду за ними следовала Арина Родионовна. Это и понятно. Ее муж к тому времени умер от пьянства. Она (у нее было четверо малолетних детей) верой и правдой служила господам. Есть версия, что бабка Пушкина хотела дать няне вольную, но та отказалась. По другой версии известно, что М. А. Ганнибал сначала думала отпустить Арину Родионовну, но не стала этого делать.
Почти до 1811 года, до своего поступления в лицей, А. Пушкин жил под одной крышей с Ариной Родионовной. Неслучайно поэт, обращаясь к Арине Родионовне, часто называет ее не только «няней», но и «мамушкой». Особенно теплыми становятся отношения между поэтом и няней в селе Михайловском, в годы ссылки Пушкина. В Михайловском Арина Родионовна не просто стерегла усадьбу, но и вела все господские дела. Вот что писал поэт в те годы своему брату Льву: «До обеда пишу записки, поздно обедаю… Вечером сказки слушаю». Он записывал сказки, которых няня знала великое множество, песни, с интересом «собирал» сказанные ей поговорки, пословицы, народные выражения. Существует мнение, что именно Арина Родионовна рассказала Пушкину об избушке на курьих ножках, о мертвой царевне и семи богатырях.
Последние годы своей жизни она жила в Петербурге в семье сестры поэта, Ольги Пушкиной (по мужу - Павлищевой). Арина Родионовна скончалась в возрасте 70 лет, в 1828 году. Такова простая история жизни няни А. Пушкина, которую он называл «наперсницей волшебной старины», «подругой юности моей», «доброй подружкой»
Сам поэт в своих произведениях создал романтический образ любимой няни. Этот замысел был продолжен его современниками. Мы практически не знаем о том, какой была Арина Родионовна в реальной жизни. Даже о ее внешности сказано всего несколько строк: «Старушка почтенная - лицом полная, седая, любившая своего питомца…»
Но уже после смерти Арины Родионовны многие пушкинисты стали излишне преувеличивать ее роль в творчестве поэта. В советское время роль Арины Родионовны возрастает с новой силой. В торжественной обстановке отмечают ее юбилеи. Один из них связан со 180-летием со дня рождения, другой был приурочен к 110-й годовщине со дня смерти.
Однако, как раньше, так и сейчас, существует противоположная версия образа Арины Родионовны. Некоторые ученые ссылаются на то, что нигде сам поэт не называет няню своей наставницей, покровительницей, руководительницей, посредницей, как это трактовал биограф Пушкина, П. В. Анненков. Сторонники этого мнения заявляют, что Арина Родионовна была обычной, заурядной женщиной, но словоохотливой и доброй. И, как отметил в своих воспоминаниях поэт Н. Языков: «…и веселая собутыльница». Но если открыть сочинения А. Пушкина, то он по сравнению со своей няней, мог бы именоваться горьким пьяницей, поскольку много раз описывал всякого рода застолья.
Но если отрешиться от мифов и вымыслов вокруг имени Арины Родионовны, то можно назвать, по крайней мере, два неоспоримых факта. Великий поэт, используя фольклор в своем творчестве, был обязан во многом этому своей няне. И бесспорно, что она любила своего воспитанника, ничего не требуя взамен.
Возможно, поэтому Александр Пушкин говорил: «Если грядущее поколение будет чтить мое имя, должна быть не забыта и эта бедная старушка».
Ах, просто ли
Испить такую чашу -
Подругой гения
Вдруг стать в осьмнадцать лет…
Наталья Николаевна,
Наташа,
И после смерти
Вам покоя нет.
Была прекрасна -
Виновата, значит:
Такое ясно каждому,
Как день.
И негодуют, сетуют, судачат
И судят-рядят
Все, кому не лень.
А просто ли
Испить такую чашу?
И так ли весело и гладко
Шли
Дела у той,
Что сестры звали
«Таша»,
А мы великосветски! -
«Натали»?
…Поэта носит
По степям и хатам,
Он у Емельки Пугача
«В плену».
Лишь спрашивает в письмах
Грубовато,
По-русски, по-расейски:
«Ты брюхата?» -
Свою великосветскую жену.
И на дворе на постоялом где-то
Строчит ей снова:
«Не зови, постой».
И тянутся прелестницы
К поэту,
И сам он, как известно,
Не святой…
Да, торопила -
Скоро роды снова.
Да, ревновала
И звала домой.
Что этой девочке
До Пугачева,
Когда порой
Хоть в петлю лезть самой?
Коль не любила бы -
Не ревновала.
В нее влюблялись? -
В том дурного нет.
А если льстило
Быть царицей бала -
Вот криминал
В осьмнадцать, двадцать лет!
Бледна, тонка, застенчива -
Мадонна,
Как будто бы сошедшая с холста.
А сплетни, анонимки -
Все законно:
Всегда их привлекала
Красота.
Но повторять наветы
Нам негоже.
Забыли мы,
Что, уходя с земли,
Поэт просил
Наташу не тревожить -
Оставим же в покое…
Натали.
спихнули мелкого на няню
видать в семье не всё путём
когда ж вы пушкины займётесь
дитём
На кой твои, Пушкин, нужны нам стихи?
Сейчас в тренде менеджер средней руки.
Искусство есть втюхать любую фигню,
А ты со своими: люблю… не люблю…
«Чем меньше женщину мы любим" -
Однажды Пушкин написал.
Но про него сейчас не будем,
А будем про его слова.
Мужчины! Век другой, учтите!
Любите женщину всегда!
Коль потеряли, не взыщите:
Не пушкинские времена.
Она ушла к тому, кто любит,
Зачем ей ваша нелюбовь?
Ценить она того лишь будет,
Кто повторяет вновь и вновь,
Что больше жизни её любит,
Живёт лишь только для неё!
Он в женщине цветок разбудит,
Она красою расцветёт!
И будет счастлива навеки
С тем, кто так сильно полюбил.
А кто в себя влюблён, поверьте:
Его брат Пушкин погубил.
Поверил он словам поэта,
И женщину он не ценил.
Она другим теперь согрета,
А он остался не любим.
Как не скитался он по свету,
Такой любви уж не нашёл.
Не верьте вы словам поэта,
Ведь век его давно прошёл!
Copyright: Татьяна Никитина, 2017
Свидетельство о публикации 117 051 704 651
Александр Пушкин: Карты, деньги, два ствола…
В возрасте двадцати одного года Александр Пушкин подготовил к печати рукопись своих стихотворений. Настала пора его первой книги. Стихи и так давно ходили по рукам. Чувствительные барышни записывали их в свои альбомы, столичные юнцы заучивали на память эпиграммы и оду «Вольность», что приятно щекотало им нервы. Император размышлял: не пора ли бесцеремонного юношу - в Сибирь? Между тем, сам Пушкин жил, как птица поёт. Он увлекался - кроме поэзии, разумеется - шампанским, дуэлями, театром и красивыми женщинами. А ещё - азартными играми.
Опасная штука - эти карты. В жизни Пушкина они играли заметную роль. Как в жизни Достоевского - рулетка. Поэт очень много играл, почти всегда несчастливо. Но ничего с этим поделать не мог. Он признавал, что страсть к игре - самая сильная из его страстей.
«Я раскаялся, но поздно…»
Молодой поэт примыкал к компании столичной молодёжи «Зелёная лампа». Что-то вроде кружка по интересам. В первую очередь, интересовались литературой. Во вторую - вольнолюбивой литературой. И для разнообразия - карточной игрой. Кружок формировался вокруг «лучшего из минутных друзей минутной младости» Пушкина, усердного картёжника Никиты Всеволожского. «Всеволожский играет; мел столбом! Деньги сыплются!» - восторженно писал поэт их общему приятелю. У него-то денег было гораздо меньше, чем у Никиты, счастливого наследника табачных плантаций и виноградников. Поэтому свою первую книгу Пушкин решил издавать по подписке и распространил около сорока билетов (простая схема: сперва продаётся подписка, затем на эти деньги печатается сборник и рассылается покупателям). Рукопись была подготовлена, читатели замерли в ожидании, но… книга не увидела свет. Потому что азартный стихотворец «полупродал, полупроиграл» стихи тому же Всеволожскому, оценив всю рукопись в тысячу рублей.
Вскоре ему пришлось покинуть Петербург. Император Александр рассудил, что молодому дарованию вредна рассеянность большого света и сырой воздух столичных канав. А местная поросль, в свою очередь, обойдётся без бунтующих поэтов - спокойней будет. Пушкин отправился в Молдавию, затем в Одессу и, наконец, по высочайшему повелению, в Михайловское - фамильную деревушку в Псковской области.
С момента злополучной карточной игры, лишившей его большей части юношеских стихов, прошло пять лет. Всё это время он помнил о пленённой рукописи, надеясь выкупить её обратно. Но с учётом местоположения, это оказалось непросто. Пушкин действовал, в основном, через брата, оставшегося в Петербурге: «Явись от меня к Никите Всеволожскому - и скажи ему, чтоб он ради Христа погодил продавать мои стихотворения». Писал и самому Никите: «Всеволожский, милый, царь не даёт мне свободы! Продай мне назад мою рукопись за ту же цену».
Время шло, поверенные медлили. Поэт торопил брата: «Перешли же мне проклятую мою рукопись - и давай уничтожать, переписывать, издавать». Наконец, дело сдвинулось с мёртвой точки. Рукопись вновь поменяла владельца. Стихотворения, беспечно проигранные в карты («Я раскаялся, но поздно…») вернулись к своему автору. Он тут же принялся за работу: воодушевленно уничтожал и переписывал, а также добавлял стихи, созданные за время изгнания. На радостях поэт модифицировал всю рукопись буквально за три дня, как будто опасаясь, что она опять исчезнет. И сразу же отправил обратно в Петербург - издавать! «Я выстирал чёрное бельё наскоро, а новое сшил на живую нитку… Надеюсь, что барыня публика меня по щекам не прибьёт, как непотребную прачку». Барыня-публика (в том числе и мы - благодарные потомки и преданные ценители русской словесности) вздыхает с облегчением. Задержавшись на пять с половиной лет, первая книга Александра Пушкина в январе 1826 года всё-таки появилась в петербургских лавках.
Как можно было не играть?
До нас дошли воспоминания Николая Гоголя о его первой попытке познакомиться с Пушкиным. Без приглашения, но с великим почтением, молодой Гоголь пришёл к дому поэта и позвонил в звонок. Он робел так сильно, что по пути даже выпил для храбрости. Но слуга не доложил о посетителе. - Почивают.
Время сна уже давно прошло, и Гоголь взволнованно спросил:
- Верно, всю ночь работал?
- Как же, работал, - отвечал слуга, - в картишки играл!
И действительно, судьба злосчастной рукописи не помешала Пушкину играть и дальше, с тем же энтузиазмом. Впрочем, все вокруг играли. Сложно было не играть: карты в то время являлись одним из немногих развлечений, дозволенных светскими условностями. «Кто ими в обществе себя не занимает, воспитан дурно тот и скучен всем бывает», - шутливо утверждал дядюшка поэта Сергей Львович в своём стихотворении «Вечер». Никакое другое занятие не было столь распространено в разномастной среде русского дворянства. Играли в модных столичных гостиных, играли в просторных домах провинциальных помещиков, играли в Зимнем дворце!.. Четырёхугольные карточные столы, покрытые сукном, назывались ломберными. Мелом на сукне делались расчёты, записывались ставки. Ненужные записи стирались специальной щёточкой. Использованные колоды карт игроки выкидывали прямо под стол. Глаза щипал табачный дым - в помещениях часто было крепко накурено. Неровными стопками лежали нераспечатанные колоды: на каждую игру - новая. Вместе с картами со стола падали деньги, но поднимать их считалось дурным тоном. Наутро под ломберным столом лакей мог собрать неплохую прибавку к жалованию.
Ближайшая соседка Пушкина по Михайловскому имению как-то записала в своём дневнике: «По висту должен мне Пушкин один рубль пятьдесят копеек. Я ему - двадцать копеек. Ещё он мне - рубль семьдесят копеек. Я ему - десять копеек. Ещё он мне - рубль восемьдесят копеек…» Как видим, деревенские ставки были маленькими - копеечными, но Пушкин, по своему обыкновению, проигрывал и тут. Впрочем, висту он предпочитал азартный банк - игру, которой управляла исключительно удача. Законы банка были элементарны. Банкомёт (ведущий игрок) кидал перетасованные карты направо и налево. Если карта, на которую сделана ставка, выпадала направо, он забирал выигрыш. Если налево - деньги доставались противнику. Сложно представить правила проще этих. Карты плясали за ломберным столом под дудку слепого случая. Ночи напролёт молодые офицеры, почтенные отцы, чиновники, царедворцы и даже семейные барыни проводили за ломберными столами, напряжённо ожидая, «налево ляжет ли валет». Иногда это заканчивалось трагически: валет ложился направо, и огромные состояния, десятки деревень, сотни крепостных меняли своего владельца.
В 1802 году всю страну всколыхнула поразительная история из большого света: князь Голицын проиграл графу Разумовскому любимую жену. Затаив дыхание, все ждали развязки трагедии. Долг чести нужно было отдавать. Но долг чести - красивая женщина! Разводы в то время были почти невозможны, однако оскорблённая Голицына добилась своего: развелась и обвенчалась вновь - с карточным соперником бывшего мужа. Княгиня превратилась в графиню. Пушкин, разумеется, знал эту некрасивую историю. Но знал он и азарт, сбивающий голову, как шапку, набекрень и заставляющий забыть обо всём на свете. Как-то на юге, вспоминал друг поэта Вяземский, Пушкин поехал за несколько вёрст на бал, чтобы увидеть женщину, в которую был влюблён. Но приехал рано, начал играть и провёл за ломберным столом всю долгую ночь, «так что прогулял и все деньги свои, и бал, и любовь свою».
Кстати, азартные игры, подобные банку, в России были запрещены. За игроками велось наблюдение, их имена докладывали лично императору. В полицейском «картёжном списке» поэт значился под номером 36. Существует литературный анекдот о Пушкине, который объяснял императору Николаю I:
- Карты спасают меня от хандры!
- Но что ж после этого твоя поэзия? - удивлялся государь.
- Она служит мне средством к уплате карточных долгов, Ваше Величество.
За всё приходится платить
Карточные проигрыши доставляли Пушкину много хлопот. Ему редко удавалось рассчитаться сходу за несчастливых дам и королей, оборачивавшихся вокруг шеи очередной финансовой петлёй. Денег, обыкновенно, не было. По молодости можно было бы рассчитывать на поддержку семьи, но отец - не столь беден, сколь прижимист - менее всего желал расплачиваться за азартную горячку нелюбимого сына. Служба при Коллегии иностранных дел приносила копейки, о которых совестно и говорить. Высланный из Петербурга на юг, Пушкин был обречён на безденежье. «Изъясни отцу моему, что без его денег жить не могу, - просит он брата. - Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре. Ремеслу же столярному я не обучался». Тем не менее, со временем поэт начинает именно «жить пером». За свои труды он получает гонорары, позволяющие существовать - худо-бедно, но независимо. Один из его приятелей, гордый стихотворец Семён Раич, даже вспоминал о беспокойстве Пушкина на этот счёт: «Я, может быть, первый из русских начал торговать поэзией». Хотя гораздо точнее скажет об этом его знаменитая стихотворная строка «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». И рукописи он продавал дороже, чем кто-либо из его современников. Да ещё на собственную свадьбу получил от отца небольшую деревеньку в Нижегородской области, приносящую, к сожалению, не меньше беспокойства, чем прибыли. Стало быть, денег, даже на жизнь и уж тем более на карты, было всегда недостаточно. Играя в банк, он любил, заложив руки в карманы, напевать солдатскую песенку, меняя слово «солдат» на свою фамилию: «Пушкин бедный человек! Ему негде взять…»
В итоге поражения за ломберным столом, как правило, превращались в бесконечные карточные долги, камнем лежащие на совести и репутации честного человека. Это заставляло поэта беспрестанно хлопотать и волноваться: занимать деньги, выписывать векселя, отдавать в ломбард семейные ценности… Как-то, после колоссального проигрыша в двадцать пять тысяч рублей - самой крупной карточной неприятности в жизни - ему пришлось совершить специальное путешествие в Москву, затем лишь, чтобы с помощью ростовщиков расплатиться с соперником из игорного дома. Дорога от столицы до Москвы на почтовых лошадях занимала в среднем пять-семь суток, задержаться пришлось на несколько недель. Почти месяц жизни был отдан карточному долгу. При этом в стране бушевала холера, а дома ждала молодая жена. История того грандиозного проигрыша началась ещё до венчания поэта, длилась более двух с половиной лет и привела - нет худа без добра - к некоторому отвращению от ломберных столов. Будучи женатым человеком, Пушкин играл гораздо реже прежнего. Впрочем, и до этого он успел потерпеть несколько любопытных поражений.
«Я не проигрывал второй главы „Онегина“…»
За карточным столом Пушкин не раз рисковал плодами вдохновения. Рукопись ранних стихов была издана. Вслед за ней ходовой монетой, которой поэт расплачивался с фортуной, стал роман «Евгений Онегин». Каждая глава представляла не только художественную ценность, но и порядочный капитал: поэту платили по двадцать пять рублей за строчку. Поэтому, когда вся наличность переходила в чужой кошелёк, в игру вступал «Онегин», как правило, «несчастной жертвой». Близкому другу Вяземскому Пушкин признавался: «Вместо того чтобы писать седьмую главу Онегина, я проигрываю в штос (от немецкого Stoss - азартная карточная игра вроде банка. Если игроков двое, игра называется штос; если больше - банк) четвёртую». А буквально месяц спустя на зелёное сукно была брошена следующая, пятая глава - и тоже перешла счастливому сопернику. В тот вечер Пушкин не сумел смириться с дорогой потерей: вслед за ускользнувшим «Онегиным» на стол легла пара дуэльных пистолетов. Легкомысленная удача, поколебавшись минуту, слегка подмигнула поэту, и карта выиграла! Счастливые стволы сумели не только отбить «Онегина», но и заработать владельцу ещё полторы тысячи рублей (как жаль, что на свою последнюю дуэль он взял другие пистолеты).
Знакомый Пушкина, господин Великопольский, незадачливый игрок и сочинитель, даже упрекал его за стихотворное мотовство в своей недружественной сатире: «Глава „Онегина“ вторая съезжала скромно на тузе…» Пушкин же, хоть и испытывал к Великопольскому отеческое снисхождение (как невезучий игрок к сопернику ещё более беспомощному), обвинение отверг в резких выражениях. «Я не проигрывал второй главы „Онегина“, а её экземплярами заплатил свой долг, точно так же, как вы заплатили мне свой родительскими алмазами». Карточные встречи Великопольского и Пушкина повлекли за собой затяжную перестрелку эпиграммами, длившуюся около трёх лет. «Играешь ты на лире очень мило, - квалифицировал Пушкин приятеля, - играешь ты довольно плохо в штос».
Конечно, многие современники поэта знали о его страсти к картам. Когда он внезапно покидал столицу, разносились слухи: «Проигрался…» Некоторые знакомые даже пытались использовать эту особенность. К примеру, известный библиофил Сергей Полторацкий предложил сыграть на письма поэта-декабриста Рылеева, одного из зачинщиков восстания на Сенатской площади, к тому моменту уже повешенного у стен Петропавловки. Отчаявшись заполучить их у Пушкина обычным путём, Полторацкий в один «прекрасный день» поставил на кон тысячу рублей и предложил положить против них на стол желанные бумаги. Азартный игрок, было, согласился, но через миг опомнился. «Какая гадость! Проиграть письма Рылеева в банк! Я подарю вам их!» Он придавал большое значение мистическим случайностям и совпадениям. И хорошо помнил, какую роль сыграли карты в нежданной встрече с другим декабристом, его близким другом Вильгельмом Кюхельбекером.
Карты и Кюхля
Эту историю Пушкин вспоминал всю жизнь. Она произошла в дороге между Псковом и Петербургом. На одной из почтовых станций поэту не хватило мелких денег, пяти рублей, чтобы расплатиться за обед. Он тут же бросил на сукно более крупную банкноту, начав понтировать против случайного попутчика и, карта за картой, проиграл более полутора тысяч. «Я расплатился довольно сердито, - записал Пушкин в дневнике, - взял взаймы двести рублей и уехал очень недовольный сам собой». Дожидаясь лошадей на следующей станции, несчастливый игрок скромно читал Шиллера. Шум за окном его отвлёк. На двор въехали четыре тройки с арестантами из Шлиссельбургской крепости. В одном из них - худом, небритом, бледном - Пушкин узнал своего лицейского товарища Кюхельбекера. Они не виделись много лет. Пока поэт находился в ссылке, Кюхельбекер (Кюхля, как называли его в лицее) принял участие в декабристском восстании, был осуждён и отправлен на каторгу. Тогда-то, на пути декабриста из одной крепости в другую, и встретил его Пушкин. Друзья бросились друг к другу. Жандармы их растащили. Пушкин пытался передать арестанту денег: требовал, кричал, угрожал. Полицейские были неумолимы. «Кюхельбекеру сделалось дурно, - вспоминал затем поэт, - жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали». Больше товарищи никогда не виделись. Последнее, что мог сделать знаменитый литератор для одного из самых близких, самых первых своих друзей - отдать ему двести рублей, занятые в долг несколько часов назад. Это всё, что было в кармане после карточной игры, задержавшей его на предыдущей станции ровно настолько, чтобы он смог в последний раз увидеть Кюхлю. Жаль, что прощальную помощь, отчаянный дружеский жест отверг непреклонный охранник. Спустя годы «из глубины сибирских руд» Кюхельбекер сумел передать записку: «Встречу с тобою, Пушкин, ввек не забуду!»
«Как в ненастные дни собирались они часто…»
Несомненно, страсть к картам приносила Пушкину неприятности: отнимала и время, и деньги, и, возможно, здоровье. Но, вместе с тем, благодаря этой страсти появились на свет произведения, без которых мы не мыслим пушкинского наследия. Надо признать: помимо долгов и сомнительной репутации, игра давала поэту пищу для творчества, вдохновение. Удивительно, но иногда он умудрялся, чуть ли не одновременно, и работать, и играть. Эпиграф к «Пиковой даме», вспоминала Анна Керн, был создан буквально за ломберным столом. Причём, даже не на столе, а на рукаве мелом записал поэт знаменитые строчки: «Как в ненастные дни собирались они часто…» Появились бы «Пиковая дама» или повесть «Выстрел», не имей Пушкин страсти к азартному банку? Такие произведения могли быть написаны только настоящим игроком, знающим о картах не понаслышке, знакомым с победами и поражениями. Даже самый первый прозаический опыт Пушкина, отрывок «Наденька», и тот описывает игорный дом: «Тузы, тройки, разорванные короли, загнутые валеты сыпались веером, и облако стираемого мела мешалось с дымом турецкого табаку»…
Как-то в гостях у друзей Пушкин рассказал сказку о чертях, «метавших банк сотнями душ, с рогами, зачёсанными под высокие парики». Не оборвись его жизнь на дуэли, эта сказка могла бы стать сюжетом нового произведения - об изменчивой удаче, вершащей судьбы людей. О мистической роли карт в человеческой жизни.
Бесконечные тройки-семёрки-тузы приносили немало беспокойства в жизнь знаменитого русского поэта. Но не играй Пушкин в карты, это был бы совсем другой Пушкин.
Снаружи так много звуков
Мешают коктейль весенний.
Читает стихи Безруков -
Внутри у меня Есенин.
А солнце крадется тихо
И прячется за высотки.
Безруков меняет лица -
Внутри у меня Высоцкий.
Не знаю, кто будет завтра
Иешуа или Пушкин?
Безруков всегда внезапный -
Он может быть даже в кружке!