…Но вот однажды на даче - таким же летним днем, каким, по его воспоминаниям, был жаркий день его отрочества, миг первой мечты запечатлеть окружающую благодать, - я нашел старый «Новый мир» 1973 года, с окончанием «Сандро из Чегема». И прочел там вот этот фрагмент:
«Солнце уже довольно сильно припекало, и от папоротниковых зарослей поднимался тот особый запах разогретого папоротника, грустный дух сотворенья земли, дух неуверенности и легкого раскаяния.
В этот еще свежий зной, в этот тихий однообразный шелест папоротников словно так и видишь Творца, который, сотворив эту Землю с ее упрощенной растительностью и таким же упрощенным и потому, в конце концов, ошибочным, представлением о конечной судьбе ее будущих обитателей, так и видишь Творца, который пробирается по таким же папоротникам вон к тому зеленому холму, с которого он, надо полагать, надеется спланировать в мировое пространство.
Но есть что-то странное в походке Творца, да и к холму этому он почему-то не прямо срезает, а как-то по касательной двигается: то ли к холму, то ли мимо проходит.
А-а, доходит до нас, это он пытается обмануть назревающую за его спиной догадку о его бегстве, боится, что вот-вот за его спиной прорвется вопль оставленного мира, недоработанного замысла:
- Как?! И это все?!
- Да нет, я еще пока не ухожу, - как бы говорит на этот случай его походка, - я еще внесу немало усовершенствований…
И вот он идет, улыбаясь рассеянной улыбкой неудачника, и крылья его вяло волочатся за его спиной. Кстати, рассеянная улыбка неудачника призвана именно рассеять у окружающих впечатление о его неудачах".
Гениальная неудача творца, так оно и есть; и роман его тоже неправильный, и тоже гениальный, и как-то этот разогретый дух земли, так примиряющий со всеми ее неправильными пропорциями - «на тысячу подлецов один человек», - действительно иногда чувствуется, особенно в детстве. И тогда понимаешь, что от тебя тоже кое-что зависит, ты в этот акт творения вовлечен, и нельзя все время предъявлять претензии к Богу - надо иногда кое-что делать и самому. Но не в этой нехитрой мысли было дело, а в том, что вся глава «Тали - чудо Чегема» была одним из очень немногих примеров симфонической прозы в литературе ХХ столетия. Действительно он там в лирических отступлениях иногда прыгает выше своего обычного - очень высокого - уровня. Ты понимаешь, что этот художник действительно делает, что хочет, что в свои лучшие минуты он пленительно свободен. И дело свое он знает так же хорошо, как Кязым, но плюс к этому великолепному профессионализму - попробуйте оторваться от его неспешных рассказов и витиеватых размышлений! - он умеет иногда летать, и тогда мир для него оправдан. Редко испытываешь это чувство, еще реже умеешь передать его читателю, - но Искандер мог.
Он ответил как-то на мой вопрос о причине южного происхождения большинства российских сатириков и юмористов: Гоголь, Чехов, Аверченко, Данелия, одесситы (из которых он особенно любил Бабеля), даже Зощенко, чьи корни связаны с Полтавщиной, - все родились на благословенном юге, как и он сам. Он ответил, что именно север, где никто никому не рад, и заставляет защищаться от всего насмешкой, и не желчной, а по возможности щедрой, радостной, с оттенком той радости, с какой встречают друг друга южане. И действительно - он ведь давно уже сказал, что юмор напоминает след человека, заглянувшего в пропасть и отползающего обратно. (Сью Таунсенд, британская писательница, чья щедрая ирония немного напоминает манеру Искандера, сказала: если б он, кроме этой фразы, вообще ничего не написал, то и тогда был бы крупным писателем.) Искандер всегда смотрел в пропасти. Немногие знают, какие приступы отчаяния и душевного помрачения он переживал. «Страх, как ртуть, копится в организме. Проходят грусть и радость, а страх остается и умножается», - сказал он мне в давнем интервью; и потому страха он себе не позволял. «Страх побеждается жестом». И столько таких красивых жестов было в его биографии, сколько прекрасных речевых жестов - в его прозе! Искандер работал красиво. Глядя на него, читатель хотел быть таким же - и предпринимал некие усилия в этом направлении, а можно ли требовать от литературы большего?
Не надо было даже, чтобы он писал в последние годы: все знали, что он болен, что пишет в основном короткие стихи, что не может долго сидеть за столом (а рассказ, не переписанный два-три раза, он считал черновиком). Важно было, что он присутствовал, потому что одно его присутствие удерживало от низостей и внушало уверенность. Ничто дурное к нему не приставало, никакие несогласия с ним не колебали его авторитета: все знали, что Искандер не может хотеть плохого. Заблуждаться - может и обязан, как всякий гений; но вставать на сторону зла - никогда. Это он сказал, что самое многочисленное сословие, которого не учел никакой Маркс, - чернь, и принадлежность к нему не зависит от имущественного статуса, от образования и местожительства. Это те, кто сам ничего не умеет и другим мешает. Он этой черни противостоял одним своим существованием, и рядом с ним было спокойно.
Книги-то остались, но в литературе, в жизни вообще - весьма важно еще и присутствие автора. Есть вещи непоправимые, зияния незаполнимые. Человека порождает эпоха, ее масштаб на нем сказывается. Где взять сегодня человека, хоть сколько-нибудь сравнимого с Искандером по масштабу пережитого, передуманного и понятого? На шестидесятилетии Окуджавы, на котором Искандер тоже был гостем, - Эйдельман сказал:
- Раньше, Булат, думали так: пусть писатель живет как угодно, лишь бы писал…
- А сейчас пусть пишет что угодно, лишь бы жил, - крикнул с места Окуджава.
Если вдуматься, не такая уж это и шутка.
ДО СВИДАНЬЯ!
Ушли фракийцы и этруски,
Хазары, скифы, амореи,
Сарматы, гунны, кельты, майя,
Уйдут испанцы, немцы, русские
И, наконец, уйдут евреи,
Сказав, с улыбкой: до свиданья!
Гоните прочь всех тех, кто вышел из доверия.
Не ждите, когда дело примет грустный оборот.
Скажите, чтоб не хлопали прощально дверью,
А плотно прикрывали за собою… рот.
На угасающих углях
Любовь неистово танцует
Её прощальный, дерзкий взгляд
Меня уж больше не волнует
На небе полная луна
Вам на беду рассвет пророчит
Как чаша горького вина
Испита мною ночь, а впрочем
Я к Вам по-прежнему добра.
Поверьте мне - Свеч стоила игра
Я бессердечна?., Вы правы…
Мне Ваш удел, давно наскучил
Всё было мило, но, увы…
Сердца не рвались от созвучий
В сплетение рук, в слияние губ
Я не познала силу страсти
Ни радость встреч, ни сладость мук
Ни пылкость слов, ни капли счастья
Один лишь пепел от костра
У Ваших ног - Свеч стоила игра
И обнажая Вашу боль
Своим открытым просвещением
Я доиграю эту роль
Без суеты и огорчения
Пусть одиноко, невпопад
Звенит уныло колокольчик
То, наши грёзы наугад
Уносит вдаль лихой извозчик
Ему порукою - ветра
Пускай спешит. Свеч стоила игра
Мне не знакома Ваша боль
И я её не разделяю
Но на прощание вновь и вновь
Шепчу - Я Вас благословляю
Не огорчайтесь, мне пора
Храни Вас Бог. Свеч стоила игра
Мы не умеем прощаться
И не умеем любить.
Не можем никак расстаться
Не можем друг друга простить…
Все, что было меж нами…
Было, как сон, туман
Обида гложет сознанье
Словно пьянящий дурман.
Жизнь расставила сети
Из наших с тобой обид
И мы, как глупые дети
Бьемся в них, как об гранит.
Я очень плакала от боли
Не раз, не два забыв про силу воли…
Диагноз свой, узнав, не удивилась…
И так давно смиряться научилась…
Все как у всех… Дела, семья, заботы…
Улыбка каплю грустная на фото.
Усталость, передышки и проблемы…
Была такая, как и все мы…
Но лишь отличие имела…
Ее болезнь съедала душу с телом…
Меня почти не замечала,
Ведь знала, не начнется жизнь сначала…
И вот смирилась с мыслью, что однажды Останется лишь памятью бумажной
На вырезках газет и на портретах,
И в цифровом формате интернета…
За приступом приходит облегченье…
Я лишь ценю, каждое мгновенье…
Всю жизнь семье и близким посвятила…
Людей прощала и любила…
А иногда холодными ночами
Рыдала жгучими слезами,
что не с кем мне бедою поделиться…
Больней-от равнодушия на лицах…
Болезнь, как зверь, голодный нападала,
Насытившись, на время отступала…
Терпела боль, куда мне деться?
Разбить родным не смела сердце…
И вот однажды, пережив волненье,
Не дописав свое стихотворенье,
уйду так тихо и не слышно…
Себя всегда считала лишней…
Порою равнодушие людское
течет неудержимою рекою…
В руке зажму листок,
а в нем лишь строчка:
«За все благодарю… Люблю…»
И точка.
я не родная больше, я теперь чужая.
с водой холодной, вместо чашки чая.
с ночами, днями, от которых тошно.
нам, друг без друга,
оказалось,
можно.
Ревную, я снова ревную,
Мне кажется, видется снова…
Объятия, руки на теле,
В тисках её словно в оковах!
Ласкаешь, целуешь и страстью,
Сжимая её плоть не спеша,
Словами играешь как мастер,
Стихии Земли и Огня…
Картинка одна за одною,
А сердце в груди как стучит…
Но ты же сейчас не со мною,
Телефон назло мне молчит.
Глаза застилали слёзы,
Много дал обещаний разных…
И сердце моё опять разбито,
В дребезги как детские пазлы.
Ревную. Боже - как я ревную,
Мне кажется, слышится снова…
«Прости! «- твоё эхом громким,
Но сердце не слышит ни слова.
А ты не будешь знать, что это я Что всюду я - того не будешь знать.
Я-вся трава. Прочь дерзкая змея!
Иди, любимая, я смог ее прижать.
Она пружиной рвется из травы,
но намертво запутала трава.
Я-тот цветок. Сорви его, сорви!
Нет -тот! Склонили синие ветра.
И если ты сорвешь в пути цветок -
я буду им, чтобы побыть в руке.
Прижмешь к губам прозрачный лепесток -
и поплывем по солнечной реке…
А знаешь, я тебя простила,
За все: за боль и за издевки,
За то, что из меня веревки
Ты вил, а я ждала, любила,
За то, что обвинял так просто,
За то, что заставлял лукавить,
За то, что маленького роста
Была, а ты хотел исправить,
За то, что надо улыбаться,
Хотя на сердце дождь и слякоть,
И надо было не ругаться,
Не ревновать, не спать, не плакать,
И просыпаться утром рано,
И торопиться на работу,
За все простила, даже странно,
За черный цвет и имидж гота,
Простила даже за измены,
И за вранье тебя простила,
Найдешь «свою» ты непременно,
А я прощаю, что есть силы,
А я прощаю за усталость,
За игры, крики среди ночи,
Не знаю, что с тобою стало,
Но я прощаю… За сыночка,
За то, что обещал так много
И все в один момент разрушил,
За ложь во благо, а в итоге
За то, что просто плюнул в душу,
Ты знаешь, я тебя простила,
За все, будь счастлив, милый Тоша,
Да, может быть, тебя любила,
Но мне мой сын, поверь, дороже!..
Прощай! На веки! Улетаю
Туда, где я опять невеста,
Туда, где я тебя прощаю,
Но там тебе уже нет места…
Ты просто побудь ещё рядом,
за руку меня возьми…
коснутся тебя и счастья
небесной красоты.
Ведь завтра конец истории,
Будет окончен любви нашей срок…
Я больше не смогу, не забуду,
Ты до души дотронуться смог.
(D) Обычно целуя - люди предают, а не целуя - прощаются…
Delfik 2016 г.
Я ухожу. Как больно уходить,
Когда срослась и сердцем прикипела!
Когда канатом прочным стала нить,
Которая за душу и за тело!
Я ухожу. Мне надо одержать
Хотя б одну победу над собою:
Покрыться льдом, застывшей стать рекою,
Но только ничего не возвращать.
Я ухожу. Мне нужно уберечь
Себя от бесконечных недомолвок,
Невнятных фраз, звонков головоломок,
От передернутых гордыней плеч.
Я ухожу. Ты просто стал другим,
И мне с таким сиротски неуютно.
Я отменяю ночь. Я снова в утро.
Я выбираюсь из пожаров и руин…
Скучный дождь моросил, моросил,
Город вымок и ждал перемены…
Ломким светом ночного такси
Чуть царапнуло тусклые стены.
Вот и всё. Упакован баул.
И отдельно еда на дорогу.
Плащ и зонтик…
Я к двери шагнул
И внезапно застыл у порога.
…Кто сказал «Уходя, уходи»,
Кто он был, умник правильный этот?
Оглянулся ль, когда позади
Смутен профиль её силуэта?
Подвела ль в ту минуту нога,
У порога дверного споткнулась?
…Нет, не я - боль, что мне дорога,
В ту минуту назад оглянулась.
Как же хрупко сидела она,
Тень её тишиною кричала,
И судила уход тишина,
В нём, постыдном, меня уличала.
За окном надрывалось такси,
Клён окно беззастенчиво лапал,
И не в городе дождь моросил,
Он в душе моей крапал и крапал.
…Нет, я смыслу, отнюдь, не слуга,
Пусть друзья назовут это бредом,
Той, что стала стократ дорога,
Я сказал: «Знаешь… я не поеду».