Художники между собой не конкурируют. Конкурируют между собой ремесленники.
III
«Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой - была степь. Были это веселые, сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора: явились откуда-то иные племена и прогнали прежних в глубь леса. Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то подымался смрад, и от него люди гибли один за другим. Тогда стали плакать жены и дети этого племени, а отцы задумались и впали в тоску. Нужно было уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна - назад, - там были сильные и злые враги, другая - вперед, там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота. Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались вокруг людей по вечерам, когда загорались костры. И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. А еще страшней было, когда ветер бил по вершинам деревьев и весь лес глухо гудел, точно грозил и пел похоронную песню тем людям. Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота. Они сидели, а тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота… Люди всё сидели и думали. Но ничто - ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум… Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, - и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче… Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился Данко и спас всех один». Старуха, очевидно, часто рассказывала о горящем сердце Данко. Она говорила певуче, и голос ее, скрипучий и глухой, ясно рисовал предо мной шум леса, среди которого умирали от ядовитого дыхания болота несчастные, загнанные люди… «Данко - один из тех людей, молодой красавец. Красивые - всегда смелы. И вот он говорит им, своим товарищам: - Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец - все на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!.. Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня. - Веди ты нас! - сказали они. Тогда он повел…» Старуха помолчала и посмотрела в степь, где все густела тьма. Искорки горящего сердца Данко вспыхивали где-то далеко и казались голубыми воздушными цветами, расцветая только на миг. «Повел их Данко. Дружно все пошли за ним - верили в него. Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они… Все гуще становился лес, все меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он, молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен. Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими, - вот как! Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко. - Ты, - сказали они, - ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь! - Вы сказали: „Веди!“ - и я повел! - крикнул Данко, становясь против них грудью. - Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец! Но эти слова разъярили их еще более. - Ты умрешь! Ты умрешь! - ревели они. А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они - как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску. А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь… - Что сделаю я для людей?! - сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни. - Идем! - крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям. Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был впереди, и сердце его все пылало, пылало! И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была - там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко. Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, - кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и - умер. Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…» - Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой! Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку, в степи стало страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который сжег для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе. Старуха дремала. Я смотрел на нее и думал: «Сколько еще сказок и воспоминаний осталось в ее памяти?» И думал о великом горящем сердце Данко и о человеческой фантазии, создавшей столько красивых и сильных легенд. Дунул ветер и обнажил из-под лохмотьев сухую грудь старухи Изергиль, засыпавшей все крепче. Я прикрыл ее старое тело и сам лег на землю около нее. В степи было тихо и темно. По небу все ползли тучи, медленно, скучно… Море шумело глухо и печально.
Комментарий не в силах испортить произведение, а вот автора обнажает частенько.
Кручение женщиной попой - это незавершённое произведение искусства.
Автор всегда хочет создать идеальное и законченное произведение.
В идеальном и законченном нет места для комментариев.
Но сам автор очень любит комментировать произведения других авторов.
Не твое детство было жестоким и жутким -
Не тебя твоя мать называла ублюдком,
Не тебя бил ногами отец с перепоя,
Ночь на улице… Знаешь, что это такое?
Я ходил в синяках, а вы, будучи рядом,
Лишь смотрели на это невидящим взглядом -
И теперь я пишу это, дяди и тети,
Хотя знаю, что вы никогда не поймете!
Ненавистен я стал, зародившись едва ли,
И виновен лишь в том, что меня здесь не ждали -
С самых первых дней было мне больно и душно
В мире вашей жестокости и равнодушья.
Я - «растяпа», «придурок» я - прозвища эти
Дали в школе мне ваши счастливые дети -
Было весело им, ну, а мне было горько -
Кем у них и у вас, взрослых, не был я только!
Я в 17 влюбился - хотелось мальчишке
Настоящей любви - как в кино и как в книжке,
Только в жизни совсем все не так оказалось:
Я не смог с ней никак, а она - засмеялась.
Я рыдал от досады - я не был ей нужен.
Со второй - то же самое, если не хуже.
«Импотент», «никакой» - их насмешки, упреки -
Оказалось, что женщины слишком жестоки.
Почему я всю жизнь бессердечие вижу?
Я хотел вас любить, а теперь ненавижу!
Постепенно мне ненависть стала кумиром -
Я пошел на войну. На войну с вашим миром.
Ты унижен и бит - ты в моей вечной роли:
Как еще я могу рассказать вам о боли?
Что такое боль, страх - объяснить невозможно,
Это только заставить прочувствовать можно.
Вы в меня свою злобу вливали по капле…
Запусти бумеранг - он вернется, не так ли?
Вы меня запустили. Давно и жестоко.
Бумеранг возвращается. Око за око.
В одночасье я проклят стал всеми и каждым,
И сегодня любой из «порядочных граждан»
Кроет матом меня и желает мне смерти,
Но она ничего не изменит, поверьте.
Даже если палач у стены меня грохнет,
С моей гибелью зло в вашем мире не сдохнет:
Оно в каждом из вас живет, дяди и тети,
А в себе вы его никогда не убьете.
Его произведения выдержали десятки изданий, читатели - ни одного.
ФАУСТ
ПОСВЯЩЕНИЕ
Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье,
Или остыл мой молодой задор?
Но вы, как дым, надвинулись, виденья,
Туманом мне застлавши кругозор.
Ловлю дыханье ваше грудью всею
И возле вас душою молодею.
Вы воскресили прошлого картины,
Былые дни, былые вечера.
Вдали всплывает сказкою старинной
Любви и дружбы первая пора.
Пронизанный до самой сердцевины
Тоской тех лет и жаждою добра,
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный
Опять припоминаю благодарно.
Им, не услышать следующих песен,
Кому я предыдущие читал.
Распался круг, который был так тесен,
Шум первых одобрений отзвучал.
Непосвященных голос легковесен,
И, признаюсь, мне страшно их похвал,
А прежние ценители и судьи
Рассеялись, кто где, среди безлюдья.
И я прикован силой небывалой
К тем образам, нахлынувшим извне.
Эоловою арфой прорыдало
Начало строф, родившихся вчерне.
Я в трепете, томленье миновало,
Я слезы лью, и тает лед во мне.
Насущное отходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность.
Любое произведение найдет свой лайк. Как и любое «произведение».
Мне снилось кладбище Богов. Луна, разорванная в клочья, И свет, стекающий к ногам, последний свет последней ночи струился к дальним берегам… Сплелись в безумии борьбы клювастый сокол с древним змеем, земли безликие горбы на мертвом ложе Гименея… Мне снилось кладбище Богов. Кресты, пентакли, пентаграммы, сосцы волчицы, и покой, и соль разрушенного Храма, и воздух, пряный и морской. Я шла одна. Навстречу мне струились призрачные лица: они просили помолиться, моля о хлебе и вине, тянулись призраки ко мне… Хрустела пыльная трава, и плакал мир, и пахло мирром, тому, что я еще жива дивились мертвые кумиры, шепча забытые слова. Я называла имена, касалась крыльев и изгибов, и хищно скалилась Луна, припомнив собственную гибель, и подступала тишина… Мне сокол выклевал глаза, и пеплом полнились глазницы, и билась древняя гроза в плену Зевесовой десницы, и бились связанные птицы. Я шла слепая по песку, потом вода меня держала, змея, свое глотая жало, прильнула ласково к виску, и чешуей касалась скул. И я проснулась в простынях, в поту, в огне, под крики ночи, но только скалился порочно из всех зеркал отныне страх, и кровь осталась на губах… Четвертый час. Четвертый день живу без сна и ночь подходит… Господь…не надо… не сегодня… Луны блестящая блесна уже у рта… и древний час… Отец, почто оставил… нас?
Истинно талантливое произведение неограниченно информативно. При повторном прочтении оно способно вызвать новые мысли и новые переживания.
После удачной близости рождаются хорошие дети и никудышные стихи.
А от несчастной любви - наоборот.
Художник должен присутствовать в своем произведении, как Бог во вселенной: быть вездесущим и невидимым.
У хорошего произведения немало авторов найдется.
Нетрудно написать произведение, труднее не превратить его в лекцию.